Текст книги "Воля и власть"

Автор книги: Дмитрий Балашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

Глава 19

Когда сейчас начинаешь изучать карту Тверской земли, отыскивая все эти древние города, видишь, что большей частью они исчезли без остатка или превратились в скромные села: Микулин, Холм, Дорогобуж, Зубцов, Новый Городок. Старицу и отдаленные от них и Твери Кашин, Кснятин, Белгородок и другие, а ведь все названные города были центрами удельных княжеств Тверской земли, за них спорили, их осаждали, тягались о них… И все они расположены в основном меж Ржевой (точнее Зубцовым) и Тверью, на площади, не превышающей четверти современной Тверской области. Как же густо были заселены в те времена верховья Волги, ежели из них выходила и на них опиралась нешуточная сила Тверской земли! Как же богаты были эти места! Тверь уже век-полтора после присоединения к Москве считалась всеми иностранцами, приезжавшими в Россию, все еще крупнейшим городом страны, обгоняя Москву и не уступая Нову Городу! И опять же, ежели, невзирая на «рать без перерыву», вражду и погромы, Михайло Александрович рубил и ставил новые города, как и его сын Иван, значит, их было кем заселять? Значит, население росло и множилось! Да ведь и литейное дело, и прочая тогдашняя техника, и многоразличные художества – иконная живопись, музыка церковная, летописание – по качеству своему превосходили то, что творилось в столице Руси Владимирской! Воистину, победа московских господарей над тверскими подчас становит непонятна уму, учитывая безусловные государственные и полководческие таланты обоих Михаилов, Ярославича и Александровича, гордое мужество Александра и Всеволода, как и приверженность простых тверичей к своему княжескому дому, размах торговли, да и само географическое положение Тверского княжества, наконец! Непонятно! Возможно – роковую роль сыграл тут господин Новгород, тогда еще сильный, способный противустать тверской княжеской власти. Возможно и то, что тверичам не удалось посадить митрополита из своей руки на Владимирский престол Руси, и духовные владыки страны перебрались в Москву. Возможно, роковые споры с Ордою в те века и года, когда подобный спор был равен политическому самоубийству, погубили Тверь. Возможно и то, что со всех сторон окруженная сильными соседями, Тверская земля не имела места куда ей расти и расширяться: Литва, Смоленск, Москва, Новгород, Ярославль и Ростов окружали и запирали Тверскую волость в узкой полосе верхней Волги, Вазузы и Шоши.

Так или иначе, ежели XIV век являет нам бешеную борьбу Твери с Москвою за первенство во Владимирской земле, то с рубежа веков, со смерти Михаила Тверского начинается иной процесс. Старший сын Михайлы Александровича, Иван, возможно травмированный тем давним ордынским, а после московским пленом и тяжким выкупом, потребовавшимся, чтобы выручить его из плена, только-только похоронив отца, начинает утеснять свою родню: братьев и племянников. Ради чего? Сосредоточить власть в одних своих руках? А для чего?! Впрочем, когда начинается борьба родичей друг с другом, о далеких последствиях этой вражды мало кто из них думает!

Ордынские казни и чума изрядно проредили шумное гнездо – многочисленную семью потомков Михайлы Святого – что, однако, не помешало кашинским Василиям умудриться рассориться с родною братией. На Москве, несмотря на вражду Василия с Юрием, было все-таки лучше.

После казней в Орде Михаила Ярославича и его сыновей Дмитрия Грозные Очи и Александра с сыном Федором, после чумы, унесшей Константина Михалыча и Всеволода Александровича Холмского, после смерти Семена и Еремея Дорогобужских, Ивана Всеволодича (завещавшего свой удел не брату Юрию, а сыну великого князя Тверского Ивана Михалыча Александру), после того, как за бездетностью Василия Михалыча Второго угас род князей Кашинских, то есть когда от ветви холмских князей остался один Юрий Всеволодич, от дорогобужских потомков Константина – сыновья Еремея: бездетный Иван и Дмитрий, когда из братьев Ивана Михалыча, великого князя Тверского наконец остались только Василий с Федором, да еще доживала Евдокия, вдова Михаила, их мать – можно было успокоиться и не затевать семейной которы?!

