355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дмитрий Липскеров » Сорок лет Чанчжоэ » Текст книги (страница 8)
Сорок лет Чанчжоэ
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 09:39

Текст книги "Сорок лет Чанчжоэ"


Автор книги: Дмитрий Липскеров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

То, что случилось дальше, мальчик не пытался осмыслять тут же, он просто вперился глазами в происходящее, забыв обо всем на свете.

Халат соскользнул с бедер девушки, обнажив плоский живот с черным треугольником, к которому приник в жадном поцелуе мужик. Джером отчетливо видел, как дрожат его ладони-лопаты, охватывая ее зарозовевшую задницу, как изгибается широченная спина…

– Господи, —лихорадочно подумал Джером. – И у нее на лобке растут волосы! Что же это у меня?.." Девушка приподняла за локти мужчину, перехватывая влажными губами его рот, целуя в колючий подбородок, теребя волосы. Ее пальцы пытались расстегнуть пуговицы мундира, но ноготки соскальзывали с латуни, туго сидящей в петлях, и она вновь и вновь повторяла свои попытки, пока верхняя пуговка не выстрелила куда-то в клумбу, раскрывая бычью шею Шаллера.

Держа одной рукой девушку за бедро, второй полков ник судорожно расстегнул мундир, сдернул его и повалил Коти в траву. Он чувствовал на своем теле скользящие змейками пальцы Коти, ласкающие его живот, забирающиеся во влажные подмышки, слегка корябая кожу на груди.

Джером со всей силой прижался лбом к щели и смотрел, как девушка дернула за ремень кобуры, сбрасывая ее в траву, как расстегнула брючные пуговки, как блеснул белизной зад мужика, как выскочило из галифе невероятно выросшее естество, как оно устремилось к черному треугольнику, вонзаясь в него…

Дальнейшее Джером квалифицировал как куриную жизнь. Один, как петух, скакал на другой, как на курице, с единственной разницей, что происходило это гораздо дольше. Джером даже на мгновение пожалел, что с ним нет его самострела, а то бы он пострелял. Бетон с его живота стек, он потерял интерес к происходящему, отлип от щели и зевнул во весь рот. Захотелось помочиться.

– Вероятно, я наблюдал то, о чем мне не хотел рассказывать Супонин. Теперь я знаю, что происходит между женщиной и мужчиной. То же самое, что и между курами. Экая мерзость – жизнь!" Джером еще раз заглянул в щель. На тело девушки вновь был надет китайский халат, лицо ее было красным, словно она натерлась клубникой, а рот растянулся в глуповатой улыбке. Мужик, натянув штаны, пил прямо из графина клюквенный напиток, хрустя кусками льда, и попутно утирал со лба пот. Джерому некуда было идти, и он от нечего делать лег неподалеку под деревом, закусив травину.

Между тем Франсуаз Коти, отдышавшись, закурила тонкую сигаретку, вставленную в янтарный мундштук с серебряным колечком, пыхнула дымом вверх и посмотрела на Шаллера спокойным и удовлетворенным взглядом.

– Будете ли вы взбираться на Башню Счастья? – спросила она.

– Вы шутите?

– Почему?

– Неужели вы думаете, что можно еще при жизни шагнуть в рай?

– Не думаю… Но ради экскурсии…

– За два месяца башню такой высоты выстроить невозможно! – констатировал полковник и засмеялся. – Право, забавные события происходят в нашем городе!

– Ее строят одновременно тысяча человек.

– Все равно невозможно.

Франсуаз стряхнула с сигаретки пепел и перекинула копну волос с одного плеча на другое.

– Не хотите ли прогуляться? Может быть, поедем посмотрим на строительство?

Все-таки любопытно, когда столько народу делают одно дело!..

Генрих Иванович пожал плечами.

– Если вам хочется… Что ж, давайте прогуляемся.

– Тогда подождите меня на улице, пока я переоденусь и выведу из гаража авто.

