Текст книги "Записки чекиста"

Автор книги: Дмитрий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

ПЕРВОЕ ЗАДАНИЕ

В Чрезвычайную Комиссию поступало много различных бумаг и документов. Я должен был правильно регистрировать их, разносить по соответствующим делам. В этом и заключалась на первых порах моя конторская, точнее, делопроизводительская работа.

Часто сотрудники обращались ко мне за справками, за документами. Всем было некогда, все торопились, и пришлось научиться быстро отыскивать необходимое среди множества бумаг в канцелярском шкафу.

А потом Яков Фёдорович вменил в мои обязанности приём, регистрацию и хранение вещей и корреспонденции, изъятых во время обысков.

– Что, Митя, туговато приходится? – шутил он, когда заходил в канцелярию и видел, что мне даже и минуты не удаётся передохнуть. – Ничего, брат, не поделаешь, такая уже у нас работа…

Однако постепенно все утряслось, и у меня начали появляться минуты передышки. Вместе с этим возрос и интерес к товарищам по новой работе, к сотрудникам ЧК. Многие были значительно старше меня годами, а некоторые и совсем пожилыми людьми.

Как ни удивительно, а именно с ними, с людьми в летах, и завязалась у меня прежде всего настоящая дружба: хотелось ближе познакомиться, о многом услышать, поучиться у них, чтобы стать опытным, умелым и смелым чекистом, какими были они.

Вскоре я был просто влюблён в старого рабочего, литейщика Тихона Ивановича Винькова, человека хотя и с не очень большим образованием, зато беспредельно преданного партии и Советской власти. Несмотря на преклонный возраст, на расшатанное здоровье, Т.И.Виньков не щадил себя на беспокойной и зачастую опасной оперативной работе. Днём ли, ночью ли, он с неизменной готовностью отправлялся на самые ответственные задания, нередко рискуя при этом жизнью. Но никогда не было случая, чтобы мы, молодые и полные сил, услышали от него жалобы на своё здоровье и усталость.

Близко сошёлся я и с Сергеем Филипповичем Балмочных, тоже пожилым коммунистом с дореволюционным, ещё с 1905 года, партийным стажем. Сергей Филиппович, в прошлом пекарь, обременённый большой семьёй, добровольцем пришёл на трудную работу в органы Чрезвычайной Комиссии и поклялся не уходить из неё, по его словам, до тех пор, «пока с нашей советской земли не будет под самый корень выкорчевана вся контрреволюционная и белогвардейская нечисть». Двух сыновей-комсомольцев проводил С.Ф.Балмочных на Южный фронт, на борьбу с Деникиным, и оба пали в боях за Родину. Но даже этот жестокий удар не сломил железную волю мужественного большевика-чекиста.

Как-то, когда мы познакомились поближе, Сергей Филиппович преподал мне один из самых первых уроков чекистской бдительности, подробно рассказав недавнюю историю, непосредственным участником которой ему довелось быть.

Однажды в городской столовой Балмочных случайно встретил знакомого парня, бывшего кадета Питина, с которым не виделся, кажется, чуть ли не с самых Октябрьских дней. На правах старшего Балмочных начал расспрашивать повзрослевшего юнца, как он живёт, чем занимается, где работает. Питин сначала старался отделываться неопределёнными, ничего не значащими словами и фразами, но, поняв, что отшутиться не удастся, вынужден был признаться напрямик:

– Зачем мне работать? Отец пока кормит, и ладно, а дальше посмотрим, как сложится жизнь.

– «Посмотрим»? – усмехнулся Сергей Филиппович. – И не скучно тебе на жизнь со стороны смотреть?

– Скука не для меня, – отмахнулся великовозрастный бездельник, – некогда мне скучать. Каждый вечер по бывшей Дворянской такие девочки фланируют, что на всех и трех моих жизней не хватит.

Циничная откровенность папенькиного сынка взорвала старого рабочего, и он не удержался от резкого замечания:

– Ну что ж, гуляй, гуляй… Как бы потом не пришлось тебе пожалеть о напрасно загубленной молодости…

К их разговору, который с каждой минутой накалялся, поневоле прислушивались люди, обедавшие за соседними столиками. Но суровое предупреждение собеседника настолько задело и разозлило бывшего кадета, что он уже ничего не видел и не замечал. Вцепившись побелевшими пальцами в край стола, Питин подался к Балмочных и не сказал, а чуть ли не выкрикнул ему в лицо:

– Жалеть? О чем? Опоздали, милостивый государь! Думаете, мы не знаем, что вы за птица? Отлично знаем и скоро таких, как вы, будем вешать на телеграфных столбах!

