Текст книги "Малюта Скуратов"

Автор книги: Дмитрий Володихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава седьмая
«КАДРОВЫЙ ПОВОРОТ» В ОПРИЧНИНЕ

Несколько месяцев длился разгром Северной Руси, произведенный на громадном пространстве. Но акция устрашения, охватившая добрую половину государственной территории страны, на этом не завершилась. На очереди стояла Москва.

Летом 1570 года в русской столице произошли массовые казни. Пик их пришелся на 25 июля. Источники не дают возможности четко определить, сколько подданных Ивана IV было тогда умерщвлено. Но в любом случае память об этой волне репрессий сохранилась надолго. По словам историка А. А. Зимина, «московскую трагедию лета 1570 г. помнило не одно поколение русских людей. В летописях, исторических песнях и повестях слышатся отзвуки страшных событий, происшедших на Поганой луже» [136]136
  Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 440.


[Закрыть]. Их даже связывали с грозными пророчествами юродивых.

«Поганая лужа» – местность, которую специалисты локализировали в разных районах Москвы. То ли это на нынешних Чистых прудах. То ли где-то в Китай-городе, близ Красной площади – может быть, даже на территории современной Красной площади, где она переходит в прежние китайгородские места. Вторая версия выглядит предпочтительнее: привести из арбатской опричной резиденции к Чистым прудам, то есть на окраину города, сотни пытаных-ломаных людей, едва держащихся на ногах, – дело трудное.

Сюда доставили персон, обвиненных по делу о «новгородской измене» и иных «изменных» делах. Царь и его сын Иван явились в боевом облачении, окруженные опричной свитой и невиданным доселе эскортом из полутора тысяч стрельцов. Они выслушали «обвинительное заключение» по нескольким сотням приведенных на казнь. Видя страх москвичей, собравшихся к пустырю («полому месту») на Поганой луже, Иван Васильевич ободрил их, как умел. Разъезжая на коне, он милостиво сообщил жителям столицы, что прежде хотел погубить их всех, но нынче гнев свой уже «сложил». Затем монарх спросил у собравшихся, правильно ли он делает, истребляя изменников. Из толпы, стесненной вооруженными стрельцами, зазвучали нестройные похвалы «преблагому царю». Тогда монарх объявил о помиловании 184 осужденных. Их освободили.

На пустыре оставалось еще 100–150 человек. Им никакой милости не полагалось…

Вот скупые строки «Пискаревского летописца»: Положил царь и великий князь опалу на многих людей и повеле их казнити розными казнями на Поганой луже. Поставиша стол, а на нем всякое оружие: топоры и сабли, и копия, ножи да котел на огне. А сам царь выехал, вооружася в доспехе и в шоломе и с копием, и повеле казнити дияка Ивана Висковатово по суставам резати, а Никиту Фуникова, дияка же, варом обварити; а иных многих розными муками казниша. И всех 120 человек убиша грех ради наших» [137]137
  Пискаревский летописец. С. 191.


[Закрыть]. Действия царя воспринимались как мор, засуха или наводнение – «казни» Господни за грехи. К тому времени многие перестали видеть в монархе человека; в нем видели живое орудие мистической силы, которому Бог попустил совершение злого душегубства.

Иностранные источники указывают разное количество казненных 25 июля – в диапазоне от 109 до 130 человек. Синодик опальных, по разным подсчетам, свидетельствует о казни 125–130 человек.

Москва не знала такого никогда, от основания города. Бывало, прилюдно казнили одного или нескольких человек. Порой, к изумлению горожан, лишалась головы весьма знатная персона. Например, при Дмитрии Донском казнили Ивана Вельяминова из рода московских тысяцких. Во времена Василия Темного несколько дворян-заговорщиков поплатились жизнями за преступные намерения. Иван Великий повелел спалить немногих еретиков. Но за все 400 лет своей биографии великий город не удостаивался столь страшной резни, какая случилась летом 1570-го! За полдня больше сотни людей подверглись пыткам и казням…

Самыми знаменитыми жертвами стали главнейшие представители московской приказной бюрократии. Иными словами, чиновники, известные всей стране и обладавшие колоссальным влиянием. Вместе с ними лишились жизни несколько аристократов невысокого ранга. Но даже смерть князей А. Тулупова и В. Шаховского на фоне гибели столь крупных управленцев оказалась менее заметной.

Была ли у обвиняемых какая-либо связь с внешними или внутренними врагами престола? Точно сказать трудно. Источники просто не позволяют сделать категорические заявления на сей счет.