Девушка скрылась в доме, а Шаллер в прекрасном расположении духа вышел за ограду, насвистывая какой-то незатейливый мотивчик. Он с удовольствием вспоминал нагретое солнцем тело Франсуаз, его изгибы и извивы, – как человек, который только что вкусно пообедал и перебирает в памяти поглощенные блюда, отменно приготовленные…

Прогуливаясь возле дома, Генрих Иванович увидел лежащего под деревом дремлющего подростка, разморенного осенним солнцем. Когда полковник приблизился к нему, тот открыл глаза, безразлично посмотрел на Шаллера и во весь рот зевнул. Под глазами мальчика переливались всеми цветами радуги огромные синяки, и благодушие на лице отнюдь не гармонировало с ними.

– Ну-с, молодой человек, отдыхаете? – спросил Генрих Иванович, сыто улыбаясь.

– Время сейчас учебное, а вы прохлаждаетесь!.. А как же знания, мой юный друг?

– Чего? – протянул Джером. – Чего надо?

– А что это вы такой грубый? – удивился полковник.

– А чего вы лезете?

– Извините, если я вам помешал. Отдыхайте, дорогой, отдыхайте!..

– Я же вам не мешал, когда вы на ней скакали, как петух на курице!

Шаллер оторопел.

– На ком?

– На ней, – ответил Джером, тыча пальцем в сторону дома Франсуаз. – Ух, как вы вспотели! А курицы не потеют, потому что они в перьях! А откуда у вас такие мышцы?

Генрих Иванович еще приблизился к мальчику.

– Так, значит, вы подглядывали?

– Угу, – согласился Джером.

– Разве вас не учили родители, что это дурно?

– У меня нет родителей, я в интернате живу.

– Понятно, – кивнул головой полковник. – Ну и что вы увидели там?

– Все.

– Понятно. И какое впечатление на вас это произвело, молодой человек?

– Пренеприятное… Не понимаю, почему вам и Супонину это нравится.

– А кто это – Супонин?

– Соученик мой. Правда, он старше меня на два года.

Шаллер некоторое время думал, что сказать мальчику.

– Придет время, и вы все поймете.

– Может быть, – пожал плечами Джером и скорчил гримасу как будто от боли.

Он вскочил на ноги, некоторое время возился с шортами и тут же, на глазах у Генриха Ивановича, помочился под дерево, обливая осенние листья.

– Можно, я приду к вам в бассейн купаться? – спросил он, заправляя рубаху в шорты. – Ведь это не ваш собственный бассейн! Вы же его не сами строили…

Полковник оторопел.

– Что же вы, давно за мною наблюдаете?

– Так случайно вышло…

Из гаража выехало авто. Франсуаз махнула рукой Шаллеру, призывая его поспешить.

– Ну что ж, приходите купаться, если хотите, – согласился Генрих Иванович. – Бассейн действительно не мой… Кто же это вас так побил? – поинтересовался он, разглядывая лицо мальчика.

– Мое дело, – буркнул Джером и отвернулся.

По дороге к центральной площади Шаллер рассказал Коти о подростке с набитой физиономией.

– В таком возрасте им интересно все, что с этим связано, – ответила девушка.

– А вас не смущает, что за нами наблюдали и видели все подробности?

– Абсолютно. Честно говоря, есть какая-то изюминка, когда кто-то глазами поедает то, что ты чувствуешь телом… Надеюсь, что мальчику понравилось.

Полковник не стал более развивать эту тему. Почему-то приятное настроение несколько испортилось. Генрих Иванович пока не понимал, почему это произошло, и стал смотреть на придорожные яблони, роняющие в пыль свои переспелые плоды.

– Я слышала, что ваша жена писательница?

– Если можно так сказать, – рассеянно отвечал Генрих Иванович.

– Сейчас модно, когда женщина пишет. – Франсуаз резко крутанула руль, объезжая куриный выводок. – Роман или поэма?

– А Бог его знает…

Девушка коротко посмотрела на Шаллера, жмурящегося от солнца, и вновь уставилась на дорогу. Весь дальнейший путь они ехали молча, ощущая какую-то случайную неловкость, возникшую между ними.

Вокруг в природе было покойно и тихо. Летали в небесах птицы, а по земле ходили куры.

