Текст книги "В Крыму (Из записок военного корреспондента)"

Автор книги: Дмитрий Холендро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Летчик Камозин

Короток зимний день. Ночь быстро сгущалась над проливом, над траншеями, над домиками и блиндажами, разбросанными по «крымскому пятачку».

Такая ночь – хоть глаза выколи, идешь рядом с человеком, разговариваешь и не видишь его.

Вновь развезло дороги. Да что там – дороги! Вся земля вязкая, липкая, на ногах – не сапоги, а пудовые гири, они утопают в грязи. Кружочки света от бледных лучиков карманных фонарей напрасно шарят по земле в поисках сухого места.

И вот в этой тьме возникает гул, к которому прислушиваются все, а в первую очередь зенитчики. «Везу, везу, везу», – гудят немецкие «Хейнкели». Бойцы прозвали их «горбылями» за изогнутые неуклюжие фюзеляжи.

«Хейнкели» бомбят, где придется. Каждую ночь слышится их надрывный гул, бомбы свистят пронзительно, тонко, а потом глухой взрыв потрясает землю, и огненные блики взлетают в ночную темноту.

«Хейнкели» иногда разбрасывали по всему полуострову «хлопушки». Это маленькие бомбочки, связанные в гирлянды. Они сбрасывались в футляре, который раскрывался в воздухе.

«Хлопушки» рвутся долго, назойливо, а некоторые из них, падая, врезываются в землю своими крылышками. Их трогать нельзя. «Гирлянды» немедленно взрываются.

Бойцы научились забрасывать на них крючки или петли на длинных шнурах, затем из укрытия дергали за шнур и хлопушки взрывались. Таким образом каждый день очищались дороги «крымского пятачка» от ненужных «украшений».

…«Хейнкели» гудят. На косе Чушка и у крымских причалов вспыхивают лучи прожекторов. Открывают стрельбу беспокойные зенитки. Ночью их тахтанье раздается громче, чем днем.

Так до утра…

Был время, когда немцы не только ночью, но и днем не давали покоя. Бомбардировщики приходили группами, бомбили передний край и освобожденные нами поселки – Баксы, Опасную, Маяк, пристани, баржи, беспомощно прижавшиеся к шатким пирсам.

«Мессеры» нагло появлялись из-за туч и пикировали на катеры и тендеры, спешившие пересечь пролив.

Наглости у врага хватило ненадолго. Наши истребители и штурмовики настойчиво вытесняли немцев с неба над «крымским пятачком», над проливом, расширяя воздушные границы плацдарма.

Когда схватки разгорались в воздухе, зенитчики прекращали стрельбу. И сколько голов поднималось к небу! Наблюдали из окопов, с артиллерийских позиций, с причалов, как мелькали в воздухе самолеты.

Вот взлетел вверх краснозвездный истребитель, ушел за облака. Потом стрелой ринулся вниз. Атака.

– Горит! – раздался чей-то радостный крик.

«Мессер» с заунывным воем летел к земле, переваливаясь и дымя. Потом он врезался в землю, выбросив пламя и клубы дыма.

Подбивали и наши самолеты. Я видел, как из горящего «Яка» выбросился с парашютом летчик. Его подобрали пехотинцы. Молодой светловолосый летчик молчал, только все силился опереться на израненные ноги, когда его вели под руки два бойца. Пилот всей тяжестью тела опустился на плечи пехотинцев и смотрел на них так, будто говорил:

– Вы же видели, хлопцы, как я дрался. До конца. Вон как меня всего изрешетило.

Вскоре истребители наши завоевали полное господство над проливом и прекрасно охраняли переправу. Да и как могли немцы устоять против таких летчиков, как Павел Камозин?

Я говорю – против таких, потому что подобных ему было много.

Герой Советского Союза старший лейтенант Павел Камозин – невысокий человек в унтах и реглане, перехваченном ремнями парашюта, с темными, строгими глазами на загорелом лице. Он из тех летчиков, про которых говорят: «врос в воздух». Кажется, как только подожмет его машина шасси, у него расправляются крылья.