– Ах ты, щенок! – вскочил из-за соседнего столика пожилой рабочий. – Кого вешать? Нас?

Сергею Филипповичу едва удалось успокоить соседа: стоит ли пачкать руки о такого? А пока успокаивал, Питин успел удрать из столовой.

Шёл старый чекист домой и думал: что это – пустое бахвальство, «благородный» выкрик буржуйского выкормыша, которому Советская власть обрезала крылышки, или случайно вырвавшаяся в минуту запальчивости угроза, не лишённая определённого смысла? Последнее, пожалуй, вернее: Питин сболтнул то, чем теперь живут, на что надеются многие «ущемлённые революцией» типы. Деникинцы близко, вот и ждут, сволочи, своего часа. Уверены, что Советская власть недолговечна. Но, в таком случае, кто же они такие, эти «мы»? Кто собирается вешать честных людей на телеграфных столбах? И когда эти «мы» намереваются их вешать?

Нет, он не имел права не придавать значения явной угрозе бывшего кадета, на мгновение потерявшего над собой контроль. Питин определённо не болтливый одиночка, не отдающий отчёта в словах и поступках. Кто-то стоит за ним и за такими, как он, скрытно руководит всей этой буржуйской компанией и только ждёт подходящего момента, чтобы толкнуть питиных на кровавые расправы с советскими людьми.

Значит, нельзя медлить, действовать надо сейчас же, пока не поздно.

И на следующее утро Сергей Филиппович вручил Якову Фёдоровичу Янкину подробный рапорт об угрозе бывшего кадета Питина, назвав в нем фамилии свидетелей их случайной стычки. Председатель ЧК отнёсся к рапорту с должным вниманием. Началось следствие. Истинный облик Питина начал постепенно проясняться.

Свидетели стычки в столовой подтвердили не только эту угрозу зарвавшегося Питина. Они рассказали, что и раньше слышали подобное от него и его приятелей не раз, когда те пьянствовали по вечерам в этой же столовой. Кто эти приятели? Откуда у них деньги?

Проверкой было установлено, что Питин действительно настроен очень враждебно. Настолько враждебно, что его ни минуты нельзя оставлять на свободе. А когда кадета арестовали, за ним потянулась и вся остальная цепочка: такие же бывшие кадеты, юнкера, сынки-лоботрясы бывших липецких богачей.

В конце концов чекисты добрались и до самых главных: до законспирированной контрреволюционной группы белогвардейских офицеров, в тылу у Красной Армии исподволь готовивших удар в спину защитникам Липецка. Но замысел этот не удался. Единственная угроза, случайно вырвавшаяся у Питина, позволила чекистам предотвратить большую беду.

Огромное впечатление произвёл на меня рассказ Сергея Филипповича: вот, значит, как надо уметь прислушиваться к разговорам врагов и чувствовать, видеть, разгадывать за отдельными их фразами то непоправимо страшное, что они замышляют против нашего всенародного дела. Но Балмочных, выслушав мои восторженные замечания, задумчиво покачал головой:

– Не думай, Митя, что по одной, сгоряча вырвавшейся фразе можно правильно судить о каждом человеке. Этак и до ошибки докатиться недолго, а ошибку чекисту прощать нельзя, за ней – вся судьба человека. Другой ведь и просто так сболтнёт лишнее, потом сам себя готов на куски разорвать, да поздно.

– А как ты узнаешь, сболтнул он или правду сказал? – не сдавался я.

– На то и советские люди вокруг. Свидетели, очевидцы: без них, без их помощи и правды все наши догадки – как дом без фундамента на сыпучем песке. Подул ветерок покрепче, и нету его, одни развалины. А правду свою от наших людей и самому хитрому врагу не утаить.

Впоследствии мне не раз приходилось убеждаться в справедливости, в глубокой партийной мудрости замечаний старого человека. И как бы сложно ни складывались обстоятельства, с которыми приходилось сталкиваться в чекистской работе, я всегда вспоминал советы Сергея Филипповича Балмочных.