Нет! В октябре 1403 года Иван Михалыч посылает рать к Кашину на родного брата Василия, и тот бежит в Москву за судом и исправой. И Василий Дмитрич на правах великого князя Владимирского «смиряет» братьев.

В Твери льют большой колокол к соборной церкви Преображения Господня. Значит, город растет, развивается и культура, и техника Твери: литейное дело тогда – это не только колокола, это – несколько позже – и пушки. Это общий подъем того, что мы называем тяжелой промышленностью и металлургией и что определяет уровень развития данной цивилизации точнее всего.

В земле – покой. Василий отпускает захваченных в Торжке новгородских бояр. Торговые гости Великого Нова Города ставят каменную церковь Бориса и Глеба в Русе. На следующий год Киприан отпустил плененного им архиепископа Новгородского Ивана, и весь город торжественно встречал и чествовал своего владыку на Ярославле Дворе, у Николы Святого.

А в Твери осенью 1404 года умирает супруга Ивана Михалыча, Марья, дочь Кейстута (сестра Витовта), и тою же зимой Иван хватает брата Василия, приехавшего в Тверь, и его бояр, держит в нятьи. От него в ужасе бежит на Москву Юрий Всеволодич, последний оставшийся в живых холмский князь. Вмешивается мать Евдокия, пытаясь помирить братьев, – все напрасно! Как будто Василий с Иваном Михалычем заразились прежнею враждой городов – Кашина и Твери – и заразились так, что и братня любовь стала ни во что меж ними.

Весною 1405 года 17 апреля Иван Михалыч Тверской мирится с братом Василием. Выпустил брата из нятья, целовали крест, и через три месяца Василий бежит в Москву. Иван посылает в Кашин своих наместников, те грабят город – все начинается по новой.

Осенью 1 ноября умирает вдова Михаила Александровича Тверского, Евдокия, на ложе смерти заклиная Ивана помириться с Василием. Весною следующего года братья мирятся. Но вражда в тверском дому не утихает. Теперь Юрий Всеволодич начинает искать великого княжества Тверского под двоюродным братом Иваном. Оба братанича судятся в Орде перед Шадибеком. В Орде – очередной переворот, Шадибека сменяет Булат-Салтан, но Иван Михалыч сумел-таки отстоять свои права и, воротясь из Орды, уже в 1408 году женится на своей троюродной племяннице, дочери Дмитрия Еремеевича Дорогобужского Евдокии.

И уже строительство страны, борьба с Литвою, сложные дела ордынские как бы текут мимо, перекатываясь волнами через семейную грызню тверских володетелей, и Тверь незримо сползает в ничто, угасает, готовая уже без боя-драки-кроволития влиться в ширящийся поток московской государственности. А до этого оставалось уже чуть более полувека. Еще умрет в обманчивом величии великий князь Тверской Иван. Еще тверской купец Афанасий Никитин совершит свое «хождение» в Индию[80]80
  …т в е р с к о й  к у п е ц  А ф а н а с и й   Н и к и т и н  с о в е р ш и т  с в о е  «х о ж д е н и е»  в  И н д и ю… – Никитин Афанасий (? – 1472) – русский путешественник, в 1466 г. отправился из Твери вниз по Волге, добрался до Баку и через Каспийское море проник в Персию, весной 1469 г. по Аравийскому морю достиг Индии, где прожил три года. На обратном пути через Персию и Восточную Анатолию дошел до Трапезунда, пересек Черное море. В пути вел записи, которые известны под названием «Хождение за три моря».


[Закрыть], еще откняжат сыны и внуки Ивана, еще княжны тверского дома будут выходить замуж за великих князей московских и иных, еще храня отблеск былого величия Тверской земли, но и все это – уже закат, неизбывный конец, и как капля падает в океан, сливаясь с его водами и растворяясь в них, так и Тверская земля влилась в возникающее на холмистой равнине, простертой от границ Польши до Камня гор Уральских («Рифейских верхов» Державина) великое государство, перед закатом (или новым подъемом?!) которого стоим мы теперь.