Но, во всяком случае, самые видные из них, стоя на плахе, заглядывая в глаза смерти и зная, что скоро придется давать ответ Небесному судии, объявляли себя безвинными. Весьма вероятно, они стали жертвами поклепа или же царского недовольства большой их самостоятельностью. Например, дьяк И. М. Висковатый, по словам Шлихтинга, незадолго до своей кончины пытался урезонить царя, уничтожавшего своих подданных направо и налево. Нет, Иван Михайлович не пытался воззвать к совести или христианскому милосердию государя, подобно митрополиту Филиппу, но обратился к его здравому смыслу. «Опасно, великий государь, проливать столько крови, – говорил он, – с кем ты будешь впредь не то что воевать, но и жить, если казнил столько храбрых людей?» Попытка убедить монарха в пагубности массовых репрессий окончилась безуспешно. Царь отвечал: «Я вас еще не истребил, а едва только начал, но я постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось… А если дело дойдет до крайности и Бог меня накажет и я буду принужден упасть ниц перед моим врагом, то я скорее уступлю ему в чем-либо великом, нежели сделаюсь шутом в глазах моих холопов». Надо полагать, беседа настроила Ивана IV против дьяка и его ближайших сотрудников.

В отношении этих людей Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский редкостно «отличился» как пыточных дел мастер. 25 июля он собственноручно исполнял мясницкую работу.

Вот свидетельства иностранных источников.

Уже не раз упоминавшийся Шлихтинг пишет: «В праздник св. апостола Иакова тиран посылает телохранителей на площадь города Москвы. Они получили приказ вбить в землю приблизительно 20 очень больших кольев; к этим кольям они привязывали поперек бревна, края которых соприкасались с обеих сторон с соседним колом. Население города, устрашенное таким небывалым делом, начало прятаться. Сзади кольев палачи разводят огонь и над ними помещают висячий котел или рукомойник, наполненный водой, и она кипит там несколько часов. Напротив рукомойника они ставят также кувшин с холодной водой. После этих приготовлений на площадь города является со своими придворными и телохранителями тиран в вооружении, облеченный в кольчугу, со шлемом на голове, с луком, колчаном и секирой… Приводят связанными 300 знатных московских мужей, происходивших из старинных семейств; большинство их – о жалкое зрелище! – было так ослаблено и заморено, что они едва могли дышать; у одних можно было видеть сломанные при пытке ноги, у других руки. Всех этих лиц ставят пред тираном…» Первым выводят дьяка Ивана Михайловича Висковатого, долгое время возглавлявшего посольское ведомство России. Его хлещут плетью, зачитывая обвинения. Но Висковатый отрицает свою вину. По свидетельству Шлихтинга, Иван Михайлович ответил: «Великий царь, Бог свидетель, что я не виновен и не сознаю за собою того преступления, которое на меня взводят. Но я всегда верно служил тебе, как подобает верному подданному. Дело мое я поручаю Богу, пред которым согрешил. Ему я предоставляю суд, он рассудит мое и твое дело в будущем мире. Но раз ты жаждешь моей крови, пролей ее, хотя и невинную, ешь и пей до насыщения». Опричники убеждали его сознаться и покаяться перед государем, но тот стоял на своем. Висковатый бросил им грозные слова: «Будьте прокляты с вашим тираном, вы, которые являетесь гибелью людей и питухами крови человеческой. Ваше дело – говорить ложь и клеветать на невинных, но и вас будет судить Бог, и за ваши дела вы получите соответственные кары в будущем мире». Царь подал знак схватить его и привязать к бревнам, нагороженным посреди пустыря. Тогда и наступило время Григория Лукьяновича. «К тирану подходит Малюта с вопросом: “Кто же должен казнить его?” Тиран отвечает: “Пусть каждый особенно верный казнит вероломного”. Малюта подбегает к висящему, отрезает ему нос и садится на коня; подбегает другой и отрезает ему ухо, и таким образом каждый подходит поочередно, и разрезают его на части. Наконец подбегает один подьячий государев Иван Ренут (вероятно, Реутов? – Д. В.) и отрезает ему половые части, и несчастный внезапно испускает дух. Заметив это и видя, что тот, после отрезания члена, умирает, тиран воскликнул следующее: “Ты также скоро должен выпить ту же чашу, которую выпил он!” Именно он предполагал, что Ренут из жалости отрезал половые части, чтобы тот тем скорее умер. И Ренут сам должен был бы погибнуть смертью такого же рода, если бы преждевременно не погиб от чумы. Итак тело его, Ивана Михайловича, было отвязано и положено (на землю); голова, лишенная ушей и носа, была отрезана, а остальное туловище телохранители рассекают на куски» [138]138
  Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного. С. 45–48.