14

Гаврила Васильевич Теплый трудился над рукописью Елены Белецкой, возвращаясь к ней во всякое свободное от педагогической деятельности время. За последние недели он еще более осунулся, еще больше засалились его длинные волосы, особенно слипшись на затылке. Коллеги при встрече с ним отворачивали головы, пытаясь попридержать дыхание, чтобы не унюхать кислого, застоявшегося запаха пота, исходящего от слависта. Ученики во внеурочное время старались не попадаться Теплому на глаза, так как чуяли, что учитель находится в дурном расположении духа и может огреть своей линейкой по макушке.

И действительно, у Гаврилы Васильевича не ладилась работа, а оттого злоба то и дело полоскалась в его желудке.

Теплый, сидя над рукописью, старался подавить глухое раздражение, так как давал себе отчет, что оно вовсе не помощник, а, наоборот, самый что ни на есть враг, тормозящий мыслительные процессы.

Славист часами комбинировал буквы, переставляя их с места на место, гадал над чередованием шипящих и пытался уловить смысл гласных, встречающихся по три подряд во многих словах.

– Безусловно, это не простая перестановка букв, – размышлял Гаврила Васильевич.

– Это не подмена одной буквы русского алфавита другой… Что же это тогда?

Может быть, существует какой-нибудь текст, с помощью которого был создан шифр?

Если так, как обнаружить этот текст?.." Г-н Теплый пытался читать рукопись вслух, стараясь нащупать какой-нибудь ритм и с помощью чередования ударных и безударных слогов поймать разгадку.

Если бы кто-нибудь в этот момент проходил под его окнами, он, вероятно, мог решить, что учитель тронулся умом, разговаривая с самим собой на тарабарском языке.

– Аоудлыр бтьу бтьу бтьу! – декламировал Гаврила Васильевич. – Щшжпооо крутимо!..

Иногда в тексте попадались известные слова, такие, как: слон, нос, жмых, и соединяющие: как, но, а. Славист не склонен был полагать, что эти слова могут послужить ключом к разгадке, а считал, что это просто случайные созвучия, встречающиеся в русском языке и способные увести работу в тупиковое направление.

Лишь поздними вечерами Теплый позволял себе отвлечься, зазывая в свою квартирку Джерома и показывая мальчику атласы по судебной медицине. Он наблюдал за реакциями подростка, за всем их спектром, от удивления до леденящего ужаса. Причем Джером не всегда реагировал так, как предполагал Гаврила Васильевич. То, что должно было, по мнению учителя, напугать мальчика, могло вызвать у него улыбку, и наоборот, какая-нибудь незначащая деталь, например снимок отрубленной кисти грудного младенца, разливала по лицу ученика мертвенную бледность и вызывала тошноту.

Славист мог по часу зачитывать Джерому про признаки насильственной смерти, про появление трупных пятен, про смысл странгуляционной борозды и ее цветовую гамму. Свои чтения он сопровождал показом иллюстраций и иной раз с замиранием сердца представлял себе Джерома лежащим на патологоанатомическом столе с различными насильственными повреждениями.

Частенько он не мог заснуть ночью, видя перед собой картины вскрытия – как он в резиновом переднике колдует над бездыханным телом Джерома, искусно разделывая его блестящим в свете софитов скальпелем. Зажелтевшая кожа мальчика покорно расходится под лезвием, обнажая внутренние органы, одетые в блестящую пленку. Это – сердце, маленькое и холодное, как яблоко в первый мороз. А вот – печень, не тронутая болезнями, свежая, как у барашка…

Иной раз картинка морга могла дрогнуть и смениться длинной чередой букв, составленных бессмысленно привлекательно, и тогда Гаврила Васильевич открывал глаза и долго думал, уставившись в ночь, уж не провокация ли это, уж не специально ли ему подсунули эти бумаги, чтобы он сломал себе голову в бессмысленных поисках разгадки. Может быть, и не существует никакого шифра, а просто какой-то придурок нащелкал сотни cтраниц глумливыми пальцами?..

Нет! Все не так! Славист чувствовал, что за толстой пачкой листов, исписанных идиотическим текстом, кроется вполне разумное мышление, а может быть, и великое прозрение.