Глава 20

Что поражает в Витовте, так это настойчивость, с какою он добивался исполнения своих замыслов. Софья не зря и не попусту гордилась своим отцом, тем паче Василий Дмитриевич по сравнению с тестем явно проигрывал: менял свои решения, зачастую впадал в унынье от неудач, как было с Новгородом, уступал тому же Витовту… и, как знать, прояви он больше настойчивости и мужества, не пришлось бы российским государям два столетья подряд отвоевывать потом Смоленск у Литвы с Польшей!

Но настойчивости в смоленских делах Василий как раз и не явил. Проявил ее Витовт. Летом 1403 года князь Лугвень с сильною ратью занял Вязьму, пленивши князей Ивана Святославича и Александра Михалыча. Достаточно взглянуть на карту, чтобы понять, что же произошло: Вязьма находится почти на полдороге между Смоленском и Москвой. Таким образом город Юрия Святославича оказался в окружении литовских войск и сдача его Витовту стала вопросом ближайших ежели не дней, то месяцев, надежда была только, что Василий вмешается.

Василий не вмешался. Мирил тверских князей, торчал в Переяславле, где по его приказу заново рубили городские стены. Тысячи мужиков, собранных со всей волости, возили землю, заново углубляли ров, по валу ставили и рубили ряжи, засыпая их утолоченной глиной, с заборолами поверху. Подымали костры, заново перекрывая их островерхими кровлями, и Василий с удовольствием глядел на это кишение человечьего множества, готовясь невесть к какой ратной беде, ибо и после того Переяславль становился не раз легкой добычей вражеских ратей. А на Москве, возвращаясь, вникал в дела святительские, с тайным удовольствием узнал о смерти в Городце (наконец-то!) Василия Кирдяпы[81]81
  …В а с и л и я  К и р д я п ы – Кирдяпа Василий Дмитриевич (ок. 1350–1403) – старший сын Дмитрия Константиновича, был взят Тохтамышем в Орду, в 1386 г. бежал, но был вновь схвачен и отпущен лишь в 1387 г. Тогда же с помощью московского войска вместе с братом Семеном выгнал из Нижнего Новгорода дядю Бориса, а в 1393г. купил ярлык в Орде на нижегородский стол и вновь боролся с Борисом.


[Закрыть]. Вместе с Софьей и тысячами москвичей дивился тройному солнцу, испускающему синие, зеленые и багряные лучи, что предвещало, разумеется, грядущие неведомые беды.

Зима была морозной, жестокой в этом году, а весна – сухой, во рвах высохла вода. Толковали о грядущем неурожае.

С Новгородом шли, не кончаясь, мирные переговоры. Купцы торопливо (успеть до ратной поры!) везли товар. Софья снова ходила непраздной. Осенью женился брат Василия Андрей Дмитрич Можайский и Верейский на Аграфене, дочери Александра Патрикеевича Стародубского, русско-литовского князя. Свадьбу справляли 8 октября на Москве.

В черед собрали урожай. В черед сожидали морозов, но зима выдалась на диво теплая – разводье стояло до Великого Заговенья, а раскалье (распута и грязь) не кончались еще и на Масляной неделе… И как-то не ждалось весеннего нахождения Витовта на Смоленск!

Иван Никитич Федоров, посланный в Смоленск Киприаном по служебной владычной надобности, подъезжая к городу, услышал звуки, которые сперва принял за то, как на реке весною лопается лед, и удивил тому: ледоходу на Днепре, тем паче нынешней мягкой зимой, быть не должно, да и поздно! Лед уже весь прошел, даже в верховьях рек. Дорога вилась перелесками, то подступая к реке, то отходя от нее. Гул то доносился отчетливо, то стихал, и только когда уже дорога выбежала на бугор, с которого виден стал город, звуки донеслись совершенно отчетливо, и Иван понял, что то бьют пушки, а вскоре и завидел массы конного войска, что медленно перемещались, словно оползая кольцо городских валов и стен и там, вдали, подымались белые облачка порохового дыма, а потом, с отстоянием, долетал гулкий удар выстрела. Пока Иван раздумывал, что делать, к нему подскакали двое оружных кметей в остроконечных литовских шапках, заранее хозяйственно озревших его сряду, оружие и коня, намеревая обобрать и спешить неведомого всадника.

