Текст книги "Когда был Ленин мумией"
Автор книги: Дмитрий Лычковский
Соавторы: Ирена Полторак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Глава 11. Взять ах – вот наша задача
– А ведь я предупреждал, сударь, не связывайтесь – это небезопасно, – таковы были первые слова, услышанные Лениным, едва он пришел в чувство.
Открыв глаза, он нашел себя лежащим на полу, на каких-то ветхих тряпках с наполовину выкрошившейся позолотой. Рядом на коленях стоял Пирогов и энергично обмахивал Ильича кружевным платком с вышитым гербом и монограммой. С другой стороны высился Веласкес, которому явно и принадлежало импровизированное опахало: бросая на Ленина частые сочувственные взгляды, он что-то быстро набрасывал на обрывке бумаги куском грифеля.
– Ничего, ничего, – слабым голосом, но живо отвечал Ильич, которому было крайне неприятно, что его застигли в таком беспомощном состоянии. – Я-то как раз в норме. А вот этот старорежимный царек явно умом тронулся. Такую ахинею нес. То кишками своими хвастал, потом и вовсе птиц надо мной узрел. Если бы, говорит, не эти птицы, коих числом пять, мы бы с тобой и вовсе не разговаривали.
– Ах вот оно что, – вырвалось у Пирогова. – Пять ибисов! Тогда понятно, почему фараон удостоил вас аудиенции.
Приподнявшись на локте, Ленин устремил на Пирогова озабоченный взгляд:
– Эге, батенька, никак и вам нездоровится? Или вы с самого начала что-то скрываете? Я ведь все подмечаю. «Бывают и прения, и кое-что похуже». Ну-ка рассказывайте, о чем вы тут все время умалчивали. Как этому болванчику египетскому удалось вас запугать? Тем более что, на мой взгляд, это никакой не фараон, а заурядный самозванец.
Автоматически продолжая махать платком, хотя пострадавший в том больше не нуждался, Пирогов ответил:
– Да нет, Хуфу не самозванец. Он действительно фараон. Просто среди просвещенной европейской интеллигенции больше распространено другое его имя – Хеопс. Пирамиду Хеопса, самую крупную в мире, знаете? Его.
– Но мумии Хеопса, помнится, внутри не нашли.
– Это не значит, что ее нет, – возразил хирург. – Еще Геродот упоминал, что она спрятана под самой пирамидой. Многие из присутствующих в этом зале до сих пор не обнаружены. Однако раз им дано право на загробное существование, значит где-то в мире сохранились их неразложившиеся тела. Ведь мы с вами – то, что египтяне называют ба: духовный двойник мумии, способный покидать ее на время, чтобы посетить другие места вне гробницы.
Ленин чуть было не отрезал, что все это поповская болтовня, но прикусил язык, сообразив, что он сам находится рядом с Пироговым в полном соответствии со сказанным.
– Что касается хохлатых ибисов над вашей головой, то фараону действительно дана такая возможность – видеть их, – буднично, словно о симптомах насморка, сказал Пирогов. – Ибо это ах. Загробное воплощение человека, обитающее в небе. У обычного человека только один ах. У фараонов – семь. А у Осириса так и вовсе четырнадцать. Пять ах у нефараона – уникальный случай, они указывают, что вам дано намного больше, чем другим. Вон Веласкес метким глазом художника сразу это уловил. Кстати, ничего, что он вас рисует?
– Ничего, – рассеянно отозвался Ленин, думая о другом. – А вы мне вот что разъясните-ка. Зачем они эту агитацию разводят? Деньги у них есть – докладчик публично признался. Влияние на массы есть – хотя бы через упомянутую гипнотическую установку. Отчего же они еще не совершили переворот, которым грозят? Коротки ручонки – это очевидно. Но по какой причине?
Тут Веласкес нагнулся и повернул ленинский подбородок так, чтобы натурщик получился к живописцу несколько в полупрофиль. Ильич поморщился, но стерпел.
