Текст книги "В Крыму (Из записок военного корреспондента)"
Автор книги: Дмитрий Холендро
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
Сапун-гора
С высоты у селения Комары открывалась грандиозная панорама местности до самой Сапун-горы. Скаты ее покрыты дымками разрывов. Они то появляются, выпрыгивая из земли, то исчезают в жарком тумане полдня.
Что за ней, за Сапун-горой! Не видать этого с нашей стороны. Стоит Сапун-гора неумолимой преградой на пути к Севастополю, к Инкерманской долине и к херсонесским бухтам.
Необычна Сапун-гора. Нет у нее вершины – остроконечной, уходящей в небо. Сапун-гора больше похожа на гигантский вал, опоясавший крепость. Дороги, извиваясь, с трудом взбираются на этот вал. А местами они бессильны перед крутыми скатами и кончаются у подножья.
– Вот это позиция, так позиция! – говорили бойцы.
Штабные офицеры, впервые увидевшие Сапун-гору, молча подолгу смотрели на нее и, наконец, произносили:
– Да…
Сапун-гора была у немцев.
С нашей стороны – ровное поле. На него надо было выйти войскам.
Войска готовились к штурму. Надо было одним ударом сокрушить немецкую оборону на Сапун-горе и после этого взять Севастополь. Тогда с немцами в Крыму будет кончено. Это должен быть один, но сокрушающий удар. Артиллеристы на щитах орудий выводили мелом: «Даешь Севастополь!» Ночью расчеты выползали на равнину и рыли площадки для пушек, а где-то впереди была пехота. Войска обкладывали севастопольский плацдарм немцев.
Немцы считали Сапун-гору неприступной. Это была ключевая позиция. Траншеи в несколько ярусов, по 6–8 дотов на километр фронта, лучшие части в обороне. Командующий 17-й армией немцев генерал от инфантерии Альмендингер писал в своем приказе:
«Плацдарм на всю глубину сильно оборудован в инженерном отношении, и противник, где бы он ни появился, запутается в сетях наших оборонительных сооружений».
Но наши тяжелые батареи уже были готовы обрушить страшный огонь на все немецкие укрепления. Каждое утро небо наполнялось ревом бомбардировщиков. Они появлялись над Сапун-горой с разных сторон, и тогда доносились громовые раскаты взрывов, и земля окутывалась пылью и сотрясалась.
…В 1942 году Сапун-гору обороняли защитники Севастополя. Немцы не поднялись на нее, пока наша пехота и моряки не получили приказ отойти. Слава Севастопольской обороны озарила века.
В 1944 году история словно захотела проверить и показать миру, чего стоят немцы. Теперь они оборонили Сапун-гору. Они использовали все старые укрепления. Они построили много новых. Они говорили: запутаются, не пройдут! Крута, недоступна Сапун-гора.
Но русские брали Измаил!
7 мая начался штурм Сапун-горы. Тысячи орудий загрохотали разом. Пехота пошла в атаку и во многих местах уцепилась за скаты. Кое-где батальоны ворвались в первые траншеи врага. Туда тянули пушки на руках.
К вечеру бой достиг ужасного напряжения – бой за каждый метр на Сапун-горе.
…Пушка сержанта Фролова, маленькая и такая мирная на вид, когда ствол ее и замок одеты в чехлы, стояла в кустарнике. Расчет сидел и курил. Так было до тех пор, пока началась артиллерийская подготовка, и скаты Сапун-горы затянулись клубами дыма и белой пылью. Тогда расчет схватился за лямки и выкатил пушку на позицию, заранее приготовленную в поле среди виноградника, начавшего зеленеть. Наводчик Кравченко навел орудие в дзот и дернул за шнур. Так пушка выдала себя. Немецкий дзот был разбит, но маленькая пушка, показавшаяся в 130 метрах от немецкой траншеи, взбесила врага. Снаряды неистово рвались, разбрасывая мягкие комья земли. Сержант Фролов крикнул расчету:
– В ровики!
– Теперь не дадут жизни, – сказал заряжающий Витков, – раз заметили, то теперь не успокоятся.
Вражеский снаряд приближался со страшным звуком: чах-чах-чах. Все прижались в ровиках друг к другу. Снаряд разорвался у пушки и взметнул вверх столб земли, от которого пахнуло гарью. Тогда наводчик Александр Кравченко выскочил из ровика и кинулся к пушке.
Кто-то крикнул ему – куда ты! – но что ему было до этого, когда он хотел знать, цела ли пушка. И ровики вдруг опустели, все оказались у пушки, она была цела, и сержант Фролов, хрипя, закричал:
– Огонь!