– Москва! – поднял руку предостерегающим жестом Иван, и добавил веско: – Гонец митрополита русского Киприана!

Всадники остановились, озадаченно глядя на Федорова. От первоначального замысла ограбить комонного кметя им явно отказываться не хотелось.

– Покажи фирман! – наконец выговорил один в распахнутом вотоле и с кривою татарскою саблей на боку, недовольно щурясь. Иван неторопливо достал владычную грамоту. Те повертели ее в руках, сославшись глазами. Видимо, оба были неграмотны. Отдали наконец, приказав:

– Вертай за нами!

Иван молил в душе встретить поскорей какого ни на есть боярина, не то заведут в кусты и убьют! Они уже въезжали в воинский стан. Промежду шатров в разных направлениях разъезжали посыльные. Пушечная пальба отсюда казалась вовсе близкой, от каждого удара закладывало уши.

Проскакал, мельком, без интереса взглянувший на них кто-то в шишаке и броне. Наконец остановили у чьего-то шатра. Невдолге вышел молодой боярин в русском платье и летнике с висячими рукавами. Смешно сморщив нос, глянул на Ивана. Прочитал про себя, шевеля губами, владычную грамоту, подал Ивану опять, вымолвил, подумав:

– Вали к Лугвению! Пущай он разберет! Я тебя в город пустить не могу, да и смоляне не пустят, убьют! Тута и самому владыке не пройти будет! Слышишь, пушки палят? Не глухой, поди!

Князя Лугвеня, что объезжал рогатки, выставленные против каждых ворот, в береженье от нежданных вылазок смоленской рати, нашли только к полудню. Тот тоже не мог ничего вершить. Пожал плечами, глянул рассеянно, но предложил попытаться вызвать кого из духовных из города на говорю, для чего послать стрелу с привязанной к ней грамотою поверх заборол.

Пушки продолжали с тупым упорством бить и бить, всаживая в бревна городень круглые ядра и круша дощатые свесы крыш на кострах. Духовный, дьякон княжеской церкви, появился токмо к вечеру, когда уже Иван отчаялся ждать. Разумеется, ничего из того, о чем просил Киприан, содеять было нельзя, пока шла осада, и Ивану ничего не оставалось деять, как попросить смоленского дьякона написать ответную грамоту Киприану, удостоверяющую, что он, Иван, по крайности не пренебрег наказом, и хоть не побывал в городе, но передал послание Киприана в надежные руки и получил рекомый ответ.

Иван выпросился ночевать в стане, опасаясь, что ночью его попросту убьют, чтобы попользоваться срядою и конем. Литовский стан шумел разноголосо, наряду с русской слышалась и польская, и литовская речь. Витовт, как выяснилось, привел под Смоленск мало не все свои наличные силы: рати Корибута и Лугвеня Ольгердовичей, рать Швидригайло, полки брянцев и полочан. Поздно вечером в сгущающейся тьме узрел Иван самого князя Витовта. Владыка Литвы ехал шагом на богато убранном коне, сгорбясь, и его расплывшееся котиное лицо брюзгливо кривилось. По сторонам и сзади скакала охрана, обнажив оружие. И Иван, отступивший посторонь, не посмел напомнить Витовту о давнем краковском знакомстве своем. Да и помнит ли? Почитай, два десятка летов минуло с той поры!