– Есть причина, – сдался припертый к стенке Пирогов. – Отменно работает у вас голова, сударь, несмотря на падение. Жрецы народу врут. Не нашла Исида четырнадцатый кусок Осириса – его божественный фаллос. В этом, собственно, и состоит причина захирения страны. Утратив свою андрогенную составляющую, древнее египетское царство навсегда потеряло былое могущество.
– Иначе говоря, Египет стал страной без яиц, – с прямотой коммуниста беспощадно сформулировал Ленин.
– Именно! Оскопленный Египет постепенно превратился в задворки цивилизованного мира – а ведь когда-то он был его центром. Представьте, как обидно это наблюдать мумиям, столько сил и интриг когда-то вложившим в его процветание. Вот потому жрецы и разработали секретный план, часть которого прозвучала во время выступления Хеопса – операция «Поиск». Нам не говорят, для чего из людей уже сегодня под видом любви к истории формируют поисковые отряды – дабы никто из нас не вздумал этому помешать. Но отдельные, мыслящие мумии и сами догадались – отряды целенаправленно ищут утерянный фаллос Осириса. Только он, размещенный между пирамидами в определенной оси координат, сможет вернуть этим пирамидам былую силу и заставит их работать в качестве мощных гипноизлучателей Земли – как это было когда-то.
Тихонько засмеявшись, Ильич радостно потер ладони. Вот такие задачки он любил щелкать с юности.
– Но то, что вы узнали, сударь, не должно подвигнуть вас на опрометчивые шаги! – добавил Пирогов, нервно теребя в руках платок с вензелями. – Поверьте, были тут у нас задиристые личности. Георгий Димитров – не изволили слыхать?
– Нет, – сказал Ильич.
– Смелый человек. Сильный оратор, – почти прошептал Пирогов и оглянулся. – А как рассуждал: мол, сколько можно терпеть фараонское иго, долой египетское самодержавие!.. – он замолк и рассеянно обтер чужим платком свой лоб.
– И что же? – азартно торопил его Ильич.
Еще раз посмотрев за спину, Пирогов выдохнул ему в ухо:
– Закопали! Нажали через свои каналы в реальном мире – и там было официально принято решение мавзолей в Софии, где покоилась мумия Димитрова, взорвать, а его самого – похоронить. Даже памятника не осталось: теперь на том месте ровная площадка. Поверьте, фараон и его жрецы умеют мстить.
Ленин, которого пироговские увещевания нисколько не впечатлили, поднялся с пола, в несколько взмахов отряхнул костюм и, подойдя со спины к художнику, заглянул в незаконченный набросок. С бумаги на него в упор уставилось собственное лицо, подпертое пышным стоячим кружевным жабо и украшенное незнакомой фатовской бородкой. Раскосые глаза над монгольскими скулами вельможно смотрели куда-то вбок. Следов великих свершений на портрете рассмотреть не удалось, зато следы десятка-другого великих пороков были налицо.
– Родригес Диего де Сильва-и-Веласкес и прославился в веках умением мастерски отразить в парадном портрете внутренний мир человека, – похвалил не видавший эскиза Пирогов, складывая тряпки с пола в аккуратную стопку.
– Гм-гм, – неопределенно отозвался Ильич, в уме которого уже складывался план, в котором товарищу Веласкесу отводилось должное место. – На сегодня, я думаю, мы прервем сеанс. Продолжим завтра, в то же время.
И он быстренько спровадил художника к его сицилийским друзьям. После чего повернулся к Пирогову и, картавя от легкого возбуждения, вопросил:
– А что, батенька, не разогнать ли нам с вами это Учредительное собрание к чертовой матери?..
Глава 12. Ходоки с Тибета
Дня и ночи в гробнице не существовало: границу между ними символически провели факелы, переведенные на экономный режим. Сейчас зал освещала сотня-другая пламенников, не больше – выхваченные их мятущимся огнем углы через несколько шагов сменялись тьмой египетской.