Нашлись, конечно, друзья и среди молодых липецких чекистов. Одним из них мне стал недавний рабочий – токарь Сокольского завода Ваня Данковцев, весёлый, смелый, находчивый парень восьмью годами старше меня. Мы часто с ним беседовали, вместе строили планы, нередко спорили в свободные от работы минуты. Ваня умел вовремя подсказать, правильно посоветовать там, где надо, а то и сурово отчитать за случайную ошибку. Он раньше других последовал примеру большевистской решительности и дисциплины председателя ЧК Янкина. Учитель у нас был хороший.

Однажды я нёс воскресное дежурство и, как обычно в такие дни, во всем здании ЧК не было больше ни одного человека, если не считать наряда красноармейцев во дворе, вооружённых винтовками и пулемётом «максим». Все было тихо, спокойно, как вдруг незадолго до полудня по мостовой зацокали подковы лошадей и послышались возбуждённые людские голоса.

Выскочил на крыльцо, а там уже спешиваются десятка два кавалеристов.

– В чем дело, товарищи? Что случилось?

Ближайший из них обернулся, шагнул к крыльцу:

– Где ваш председатель? Давай сюда! Мы с ним сейчас поговорим…

Несколько конников направились к воротам, но им преградили путь успевшие сбежаться на шум красноармейцы. Вот-вот могла начаться свалка.

– Да вы расскажите, что нужно! – как мог громче крикнул я.

– Давай председателя, узнаешь! – неслось из возбуждённой толпы, напиравшей на крыльцо.

– Нет председателя. Один я, никого больше нет.

– А-а, так он ещё прячется? Сами найдём!

Больше всего меня возмутило обвинение Якова Фёдоровича в трусости. Я предложил: хотите, позвоню ему домой?

– Звони! И из дома вытащим!

Яков Фёдорович оказался дома. Выслушав мой сбивчивый доклад, он очень спокойным голосом произнёс:

– Попроси кавалеристов немножко задержаться. Иду.

И повесил трубку.

Жил Янкин недалеко, всего лишь за два квартала от ЧК. Вскоре на улице показалась его крепкая фигура в защитного цвета армейской гимнастёрке, с маузером на ремне через плечо, в кожаной фуражке на голове. Шёл он ровным, небыстрым шагом, с невозмутимо-спокойным выражением лица. Так же спокойно вошёл в гущу продолжавших выкрикивать угрозы конников. Вошёл, улыбнулся, поднял руку, и сразу утихли крики, наступила тишина.

– Вы хотели меня видеть, товарищи? – спросил Яков Фёдорович так, будто разговаривал с добрыми старыми знакомыми, а не с распалёнными злостью людьми. – Пожалуйста, я вас слушаю…

На мгновение опять вспыхнул разнобой выкриков, но Янкин покачал головой:

– Так у нас ничего не получится. Пусть говорит кто-нибудь один.

И начался мирный, обстоятельный разговор, судя по поведению кавалеристов, одинаково важный и для них, и для чекиста. До меня долетали лишь отдельные фразы, из которых трудно было установить его суть.

Но судя по тому, как обмякли, опустили винтовки наши красноармейцы, как, с чем-то соглашаясь, закивали головами конники, стало очевидно, что ни свалка, ни заваруха уже не произойдут. А потом Яков Фёдорович дружески пожал каждому кавалеристу руку, бойцы вскочили в седла, подняли коней в галоп, а Янкин, как ни в чем не бывало, направился в здание ЧК.

– Испугался? – улыбнулся он мне. – Напрасно: у ребят на уме ничего плохого не было.

– Да как же не было? Они…

– Они сочли себя обиженными, обманутыми и приехали добиваться правды. А правда у нас одна.

Оказалось, что в недавнем бою эти конники захватили у порубанных беляков несколько лошадей и решили продать их на городском воскресном базаре. Однако ревком, узнав об этом, поручил Янкину реквизировать коней и передать в красноармейскую воинскую часть. Яков Фёдорович предложил выполнить распоряжение ревкома по передаче лошадей начальнику липецкой милиции, а тот не очень вежливо обошёлся с кавалеристами, не объяснил им, почему и для какой цели их реквизирует. Вот конники и примчались в ЧК требовать назад свои трофеи.

– И вы отказали им? – вырвалось у меня.

– Нет, – Янкин покачал головой, – просто поговорил. Ребята поняли, что четвероногие «трофеи» нужны их же боевым товарищам, и уехали. Что же им оставалось делать?

Поговорил…

Сколько раз и тогда, и впоследствии убеждался я в могучей, покоряющей силе большевистской правды! Наш советский человек всегда эту правду поймёт, только надо нести её людям с открытой душой, как нёс мой первый чекистский учитель Я.Ф.Янкин.