Он еще прошелся по стану, рискуя каждый миг быть схваченным сторожею. Издалека пошумливал город, и представилось – как там сейчас? Поди, кипятят смолу, подносят камни, точат оружие. В улицах, верно, горят костры (пурпурное зарево над Смоленском удостоверяло правоту его догадок). У костров греются ратные, пьют горячий сбитень, поглядывают на стены, изнутри розовые от света костров, гуторят. Сдадут или не сдадут город? Гадал Иван и не находил ответа. Могло быть и эдак и так. И всего обиднее, когда все не хотят, а кто-то один отай открывает ворота, впуская врага. А в Смоленске это очень могло произойти! И была тоскливая злость: что ж наши-то! Что ж Василий Дмитрич! Опомнится, поди, когда под Можаем литовские рати станут!

С утра, едва рассвело, вновь начали тяжело бухать пушки. А по дороге, навстречу Ивану, литовские ратные гнали целое стадо скотины, верно, отобранной у местного населения. И жалобное мычание, и блеянье насильного стада было последнее, что запомнилось ему, когда уже и удары осадных орудий затихли в отдалении.

Витовт на этот раз простоял под Смоленском семь недель. Неоднократно ходил на приступы. Загонные отряды его разорили всю волость. Юрий и на этот раз выстоял, отбил все приступы, но уже и не чаял, как ему быть дальше, ибо грозно яснело, что Витовт от своего не отступит все одно.

Успевший до того заключить мирный договор с Новгородом Великим, Юрий теперь, тотчас по уходе Витовта, устремил в Москву, снесясь с Василием и попросивши опаса.

В этот раз Софья не выдержала, и между супругами произошел бурный спор:

– Да, да! – кричала она. – Кого ты намерил защищать? Юрия?! Мало он себя показал допреж того?! Устроит новую резню во Смоленске, а оговор на твою, на нашу с тобою голову! Олег помогал, дак Олег зятю помогал своему! А ныне, когда Олег умер, кто ему поможет? Ты? С тестем своим учнешь ратиться? А вопросил ты сперва, хотят ли сами смоляне князя Юрия? Мало он голов порубил, перевешал, да кожу одирал, бают, с иных! Мало? А коли сам он откачнет к Литве? Не к батюшке, дак к Ягайле самому? И будет уже не Литва, а Польша у нас под боком!

Василий зверем ходил по покою, несколько раз вздымал руку, хотя ударить.

– Молчи! – выговорил ненавистно, не выговорил, прорычал. – Вязьму взяли! Ржеву возьмут! Ивану Михалычу того и останет со всею Тверскою землею поддаться Литве! А ты меня тогда што, в клетке будешь кормить, в которую всадят великого князя Московского литвины? Молчать! Я говорю! (Ударил бы, да опять этот выставленный живот – не тронешь. Русскую нать было брать жену, без ентих затей краковских.) Она следила за ним отемневшим взором, вдруг, резко поворотя, выскочила из покоя, хлопнувши заднею дверью. И тут же постучали. Василий долго глядел на сенного боярина, держа развернутую грамоту в руках. Юрий, оставя в Смоленске жену и бояр, ехал в Москву. Ехал просить помочи, как догадывал, не ошибаясь, Василий, и как понимала Софья, знавшая слишком хорошо своего родителя. И вот хрупкий мир, спокойствие, едва-едва установленное, вновь рушило в провал, и надобно было решать, что делать и как поступить в днешней нуже?

Иван Кошкин вошел в покои скорым шагом, заботно глянул на князя.

– Юрий Святославич едет! – вымолвил.

На несказанный вопрос князя Иван пожал плечьми:

– Юрий горяч и гневен. Не удержит города, егда и поможем ему! – высказал он. – Полки не готовы. Сын Ивана Михалыча Лександр, вишь, в гости поехал к Витовту, а Витовт под Смоленском уже! Дак начнем ратитьце, не пришлось бы и с Тверью которовать тою порой! Михайло с Ольгердом через Ульянию были в свойстве. А у Ивана супружница – сестра Витовту, дак потому… (И он промолчал о Софье, но Василий понял) – выслушал боярина, глядя в ничто сведенным хмурью взором.

– Думу? – понял Иван.

Василий молча кивнул головой и наперснику вслед домолвил:

– Малую!