Пушка стреляла.
Фролов знал, что надо бы сменить позицию, но это было сделать нелегко на виду у немцев, а главное – бой не ждал, и ведь все равно они заметят, куда расчет перетянет пушку.
…Ни Фролов, ни кто-либо другой из его расчета не бывал в Севастополе, который называют городом русской славы. Но теперь они дрались за него, как во все годы дрались русские за твердыню Черноморья.
И они шли вперед. А точнее сказать – вверх, на Сапун-гору, штурм которой продолжался два дня – 7 и 8 мая.
Из зеленого кустарника пошли в атаку наши танки. Теперь немцы перенесли огонь на них. Фролов заметил немецкую противотанковую пушку, и она была разбита. Наводчик Кравченко улыбнулся и приподнялся над щитом, чтобы посмотреть, как он ловко попал в немецкую пушку, и в эту секунду осколок ударил его в плечо. Он вскрикнул и присел, глотая воздух, не сумев вздохнуть полной грудью от неожиданности и боли. Товарищи приподняли его и перенесли за щит, кто-то разорвал гимнастерку, а другой сказал:
– Тише, ну, что ты, как медведь! Тише.
– Где санитары? Наверно, командир взвода видел.
Санитары пробрались к пушке. Кравченко унесли. А потом пушку сквозь огонь потянули по Сапун-горе. Пехотинцы помогали расчету. Тянуть пушку было трудно.
– Эту Сапун-гору на всю жизнь запомнишь. Может, у кого есть хоть глоток воды?
На Сапун-горе окопались. Бой шумел вокруг, хотя уже темнело. Одна рота вырвалась на гребень, и там взвился красный флаг. Немцы сопротивлялись отчаянно.
…Месяц спустя после этих дней штурма я видел пушку сержанта Фролова. Три пробоины зияли в ее щите. На замке, лафете, колесах было всего одиннадцать ссадин от осколков вражеских снарядов.
В ту ночь на Сапун-горе замковый Козаченко, самый веселый паренек в расчете, сказал, осмотрев пушку:
– Эх, покарябало как! Уберегла кого-то из нас, родненькая.
Он насчитал на пушке три свежих шрама.
Все остальные ссадины появились во второй день штурма. С утра немцы пошли в контратаки. Пушка помогала пехоте отбиваться. Сначала ранило подносчика Сиротского, он схватился за ногу и виновато посмотрел на бойцов:
– Задело…
Потом уложили в ровик раненого Козаченко. Теперь у пушки осталось двое.
Козаченко старался не стонать. В боку пекло, голова наливалась тяжестью, а то вдруг все тело становилось невесомым, кончики пальцев леденели, и ему казалось, что это конец.
Но вскоре он снова открывал глаза и прислушивался. Пушка стреляла. Тогда он улыбался. Вот опять этот звук: чах-чах-чах. Все равно. Козаченко закрыл глаза.
Пушка стреляла.
Когда она один раз долго молчала, Козаченко встревожился и начал стонать. А мысли неслись в голову: «Нет, теперь, наверно наши, пошли вперед. Теперь Сапун-гору уже можно считать взятой. Ведь как мы тащили сюда пушку, и как мы это быстро сделали. Все тянули за лямки, а я толкал пушку в щит и еще нес камень, подкладывал его под колесо, чтобы пушка не скатывалась вниз, когда все выбивались из сил. Где я взял этот камень? Это командир взвода сказал: не забудьте про камень. Вот она какая, Сапун-гора! Ничего в ней нет страшного… А вдруг меня здесь забудут! Санитары перевязали рану и ушли. Они сказали: сейчас вынести никак нельзя. Сейчас мы только перевязываем. Я не дам себя никуда унести отсюда!»
Снаряд опять разорвался рядом. Где-то застучали пулеметы.
«Нет, теперь немцам не взять назад ни клочка Сапун-горы! Почему вы не стреляете, Фролов? Ведь, наверно, кругом ракеты – пехота просит огня».
Когда сержант Фролов с заряжающим поднесли к пушке снаряды, они увидели, что Козаченко был у замка. Как он выполз из ровика? Он прошептал им:
– Давайте скорее. Видите, наши снова пошли в атаку…
Они вели огонь втроем, пока командир взвода, находившийся впереди с командиром стрелковой роты, не прислал к пушке новых бойцов; потом, когда взяли всю Сапун-гору, подъехала упряжка, а Козаченко уже везли в то время в госпиталь, который размещался где-то возле Байдар. Там была тишина.
…Над Сапун-горой долго висела белая пыль. Немцы бежали, боясь быть отрезанными, когда войска гвардии генерал-лейтенанта Мельника взяли высоту Горная, примыкающую к Сапун-горе у самого моря. Это был решающий момент боя. Все обернулось неожиданно для немцев. Замысел генерала удался. В мыслях он благодарил бойцов.
Сапун-гора опозорила немцев перед историей. Вся их оборона развалилась, а лучшие части побежали. Генерал Альмендингер не смог удержать своих солдат, как нельзя поймать и удержать все листья, когда их гонит ветер.
Кстати, Альмендингер был уже вторым командующим крымской группировки немцев. Его предшественник генерал Енеке был снят Гитлером, потому что не выполнил приказа: «Ни шагу назад. Во что бы то ни стало удержать Крым». Мы отбирали Крым у немцев, их банда разваливалась. Альмендингер удрал в Германию, оставив войскам приказ: «Никому из нас не должна придти в голову даже мысль об отходе с этих позиций».
Третий и последний командующий генерал Бэме жил только этой мыслью. Он хотел удрать. Но его поймали в плен на мысе Херсонес.
Да, немцев опрокинул ветер. Ветер штурма. Мне хочется сказать еще несколько слов о пехоте, которая брала Сапун-гору.
Есть у подножья Сапун-горы небольшой совхоз. Он был, вернее. Сейчас там только развалины белых домиков.
Немцы превратили совхоз в опорный пункт, очень сильный, с пушками и пулеметами.
У этого совхоза наша пехота залегла. Беспрерывный пулеметный огонь встретил ее. Сколько пулеметов уцелело после того, как на немецкие окопы, на домики обрушила огонь наша артиллерия? Никто не знал этого и не мог сказать.
А надо было подняться в атаку. И первым поднялся старший сержант Владимир Папидзе. Он поднялся с возгласом:
– За Родину, за Сталина, ура!
Папидзе достиг развалин совхоза, и из автомата застрелил несколько солдат и офицера, а потом выдернул из-за пояса красный флаг.
Красный флаг в одной руке, в другой – граната. Этой гранатой он уничтожил пулемет и четырех немцев, укрывшихся в воронке. Красный флаг взвился над развалинами белого домика.
Папидзе был все время впереди, и его не задели ни осколки, ни пули. Он еще подорвал гранатой немецкий дзот на Сапун-горе. Как просто об этом написать, но как тяжело сделать!
Почему он был впереди, Владимир Папидзе, человек, которому уже за сорок лет – даже в бровях его ниточки седины?
…Владимир Папидзе был учителем в Кведо-Усахело, откуда в солнечные дни видны снежные зубцы кавказского хребта. Он преподавал детям историю, географию и литературу. Любить и защищать Родину учил он детей словами бессмертного Шота Руставели:
«Лучше смерть, но смерть со славой,
Чем бесславных дней позор».
Вот почему старший сержант Владимир Папидзе в борьбе за родину был только впереди.
* * *
9 мая войска вошли в Севастополь. Катилась по мостовой, подпрыгивая, маленькая пушка сержанта Фролова, штурмовавшая Сапун-гору.
Я видел ее месяц спустя, когда собрался весь расчет – и Кравченко, и Козаченко. Им вручали ордена. Бойцы весело улыбались, полковник жал им руки и сказал в своей короткой речи:
– Слава вам, советские артиллеристы!
Уже месяц немцев не было в Крыму. Месяц прошел с того дня, как в Севастополь, ликующий, освобожденный вместе со своей частью вступил Владимир Папидзе, в запыленной каске, с автоматом на груди.
Он не знал еще, что подвиги его будут отмечены Золотой Звездой Героя Советского Союза.
Смущаясь от приветствий, он шел по улицам освобожденного города-героя.
Два друга
Кончается мой крымский блокнот.
На последних листках его – записи о двух друзьях, двух Героях Советского Союза – пулеметчиках Быкове и Лаптеве.
Перед штурмом Сапун-горы Юрий Быков написал письмо Лаптеву, которого ранило под Керчью на высоте 133,3. Он все еще в госпитале, думал Быков.
Быков отправил письмо другу только через пять дней, после боя на Херсонесе, последнего боя в Крыму.
Тогда я и встретился с ним.
Сержант Быков – герой-пулеметчик. Какой он простой и сильный! Чубчик жестких волос, решительный взгляд. Он сержант, но командовал взводом после того, как отличился в боях на Тамани и в Крыму, и его наградили орденом Красного Знамени и медалью «За отвагу».
Герой Советского Союза сержант Ю. Быков.
Сержант Быков перенес много, он был в атаках и так близко от смерти – один против трехсот немцев, под Керчью. После боя на мысе Херсонес он рассказал мне о том, как высаживался с десантом в Крым, о высоте 133,3 и о Косте Лаптеве, своем друге.
Они крепко сдружились на крохотном плацдарме под Керчью. Быков никогда не бывал в Крыму, и Лаптев увлек товарища рассказами о Крыме, о Севастополе, который он оборонял. Он очень хотел вернуться в Севастополь. Он часто вспоминал дзот, в котором сидели три бойца-пехотинца (он был одним из них) и каждый день отбивали немецкие атаки.
В дзоте был патефон и к нему одна пластинка: «Песни о Родине». Бойцы не жалели на немцев патронов, в передышку делили паек, а кто-нибудь говорил:
– Заведи-ка песню!
Старый патефон, который бог весть как попал в дзот, звенел, и иголки точили на диске.
Быков стал мечтать о Севастополе. Ему хотелось освободить этот город и землю, в которой был дзот, и в нем звучала «Песня о Родине». Быкову казалось иногда, что Лаптев знает что-то большее, чем он, хотя он был лучшим пулеметчиком, и Лаптев у него учился. Это большее: боевой путь – от Севастополя и вновь к нему через керченский десант.
Бойцы-десантники каждый день вели бои. Тогда они шли за высоту 133,3, которая угрюмо возвышается над полем, изрытым воронками. Керчь была в руках немцев, они напрягали усилия, чтобы удержать ее и сбросить десант в море.
Быков поддерживал атаку высоты 133,3.
Он перебежал со своим «Максимом» вперед и установил его в траншее, в которую одной гусеницей уткнулся полуобгоревший немецкий танк.
Потом Быков послал двух своих бойцов за патронами.
Он остался один, с «Максимом» и шестью коробками пулеметных лент. Он не знал, что сейчас будет немецкая контратака. Никто еще не знал этого.
Немцы показались густой цепью. И Быков вдруг понял, что начинается самый серьезный бой в его жизни.
«Максим» Быкова заработал, и первая цепь немцев залегла. Начали рваться немецкие мины – около самой траншеи. От прямых попаданий она кое-где обвалилась.
Быков с трудом пробрался в другой край траншеи, и снова немцы залегли под ливнем стрекотавших пуль, едва поднявшись. Тогда показалась вторая цепь. Но Быков не подпустил ее к первой, которая лежала.
Быков стрелял, а немцы теперь перебирались ползком, и Быков внезапно оборвал очередь, когда увидел, что у него осталось три ленты.
Он ждал, что немцы поднимутся. Но опять начали рваться мины. Все чаще и чаще. Разрыв – и тонко поют осколки.
В это время Быков свернул самокрутку и закурил. Он курил и прижимался к траншее, когда выла и шипела мина, и поглядывал на немцев, которые ждали конца минометного налета.
Быков знал, что к нему в траншею никто не сможет пробраться. К нему действительно посылали трех бойцов с патронами, но они не прошли.
Где сейчас Лаптев? Он был в резерве командира батальона. Где он сейчас?
Ну, вот. Обе цепи, больше трехсот немцев, поднялись. Идите, зеленые гадюки! Строчите из автоматов! Идите ближе. Быков припал к «Максиму» и ждал. Он хотел, чтобы они перестали его бояться. Он хотел, чтобы они совсем перестали его бояться и подошли ближе. Тогда он их встретит. Вот они уже выпрямились. Они бегут. Что же, Быков, ты совсем не будешь стрелять!
Огонь – неожиданно, как грозовой ливень. «Максим», теперь твое слово! Мы не пропустим их.
Быков все время сохранял хладнокровие. Он не подпустил немцев на бросок гранаты. Страшным огнем в упор он разорвал их цепь на клочки, немцы начали падать– мертвые, другие повернули и кинулись бежать, но тоже падали, им негде было укрыться, Быков расстреливал их, и какой-то немецкий офицер кричал и кричал, собирая уцелевших солдат.
Потом Быков перетянул пулемет на старое место, где начал бой. Траншейка была короткая – всего двадцать метров, и он сделал это скорее по привычке.
Он снова закурил. Капельки пота на лбу стали теплыми. Быков много курит после этого дня.
…Как они сидели в траншее с Лаптевым, накрывшись плащ-палаткой и разговаривали, когда это было? Всего два дня назад. Ночью шел дождь, и они накрылись плащ-палаткой вдвоем и говорили о том, что оба пойдут учиться и станут командирами.
– Еще повоюем, пожалуй, лейтенантами?
– Наверно. Обязательно пулеметчиками. А домой не хочется?
– В отпуск хорошо бы после Крыма. Только далеко. А учиться на пулеметчиков, больше никуда.
– Запахни-ка тот конец, капает за воротник мне, Костя.
Как хорошо было под плащ-палаткой, и дождь моросил.
…Когда немцы пошли четвертый раз в контратаку, Быков зарядил пулемет последней лентой. Но вот и в ней патроны кончаются, они ползут, тускло поблескивая гильзами, и немецкая пуля взвизгнула и пробила кожух. Вода струйкой потекла по его ребрам.
А немцы идут…
Когда немецкая пуля пробила кожух, Быков услышал, что кто-то еще открыл огонь по немцам сбоку. Каким родным показался ему привычный и сильный стук «Максима»!
Это стрелял Лаптев. Он пробрался на сопку сбоку и косил теперь немцев. На сопке разрывались снаряды и мины, но Лаптев не замечал ничего, он только видел, какая густая цепь немцев шла на Быкова.
В тот день два пулеметчика истребили больше двухсот вражеских солдат, которые отчаянно рвались вперед.
В каменоломнях Аджи-Мушкая, где была землянка командира батальона, Быков и Лаптев встретились.
– К тебе никто не мог пробраться, – сказал Лаптев, – мне удалось. Я расчет не взял, а один пробрался с пулеметом.
Потом они ушли вместе по узкой и темной штольне обнявшись за плечи, и спали ночь и день, который им отвели на отдых.
Так они дрались на Керченском полуострове, и так Лаптев спас жизнь другу.
– Досадно, что его нет сейчас с нами, сказал мне Бы ков после боя на Херсонесе. – Он, конечно, знает, что Севастополь взят. Теперь добавлю к письму, что и я был здесь. Ему будет приятно. Когда его ранило на высоте 133,3, он думал, что не выживет. Вздохнул так. Севастополя, говорит, я не дождался.
…На курсах младших лейтенантов в группе курсантов, уезжавших в Нормальное училище на Кавказ, я увидел Героя Советского Союза. Это был очень красивый сержант, с черными, гладко зачесанными волосами. У него был скрученный косой рубец на шее от пулевой раны.
– Как ваша фамилия? – спросил я.
– Сержант Константин Лаптев.
Ну, конечно, мы разговорились о Быкове! И Лаптев рассказал мне, что когда его ранило на высоте 133,3, то вынес его Быков. Ранил Лаптева немецкий снайпер, а Быков не испугался, немецкий снайпер пришел в бешенство, но Быков все же приполз к Лаптеву, и перевязал его, и сам вынес в укрытие, и еще раз перевязал в окопе. Так в разное время они спасли жизнь друг другу.
Они очень крепко дружили. Так жила вся рота. Ты, Родина, необозримая, могучая – с полями бескрайними, с шумными лесами, горными вершинами, с широкими реками, над которыми небо залито солнцем или синеет сквозь ветви, сделала бойцов братьями.
Когда Быков в Указе о присвоении ему звания Героя Советского Союза нашел имя и Константина Лаптева, ему показалось, что сам Сталин все время следил за ними, за тем, как они дрались, изгоняя немецких захватчиков из Крыма.
Еще одна запись в моем блокноте: Быков сделал последний выстрел на мысе Херсонес. Он оставил пулемет у расчета, а сам схватил винтовку и побежал к камням, на которые набегали волны, разбиваясь в брызги. Он убил немецкого офицера, и тот упал в воду.
Быков увидел лодку. Она качалась на волнах. В ней был груз и три немца. Многие немцы, загнанные в воду, поднимали руки и выходили на берег. А эти трое в лодке отчаянно гребли, удаляясь от мыса.
Быков лег за камень и прицелился. Он сделал три выстрела – три пробоины в лодке. Немцы закричали. Лодка наклонилась, и потом ее захлестнула волна.
Сержант Юрий Быков присел на камень на берегу мыса Херсонес. Волны Черного моря бежали к его ногам. Лодка и немцы не показались на поверхности после третьего выстрела. Наступила тишина.
Крымская земля здесь кончалась, и стало ясно, что весь Крым очищен от немецких захватчиков.
Это было 12 мая 1944 года.