[Закрыть].

Сведения Шлихтинга о московских казнях, произведенных летом 1570 года, имеют особую ценность. Всего несколько месяцев спустя он сбежит из России и вскоре изложит свои впечатления от опричного террора на бумаге. Так вот, июльские события 1570-го зафиксированы Шлихтингом по свежей памяти, а это уменьшает вероятность серьезных ошибок.

В документации Посольского приказа, относящейся к XVII веку, есть упоминание «дела», хранившегося там на протяжении нескольких десятилетий. Описание этого «дела» свидетельствует в пользу достоверности рассказа Шлихтинга. Слишком уж много фактических совпадений! Вот характерный отрывок оттуда: «Ив том деле многие кажнены смертью… а иные розосланы по тюрмам, а до кого дело не дошло, и те свобожены, а иные пожалованы. Да тут же список, ково казнити смертью и какою казнью… и как государь, царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии и царевич Иван Иванович выезжали в Китай-город, на полое место сами и велели тем изменником вины их вычести перед собою и их казнити» [139]139
  Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.; Л., 1950. С. 480–481.


[Закрыть].

До наших дней дошла народная историческая повесть про купца Харитона Белоулина, родившаяся, скорее всего, на московском посаде. Специалисты знают ее в разных вариантах. Историк Д. Н. Альшиц приводит наиболее раннюю редакцию этой повести. И опять присутствуют, хотя и в несколько искаженном, «затертом» виде, реалии, близкие тексту Шлихтинга, но совершенно независимые от него: «На второй неделе по Пасце во вторник, в утре, по указу великого государя, на Пожаре ^{31} , среди Москвы, уготовано 300 плах, а в них 300 топоров и триста палачей… Московстии же князи и боляре и гости ^{32} , всякого чину люди, зрящее такую належащую беду, страхом одержими быша. Егда же бысть третий час дни, царь и великий князь Иван Васильевич, выехав на площадь в черном платье и на черном кони с сотниками и стрельцы, и повеле палачем имати по человеку из бояр и из окольничих, и из стольников и из гостей и из гостиной сотни по росписи именитых людей казнити. Людие же зрящее, наипаче в недоумении быша, понеже никакия вины не ведуще. Взяша же из гостиные сотни 7 человек и казниша их. Емше же осмаго, именем Харитона Белеуленева, и не могоша на плаху склонити, бе бо велик ростом и силен вельми. И возкрича ко царю рече з грубостию: “Почто, царю великий, неповинную нашу кровь проливаеши?” И мнози псари ^{33} пособили тем палачем и едва возмогоша преклонити. Егда же отсекоша ему главу и спрянувши из рук их глава на землю… труп же его скочи на ноги свои и начат трястися на все страны, страшны зело обливая кровию окрест сущих себе… Сие же виде царь усумневся и бысть страхом одержим и отиде в полаты своя… И в 6 час дни вестник прииде от царя повеле всех поиманых отпустить. Они же от радости слезу испущающе, яко избыша нечаемыя смерти…» [140]140
  Памятники истории русского служилого сословия. С. 222; Альшиц Д. Н. Древнерусская повесть про царя Ивана Васильевича и купца Харитона Белоулина / / Он же. От легенд к фактам. Разыскания и исследования новых источников по истории допетровской Руси. СПб., 2009. С. 363–364, 373.


[Закрыть]Если убрать отсюда сказочный, фольклорный элемент, то сойдется многое: и подготовка к казни трехсот человек, и помилование для значительной их части, и место казней, и личное присутствие царя. Ну а синодик репрессированных подтверждает уничтожение князей (пусть и не самых родовитых). Что касается представителей купечества, тут сложнее: среди казненных названы Иван Резанцев, Ждан Путятин, Григорий Елизаров, а в московской купеческой среде были рода Елизаровых, Резанцовых (суконная сотня) и Потетиных (гостиная сотня), но точно ли казнены выходцы именно из этих семейств, сказать невозможно [141]141
  Соловьева Т. Б., Володихин Д. М. Состав привилегированного купечества России в первой половине XVII века. М., 1996. С. 76, 82.


[Закрыть]. С большой вероятностью, это были новгородцы, возможно, новгородские «торговые люди». Харитона Белоулина или Белеуленева признать среди казненных трудно. Разве только это был некто Харитон Игнатьев, вероятно, новгородский подьячий, казненный в связи с новгородским «изменным делом» с женой и дочерью Стефанидой [142]142
  Памятники истории русского служилого сословия. С. 219.