Ленин топтался возле знакомой, пахнущей дубом и смолой, бочки с Александром Македонским, и судорожно вспоминал нужные слова на древнегреческом. Так удачно вышло, что Пирогову пришлось отвлечься на перевязку незнакомой мумии, припрыгавшей к великому хирургу с выпавшей коленной чашечкой в руках. Со словами «эх, мне бы сюда алебастра!» врач склонился над пострадавшим. Ильич воспользовался этим и быстренько отлучился.
Найдя в уме последнюю рифму, он тихонько поскребся пальцем в пузатую стенку и произнес то, что в переводе на язык родных осин звучало бы примерно так:
Ленин, народа слуга, спустился в глубины Аида,
Чтобы приветствовать сына богов, Александра.
Встреча вождей двух великих случилась удачно
Судьбы душ многих она переменит вокруг.
В густом меду что-то булькнуло, на поверхности надулся и лопнул здоровенный пузырь, но, к великому сожалению Ильича, из бочки никто не вынырнул. Он поскреб в глубинах памяти и закинул второй пробный шар:
Арес, коварной войны бог, Маркс и Афина Паллада
Помощь даруют, едва их об этом попросим.
Слава твоя не померкла в веках, победа за нами пребудет!
По венценосному заду тоскует спиной Буцефал.
И опять молчание было ему ответом. Очевидно, полководец думал. Или древнегреческий Ильича был не настолько хорош. Можно было, конечно, и не переводить сей призыв, но Ленин допускал, что Македонский, держащийся отшельником, не пил из такого пузырька, как он.
В любом случае, лучше пока не форсировать события. В качестве прощания, наклонившись над бочкой, Ильич сообщил в ее гулкое нутро еще строфу для информации:
Думай быстрей, о былой победитель Египта
Гнусно интриги плетет лицемерный Хеопс – фараон.
Ты лишь способен поднять боевые фаланги
Штурмом взять почту жрецов, телеграф, телефон.
Сделав это нужное дело, Ильич пошел прочь, обдумывая следующие шаги. Зал уже заметно опустел. Навстречу ему попалась только группа совсем древних старцев в ярких оранжевых простынях и смешных вязаных шапочках с ушками. Бросив на эти шапочки мимолетный взгляд, Ильич тут же о старцах забыл. Но вскоре пришлось вспомнить! Заворачивая за колонну, он обнаружил, что деды, шустро семеня, прилепились следом. «А Пирогов ведь предупреждал, – пронеслось в ленинской голове, – у Хеопса всюду шныряют шпики. Ну как засекли мою вербовку Македонского. Надо было загримироваться!»
Ильич резко остановился и повернулся к врагам лицом. Старцы, несмотря на невероятную дряхлость, не дрогнули: они медленно приближались, окружая его почти кольцом. Отступать было некуда, позади – стена. Бросившись к ней, Ленин выдернул из держателя пылающий факел и, вжавшись спиной в холодный камень, приготовился встретить конец достойно, как и подобает революционеру. Он даже открыл рот, чтобы спеть напоследок любимое «Нас венчали не в церкви».
Но тут деды, словно по неслышной команде, дружно хлопнулись на колени и униженно поползли к ногам Ильича. А один из них, похожий на высушенного богомола, заголосил на манер деревенской плакальщицы, все чаще по мере приближения целуя грязный пол:
– Привет тебе, великий махатма, ищущий всеобщего блага! Привет тебе, упразднивший церковь, рассадник лжи и суеверий. Привет тебе, разрушивший тюрьму воспитания и уничтоживший семью лицемерия. Привет тебе, испепеливший войско рабов и раздавивший пауков жизни. Привет тебе, признавший ничтожность личной собственности. Да сияет солнце и луна над увидевшим неотложность построения домов общего блага!
При этом старикашка протягивал Ильичу обшарпанный ящик слоновой кости. На полинявшем шелке, устилавшем его нутро, лежало нечто, напоминающее собачье дерьмо по весне. На ящике Ильич с удивлением прочел надпись «На могилу брата нашего, махатмы Ленина».
Чисто механически приняв сундучок, он попытался лихорадочно собраться с мыслями. Было решительно непонятно, какую линию поведения избрать с этими странными товарищами.