После таких умозаключений в душу Теплого закрадывалась пустота. Он нервничал, что ему будет не по силам разгадать этот великий ребус, что он так и останется на веки вечные в этом поганом городишке в своей презренной должности и никогда более не увидит цивилизованной Европы с ее чистыми площадями и прозрачными фонтанами. И тогда пустоты Гаврилы Васильевича заполнялись злобой, и, перед тем как заснуть, он скалил на потолок свои желтые зубы, глухо завывая и пугая приблудную кошку, ночующую на крыльце.

Два дня назад, в приступе пустоты, Теплый сорвался и избил Джерома.

Мальчик пришел к нему, как всегда, поздно вечером и, уже изрядно обвыкшись в учительской квартирке, сам подошел к книжным стеллажам, порылся между толстыми фолиантами и выудил тонкую брошюру с затертой обложкой под названием – Его облик".

Учитель в это время находился в кухне и жарил на чугунной сковородке коровье вымя, которое до того противно воняло паленым волосом, что першило в горле.

Джером раскрыл брошюру и пролистал ее. Книжица была издана плохо, и, в отличие от атласов судебной медицины, в ней не было фотографий, а лишь одни рисунки.

Зато рисунки были прелюбопытные. На одном был изображен лежащий мужчина с закрытыми глазами. Вокруг его обнаженного тела сидят несколько человек. Один, по-видимому самый главный, орудует над мертвецом скальпелем, выуживая из живота печень. На другом рисунке он откусывает от этой печени кусок, и по лицу его разливается наслаждение… Под рисунком была подпись: – Обретение вечной жизни".

– Кто разрешил тебе рыться в книгах? – услышал Джером голос учителя.

Гаврила Васильевич стоял в дверях, держа на вытянутой руке скворчащую сковородку с воняющим выменем.

– Мне никто этого не запрещал делать, – ответил мальчик. – А что это за книга?

И что обозначают эти рисунки?

Теплый прошел в комнату, поставил сковородку на стол, отер о брюки руки и приблизился к мальчику.

– Никогда ничего не бери без спроса! Понял? – Лицо Гаврилы Васильевича скривилось от злобы, а правая щека задергалась.

– А чего вы так занервничали? – удивился Джером. – Могу вообще не ходить к вам! Подумаешь!..

– Сядь! – приказал Теплый.

– Ну, сел. – Джером оседлал табуретку. – Чего дальше?

Гаврила Васильевич попытался взять себя в руки, закусывая дергающуюся щеку.

– Эту книгу тебе рано смотреть! – процедил он. – Еще будешь рыться без спроса – сломаю тебе руку.

Джером ухмыльнулся. Он потянулся всем телом, вытянул ноги и зевнул, всем своим видом показывая, что ему наплевать на угрозы учителя.

– И чего вы все время такой грязный ходите? – спросил он сквозь зевок. – От вас так воняет какой-то дрянью!.. У вас есть женщина?

После этих слов Теплый и накинулся на Джерома с кулаками, лупя его вслепую, задыхаясь от ненависти и разбрызгивая слюну.

– Я вырву твою печень! – кричал он в аффекте. – Я выколю тебе глаза!

Джером старался уворачиваться от ударов, прячась под стол.

– Чего вы на меня накинулись! – причитал он. – Сами в гости зовете, а теперь бьете!

Порыв Гаврилы Васильевича вскоре прошел, и, дыша словно собака, он пытался помириться с мальчиком.

– Теперь ты видишь, что в жизни могут произойти всякие случайности! Я мог в гневе убить тебя, и ты умер бы молодым, прожив жизнь много короче, чем я…

Те– перь ты понял это?

– Ага, – ответил Джером, сглатывая кровавую слюну. – Я бы умер внезапно, а вы бы долго мучились, ожидая казни за убийство.

– Будешь есть вымя? – спросил Теплый.

– Буду.

Они поели, после чего мальчик долго не мог выковырять из зубов застрявшие волоски.

Гаврила Васильевич отпустил Джерома, дав ему два медных пятака, чтобы он прикладывал их к синякам.

– Приходи завтра, – пригласил учитель.

Вот эти самые синяки, оставленные на лице мальчика кулаками Теплого, и увидел полковник Шаллер.

Сидя над рукописью Елены Белецкой, тщетно пытаясь сосредоточиться, Гаврила Васильевич отчетливо произнес вслух фразу: – Я убью его!" Славист составил таблицу наиболее часто встречающихся созвучий, наложил сверху лист папиросной бумаги, срисовывая на нее буквы в различной последовательности. Он комбинировал слоги, используя старинную методику Граббе, построенную на мистической теории проникновения в тайну слова.