И теперь, теперь надобно встречать Юрия. Чествовать. Великий князь! Травленный, поседевший и в нятьи, и в бегах побывавший, и все же великий по роду, знатный вереницею предков, восходящей к Ростиславу и к самому прославленному князю Киевскому Владимиру Мономаху…

Били колокола, били праздничным звоном, не уведавши даже и решения самого Василия. Где ты, Соня? На миг захотелось повиниться пред ней, почуять ее теплые руки на своих щеках. На миг ощутил все безобразие ссоры давешней… И все Витовт! Бездетный, погубивший когда-то сыновей-наследников своих, выдав их немцам в залог, а нынче и подаривший Литву Ягайле, и тотчас вновь собирающий рати, полновластно правящий и на Волыни, и в Подолии, и в Литве, и в половине Северских княжеств, удивительный, подчас непонятный Витовт, у которого хватает и строить себе замок, и воевать, и добиваться королевской короны от Папы Римского, как толкуют о том слухачи… А ежели добьется? А ежели Ягайло умрет, так и не породив себе сына? А все прочие литовские князья не обрушатся на Русь стаей ворон? О чем мыслит? На что надеется Софья?

Веселым, праздничным, красным звоном били колокола. Только что миновала Троица. Пахали, высадили огороды, кто уже загодя готовился к покосу… И приходило встречать Юрия! Вздевать шелковый зипун, зеленый травчатый летник, красные сапоги… Дворецкий уже, верно, распорядил пиром. А коли Софья откажет приветить князя? Хотя чару не вынести гостю на серебряном подносе – позор!

Он уже был одет, когда в покои вплыла Софья в распашном сарафане из персидской тафты, скрывавшем беременность, в жемчужном повойнике. Глядя потемневшим, злым взором, выговорила почти ненавистно:

– Не боись! Встречу!

Взял за руку. Прикрывши на миг глаза, прижал к щеке теплую женину ладонь, почуяв едва заметное шевеление ее пальцев. Усмехнулась, отнимая руку:

– Уж Юрию наших ссор не казать! – вымолвила, выходя.

Внизу собирались бояре.

Юрий, приехавший с малом дружины, на взгляд изрядно постарел: пальцы беспокойно шевелились и морщины чела стали много заметнее. Орлиный лик прежнего красавца князя зримо померк. В очах явились растерянность и боль. Беседуя с Василием (был выше ростом), наклонялся к нему, сугорбя плечи…

Разумеется, ни на приеме в Думе, ни на пиру откровенного разговору не получилось. И только уже когда остались вдвоем. (Федор Кошка, ради такого случая вставший с постели, и Морозов – два молчаливых старика, были как бы не в счет. Со стороны же Юрия присутствовал князь Семен Михалыч Вяземский, потерявший удел за верность своему господину и не изменивший Юрию даже теперь.) Смоленский князь, начавший речь сравнительно спокойно, в какой-то миг сорвался, заговорил горячо, сдерживая готовый прорваться крик:

– Тебе, господине, возможно сие! Он же твой тесть! Ты же зять ему, и Софья… И любовь меж вами! Молю, помоги, князь! Сотвори мир меж Витовтом и мною! Ты возможешь! Не предай меня во снедь Литве! Господь… Господь воздаст тебе за то в сем и будущем веке! Хочешь на колени паду пред тобою? А не возможешь того, дак возьми все, возьми за себя Смоленск! Буду подручником тебе! Отрекаюсь и от власти своей, и от звания, еже наименован князем Великим! Пусть лучше тебе, чем поганой Литве, чем во снедь латинам нашу православную Русь!

Он действительно едва не упал на колени перед Василием, и на миг, на один страшный и великий миг помыслил Василий согласить с Юрием, поверить, взять город и княжество за себя!

Но молчали старики бояре. С Витовтом был ряд, полки были не собраны, что скажет Орда, было неясно тоже. Юрий Святославич, отдавая свой почти уже потерянный удел Василию, не рисковал ничем. Василий, ежели бы согласил с Юрием, рисковал многим. И уже не о жене, не о договоре с Витовтом думал он! А о том, что решит и куда склонит Новгород Великий в случае войны с Литвой, и что порешит Тверь, что порешат прочие князья Руси Владимирской… И, что греха таить! О Софье, о ее яростной злости в защите своего отца тоже думал он. И не находил ответа.