Он часто беседовал со мной. Чаще, чем с другими, со взрослыми, давно сформировавшимися сотрудниками ЧК. Старался ненавязчиво, без лишних нравоучений, преимущественно собственным своим отношением к служебному долгу воспитывать у меня трудолюбие и правильное отношение к делу.

Вскоре Я.Ф.Янкин перевёл меня на оперативную работу. Сделал это не сразу, без резкого, неожиданного перехода. Начал изредка давать то одно, то другое незначительное поручение. Брал с собой или направлял с кем-либо из старших товарищей – то с Виньковым, то с Балмочных – на обыски. Подключал, как у нас говорили, в состав оперативных групп, выезжавших на места происшествий.

И хотя с этих пор работы стало ещё больше, я от радости не замечал ни усталости, ни мелькания быстротекущих дней.

Выдавались нередко недели, в течение которых даже домой некогда было забежать: то ночное дежурство, то экстренный выезд с оперативной группой. За день так нашагаешься из конца в конец по городу, что к вечеру лишь бы лечь. А чтобы не беспокоились дома, я звонил вечерком в банк, где отец продолжал работать ночным сторожем, и как можно бодрее сообщал:

– У меня все в порядке, а как у тебя? Передай, пожалуйста, маме, что на следующей неделе обязательно забегу.

Ночью, если не надо было никуда ехать, крепкий сон валил или на диван в дежурной комнате, или на письменный стол: шинель служила вместо матраца и одеяла, а кипа дел – вместо подушки. Иногда, впрочем, за это влетало от Якова Фёдоровича. Утром вызовет к себе, окинет взглядом с ног до головы и скажет, точно отрежет:

– На ночь домой. Вымыться. Отоспаться. Сменить нательное бельё. Хорошенько поесть. Все ясно?

– Ясно, товарищ председатель ЧК!

– Выполняй!

И приходится выполнять, потому что знаешь: в эту ночь Янкин непременно придёт и проверит. Такой уж он человек…

А однажды Яков Фёдорович сам поднял меня с дивана незадолго до рассвета, позвал к себе в кабинет.

– Садись. Ты такую фамилию слышал: Перелыгин?

– Перелыгин? Не сын ли бывшего хозяина самого крупного в городе магазина?

– Может быть. Ты знаешь его?

– А как же! В магазине у них бывал.

– Вот и отлично. Иди к товарищу Сычикову, он скажет, что нужно делать.

Начальник оперативной части уже был на работе.

– Слушай, парень, внимательно, – начал он, – потому что придётся действовать быстро. Поступило донесение, что недавно к нам в город пробрался бывший царский офицер, деникинский разведчик Перелыгин. Перелыгиных в Липецке много, пока всех проверишь, беляк успеет наделать беды. Подозрение падает на сына известного тебе торговца: не он ли? Надо выяснить, не скрывается ли он у своего папаши, давно ли приехал и главное – откуда. Ты сумеешь?

– Попытаюсь, – неуверенно начал я и вдруг вспомнил: – Да ведь Таиса, моя сестра, в перелыгинском магазине во время войны продавщицей работала! Даже вроде бы дружбу водила с дочерью магазинщика.

– А теперь?

– Не знаю.

– Иди домой, выясни все, потом доложишь. Осторожнее только, лишнего не сболтни!

– Все ясно!

Я примчался, когда домашние садились за стол завтракать. А после завтрака вызвался проводить сестрёнку на работу. Шли, болтая о чем придётся, пока не поравнялись с перелыгинским магазином, и тут я будто случайно спросил:

– Не жалеешь, что ушла от них?

– Нашёл о чем жалеть, – усмехнулась Таиса.

– А с подружкой своей, с молодой Перелыгиной, встречаешься?

Оказалось, что «дружба» их продолжается до сих пор: дочери бывшего купца стало выгодно водить знакомство с простой фабричной работницей, вот и приглашает изредка Таису к себе в гости, то чулки подарит, то пуговицы, то ещё какую-нибудь галантерейную мелочь из припрятанных папашей запасов.

– Слушай, не смогла бы ты у них для меня кое-каких товаров раздобыть? – спросил я.

– Это ещё зачем? – даже остановилась сестра.

– Ну, на муку можно выменять, на масло; я ведь часто теперь в деревнях бываю, а там на галантерею ещё какой спрос.

Мы условились встретиться вечером дома, но я вспомнил предупреждения Сычикова и на минутку задержал сестру:

– Ты, случайно, не рассказывала им, где я теперь работаю?