[Закрыть].

Следующей знаменитой жертвой – после Висковатого – стал казначей Никита Фуников, коего Шлихтинг ошибочно назвал Николаем. Казной Фуников управлял вместе с Висковатым, а потому, как думал царь, оказался под «преступным влиянием» последнего. На обвинения казначей кратко ответил, что он «…конечно, прегрешил пред Богом, но в отношении государя не совершал никакого преступления и не сознает за собою того преступления, в котором его обвиняют. Воля тирана допустить, чтобы его убивали безвинно». Фуникова привязали к бревнам, как и дьяка Висковатого, а потом один опричник принялся поливать его ледяной водой, а другой – крутым кипятком, покуда казначей не отдал душу Господу [143]143
  Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного. С. 48.


[Закрыть]. Алессандро Гваньини добавляет к словам Шлихтинга одну немаловажную подробность, которую он вызнал, надо полагать, от хорошо осведомленного Мачея Стрыйковского. Оказывается, именно «…начальник приспешников Малюта зачерпнул из медного котла, где была кипящая вода, а потом начальник конницы взял сосуд, полный очень холодной воды, и сперва стал поливать ему (Фуникову. —Д. В.) голову этой водой, затем стал лить воду горячую, кипящую; этот несчастный, почувствовав, как обжигает его кипящая вода, закричал диким голосом; но этот слуга тирана, Малюта, все больше и больше лил на него эту кипящую воду, так что наконец кожа на голове стала сморщиваться наподобие извивающейся змеи. От этого жесточайшего рода пытки он и испустил дух».

Таким образом, в июле 1570 года Малюта всеми воспринимается как глава опричного братства, облеченный полным доверием царя, как первенствующая фигура монаршей опричной свиты. И Григорий Лукьянович не стесняется подтверждать свою преданность вновь и вновь, оказывая палаческие услуги, не брезгуя собственноручно совершаемыми пытками.

Таубе и Крузе добавляют: «Все другие были привязаны по порядку к барьеру, и он (Иван IV. – Д. В.) вместе с сыном проткнул их пиками и зарубил саблями. У многих приказал он вырезать из живой кожи ремни, а с других совсем снять кожу и каждому своему придворному определил он, когда тот должен умереть, и для каждого назначил различный род смерти: у одних приказал он отрубить правую и левую руку и ногу, а только потом голову, другим же разрубить живот, а потом отрубить руки, ноги и голову» [144]144
  Рогинский М. Г. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 51.


[Закрыть]. Очевидно, Малюте пришлось участвовать в расправе и над прочими обвиненными, не столь именитыми, как Висковатый и Фуников.

«Тела же убитых, ограбленные и обнаженные, лежали на земле, на середине площади, до вечера. Впоследствии тиран приказал вынести их за город и свалить в одну яму для погребения» – так Шлихтинг завершает рассказ о жутком дне [145]145
  Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного. С. 49.


[Закрыть].

На третий день после массовых казней, 28 июля, Малюта получит приказ в том же месте отрубить головы еще девяти детям боярским (дворянам). После того как Григорий Лукьянович с подручными выполнил очередное царское распоряжение, обезглавленные тела «лежали непогребенными семь дней и были добычей собак, ибо их находили повсюду среди собак растерзанными и разорванными» [146]146
  Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного. С. 49.


[Закрыть].

Чуть погодя подошла «вторая волна» новгородских «изменников»: начинается уничтожение жен и детей казненных. Казни подверглось еще более полусотни человек. Тут без Малюты, надо полагать, тоже не обошлось.

Жаркое в Москве выдалось лето…

Помимо этих расправ на Поганой луже Григорий Лукьянович оказался задействован в большом карательном мероприятии против княжеского семейства Серебряных-Оболенских. Серебряные – аристократы-Рюриковичи, высокородные княжата. Из их семейства вышли крупные полководцы, бояре. Это был весьма и весьма видный при дворе род. В мае – июле 1570 года Иван IV без особого успеха провел переговоры с польско-литовскими представителями. Переговорный процесс тонул во взаимных оскорблениях. 21 июля стало днем, когда по Москве прокатились казни пленников, захваченных во время боевых действий с Польско-Литовским государством. То ли царь желал устрашить западного соседа, то ли мстил ему за несговорчивость. Скорее всего, Малюта был участником этой истребительной акции, но точных данных на сей счет нет. Зато твердо известно, что именно тогда пострадали Серебряные-Оболенские, а Григорий Лукьянович стал их палачом [147]147
  Скрынников Р. Г. Царство террора. С. 400–401.