Непременным усло– вием теории была медитация – абсолютное представление слова как единственного жизненного понятия. Буквенный символ должен был отчетливо запечатлеться в мозгу, врезаться в него, вытеснив ощущение собственного – Я".

Само подсознание, соединившись с космосом, должно было выдать ответ.

Гаврила Васильевич, полагаясь на интуицию, выделил из всей рукописи наиболее главное слово, вычертил его на листе ватмана черной тушью, долго на него смотрел, а потом закрыл глаза. Слово отпечаталось красным контуром на внутренней стороне век. Слово было – ШШШШШ. Славист контролировал свое дыхание, пока оно не стало покойным. Выделение слюны замедлилось, язык сделался сухим, а биение пульса сократилось до сорока ударов в минуту.

Озарение стало неизбежным…

15

Авто Франсуаз Коти, скрипнув новой резиной, остановилось рядом с главной городской площадью. Дальше проехать было невозможно из-за скопления народа.

Лица людей были возбужденными и источали какое-то внутреннее сияние. Народ жаждал счастья, стараясь быть поближе к его строящемуся символу.

Девушка взяла Генриха Ивановича за руку и потянула за собой, углубляясь в толпу. Они прошли по узкой улочке, ведущей к главной площади, рассматривая лица прохожих, гордо воздевших над собой транспаранты с надписями типа: – Мы достойны счастья! Мы сделаем шаг к нему навстречу!" Повсюду продавали воздушные шары, всякие сладости и лимонад. Народ гулял…

Наконец Франсуаз и Шаллер вышли на площадь. В центре ее из мощного бетонного основания уходила к небу башня. Генрих Иванович задрал голову и с удивлением сказал:

– Господи, я не предполагал, что они за такое короткое время столь много построят!.. Это невероятно!

От основания башни к ее нутру тянулась цепочка рабочих, как русских, так и корейских. Из рук в руки рабочие передавали красные кирпичи, раствор и всякий необходимый строительный материал. Делали они это так быстро, как будто хотели закончить строительство уже сегодня до захода солнца.

– Пожалуй, в башне уже футов четыреста! – предположил полковник.

– Пятьсот, я думаю, – высказала свое предположение девушка. – Велик русский народ в своем стремлении к иллюзиям!

На вершине башни, на строительной площадке, были установлены усиливающие голос устройства, чтобы народ мог не только следить за происходящим, но и слышать, что творится между рабочими, какие следуют команды.

– Мы кладем трехсоттысячный кирпич! – прокатился над площадью голос.

– Ягудин, – определила Франсуаз. – Какой мощный голосовой аппарат.

– Вы знакомы с ним лично? – поинтересовался Шаллер.

– Видела пару раз.

– И что он за тип?

– Любопытный. Он может быть и романтиком, и изувером. Чем-то на вас походит.

– Что же, я похож на изувера?

Девушка не ответила, так как ей помешал голос Ягудина, вещающий с высоты.

– Сограждане! – возвестил голос. – Хочу обратиться к вам с речью! Позволите ли мне сделать это?..

– Позволяем! – донеслись голоса из толпы. – Говори, Ягудин! Мы рады услышать тебя.

Ягудин прокашлялся.

– Я хочу сказать, что вы, собравшиеся на главной площади, есть народ! Не побоюсь сказать, что вы – прогрессивное человечество! Ваши лица устремлены вверх, вы собрались в кучу, чтобы стать непосредственными соучастниками величайшего события, творящегося на ваших глазах! Ваши уши, ваши глаза направлены на уникальное строительство Истории – Башню Счастья!.. Я слышу ликующие возгласы людей, исходящие из самых потаенных глубин сердец! Ваши ли это голоса, или ангельские призывы?..

Народ внизу заволновался и закричал:

– Наши голоса, наши! Мы с тобой, Ягудин!.. Продолжай!.. Ура-а!..

– По-моему, он издевается, – зашептала в ухо Шаллера Коти.

– Но делает это тонко, – добавил полковник.