– Такое дело, князь. Думой надо решать, – высказал, и молчаливые старцы согласно склонили головы.

Юрий скрепился, поднял голову, пил, держа чару во вздрагивающей руке, малиновый квас, предупредительно налитый ему вяземским князем.

– Прости, Василий! – высказал просто, ставя чару на стол. – А все же о Смоленске подумай: сердцевину земли Витовту отдаешь! И не удержишь на этом! Попомни мои слова!

Встал, снова высокий, прямой, орел с подбитым крылом, гордо сожидающий гибели.

Не думал, все-таки не думал Василий, что все так и окончит враз!

И Дума была собрана, и уже порешили послать в Смоленск посольство боярское, выяснить, чего хотят и хотят ли пристать к Москве сами смоляне? Не успели. Витовтовы доброхоты оказались проворнее медленных московитов. Тотчас по отъезде Юрия, к Витовту были посланы тайные гонцы с таким наказом:

– Поспеши, Витовт Кейстутьич! Ворота отворим и город сдадим, но поспеши, не то Юрий воротится с многою силою московскою, да и от иных земель приведет на тя ратную силу! Тогда уж и мы не заможем ничто же вершить!

Витовт шел к Смоленску изгоном, ночными переходами, и успел.

Предатели открыли ему ворота верхнего города, и в Смоленск, еще не оправившийся от недавней осады, потоком начала вливаться литовская сила. Был поздний вечер, начало ночи. Смоленские бояре, сторонники Юрия, заперлись было на княжом дворе. Но когда к утру был занят весь остальной город, а к вечеру и артиллерия подошла, с пушечным боем, тюфяками и пищалями, последние доброхоты Юрия сдались. Это совершилось 26 июля. И начались расправы. Княгиня Юрьева, дочь Олега Иваныча Рязанского, с детьми была увезена в Литву. Бояре, сторонники Юрия, казнены. А отчаявшихся уже смоленских жителей Витовт осчастливил, даровав городу «леготу» (освобождение от многих податей). После чего уже было нетрудно ему поставить наместничать в Смоленске своих ляхов, которые тотчас приволокли своего ксендза, а тот вновь начал возводить порушенный смолянами костел… Так вот всегда и продается первородство за чечевичную похлебку!

Когда весть о том дошла в Москву, Василий сам вызвал к себе Юрия. Хмуро повестил о захвате Смоленска.

– Тебе же, княже, путь чист! Езжай, узнай покуда, где примут, а я тебя Витовту выдавать не стану, так и знай! – И не было больше слов, так и расстались, не враги, да и не друзья.

Юрия Святославича с сыном Федором и вяземским князем Семеном скоро позвал к себе Господин Великий Новгород, и Юрий уехал туда, заключивши ряд с городом: «Боронить Новгород в живот и в смерть. А которые вороги пойдут на Новый Город, битися честно и безизменно». Князю Юрию на прокорм его самого и дружины вручили тринадцать городов: Русу, Ладогу, Орешек, Тиверский городок, Корельский, Копорью, Торжок, Волок Ламской, Порхов, Вышегород, Яму, Высокое, Кокшин Городец – почитай, все окраинные новогородские твердыни. Впервые Новый Город принимал к себе кормленым князем великого князя Смоленского! На Юрия бегали смотреть, толковали о красоте смоленского володетеля, о том, что теперь им и Витовт не страшен. Как ни мала была дружина, приведенная Юрием, – имя громко! Тотчас, едва проведав о том, к нему потянулись беглые смоляне, увеличивая раз за разом его войско. Одно было плохо: воли, той, к которой привык беглый князь, тут ему не было. Господин Великий Новгород от прав своих господарских отступать не желал. И семью выручить из Литвы никак не удавалось смоленскому князю.