[Закрыть].

Шлихтинг сообщает обстоятельства расправы: «Тиран посылает Малюту, дабы силком вытащить Серебряного из хором. Малюта неукоснительно исполнил это и вывел несчастного на двор палат и там отрубил голову самому Серебряному и его слуге, пленному литовцу, последовавшему за господином. На другую улицу города тиран послал конюшего, по имени Булата ^{34} , к одному знатному мужу, жену которого год тому назад он велел повесить пред дверями ^{35} . Ему также отрубают голову. Виновники убийства приносят головы обоих к тирану со словами: «“Великий князь, исполнено, как ты приказал”. Тот ликуя восклицает: “Гойда, гойда!” и остальная толпа палачей вторит его возгласу» [148]148
  Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного. С. 44.


[Закрыть]. По сообщению другого иностранного источника, менее достоверного, опричники частично разграбили, а частично сожгли имущество Серебряных. Последнее вызывает сомнение: совершить поджог в центре Москвы – дело до крайности рискованное – весь город, по большей части деревянный, мог погибнуть в огне большого пожара. Царь, разумеется, это понимал.

Вероятно, Серебряные-Оболенские вызвали недовольство Ивана IV в связи с неудачными переговорами. Когда погиб боярин Федоров-Челяднин – крупный администратор, судья, славившийся справедливостью при вынесении приговоров, видный военный деятель, – можно было более или менее понять, в чем состоит его вина или, вернее, какую вину за ним подозревал царь. В отношении вины Серебряных-Оболенских в источниках не сказано ничего. Остается лишь строить предположения, отчего на них обрушилась столь злая кара. Князь Петр Семенович Серебряный – не менее значительная персона, нежели Федоров-Челяднин, если не более. Только профиль его деятельности отличался от того, чем занимался боярин Федоров. Боярин князь Серебряный – выдающийся полководец грозненской эпохи, настоящий «командарм», исключительно опытный. Князь Андрей Курбский пишет о Петре Семеновиче Серебряном-Оболенском с уважением: «…Петр Оболенский, глаголемый Серебряный, синклицким саном украшен и муж нарочит в воинстве и богат» [149]149
  Курбский А. История о великом князе Московском / / ПЛДР Вторая половина XVI века. С. 330.


[Закрыть]. За 17 лет до гибели князь Петр Семенович колебался, присягать ли сыну Ивана IV, когда царь заболел и был при смерти, или, может быть, принять сторону князя Владимира Андреевича Старицкого… Государь мог не простить ему той старой обиды. Но выглядит подобная версия явной натяжкой: столько времени прошло! Кроме того, минуло более пяти лет с тех пор, как появилась опричнина. Монарх назначал князя Серебряного на ответственные посты безо всякого сомнения: еще в мае 1570 года этот военачальник возглавлял авангардный отряд, развернутый на Оке против крымцев [150]150
  Разрядная книга 1559–1605 гг. С. 62.


[Закрыть]. И вдруг Иван Васильевич соизволил вспомнить о «делах давно минувших дней»! Маловероятно. Историк Р. Г. Скрынников считал, что Серебряного связали с новгородским «изменным делом». Но, как говорилось выше, само это «изменное дело», видимо, – плод политической воли царя Ивана Васильевича. Причина монаршего гнева на Петра Семеновича, надо полагать, иная. Летом 1567 года князь потерпел серьезное поражение от литовцев в районе крепости Копие [151]151
  Вот известие Псковской летописи об этом печальном событии под 7075 (1566/1567) годом: «Того же лета поставиша два городка в Полотчине, Сокол и Улу, а третей почаша делать на озере именем Копье. И которыя люди московскиа присланы на блюдение делавцов, князь Петр Серебряных да князь Василей Дмитреевич Палицкого, и литовскиа люди пригнав изгоном, на зори, да многих прибили, и князя Василия Палицких убили, а князь Петр Серебряных убегл в Полоцко» (Псковская 3-я летопись/ / ПСРЛ. Т. 5: Псковские летописи. Вып. 2. С. 249).


[Закрыть]. По ходу переговоров в мае – июле 1570 года литовцы, недавно объединившиеся с поляками в Речь Посполитую на основе тесной унии ^{36} , помня об относительно недавней победе над русским войском, проявили большую неуступчивость. В частности, вражеские дипломаты не согласились решить вопрос о пленниках так, как хотел царь [152]152
  Граля И. Иван Михайлов Висковатый. Карьера государственного деятеля в России XVI в. М., 1994. С. 316.