– Здорово, ходоки, – начал Ильич наугад. – Откуда будете?
– С Тибета, о великий махатма! – нестройным хором ответили старцы.
Ленин растерялся. О Тибете он знал лишь то, что это где-то на границе Индии и Китая, и еще смутно помнил, что Наркоминдел выделял 20 тысяч рублей серебром для следовавшей туда ученой экспедиции. Но чем та экспедиция кончилась, он совершенно не представлял. Тем не менее, Ильич искусно скрыл свое смущение и, наклонившись к делегации, стал допытываться с темпераментом истинного вождя:
– И что же, товарищи? Тучны ли тибетские яки? Много ли дают молока? Крепки ли ноги ваших шерпов? Прочно ли стоят ваши сакли? Какова, наконец, революционная ситуация? Не могут ли уже верхи Тибета и не хотят ли низы в той же мере?
– Благодарим тебя за заботу, о великий махатма, – возопили старцы. – Ситуация в Азии под нашим контролем. Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным. Но твое движение своевременно и потому мы, махатмы и адепты агни-йоги, просим – располагай нашей помощью на свое усмотрение.
Ильич такого предложения никак не ожидал.
– А в чем эта помощь может заключаться? – поинтересовался он. – Какими силами располагаете, товарищи махатмы?
Старцы переглянулись между собой.
– Мы можем неожиданно исчезать и появляться, – ответил за всех главный и задумчиво пожевал губами. – Можем перемещаться в любое место как в тонком мире, так и в реальном, и общаться со смертными, будучи услышанными. М-м-м… еще можем силой мысли двигать предметы. Э-э-э… можем видеть сущность всех вещей.
«Базарные факиры, вероятно. Смогут ли они стать нам хорошими попутчиками?», – размышлял Ильич, тепло улыбаясь махатмам.
– Сомнения твои, о знак чуткости Космоса, понятны, но неверны, – с нажимом продолжил предводитель старцев, – Не поддавайся ложному порыву. Не отвергай нашу помощь!.. Окровавленная община движется на белом слоне, – добавил он без всякой видимой связи.
Мятежная красота последней фразы так заворожила Ильича. что он пообещал подумать.
Глава 13. Красное и черное
– Где вы были? – встретил его встревоженный Пирогов. – Я уже просто потерялся в догадках.
– Так, прогулялся, – уклончиво отвечал Ленин. Не то чтобы он не доверял хирургу, но и открывать все свои намерения тоже не хотел. Интеллигенция – девка продажная, сегодня с вами, завтра против вас.
– Пойдемте, а то все лучшие камеры займут.
– Какие камеры?
– Обыкновенные, погребальные. Мы же с вами не чинчорро, чтобы на полу ночь коротать. Вздремнем как культурные люди, в саркофагах.
И Пирогов повел Ленина вглубь зала, привычно лавируя между каменными вазами и статуями полулюдей-полузверей, установленными бог весть в каком порядке.
– Да что ж это за чинчорро такие, – спросил в спину хирурга Ильич, – что вы их через слово поминаете?
– Самые здесь старожилы. На несколько тысяч лет постарше египетских мумий будут, – на ходу громко отвечал Пирогов. И вдруг, резко притормозив, дернул Ильича за рукав и свистящим шепотом скомандовал, – Не вздумайте здороваться! Быстро идем мимо. Делаем вид, что не замечаем.
Заинтригованный Ленин внял его совету и с каменным лицом прошел мимо учтиво поклонившейся мумии в германском камзоле образца семнадцатого века. «Гутен таг! – произносила при этом фигура. – Эс ист вундершонес веттер, одер?»
«Доннерветер!» – шептал Пирогов, ускоряя шаг. «Геен зи нихт! Коммен зи цурюк»… – взывал позади немец, но Пирогов неудержимо влек Ильича вперед и вперед. Еще минут десять они семенили мелким шагом, прежде чем остановились.
– Уф! – выдохнул Пирогов. – Кажется, отвязался, мокрица.
– Но кто это?