– Ещё чего!

– И не говори: испугаются – ничего не дадут. Одно название – Чрезвычайная Комиссия – на таких, как они, нагоняет смертельный страх.

– Ладно, будет тебе, не учи, – рассмеялась Таиса. – Вечером товар будет.

Вернулась сестра домой позднее обычного, весёлая, оживлённая, и показала на объёмистый свёрток с галантерейными товарами. А мне не до них было, хотелось скорее узнать, как встретили Таису у Перелыгиных, о чем говорили, не заметила ли она в доме чего-либо странного, необычного. Расспрашивать не пришлось, сестрёнка сама принялась рассказывать о своём визите:

– Сначала будто холодом от них повеяло, когда пришла. Поглядывают друг на друга, помалкивают, хоть ты поворачивайся и двери за собой закрывай. А как заговорила о товаре, – мол, выгодное дельце наклёвывается, – так сразу оттаяли, заулыбались, к чаю начали приглашать. Особенно папаша старался. «Мне, говорит, все едино, продавать ли или на продукты менять. Только ты, Таисонька, не продешеви да гляди, чтобы спекулянт какой вокруг пальца не обвёл». Сижу, понимаешь, как та барыня, чаек попиваю, а тут сын ихний в комнату входит…

– Сын? – постарался как можно естественнее удивиться я. – Разве он дома?

– У них… Обходительный такой, вежливый. Расспрашивать начал, что в городе слышно, как мы живём, где я теперь работаю. А я не будь дура, возьми да и тоже спроси: «Чего это, говорю, вас давно не видать было? Или уезжали куда?»

– Ну-ну… И что же он?

– Ой, Митя, не ленточки-пуговки ихние тебе нужны, сынком перелыгинским интересуешься, вижу, – погрозила Таиса пальцем. – Да ладно, ты не красней, меня это не касается, понял?

А выяснить удалось вот что.

Молодой Перелыгин, судя по его рассказу, последние полтора года прожил на юге. Что делал там, не говорил, но с недавних пор его потянуло домой: захотелось навестить родителей, повидать старых липецких друзей.

– Спасибо тебе, сестрёнка, за все, – поблагодарил я.

Яков Фёдорович был в своём кабинете. Он внимательно выслушал подробный доклад о «визите» сестры, о расположении комнат в доме бывшего купца Перелыгина и поинтересовался, нет ли у них надворных построек, в которых деникинский разведчик мог бы устроить для себя тайное убежище. В том, что мы имеем дело с лазутчиком белогвардейского генерала, Янкин больше не сомневался и приказал собрать оперативную группу.

– Не исключено, – начал он, – что неожиданный приход к ним «подруги» сестры белогвардейца заставил его насторожиться. Завтра может быть поздно: почувствует неладное и уйдёт на другую явку, постарается замести следы. Надо брать сегодня. Оперативную группу поведу я сам.

Неожиданно Яков Фёдорович повернулся ко мне, сказал:

– Отправляйся-ка, парень, домой. Или лучше здесь ночуй. Поработал, хватит с тебя.

– Разве вы меня не возьмёте?

– Нет. С какой стати Перелыгиным знать, чего ради к ним приходила твоя сестра? А вернёмся, товарищи расскажут, как прошла операция.

Рассказал мне о ней Тихон Виньков. Вскоре после полуночи чекисты осторожно подошли к дому купца. Пригласили понятых, попросили их постучаться к Перелыгиным. Деникинского разведчика удалось арестовать. Было найдено офицерское обмундирование с царскими погонами, какие носило деникинское офицерьё, изъято оружие.

На допросе Перелыгин вынужден был рассказать о своей шпионской работе. Да, деникинская контрразведка действительно забросила этого белогвардейца в его родной Липецк для сбора сведений о расквартированных в городе воинских частях, о их численности и вооружении, в расположении оборонительных сооружений. Он должен был связаться с враждебными элементами из местных жителей и через них вести разложенческую агитацию среди красноармейцев, распространять панические слухи, вербовать новую агентуру и любыми способами дезорганизовывать тыл нашей армии, чтобы облегчить наступление белых, намечавшееся в самом ближайшем будущем.

Должен был, но не смог, не успел: не позволили чекисты. И на следующий день Коллегия ЧК приняла единственно правильное и возможное в тогдашних прифронтовых условиях решение: белогвардейского лазутчика и шпиона Перелыгина – расстрелять.