Самолет кругами, как птица, уходит ввысь. И вот из-за тучи падает черная точка, она вырастает, в гущу врага летит истребитель.

Это Камозин!

…В январский день четыре «Мессершмитта-109» вынырнули из-за облаков над проливом.

Низко над морем стелились облака. Никто не ждал воздушного нападения.

Один Камозин в это время парил в высоте.

По всему проливу чернели пузатые тендеры. Катеры, бороздя спокойную воду, тащили за собой медленные, ленивые баржи. Обратным рейсом шел паром, установленный на понтонах, и люди плотно стояли на палубе.

Какой-то кораблик, попавший в пролив из Дона или Кубани, пыхтел на волнах.

Сразу даже никто не увидел «Мессеров». Никто не увидел, как один, оторвался от четверки и пошел в атаку на баржу, хищником прячась в облаках.

Но Камозин увидел.

Немец не успел перейти в пике. Камозин спикировал раньше, внезапно атаковал «Мессершмитт» с хвоста и взмыл за облако.

«Мессер» врезался в воду, и огненный хвост исчез вместе с ним. Это была секунда, но на пароме закричали:

– Худого сбили!

Такую кличку бойцы дали «Мессерам», и настолько подходящей была она к этим остроклювым хищникам, что прочно вошла в обиход. Даже со станции наведения летчикам сообщало радио:

– Над Баксами «худые», над Баксами пара «худых»!..

…Но что было дальше над проливом?

Камозин, сбив одного «Мессера», ринулся на тройку остальных. Вот он у хвоста немецкого самолета. Выстрел из пушки – и «Мессер» дымит, пытаясь уйти, сбить пламя, но напрасно. Он падает в пролив как-то боком. Рассек волну крылом и сгинул.

Как тяжела эта победа в воздухе! Расчет точен: поймать немца врасплох, не дать ему изготовиться к бою. Выстрел – в цель на десятой доле секунды, когда хвост «худого», меченого крестами, мелькнет перед глазами. Соколиная дерзость: он один, их четыре.

Камозин нападал. Он использовал облака. Лучше, чем умели использовать их немцы. Сбив второй «Мессершмитт», Камозин поднялся вверх, промелькнул, как молния, над проливом и поджег третий немецкий самолет.

На пароме крикнули:

– Эх ты, здорово как!

– На руле! Зазевался, в сваю врежешься.

– Не врежусь! – ответил рулевой. – Ты гляди, что делает!

Камозин атаковал четвертого «Мессера». Пулеметная очередь простучала близко. «Мессершмитт-109» сверкнул тонким, как у щуки, телом на синей полоске неба и метнулся к облаку. Оба самолета ушли в высоту.

Потом они показались вновь. Камозин был ниже. Его истребитель падал камнем к морю. «Мессер» перешел в пике.

На пароме стало тихо.

В какой-то неуловимый миг Камозин вывернулся из-под «Мессера», пронесся над волнами, на которых трепетали белые гребешки, и скрылся за сопкой на Тамани.

«Мессер», не успев выйти из пике, врезался в воду с таким шумом, словно разбился о камни.

Так дрался Камозин, бесстрашный и неуловимый.

День шел за днем.

Часто голос станции наведения звенел в эфире:

– Камозин, слева «худые»! «Худые» слева!

– Вижу! – отвечал Камозин.

И радисты перехватывали крики немцев:

– Ахтунг – Камозин!

– Внимание – Камозин!

Немцы испытали удары Камозина в небе над Кавказом, Таманью, Крымом и хорошо знали его. Они боялись Камозина.

…Как-то вечером на таманской дороге по пути в редакцию я встретил нашего фотокорреспондента.

– Откуда? – спросил я.

Он ответил:

– С аэродрома. Фотографировал Героя Советского Союза Камозина. Он сбил сегодня тридцать третий самолет.