[Закрыть]. Итог: военнопленных перебили вскоре после отъезда послов, а князю Серебряному-Оболенскому неудача трехлетней давности стоила головы.

А ведь эта голова так пригодилась бы русской армии в будущих битвах против Литвы! Трехлетнее перемирие, о котором российские дипломаты с большим трудом договорились с польско-литовскими, закончится, и наступит тяжелейший этап Ливонской войны. Вот тогда опытные военачальники окажутся в цене, а их нехватка скверно повлияет на итоги войны…

Но пока беспокоиться как будто не о чем! Перемирие.

Царь позволил худородному дворянину стать губителем знатнейших аристократов. Дал ему право на людях убить полководца, пусть и битого литовцами, но прежде того неуспеха имевшего большие военные заслуги перед отечеством. Григорий Лукьянович, по понятиям русского общества тех времен, не стоил перстня на пальце князя Серебряного, а убил Петра Семеновича легко. Не чаял мести или расплаты. Знал: от любого нападения защитит своего любимца государь Иван Васильевич.

После большого карательного похода против Северной Руси в самой опричнине произошел резкий кадровый поворот.

Кто стал мощнейшей политической опорой царя при создании опричнины? Старомосковское боярство. Большие люди царства, ревновавшие к людям еще болышим —»княжатам».

Кого «жаловал» государь Иван Васильевич в первую очередь? Старомосковское боярство. Именно выходцы из его родов получали от государя чины опричных бояр и окольничих в первые годы существования новой иерархии. Представителям иных социальных групп думные чины в опричнине доставались намного реже. «Худородные выдвиженцы» Ивана IV, вроде Малюты, попадали в опричную Думу в виде исключения. За все время от начала опричнины до середины 1570-го из «худородных» помимо Григория Лукьяновича в думные дворяне прошел один лишь Василий Грязной.

Кто водил опричные полки и армии? Старомосковское боярство. Осенью 1565 года опричнина впервые вывела собственные боевые отряды на театр военных действий. С этого момента и до середины 1570 года важнейшие посты, в том числе должности опричных «командармов», получала главным образом нетитулованная знать.

На самом верху опричной пирамиды – и в Думе, и в армии – стояло семейство Плещеевых. Точнее говоря, рода Плещеевых-Басмановых и Плещеевых-Очиных. Среди опричных полководцев заметны были также В. И. Колычев-Умной и Я. Ф. Волынский-Попадейкин. Все они – из старинных боярских родов.

Кого еще привечал великий государь в опричнине?

Немало почестей досталось и титулованной знати. Ведь к ней относились не только знатнейшие семейства, как, например, князья Бельские, Шуйские, Мстиславские, Ростовские, Голицыны, Микулинские. Хватало и второстепенных родов, коим недостаток знатности и влияния мешал высоко подняться. Иван IV подарил им шанс.

Так, в опричнину попали двое отпрысков княжеского семейства Телятевских – далеко не столь родовитых, как Шуйские с Мстиславскими. Этим князьям Телятевским царь отдавал под команду опричные полевые соединения. Они даже соперничали с самими Плещеевыми! Возглавлять самостоятельно действующие отряды и полки в составе полевых соединений приходилось князю И. П. Охлябинину, князю Д. М. Щербатову, князьям Вяземским и Хворостининым, а также Г. О. Полеву, происходившему из семейства, недавно утратившего княжеский титул. В опричных боярах ходили князья В. И. Вяземский и В. А. Сицкий, а окольничество в опричнине пожаловали князю Д. И. Хворостинину.

Эта группа оказалась второй надежной опорой Ивана IV в высшем эшелоне опричнины.

А что же представители дворянства, то есть персоны менее родовитые, нежели служилая аристократия? Их представительство в воеводском корпусе опричнины незначительно. В списке командующих опричными полевыми соединениями нет ни одного из них. Среди полковых воевод и командиров самостоятельных опричных отрядов их также немного. Следует прежде всего назвать И. Б. Блудова, К. Д. Поливанова, М. А. Безнина и Р. В. Алферьева. Сам Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, влиятельный фаворит монарха, в армейской иерархии опричнины был малозаметен.