– Крики – ура" непрерывно сотрясают площадь и мои уши! – продолжал вещать Ягудин. – Ваш порыв напоминает мне огнедышащий вулкан, и его можно сравнить с радостью миллионов одновременно разродившихся женщин! Никогда еще человечество не сталкивалось с таким массовым проявлением мира, дружбы и солидарности между русским и корейским народами! Нам будет что оставить в наследство нашим детям, внукам и правнукам! Мы оставим им Башню Счастья!

– Хотим тебя видеть! – закричала толпа. – Появись перед нами! Видеть тебя хотим!

– Вы ощущаете приближение счастья?

– Ощущаем! – ответила толпа в слаженном порыве.

– Громче!

– Ощуща-а-ем!

– Смотрите, вон он, – показала наверх Коти. – Лезет на стену.

И действительно, на самую вершину, на только что выложенные кирпичи, взобрался бородатый человек, воздевая к небесам руки.

– Вы хотите счастья? – спросил человек.

– Хотим! – дружно отозвалась толпа.

– Вы верите, что по Башне можно перейти в райские кущи?

– Верим!

– Верите?

– Верим!!!

Человек на вершине на мгновение замолчал, а потом вдвое громче заорал:

– Ну и идиоты! Кретины! Быдло!

После этих слов Ягудин чуть присел, затем расправил руки, словно птица крылья перед полетом, оттолкнулся ногами от свежей кирпичной кладки и с диким криком полетел…

– Быдло-о-о!..

Сначала показалось, что он летит параллельно земле, а на мгновение почудилось, что даже и набирает высоту, но это, вероятно, был оптический обман.

Народ замер, наблюдая свободный полет Ягудина. Франсуаз прикрыла рот ладошкой, словно сдерживая крик. В народе потеснились, образуя площадку на месте вероятного приземления купца. Ягудин пару раз взмахнул руками, крутанул, словно орел, шеей и рухнул патлатой головой на булыжную мостовую. Голова его не раскололась, как следовало ожидать, а глухо ухнула о камни. Глаза Ягудина вертелись еще несколько секунд после падения, он попытался что-то сказать, но изо рта вышла кровавая пена, пузырясь и лопаясь, мешая предсмертным словам.

Ягудин дернул ногой, и душа его отошла. Толпа сомкнула свои ряды, вознесла тело купца над головами и в траурном молчании потащила его куда-то по улицам.

– Уйдемте отсюда, – сказал Генрих Иванович, беря девушку под руку.

– Бедная Лиза, – проговорила Коти. Во взгляде ее была твердость, а щеки покрылись румянцем. – Бедная Лиза! – повторила она.

–Авто Франсуаз катило по пустой мостовой, удаляясь от центра города в сторону загородных поселков. В прозрачном небе горела дневная звезда, и, глядя на нее, Шаллер загрустил, вспоминая свои давние теории о животворящем космосе.

– Вот ведь как происходит, – думал полковник. – Как подчас неожидан человеческий конец. Лузгаешь семечки, а через мгновение твоя голова может быть расплющена сорвавшимся камнем. А ты в этот миг размышлял о чувственном наслаждении, лелеял его в своих членах, не задумываясь о предстоящей минуте. А дома тебя ждал привычный запах. Запах стен, нагревшейся крыши, запах жены и свой собственный аромат… Ах, я опять думаю о смерти", – поймал себя Генрих Иванович.

– Вы сейчас думаете о смерти? – спросил он девушку, которая одной рукой уверенно управляла автомобилем, а другой поправляла прядь волос, упавшую на глаза.

– Я никогда не думаю о смерти, – ответила Франсуаз. – Это бессмысленно.

Особенно для женщины. Женщина, думающая о смерти, уже умерла. – Коти нажала на клаксон, разгоняя с мостовой кур. – Право, какой странный был человек этот Ягудин. Вся жизнь напоказ. И смерть напоказ! Сначала создает идеалы, а потом рушит их на веки вечные!

– У него найдется преемник.

– Вряд ли. В Башню Счастья можно поверить единожды. А когда ее создатель смеется над поверившими глупцами, миф рассеивается безвозвратно. Народ не прощает оскорблений!