Подвиг Павла Костенко

– Как в Керчи?

Этот вопрос задавали всем, кто возвращался с «крымского пятачка» на берег Тамани. По утрам, а иногда ночью, сюда доносился громкий гул канонады. Знали, что бои шли за Булганак или за высоты на правом фланге, что туда высадился десантом гвардейский полк Героя Советского Союза Главацкого, и все-таки спрашивали:

– Как дела в Керчи? Вот вцепился немец в нее!

…Шли бои на правом фланге, где гвардейские полки и морская пехота штурмовали немецкие позиции, чтобы соединиться с десантниками Главацкого, которые высадились в тыл врагу с Азовского моря.

Я сидел в низком блиндаже и при свете коптилки читал листки короткого политдонесения из бригады морской пехоты за 11 января 1944 года: «Главстаршина Павел Костенко на высоте 164,1 повторил легендарный подвиг Александра Матросова, закрыв своей грудью амбразуру немецкого дзота».

По тропинке, увязая в грязи, с холма на холм я пошел в бригаду морской пехоты к высоте 164,1, разыскав на карте ее отметку, затерявшуюся среди зигзагов горизонталей и коричневых пятен сопок. Сердитый ветер дул с бушующего моря.

Я думал о том, что, когда люди будут изучать историю Великой Отечественной войны нашего времени, они назовут Москву, Ленинград, Одессу, Севастополь и Сталинград.

Но вспомнит ли кто высоту 164,1? Ее должны вспомнить. Здесь, на высоте, отмеченной в картах цифрой 164,1, не щадили жизни советские бойцы, сыны Родины.

Здесь рождалось их бессмертие.

На высоте 164,1 погиб главстаршина Павел Костенко.

Товарищи его рассказали мне, как это было.

Морская пехота штурмовала высоту. Рота, в которой служил Костенко, получила приказ взять один дзот на высоте.

Дзот был большой и угрюмо чернел на скате, словно гриб-паразит с шапкой, прилипшей к мерзлой земле.

В дзоте был пулемет. И немцы. Неистовым огнем они встретили атакующих и отбросили их.

Еще раз – вперед!

Главстаршина Павел Костенко – парторг роты – первым поднялся в атаку, после того, как наши пушки коротким налетом снарядов накрыли огневую точку. Снаряды издолбили шапку дзота, курчавые дымки обложили его. Но дзот был жив.

Немецкий пулемет стучал и стучал все громче. Пули беспощадно осыпали голый, твердый скат высоты.

Костенко, рванувшись вперед, упал на землю. Неужели и эта атака захлебнется?

Бойцы начали расползаться по скату, кто в воронку, кто за бугорок. Костенко услышал сдавленный стон, кто-то был ранен.

…Далеко до дома, очень далеко от этой крымской высоты 164,1. Но нет другого пути ни к дому, ни к жизни– только через нее, через эту высоту, с вершины которой видны бескрайние пасмурные воды Азовского моря.

Сколько бойцов прижалось к земле! Ледяной, неуютной была она, но как она согревала, какой она была дорогой защитой! Только бы не отрываться от нее, и пусть пули уходят мимо, ударяясь о камни и откалывая от них мелкие, острые кусочки.

Костенко был ближе всех к немецкому дзоту. Он подтянул к себе автомат, прижатый к боку. Прицелился и дал длинную очередь по амбразуре дзота.

Но пулемет продолжал стрелять.

Павел дышал все чаще. Злоба росла в нем.

Костенко был кавалером ордена Славы III степени – опытный воин. Он хотел испробовать все. С трудом подобравшись ближе к дзоту, он бросил в него гранату. Осколки провизжали над ним.

Но пулемет стрелял, а приказ требовал взять дзот. Он – Павел Костенко – парторг роты. Бойцы сейчас смотрят на него. В этот миг родился подвиг, хотя и не был еще совершен.