– Прусский помещик Кристиан Фридрих фон Кульбуц. Негодяй и мерзавец. Убийца, насильник и растлитель.
– И кого он растлил? – живо заинтересовался Ильич, любивший со времен революционной молодости истории с клубничкой.
– Имя несчастной я, к сожалению, запамятовал. Но суть дела сие не меняет. Эта тварь в 1690 году заколола одного пастуха за то, что тот не выдал ей свою невесту, чьим цветком невинности Кальбуц мечтал насладиться по праву первой ночи. На суде он поклялся, что не убивал, и если он убийца, то не познать его плоти тления. С тех пор и лежит больше трехсот лет в церквушке Кампель в Бранденбурге. И, оказавшись здесь, всякий раз пытается завести разговор, выдавая себя за порядочного человека.
– Значит плоть и впрямь не истлела? – с удовлетворением констатировал Ильич, которому в революционной буре приходилось давать ложные клятвы и похлеще.
Пирогов только плечами пожал да рукой махнул.
– А вот и чинчорро, которые вас так заинтересовали, – он обратил внимание Ильича вправо. Там на полу табором расположились нищенствующие личности, похожие на выросших беспризорников. – На первый взгляд, примитивный народец. Заря цивилизации. Дикари-с! Только с дерева слезли, друг дружку ели, головы дубинами пробивали – однако уже верили в идею спасения. В жизнь вечную. Понимали, стало быть, что без веры никак нельзя.
– С чего вы так решили? – спросил Ильич.
– Ну как же. Если бы не верили, к чему тогда останки соплеменников консервировать. Пусть даже самым примитивным способом. Хотите – подойдем! Да вы не бойтесь, они только с виду страшные, а так добрые и доверчивые, словно дети.
Ильич двинулся в сторону чинчорро, про себя ужасаясь, до чего же безобразны: из спутанных волос, перевязанных пучками и присыпанных золой, торчат перья, иссохшие, обмазанные глиной тела, густо выкрашены охрой. Одно из ближайших страшил с бусинами вместо глаз и постоянно разинутым круглым ртом полезло в потрепанную сумку, сшитую из растительных волокон, и протянуло Ильичу охапку сухих листьев.
– Что это? Зачем? – отбивался Ильич. – Я не корова!
– Возьмите, возьмите, – принялся увещевать Пирогов. – Не надо обижать. Это он вам в знак уважения предлагает священное растение коку. Не отказывайтесь, лучше выбросите потом потихоньку.
Ленин принял листья и сунул в карман. Чудище растянуло рот в гнилозубой улыбке и залопотало:
– Сидеть с нами. Говорить о мертвых.
– Спасибо, спасибо… В следующий раз – непременно…. А сейчас, извините, товарищ, время поджимает, – и Ильич поспешно отступил к Пирогову.
– Я ошибся, это не чинчорро, а чапочоя, или чирибайя из Перу. Право, их легко спутать, – склонив голову к плечу, раздумчиво проговорил врач. – А чинчорро – они из Чили. Видимо, куда-то отлучились. Но сделаны по тому же принципу. Видите, насколько примитивная работа? В голове дырку пробили и сено затолкали. Нижняя челюсть тростниковой веревкой прикручена. К позвоночнику – палка, кости ног тоже палками пришпандорены. Им половые органы из глины лепили и красили в красный цвет.
– В красный – это хорошо, – одобрил Ильич. – Только никаких органов не вижу.
– Так отвалились, сударь мой! Им же страшно подумать – больше пяти тысяч лет. За такое время даже стальной уд ржой в пыль изойдет.
– Я так понимаю, это беднейшие слои среди присутствующих? И, очевидно, самые угнетенные? – уточнил Ленин.
Пожав плечами, Пирогов повел его дальше, говоря на ходу:
– Беднейшие – возможно, хотя все мы тут обитаем по принципу «оmnia meum mecum porto»: все свое ношу с собой. А вот насчет угнетенных, не скажите. Вообразите – и у чинчорро, и у чирибайя был свой первобытный социализм. Тот самый, что упомянут в известных сочинениях господ Фурье и Оуэна. В каждое захоронение клали равное количество утвари. Без богачей жили, да-с.
Ильич жадно впитывал каждое слово.
– Впрочем, все это уже философия, – спохватился Пирогов. – Давайте все-таки сделаем маленький крюк, я вам настоящее чудо покажу.
И он затащил Ленина в левый угол зала, где на каменной плите, вытянувшись во весь рост, лежало завернутое в тяжелый саван тело и сладко дрыхло. Рядом, сложив ноги витиеватым кренделем, торчала маленькая, размером с русскую борзую, серебряная статуя. Спящий в саване умудрился удобно притулить голову на ее острую светящуюся коленку.
– Извольте взглянуть на прелюбопытный феномен: Пандита Хамбо-лама Даши-Доржо Интигилов 12-й. Бурятский хамбо-лама, – возвестил Пирогов. – Заснул однажды и просыпаться не пожелал. Однако разлагаться вот уже полвека тоже не спешит, хотя бальзамированию тело подвергнуто не было. Впрочем, это частое явление среди буддистов. Видите рядом серебряную статую? И не статуя это вовсе, а настоятель вьетнамского монастыря Ву Кхак Минь. Как и его коллега, однажды погрузился в молитву – и вот уже триста лет так сидит. Во Вьетнаме стопроцентная влажность, казалось бы, тело должно набухнуть и сгнить. А оно вопреки всем законам природы наоборот усохло. Мумия весит 7 кило: я сам проверял.
– Неужели это не статуя? – не поверил Ильич. – А почему тогда такой странный цвет?
– Ученики покрасили серебряной краской – чтоб мухи не беспокоили.
Нетленные буддисты Ильичу активно не понравились. Аморфная равнодушная, удовлетворенная своим растительным существованием, масса. Таких не спросишь: с кем вы, товарищи? Им, должно быть, совершенно все равно, чья власть нынче на дворе.
И он шагнул было прочь, но тут же подскочил на месте, как ошпаренный. Из ниши, скребя по каменному полу когтями, выползло что-то черное, изможденное, с длиннющими, проступившими сквозь кожу, зубами. Тело существа напоминало панцирь черного омара, густо покрытый лаком.
– Испугались? – усмехнулся Пирогов. – Я тоже в первый раз шарахнулся, как лошадь перед запаленным фитилем. А сейчас ничего, привык. Это фанатики религиозные.
– Из Африки, очевидно? – спросил Ильич, с опаской подбирая ноги.
– Нет, нет, из Азии – японцы, школа сингон. Монах Кукай основал. У них, представьте, такая навязчивая идея – сделать из себя мумию еще при жизни, своими же руками. Для этого монахи сингон едят крайне мало и только пищу, исключающую крахмал, а пьют исключительно сок смолистого дерева. Изможденному организму ничего не остается, как перейти на потребление собственных тканей. Уже полумумиями они берутся медитировать – и незаметно переходят в мир иной.
– Отчего ж так черны?
– Смола-с. И еще лак, которым их покрывали после смерти для пущей сохранности.
«А вот такие индивидуумы нам нужны! – с облегчением подумал Ильич. – Бесценное подспорье. Если хорошенько прочистить им мозги, можно опереться на них так же спокойно, как на латышских стрелков. Надо только повернуть их фанатизм от бога в сторону революции, а уж жертвовать собой ради идеи они и так умеют».
– А с самим Кукаем нельзя познакомиться поближе? – спросил он вслух, понимая, что если что – лучшей кандидатуры для начальника загробного ЧК и не придумать.
В замешательстве покачав головой, Пирогов сказал, что с монахами сингон никогда не общался. И вообще им надо торопиться – мест в камерах, возможно, уже не осталось. Повинуясь его указаниям, Ильич прошел еще немного вперед, до проема в стене и пригнул голову, чтобы пролезть в чрезвычайно узкий коридор.
– Отсчитываете ровно 23 шага, – предупредил хирург, – после чего сразу поворачиваете вправо. Умоляю, будьте предельно точны. Впереди – смертельная ловушка.