– Вы плохо знаете свой народ. Тем, кого толпа любит и боготворит, она прощает все, и прощает заранее. Вот увидите, что Ягудина будет хоронить весь город и его имя останется в чанчжоэйской летописи навечно.

– Вы так думаете?

– Уверен.

– Интересно. Мне Ягудин так и говорил: – Мое имя останется на века! Я буду прославлен, как великий романтик и как великий изувер!"

– Так вы его знали лично? – удивился Шаллер.

– Я была его любовницей.

– Вы?!

– А что вас так удивляет?.. – Девушка сбавила скорость. – Он был хорош как мужчина, и с ним совсем не было скучно.

Полковник усмехнулся.

– Почему же вы… э-э… расстались? Простите за нескромный вопрос.

– Все очень просто. Мне стало с ним скучно.

– Парадокс.

– Нет, не парадокс. Просто даже самые интересные люди становятся скучными. И вообще, человек интересен только тогда, когда лишь соприкасается с другим, не давая возможности узнать себя полностью.

– Вы максималистка? – спросил Генрих Иванович, все более удивляясь мыслям девушки, вернее, не столь их содержанию, сколь холодку равнодушия, с каким она их высказывала.

– Я не максималистка. Я просто говорю то, что думаю. Поверьте мне, что это не наносное – от молодости, просто так уж с детства повелось, что я говорю то, что думаю, и стараюсь делать то, что хочу. Например, я сейчас краем глаза вижу ваши сильные руки и вспоминаю, что произошло между нами несколько часов назад.

Как вели себя ваши руки, соприкасаясь с моим телом. Честно говоря, я бы не против это повторить, прямо сейчас.

После этих слов Генрих Иванович почувствовал необычайное волнение, тело его напряглось, готовое отдать напряжение души, и он опять подумал, что в этот момент от него уходит мысль о смерти, уносится кудато к чужой душе…

– Тормозите! – уверенным тоном произнес он.

Девушка улыбнулась, нажала на педаль тормоза, и машина медленно скатилась в кювет.

Франсуаз Коти действительно делала то, что хотела, совершенно не сдерживая себя, не имея ханжеских представлений о приличиях. Это очень нравилось полковнику, но одновременно и пугало. Он понимал, что их связь долго не продлится, так как в полковнике могла родиться ревность к прошлому девушки, вероятно, столь же откровенной в своих желаниях с предыдущими любовниками, как и с ним. Стоя возле автомобиля, он представил на своем месте Ягудина, к животу которого в страстном поцелуе приникла девушка, и хоть не испытал приступа ревности, но ощутил его вероятность впоследствии, в самом ближайшем будущем.

Шаллеру не удавалось целиком отдаться наслаждениям, так как он нервничал из-за возможного появления автомобилей на дороге. Он боялся, что их могут узнать и в городе пойдут всякие сплетни, а поручик Чикин не преминет опубликовать в своей газетенке и фривольную карикатурку.

Полковник легонько подтолкнул девушку к яблоням, за которыми стояла еще высокая, хоть и пожелтевшая, трава. Девушка поддалась, чувствуя некоторую скованность любовника, глаза ее были столь глубоки, а руки так требовательны, что как только они оказались сокрыты от случайных взглядов сухими зарослями, напряжение оставило Шаллера, сознание растворилось, и он отправился в короткий путь безумия.

Они опустели разом в тот момент, когда солнце расставалось с Чанчжоэ, уходя к другим параллелям, согревая чужие просторы.

Похолодало. И вместе с нашествием прохладного воздуха похолодела и душа Генриха Ивановича. Лежа на расстеленном мундире, обнимая одной рукой плечи Франсуаз, он подумал о Гавриле Васильевиче Теплом, о том, удалось ли ему расшифровать записи Белецкой, и решился навестить учителя завтра под вечер.

– Проведайте Лизу, – шепотом сказала Коти. – Ей сейчас тяжело.

Слова девушки вызвали в полковнике легкое раздражение. Ему не совсем нравилось, что она так назойливо акцентирует ушедшие в небытие отношения между ним и Лизочкой Мировой. Тем более что все так перемешалось: Лизочка была и его любовницей, и разбившегося Ягудина. В свою очередь, Франсуаз обнимает сейчас его, Шаллера, а когда-то принадлежала рыжебородому купцу. Или он ей принадлежал. Не все ли равно…

Прокукарекал петух. И тут же со всех сторон отозвались десятками голосов его соплеменники, сообщая всему миру, что наступает вечер.