Много это или мало – несколько второстепенных воеводских должностей, доставшихся худородным дворянам? В рамках огромного Московского государства с его мощными вооруженными силами – мелочь, статистически ничтожное отклонение. Но для незыблемого порядка, когда родовое начало при назначении на командные посты преобладает над служебным, когда «отечество» преобладает над опытом, заслугами и даже над желанием государя возвысить какого-либо незнатного человека, это почти революция.

До опричнины никто из перечисленных военачальников полки не водил и самостоятельными полевыми отрядами не командовал. В местническом отношении они являлись ничтожными персонами. В лучшем случае, им могло достаться воеводство во второстепенной маленькой крепости (так бывало у Блудова), в худшем их потолок – звание воинского головы. Но после введения опричнины их начинают ставить на высокие посты в армии и это происходит хоть и редко, но не в виде исключения. Подобные назначения составили очень важный прецедент. Принцип родовитости при раздаче высших должностей отнюдь не был разрушен и ниспровергнут в опричные годы. Он проживет еще более века! Однако в нем появились первые бреши. Прочность его уменьшилась.

В 1570 году общая картина главных людей опричнины резко изменилась.

Прежде всего, от ключевых должностей в опричной армии и опричной Думе было удалено семейство Плещеевых. А вместе с их падением упало значение старого боярства в целом.

Опричного боярина Алексея Даниловича Плещеева-Басманова, едва ли не всесильного в Слободском ордене, его сына Федора – царского любимца, и князя Афанасия Ивановича Вяземского, опричного «келаря», обвинили в связях с новгородскими «изменниками». Выше уже говорилось: вряд ли сам Иван IV верил в какую-то фантастическую измену Великого Новгорода, а заодно и нескольких других областей северной земщины. Но несколько титанов опричной иерархии всё же попали под подозрение. И в документах XVII века сохранилось сообщение, согласно которому «изменники»-новгородцы во главе с архиепископом Пименом «…ссылались к Москве з бояры с Олексеем Басмановым и с сыном его с Федором и с казначеем с Микитою Фуниковым, и с печатником с Ываном Михайловым Висковатого… да со князем Офонасьем Вяземским» [153]153
  Опись архива Посольского приказа 1626 г. М., 1977. Ч. 1.С. 257.


[Закрыть].

Вяземский, возможно, предупреждал Пимена о готовящейся карательной акции. Шлихтинг в подробностях рассказывает печальную историю его падения: «При дворе тирана был один знатный князь Афанасий Вяземский, который был ближайшим советником тирана. Этот Афанасий, будучи человеком большого влияния и очень любимым тираном, рекомендовал ему некоего Григория, по прозвищу Ловчик (Г. Д. Ловчиков. —Д.В.), и добился того, что тот вошел в милость к государю. Этот Ловчик, забыв о благодеяниях, ложно обвинил Афанасия пред тираном, якобы тот выдавал вверенные ему тайны и открыл принятое решение о разрушении Новгорода. Именно об этом разрушении тиран не поведал никому кроме вышеупомянутого князя. Он пользовался у тирана таким влиянием и расположением, что даже когда тот собирался принимать лекарство, то брал его не от врача, итальянского уроженца, которого очень ценит, а в передаче из рук Афанасия. Все же тиран поверил ложному обвинению и приказал своим телохранителям убить путем засады всех рабов князя. Телохранители каждый день в то время, как Афанасий совещался с тираном, умерщвляли несколько рабов и не прекращали исполнять приказание, пока не убили всех. Возвращаясь после совещаний, Афанасий, конечно, видит на дворе палат тела убитых, жалобно растерзанных на земле, но, скрыв свою скорбь, не смеет даже ни одним словом обнаружить проявление ее. Но тиран не насытился кровью его рабов, а нападением из засады убивает братьев князя и всю челядь и лишает всего имущества… Афанасий, видя, что ему уже грозит гибель, стал удаляться с глаз тирана и провел пять дней, прячась у доктора, врача великого князя, по имени Арнольфа. Тиран приказал позвать князя к себе и сказал: “Ты видишь, что все твои враги составили заговор на твою погибель. Но если ты благоразумен, то беги в Москву” и приказал князю Афанасию: “И жди там моего прихода”. Тот, мало доверяя тирану, пустился в путь в направлении к Москве и, опасаясь какой-либо засады, губил всех встречных. Спустя немного времени вернулся в Москву и тиран и приказал отвести князя Афанасия на место, где обычно бьют должников, и повелел бить его палками по целым дням подряд, вымогая от него ежедневно 1000 или 500 или 300 серебреников. И во время этого непрерывного избиения тело его начало вздуваться желваками. Не имея более чего дать алчному тирану, несчастный со страху начал клеветать на всех наиболее богатых граждан, вымышляя, что те ему должны определенные суммы денег. Несчастные граждане принуждаются платить недолжные долги… Тиран забрал в свой дворец всех 40 девушек, которые были на женской половине супруги князя и каждая из которых обычно умела вышивать приготовленные из золота одежды. Такую награду после упомянутого величайшего расположения получил этот муж влиятельный на родине и в чужих землях, испытывая с каждым днем самое сильное отчуждение от себя государя» [154]154
  Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного. С. 32, 33.


[Закрыть].

Разоренного, измученного Афанасия Вяземского в оковах отправили в Городецкий посад (Бежецкий Верх). Там он и окончит свои дни [155]155
  Штаден Г. Записки немца-опричника. С. 55.


[Закрыть]. Русские источники говорят о лишении его чина оружничего, но о казни нет ни слова. Синодики репрессированных при Иване Грозном имени Афанасия Ивановича не содержат. Зато слуги его и, возможно, некоторые родичи были убиты [156]156
  Памятники истории русского служилого сословия. С. 221–223.


[Закрыть]. Стало быть, казни князь избежал, но с высот положения своего скатился до положения кандальника, видя к тому же крушение всего семейства. Опричные воеводы князья Вяземские – Дмитрий Иванович Лисица, Александр Иванович Глухой и Василий Иванович Волк [157]157
  Володихин Д. М. Социальный состав русского воеводского корпуса при Иване IV. С. 205.


[Закрыть]– безнадежно утратили право на «именные назначения».

Большого сожаления заслуживает судьба князя Александра Вяземского Глухого (или Глухова). Единственный из князей Вяземских, поднявшихся в опричнине, он и до опричнины достиг на ниве военной службы высоких чинов [158]158
  Князь Александр Иванович Вяземский-Глухой осенью 1553 года был поставлен воеводой в Шацк, в апреле 1554 года князь возглавил отряд «вятчан» в походе на Астрахань, в 7070 (1561/1562) году он сидел вторым воеводой в Торопце, несколько месяцев спустя возглавил передовой полк в походе из Великих Лук «на литовскую землю», затем воеводствовал в Старо дубе «за городом» (Милюков П. Н. Древнейшая разрядная книга. С. 165, 166, 231, 232, 240). В. Б. Кобрин указал на тот факт, что «…в грамотах короля Сигизмунда он упоминается в 1551 и 1559 гг. как черниговский наместник» (Кобрин В. Б. Состав опричного двора Ивана Грозного / / Археографический ежегодник за 1959 год. С. 33).


[Закрыть]. Энергия и командирский талант этого человека очевидны. Летом 1554 года, во время боевых действий под Астраханью, он постоянно возглавлял передовые силы, наголову разгромил вражеский отряд на Волге у острова Черного, затем неожиданно атаковал стан астраханского хана Емгурчея и разогнал неприятеля, захватил его пушки и пищали [159]159
  Лебедевская летопись. С. 229.


[Закрыть]. В 1563 году под Полоцком возглавлял отряд из 154 «служилых людей по отечеству», числился сначала есаулом, потом головой; 16 февраля он опять отличился, совершив разведывательный рейд под Бобыничи и взяв там литовских «языков» [160]160
  Баранов К. В. Записная книга Полоцкого похода 1562/1563 года. С. 131, 133, 136, 140–143.


[Закрыть]. В опричнине Александр Иванович четырежды назначался на воеводские должности. Зимой 1567/68 года он возглавил под Дорогобужем самостоятельный отряд опричников, направленный туда «по вестям» [161]161
  Разрядная книга 1475–1605 гг. Т. 2. Ч. 2. С. 242. До этого, в 1567–1569 годах, он трижды возглавлял отдельные полки во время боевых выходов опричного корпуса на юг, в направлении Калуги и Тулы (Разрядная книга 1475–1605 гг. Т. 2. Ч. 2. С. 221; Разрядная книга 1559–1605 гг. С. 55, 57).


[Закрыть]. Этот командир заведомо превосходил большинство опричных воевод реальными заслугами, отсюда и высокая частота его назначений. Фактически князь играл в армейской иерархии опричнины гораздо более значительную роль, чем знаменитый Афанасий Иванович, несмотря на то, что царским фаворитом не был и в «дворовых» делах никакой роли не играл. Вероятно, в Александре Ивановиче видели дельного военачальника; вероятно также, что у него был шанс на высокую и притом заслуженную карьеру в армии. Но падение Аф. И. Вяземского слишком навредило близким слободского «келаря».