Костенко вскочил. Шепнул ли он «прощайте», в последний раз подумав о Родине, которую любил больше всего ни свете. Или сказал: «Я знаю, ты не забудешь меня!»

Он ринулся к амбразуре дзота и закрыл ее своим телом. Глухая очередь. Пули врезались ему в грудь, но Павел даже не вздрогнул, только ветер шевельнул полой его шинели.

С невероятной яростью поднялись в атаку бойцы, даже раненые врывались в траншеи врага, добивая его своим грозным оружием.

Так был взят немецкий дзот на высоте 164,1. За него ли отдал жизнь Павел Костенко? Нет.

За то, чтобы Красная Армия пришла в Берлин, в Германию. За то, чтобы навсегда был уничтожен фашистский разбой. За счастье всех наших потомков, наших детей.

Я вспомнил стихи Твардовского:

 
«…И в одной бессмертной книге
Будут все навек равны—
Кто за город пал великий,
Что один у всей страны,
Кто за гордую твердыню,
Что у Волги у реки;
Кто за тот, забытый ныне,
Населенный пункт Борки…
И Россия – мать родная —
Почесть всем отдаст сполна.
Бой иной, пора иная —
Жизнь одна и смерть одна».
 

…В узкую траншею на крымской высоте принесли тело героя. Сняв шапки, стояли над ним бойцы. И никто не думал о смерти, потому что выше смерти было величие подвига, совершенного их товарищем главстаршиной Павлом Костенко.

Они поклялись отомстить за него врагу.

Штурм

В конце января начался штурм Керчи.

…Поздним вечером в порту кордона Ильич, на Тамани, батальон морской пехоты рассаживался на грузные, неповоротливые тендеры и на быстрые, как чайки, катеры, которые подняли к небу пулеметы-клювы.

Куда?

В Керчь!

Морячок, как все десантники, перевитый пулеметными лентами, перебирал тугие, послушные струны спутницы своей – гитары.

В предвечерней густеющей мгле тихо звучала песня:

 
«Живет моя отрада…»
 

– Как вы думаете, товарищ майор, – спросил хлопотавший на корме рулевой командира батальона Старшинова, как будто майор должен знать все точно, – будет луна?

Луна!.. Не скучали, не вздыхали разве о ней моряки? А теперь никто не хочет, чтобы она появилась. Луна– предатель десантников. Когда она выкатывается из-за тучи, и черные контуры кораблей вырастают над водой, как тени, как ее только не проклинают, эту луну, и некуда от нее деться!

Уж так ругаем, кажется, – сказал один моряк, – что от стыда взяла бы да закатилась…

Майор посмотрел на небо:

– Нет, не будет луны.

Небо в рыхлых облаках. Нигде не видно на воде серебристой дорожки. И все-таки кое-кто говорил: как бы луна не появилась.

Тонко звенели струны в темноте. Моряк пел:

 
«…Никто не остановит
В дороге молодца».
 

…Я помню январское утро, в которое мы с трудом по грязной дороге через железнодорожную насыпь выбрались на окраину Керчи.

Вся она была изрыта зигзагами траншей. Наша артиллерия и гвардейские минометы – «Катюши» неожиданным и разрушительным ударом подготовили прорыв переднего края обороны врага.

Разбросаны перекрытия блиндажей, бревна стоят торчком. Их переплели куски колючей проволоки. Через траншею перекинут мост.

– Видно, здесь артиллеристы уже прокатили пушки?

– Конечно.

Грохот доносился из-за нагромождения развалин, откуда-то из глубины города.

В траншее мы увидели несколько трупов немцев, не тронутых ни осколками, ни пулями. Они сидели у стен траншей, запрокинув головы. Кровь, вытекшая из ноздрей и ушей, засохла на грязных лицах.

– Это от грохота, славная была подготовочка!

Бой шел в городе. На освобожденных улицах было пустынно. Где жители Керчи? Те, что скрывались в катакомбах Аджи-Мушкая, еще не могли вернуться к своим жилищам.

А страшный Багеров ров, где мертвые дети лежали в объятиях мертвых матерей? Семь тысяч людей, расстрелянных немцами в 1941 году и найденных в этом рву были жителями Керчи. Они никогда в нее не вернутся.

Всюду развалины, ни одного целого дома – с крышей, окнами, крыльцом, дверями. Немцы разрушили и опустошили Керчь, которая тысячи лет стояла на берегу пролива.

Как разрослась Керчь под ясным советским солнцем! Керченский гигант-завод давал Родине полмиллиона тонн металла в год. Недра каменистого полуострова хранят богатейшие запасы руды.

И вот пришли варвары, превратили город в руины… Но уже тогда, в боях, мы знали, что Керчь будет возрождена.

…Немцы почти во всех домах Керчи расставили пулеметы. На улицах были позиции батарей. Штурмовать такой город значило – вслед за гранатами врываться в окна зданий, заскакивать в проломы стен с решимостью вцепиться горло каждого немца, который попадет под руку.

И вот дома Керчи, изрытые пулями, как оспой, труп немцев на порогах, трупы немцев в комнатах, в коридорах, в кухнях. Трупы немцев на улице Ленина, на улице Кирова…

На набережной, над двумя домами Керчи реяли наши флаги – морской, с голубой полоской и звездой, и красный, установленный рукой пехотинца.

Здесь соединились красноармейцы, прорвавшие оборону немцев под городом, и десантники-моряки майора Старшинова. В разгаре боя пришла весть о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Его бойцы отличились при взятии Новороссийска. Теперь они штурмовали Керчь.

…Алексей Нестеренко, старший краснофлотец, лежал за слепком камней, вывернутым снарядом из какого-то дома и отброшенным на мостовую. Широкоплечий, рослый, он с трудом помещался за своим случайным укрытием.

Глаза Алексея смотрели вперед, на дзот у перекрестка улиц, еще занятых немцами. Черная амбразура приковала взгляд Алексея.

Кровь горела в висках. Не прошло еще возбуждение от боя, который краснофлотцы только что провели на берегу.

Там Алексей Нестеренко убил двух немцев в траншее.

Потом, тяжело дыша, он бежал по улице и не видел, но знал, что где-то близко должен быть его друг краснофлотец Король. Снаряды с протяжным шелестом перелетали улицы и рвались то рядом, то далеко, глухо.

Нестеренко считал, что раз он и Король попали на эту улицу, то на них лежит ответственность за то, чтобы здесь не уцелел ни один немец, чтобы вот это обгоревшее здание с черными окнами без рам и белый домик с виньетками, у входа в который валялась кровать, вновь стали нашими, чтобы сюда вернулись советские люди и жизнь.

…«Где же Король, в конце концов?» – подумал Нестеренко, не отрывая глаз от амбразуры. – «Ах, вот он». Он кричит с другой стороны улицы:

– Алеша!

Король успел вскочить в подъезд серого здания, исклеванного снарядами. Значит, он видит своего друга, они вместе.

За домами слышны автоматные очереди: наши идут вперед. А эта вражеская пулеметная точка преградила путь. Нет, он может… он сможет уничтожить дзот!

Алексей вставил запал в гранату и пополз к черной амбразуре. Казалось, все окна обернули к нему пустые глазницы. Из одного окна, затаив дыхание, следил за другом краснофлотец Король.

Нестеренко полз к дзоту по булыжникам, потому что не было другого пути, а он хотел во что бы то ни стало уничтожить пулеметную точку врага. Король стал стрелять из автомата по амбразуре.

Когда Алексей вскочил перед дзотом, рядом с визгом разорвалась немецкая мина. Нестеренко покачнулся, и успел бросить гранату в дверь дзота.

– Алеша! – тревожно спросил Король, подбежав к товарищу. – Ты ранен?

– Это ничего, – ответил Нестеренко. – Сделал?..

Два немца лежали в траншее. Трое вылезли из дзота с поднятыми руками.

На улице стало тихо.

– Наша улица! – сказал Нестеренко.

– Наша…

Он подумал о людях, которые вернутся сюда. Керчане показались Алексею особенно родными и близкими, оттого что он, Нестеренко, со своим товарищем изгнал отсюда врага, навсегда.

Это чувство испытывали все бойцы. Это чувство испытывал человек, шагавший по городу с окровавленной повязкой на глазах. Я увидел его – старшего лейтенанта Пролетарского, раненного в оба глаза, уже на окраине Керчи. Боец вел его в медсанбат.

Старший лейтенант шел молча, и боец старательно обводил его вокруг воронок и камней. Вдруг офицер остановился и спросил:

– Далеко еще?

– Далеко, товарищ старший лейтенант, – сокрушенно ответил боец и подумал: ведь мы так медленно идем!

Но лицо старшего лейтенанта озарилось неожиданно светлой улыбкой.

– Хорошо, – сказал он, – значит, много мы отбили уже у немцев!

ОТ КЕРЧИ ДО МЫСА ХЕРСОНЕС

Так наступают армии прорыва

Потоком стали, мести и свинца…

И видит мир, как светел штык бойца,

Как русская граната справедлива,

Убийцу добивая до конца!

С. Кирсанов

МОСКВА САЛЮТУЕТ

войскам Отдельной Приморской Армии, перешедшим в наступление —

11 апреля 1944 года – в честь освобождения КЕРЧИ,

13 апреля 1944 года – в честь освобождения ФЕОДОСИИ,

16 апреля 1944 года – в честь освобождения ЯЛТЫ,

войскам 4 Украинского фронта и Отдельной Приморской Армии —

9 мая 1944 года – в честь освобождения СЕВАСТОПОЛЯ.

11 апреля

Ночью 10 апреля я был на площадке аэродрома ночных бомбардировщиков. Здесь находился полк, которым командовала гвардии майор Бершанская. Девушки-летчицы всю зиму летали бомбить позиции немцев в Керчи и на полуострове. Стужа и бураны не останавливали летчиц. Они были всегда веселыми и этим поддерживали себя и друг друга, потому что тяжела и опасна работа «ночника». Во тьме самолеты после разгрузки в Крыму садились на свою площадку, над которой пролетал порывистый ветер с моря, пенил воды таманских лиманов и уносился за невидимые сопки.

Девушки вылезали из кабин, снимали мохнатые перчатки, обтирали щеки руками, ожидая, пока техники подвесят новые бомбы. Гвардии майор Бершанская принимала доклады и при свете электрического фонарика над развернутым планшетом давала задания пилотам, вглядываясь в карту полуострова.

Здесь всю ночь кипела напряженная боевая жизнь. И лишь на рассвете в маленьких домиках, выщербленных соленым ветром, усталые летчицы засыпали, как убитые. На аэродроме у какого-нибудь бомбардировщика работали только техники. Легкие боевые машины стояли огромным полукольцом на ровном степном просторе. Подпрыгивая, катились через него шары сухой травы перекати-поле.

Ночь десятого апреля началась обычно, хотя настроение было приподнято у всех. Все знали, что 4-й Украинский фронт прорвал оборону немцев на Перекопе, что Красная Армия освободила Одессу. Это сообщение получили по радио перед вылетом первого самолета.

Звезды, сколько звезд сегодня на небе! Просто кажется что звездный снег испугался теплой апрельской земли и остановился в прозрачной высоте.

Но вот вдали отделились от звезд два огонька. Они приближались к нам со стороны Керченского полуострова. Красный и зеленый светлячки. Это первый «ночник» возвращается из Крыма.

Ночь светлая. На аэродроме не включают прожекторов, только вспыхивают посадочные знаки, и где-то в стороне гуляет по небу луч прожектора-маяка.

Все ближе ровное тарахтенье мотора. Неожиданно самолет появляется из мрака, легко, как птица, опускаясь на прямых крыльях. Мотор глохнет. Самолет еще катится по траве, а из кабины уже слышен голос летчицы:

– Бомбы!

Это прилетели гвардии лейтенант Худякова и ее славный штурман гвардии лейтенант Пасько, ныне Герой Советского Союза. Она совершила свой 691-й ночной боевой вылет.

Худякова подходит к командиру полка. Докладывает:

– Бомбы сброшены хорошо, разрывы наблюдала сама. Сильный зенитный огонь.

Затем указывает по карте, откуда бьют зенитки немцев и вдруг улыбается, сузив глаза:

– Товарищ гвардии майор! Радость какая, сказать боюсь! Ведь, кажется, побежали фрицы. Наша артиллерия работает, и много ракет дают за передним краем.

Ракетами пехотинцы указывали цели «ночникам» и обозначали себя. Пилот второго самолета сообщает весть еще более радостную:

– Наши атакуют Керчь!

Третий самолет торопливо садится на дорожку аэродрома.

– Наши за Керчью!

Бершанская была подготовлена к этому. Она связывается со штабом, получает новые задачи. Ее воля чувствуется в каждом движении людей.

– А как, товарищ метеобог, будем ли мы летать всю ночь?

С севера на небо наползает туча. Но «метеобог» – молодой сержант-метеоролог отвечает:

– Будем!

– Конечно, будем! – улыбается Худякова.

В эту ночь она сделала на три боевых вылета больше, чем ее подруги. Я узнал об этом на следующий день. «У-2» поднял меня в воздух с аэродрома на Тамани, куда я больше не возвращался.

Первый раз на Керченском полуострове мы приземлились спокойно.

* * *

Керчь освобождена от немцев. Саперы с длинными щупами и миноискателями расползлись, как муравьи, по ее развалинам. И на остатках стен появились надписи: «Мин нет. Проверено. Исаев». По разбитому булыжнику лошади тащат гаубицу и пугливо косятся на воронки. Моряки осматривают знакомые места.

Вместе с войсками в Керчь возвращается жизнь. Вот первые керчане спешат к своим очагам. Бойцы, видавшие виды, и те покачивают головами: камня на камне нет.

А керчане, смеясь и плача от радости, говорят:

– Ничего, все построим!

Нет ничего сладостней возвращения. Идут керчане, останавливаются, чтобы перевести дыхание, и снова толкают тачки с вещами. Каждый дом – родной. Пусть разрушено, но родное – каждое место. Идут керчане мимо разбитых витрин, мимо школы-новостройки, в которой зашумит детвора. Как приятно об этом думать. В первую очередь жизнь им – детям. Дети – будущее наше.

…Улицы Керчи заполнены войсками. Ведут пленных. Они в ужасе таращат глаза: откуда столько танков, столько техники?

Тесно было войскам и технике на «крымском пятачке». Танки были зарыты в землю на высотах в нескольких ярусов. Крепко готовились десантники к наступлению.

И вот оно началось.

* * *

На холмистой равнине Керченского полуострова сгрудились хаты Новоселовки.

Когда рядовой Андрей Прохоров узнал, что вот эти хаты, между которыми несколько чахлых деревьев едва начали зеленеть, и есть Новоселовка, сердце его забилось чаще.

Вспомнил Андрей гвардии лейтенанта Черненко, своего погибшего командира. Почти год они воевали вместе и как-то даже жили в одной землянке.

Гвардии лейтенант Черненко был ранен при высадке десанта в Керчь. Пуля попала ему в грудь, и лейтенант, резко вздохнув, схватился рукой за рану и упал. К нему подбежал Андрей, подложил руку под спину командира, хотел приподнять. Но лейтенант, открыв глаза, успел только прошептать:

– Ты ко мне домой зайди, Прохоров. Обязательно. Слышишь? В Новоселовку…

– Слышу, – сказал Андрей.

У лейтенанта Черненко в Новоселовке были мать и сестра. Не раз он вспоминал о них при бойцах, говорил Андрею Прохорову.

После смерти лейтенанта Андрей воевал с думой о Новоселовке.

Во взвод прибыл боец – высокий, немного нескладный, с узловатыми крестьянскими руками – Иван Рябин. Он был кубанец, воевал на севере, а после ранения попал в Крым.

– Не везет мне с участками, – пожаловался он Прохорову. – Вот опять досталось брать Керчь. Другие идут по степу, а тут сопки да камни. Самое тяжелое дело.

Тогда Андрей рассказал ему о Черненко. У Рябина сын сражался на фронте. Выслушав рассказ Андрея, он долго курил крепкий табак, потом сказал:

– Жаль лейтенанта, а в Новоселовку непременно зайдем.

В ночь на 11 апреля оба бойца были обрадованы приказом о наступлении. После короткого удара артиллерии, пехота кинулась к немецким траншеям. Прохоров и Рябин вместе ворвались на позиции немцев. Рябин неистово стрелял из автомата.

Просвистела немецкая мина. Потом мины начали рваться чаще и чаще. Рябина контузило осколком, который попал в каску, но скоро он пришел в себя, снял каску, поглядел на вмятину. Встал.

– Это, брат, чепуха. Воевать еще можно!

Прохоров и Рябин вскочили на танк, и немецкие траншеи остались позади. В одном месте пришлось спрыгнуть с танка, Рябин бросал гранаты в немецкий окоп прямо через колючую проволоку. Снова рядом с треском разорвалась мина. Рябина ранило в голову, и он закрыл глаза от боли.

К нему подбежала маленькая светловолосая санитарка. И, увидев на глазах бойца слезы, испуганно спросила:

– Что ты? – Она никак не могла понять, почему этот большой человек плачет…

– Как же, – сказал Рябин, – горе какое! Эх, сестрица, сколько ждал-воевал, а тут ранило в самое время, когда вперед идти.

– И от этого горько? Так ведь пошли же наши вперед. Пошли, – говорила она, забинтовывая голову Рябина. И солдату стало легче.

…А Прохоров остался в бою и вот смотрел теперь на хаты Новоселовки.

Немцы из деревни бежали. Через пригорок проскочил наш танк, дохнув горячими парами бензина и пылью. Прохоров хотел вскочить на танк, как он сделал это на рассвете, когда брали Керчь, но удержался.

Он сбежал с пригорка к первой хате. Дверь распахнулась. Женщина в рваной косынке выскочила навстречу, кинулась к бойцу:

– Миленькие! Родненькие наши, пришли!

Андрей Прохоров – молодой боец. Он почувствовал себя неловко. Растроганно, стараясь говорить баском, произнес:

– Здравствуйте! Тут немцев не осталось ли где?

– Да нет. Где им тут! Кто повтикал, а кого побили. Хоть бы их больше глаза не видели.

– Не увидят больше, нет! – улыбнулся Андрей. И спросил:

– А где тут Черненки живут?

Женщина, услышав эту фамилию, закусила уголок косынки и покачала головой. Глаза ее наполнились слезами и все лицо как-то сморщилось.

– Нема их! – сказала она. – Угнали немцы. И мать и дочку.

– Вот как, – вздохнул Андрей и задумался.

– Может быть, тут девушка есть какая, что знала лейтенанта? – спросил он женщину.

– Миленький! – ответила она. – У нас девушек зовсим нема, ни одной не осталось. Угнали всех чисто немцы…

И не выдержала вдруг, зарыдала.

Потом позвала бойца в хату, но Прохоров резко отвернулся и побежал к пыльной дороге, где шли бойцы его взвода, мчались танки, тракторы, лязгая гусеницами, тянули тяжелые пушки.

В обочной канаве валялись три немца, раздавленных танком. Рядом лежала на боку немецкая пушка с согнутым щитом. Прохоров спешил. Бесконечные колонны пленных тянулись ему навстречу. И глядя на все это, Прохоров прошептал:

– Так им и надо!