– Пора, – сказал Генрих Иванович, высвобождая из объятий свою руку. – Холодно.

Они оделись и, оглядываясь по сторонам, вышли на шоссе.

– Я вас отвезу, – предложила девушка, усаживаясь за руль.

– Могу я повести, если хотите.

– Не надо.

Авто, освещая фарами дорогу, помчалось к дому Шаллера. За весь путь они не сказали друг другу ни слова и равнодушно попрощались возле дома полковника.

– Как-нибудь заходите, – предложила на прощание девушка через боковое стекло автомобиля, помахала пальчиками и включила скорость.

Когда авто Коти скрылось за поворотом, Шаллер чему-то улыбнулся, глубоко вдохнул грудью и вошел в дом. Он неспешно поужинал, погруженный в свои мысли, убрал со стола посуду и вышел в сад к беседке, где неутомимо трудилась его жена.

Вот ведь и в темноте видит, в который раз удивился Генрих Иванович, глядя на бегающие по клавиатуре машинки пальцы Елены. Как кошка…

Он поднял жену на руки, не обращая внимания на ее слабое сопротивление, и внес в дом. Белецкая дрожала всем телом, и на мгновение полковнику показалось, что она прижимается к нему, желая согреться.

Генрих Иванович посадил жену на стульчик в ванной и, пустив горячую струю, раздел ее, слегка поглаживая по голове, словно больного ребенка.

Лежа в ванне, Елена вскоре согрелась, ее перестал бить озноб, и Шаллер, вооружившись мочалкой, принялся намыливать ее истончившуюся кожу – нежно, слегка касаясь. Он ласкал жену и неторопливо рассказывал ей о событиях, происходящих в городе.

– Сегодня разбился купец Ягудин. Ты его знаешь. Это он верховодил над погромщиками. Ну помнишь, помнишь?.. Ну, он еще организовал побоище в корейском квартале. Еле сам ноги унес… А разбился он, конечно, странным образом – прыгнул с Башни Счастья, которую сам же и строил… Вот ведь странный поступок! Не оступился, а сам прыгнул – напоказ!

Белецкая, казалось, слушала, о чем рассказывает Шаллер, ее руки успокоились, перестав щелкать по воображаемым клавишам, и она не пыталась уклонить голову от пальцев Генриха Ивановича, мылящих ее волосы.

– То-то завтра шуму будет! – продолжал полковник. – Вся общественность взбудоражится, вознесет славу Ягудина до небес! Второго Лазорихия вылепит!..

То, что Шаллер увидел в следующий момент, оборвало его мысль на середине.

Промывая волосы жены, перебирая их выцветшие пряди пальцами, он наткнулся в области затылка Елены на белые мокрые перышки. Сначала полковник подумал, что это ветер их впутал, но после тщательного осмотра убедился, что они самостоятельно растут из шеи, из того места, где кончаются самые нежные волоски.

– Господи! – вырвалось у полковника.

Шаллер наклонился над женой, рассматривая перышки с близкого расстояния. Он насчитал их с десяток, растущих в рядок, потрогал пальцем их ворсинки и еще раз сказал: – Господи!"

Генрих Иванович наскоро растер тело жены полотенцем и вынес ее, голую, в комнату, где уложил на кушетку. Он встал рядом на колени и тщательно осмотрел все тело Елены, пядь за пядью изучая его, заглянул даже в низ живота и перебрал золотистые волоски.

Вскоре полковник убедился, что перышки растут только из затылка, что, слава Богу, они не проклюнулись в других местах, хотя черт знает, что будет дальше.

Укрыв Белецкую пледом, Шаллер хотел было позвонить доктору Струве и спросить того, что бы это могло значить, но быстро передумал, боясь, что происшедшее может получить огласку, а хорошо это или плохо, Генрих Иванович пока не знал.

Елена заплакала. Она зашевелилась под пледом, скидывая его на пол. Ее пальцы вновь застучали по воображаемым клавишам машинки, и она протяжно завыла.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю