Текст книги "Когда был Ленин мумией"
Автор книги: Дмитрий Лычковский
Соавторы: Ирена Полторак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
Глава 28. Землю – христианам!
Шайба стоял на шухере и разгонял скуку, метая в шершавую стену скандинавскую финку на цепочке с рукояткой из карельской березы. Это было не самое подходящее для стрема занятие – в камень, пусть даже плохо отполированный, финка, конечно, не вонзалась и с леденящим зубы скрежетом скользила вниз, надрывно звеня цепочкой. Но Шайба торчал уже у пятой по счету камеры, пока его неутомимый напарник обрабатывал группы и коллективы, и весь изныллся от вынужденной праздности.
Время от времени он делал пару десятков шагов вперед и совал голову за занавеску, пытаясь уловить, закругляется Ильич наконец или только входит в самый раж, но так ни разу и не сумел попасть с прогнозом в точку. Ибо ленинские речи и экспрессия, с которой они выдавались, сильно разнились в зависимости от того, перед кем выступал в настоящий момент пламенный трибун.
Скажем, когда Ленин со словами «Начнем, пожалуй, с китайских товарищей!» нырнул в проем, из которого крепко разило ароматическими палочками, Шайба готов был поставить на кон свой новенький доспех, что раньше чем через два часа обработка азиатов не закончится. Однако не прошло и пятнадцати минут, как Ильич замаячил на выходе. «Ветер с востока победит ветер с запада! – с чувством говорил он, прощаясь с невидимыми слушателями». «Винтовка рождает власть. Хао Ле Нин!», – согласно отвечали они.
– Коммунисты оказались, абсолютно надежные товарищи! – с живостью говорил Ильич соратнику, пока они шли к другой камере. – Фараона очень верно окрестили бумажным тигром и согласны, что неважно, какие потери мы понесем, важно, чтобы победила мировая революция. А она действительно мировая – сколько наций в ней будет участвовать! Даже в семнадцатом масштабы заварушки были мельче.
– Матросовы желторожие, – скептически процедил уголовный. – Если им неважно, пускай в первых рядах и прут на амбразуру. А откуда эти мутные китайцы взялись, не проверил?
– Это для нашего дела совершенно не имеет значения, – отмахнулся Ильич. – Кстати, они не все китайцы, только тот, которого зовут председатель Мао. Видимо, товарищ при жизни возглавлял колхоз. Второй коммунист – кореец и третий из Вьетнама. Представьте, все меня преотлично знают и даже цитировали наизусть кое-что из моих трудов…
– Мао! Это тот придурок, который отобрал у нас гоп-стопом Таманский? Слушай, Вовчик, постой тут, я ему пару ласковых скажу и вернусь.
– Ни в коем случае, товарищ Шайба! Вы сорвете все наши планы. Обещаю, у вас будет еще возможность задать китайскому товарищу самые острые вопросы и добиться на них исчерпывающие ответы. Но позже! Хм-хм, кто у нас по этой явке обитает? Палермские капуцины…
На этот раз ждать пришлось долго, так долго, что заскучавший Шайба даже забеспокоился, а не придушили ли монахи его делового партнера своими клобуками. С бесшумностью профессионала он подобрался туда, откуда его не было видно, но ему было все слышно.
– …и они пичкают этим варварским пантеоном широкие христианские массы, насильно внедряя своих кровавых божков, каждый из которых многократно и злостно нарушил все библейские заповеди. Но как бы ни выли в бессильной злобе их жрецы, пытаясь втравить тех, кто верен делу Христа, в свои сатанинские ритуалы…
Поняв, что Ильич конкретно в теме, Шайба успокоился и стал забавляться с финкой, быстро тыкая ею пол между растопыренными пальцами левой руки. Он был уверен, что напарник вот-вот выйдет – но прошло еще много времени, прежде чем тот показался в проеме: распаренный, красный, зато с видом победителя.
– Эти крепостники в рясах вовлекли меня в такую дискуссию, что пришлось на ходу менять лозунги, – пожаловался он, пока Шайба сверялся с картой в поисках следующей цели. – Думал отделаться воззванием «Церкви – единобожие!», но духовной сивухи им оказалось мало, затребовали материальных благ. Выдвинул призыв «Землю – христианам!» и пообещал ввести их представителей в грядущие советы. Ладно, нам бы только взять власть. А с богомольными советами уж разберемся… Кто следующий?
– Да уроды эти пластилиновые. Вовчик, может мне с тобой пойти?
Но Ленин отверг это предложение и с достоинством нырнул в очередной проем, из которого слышалось дикое фырканье и лошадиное ржание. И на этот раз его не было довольно долго. Настороженный Шайба трижды просовывал голову и обводил ободранные фигуры выразительным взглядом, и всякий раз слышал, как Ильич кардинально меняет тактику, пытаясь угадать чаяния слушателей. Первый лозунг, который он уловил, был «Каждый пластиноид должен научиться управлять государством!» – но его встретили гробовым молчанием. Во второй раз Ленин уже сулил «Каждому пластиноиду – пластическую операцию», – но и это не нашло отклика в сердцах присутствующих. В третий раз было выдвинуто «Из всех искусств для нас важнейшим является трупный реализм». Однако и тут ни один пластиноид даже не шелохнулся, так что явный козырь на поверку оказался джокером.
– Там бойцов с гулькин хрен – без них обойдемся, – в утешение сказал Шайба, когда Ильич наконец покинул помещение, обмахиваясь листком папируса с планом.
Но Ленин по-птичьи наклонил голову к плечу и объявил, что пластиноиды – с ними.
– Чего взамен хотят?
– Представьте, товарищ Шайба, решительно ничего. Оказалось, что им просто интересно подраться, так сказать, фасции ладоней почесать, – сказал Ленин, вспомнив лекцию Пирогова.
– А-а-а. Ну пусть чешут – главное, чтоб не об нас.
Теперь на очереди были чинчорро и чирибайя, и Шайба, не спрашивая, шагнул с Лениным в камеру, где встал с оратором плечом к плечу. Психологическая обработка аудитории продолжалась ровно две минуты. Первую занял Ленин, который в самых доходчивых выражениях объяснил, что каждый листок кокаинового куста полит трудовым потом индейцев и провозгласил два лозунга «Коку – чинчорро!» и «Отмену включенного счетчика – для всех чирибайя!».
Вторую минуту использовал Шайба, который в еще более доходчивых выражениях, понятых слушателями больше по интонациям, чем по смыслу, решительно снял оба лозунга как не соответствующих злобе дня и заменил их третьим, более актуальным: «Сидеть и говорить о мертвых – неотъемлемое право всех малых народов!».
Лишь к вечеру они вернулись в родную камеру: перевести дух и подбить итоги. А они были впечатляющими. Из всех подвергнувшихся агитации масс равнодушие к делу революции выказала только группа нетленных буддистов. Лозунг «Идеи буддизма-ленинизма – в жизнь!» не произвел на этих товарищей никакого воздействия: они сидели в своей нирване как в подполье и даже не приоткрыли глаз.
– Ща пощекочу их, сразу оживут! – с угрозой сказал Шайба, доставая финку, но Ильич заявил, что тут нужны другие методы и пообещал напустить на нетленных буддистов политически грамотных махатм.
– А нам с вами, товарищ Шайба, теперь предстоит самое трудное. Надо убедить возглавить нашу революционную армию Александра Македонского. А он товарищ с характером, так просто не подступиться. Важность же руководства Македонского боевыми частями красных мумий не подлежит сомнению – мало кто имеет в своем послужном списке столько побед. Но главное, что Александр Непобедимый, как называют его историки, без единого выстрела покорил Египет. Так что этот полководец отлично знает все слабости египтян!..
Бочка стояла на месте – гигантская, с разбухшими боками цвета мокрого песка, и ничто не выдавало, что она обитаема. Приблизившись к ней влотную, Ильич настойчиво постучался и звучно продекламировал на древнегреческом:
О благороднейший муж из мужей македонских!
Хватит в меду возлежать, пузыри на поверхность пуская.
Время настало восстать и, отринувши дрему,
Смело возглавить спартаковцев смелых бойцов.
Но, как и в прошлый раз, поверхность бочки осталась незамутненной и такой застывшей, словно внутри был не жидкий мед, а твердый янтарь. Однако Ленин упрямо продолжил:
Первою конной достоин командовать ты, полководец,
В бой всех вести под знаменами красными, словно пурпур.
Тридцать фаланг для тебя подготовил и сорок щитов семикожих
Муж добронравный и верный Ульянов Владимир Ильич.
И опять тишина. Может, там все-таки пусто? – усомнился Ленин. Ну не мог знаменитый воин не отозваться на столь настойчивый призыв.
– Че ты ему сказал? – спросил Шайба, неодобрительно взиравший на пафосное выступление напарника.
Ленин перевел.
– Так это ж пурга! – раскритиковал его речь уголовный. – Саша Македонский – реальный пацан. Он с двух рук стреляет как дышит, из «Матросской тишины» выломился. С ним нормально базарить надо.
– И про что же мне говорить?! – окрысился Ильич.
– Скажи ему… – наклонившись к ленинскому уху, Шайба жарко зашептал свои соображения.
Ильич внимательно слушал. – … Вот так и скажи! Бля буду, если он после этого не вынырнет, – завершил рекомендации уголовный.
Ильич решил попробовать. Подойдя к бочке он не без некоторого смущения произнес:
Гнойный Хеопс, вонючий козел круторогий,
Зная, что в бочке его ты не сможешь услышать,
Дерзко тебя порицал, обзывая отродьем Горгоны,
Маму твою он задел и папу предерзко обидел.
И, не фильтруя базара, грозился тебя…э-э-э…осквернить.
Шайба, довольно кивая в такт каждой строке, под конец не удержался и добавил еще строфу от себя. На русском – но Ильич, уже поднаторевший в синхронном переводе, тут же бойко переложил его слова на древнегреческий:
Если реальный пацан, то выныривай смело.
Ежели нет, оставайся ты в бочке, как чмо.
Или на дне вместо мужа лежит солонина?
Студнем трясется, потеет и ловит очко!
Неожиданно для обоих пиитов бочка вдруг забурлила и из нее наконец вынырнул тот, кому некогда принадлежало полмира. Выглядел он настолько жутко, что струхнул даже Шайба. Лицо полководца являло великолепный плацдарм для разведения опарышей: на нем дрожали холодцом уцелевшие клоки кожи и красовался только один, вылезший из орбиты, левый глаз. Кудрявые его волосы, памятные Ильичу по античным скульптурам, ныне превратились в редкие кудельки, свисающие с прогнившего черепа эдакими давно не сосавшими полудохлыми пиявками. Тело, некогда поджарое и мускулистое, превратилось в одно сплошное одутловатое и синюшное трупное пятно, а на левом боку плоть и вовсе треснула, обнажив ребра, словно пружины у старого дивана. Тем не менее на широкой груди грека еще можно было распознать татуировку, на которой аппетитных форм нимфа всеми доступными ей способами удовлетворяла вставшего на дыбы бородатого кентавра.
С ужасом глядя на обитателя бочки, Ленин вдруг вспомнил строки любимого Некрасова:
Губы бескровные, веки упавшие,
Язвы на тощих руках,
Вечно в воде по колено стоявшие
Ноги опухли; колтун в волосах…
В целом, покрытый с головы до ног струящимся ручьями тягучего меда, Македонский смахивал на гигантскую навозную муху, чудом вышедшую победительницей в битве с вазой варенья и теперь с отяжелевшими крыльями ползущую умирать на родную помойку. Однако сохранившийся левый глаз глядел пронзительно и надменно, буравя непрошенных гостей насквозь.
Сплюнув в бочку, завоеватель половины мира выжал обеими руками пропитанную медом куцую бороденку (та действительно сразу превратилась в колтун), перекинул ноги через борт и тяжело спрыгнул на каменные плиты. Здесь он сильно встряхнулся, отчего во все стороны полетели липкие капли, и упер изъеденный временем палец в Ильича:
– Имя?!
– Владимир Ильич Ульянов, – поспешил ответить Ленин.
Македонский перевел палец на Шайбу и недобро уставился на его лоб, украшенный зашпаклеванной дыркой.
– А это това… – хотел было представить Шайбу Ленин, но грек вдруг поразительно легко прыгнул на уголовного, охватил обеими руками его толстую шею и начал душить.
– Помогите! – заорал Шайба, не ожидавший нападения. – Меня зомби убивают!
– Я узнал тебя, Полифем, – рычал полководец, сжимая могучие кисти все туже и туже. – На лбу твоем осталась дырка от глаза, который выколол тебе отважный Одиссей.
– Братан, сделай что-нибудь! У него крыша поехала, – хрипел Шайба Ильичу.
Ленин попытался отодрать руки полководца от горла, но Александр, ругаясь на древнегреческом, даже не заметил его слабых стараний. И тогда, поняв, что помощи не последует, уголовный из последних сил коварно пнул носком левой ноги полководца по голени, подло ударил его правым коленом в пах, звучно хлопнул его ладонями по обоим ушам – и таки вырвался из железных объятий.
– Уверяю вас, это не киклоп, – поспешил объяснить греку Ленин. – Это мой боевой соратник Николай Шайба, товарищ абсолютно проверенный и надежный.
– Вот пиндос, а! – Шайба ощупывал шею, отказывающую поворачиваться в стороны.
– А почему он говорит на греческом? – обвиняюще спросил Македонский. – И почему утверждает, что я родился за пределами Эллады? Только циклоп, не покидающий пещер Этны, не знает моей великой биографии.
– Он не говорит по-гречески! А великой вашей биографии мой товарищ не знает, потому что всю жизнь провел за пределами Ойкумены, в стране снегов и медведей. Отверстие в его лбу, которую вы ошибочно приняли за выколотый глаз, – след ранения, от которого он скончался, – поспешно разъяснил полководцу Ильич.
– Тогда поговори с ним на его языке, – велел Македонский. – Я завоевал Персию и Индию, Финикию и Мессопотамию, Египет и Вавилон, я слышал сотни языков и наречий, и все эти народы трепещут при одной мысли обо мне. Докажи, что он жил там, где не знают про Александра, завоевателя мира.
– Товарищ Шайба, – демонстративно громко обратился к напарнику Ленин. – Прекратите употреблять свои бранные слова. Они имеют совершенно иное значение на греческом языке и могут быть истолкованы товарищем Македонским превратно. Например, слово, которым вы только что его назвали, обозначает жителя древнегреческой колонии. Эдак мы с вами совершенно восстановим его против себя.
– Это я еще не ругался, это я только с ним поздоровался, – процедил уголовный, но все ж таки пообещал быть сдержанней.
Македонский, внимательно слушавший их разговор, тряхнул головой и милостиво и признал, что этот язык ему незнаком. После чего подозрения с Шайбы в том, что он нечеловек, были сняты и переговоры наконец стали возможны. Продумавший их тщательно Ильич бегло обрисовал полководцу пестрый состав участников съезда и перешел к сути: узурпации власти со стороны Хуфу.
– Каждому исторически и политически подкованному человеку отлично известен факт, что жрецы покоренного вами Египта официально признали вас сыном бога Амона и фараоном, – грамотно нагнетал он атмосферу. – Так по какому праву Хуфу, этот хвастливый болтун, не побежденный вами лишь потому что он предусмотрительно предпочел скончаться за три тысячелетия до вашего появления в Египте, претендует на полное и безоговорочное руководство миром? Кто вообще такой, этот Хуфу, какой след он оставил в истории человеческой цивилизации? Этот претенциозный махровый дурак квохчет над своим склепом как курица над яйцом – и это все, чем он известен…
Темпераментного Македонского долго обрабатывать не пришлось. Выпучив в бешеной ярости единственный глаз, он поклялся Зевсом и всеми олимпийскими богами, что возглавит армию и снова повергнет египтян в трепет, возвратив себе власть и трон. Ленин поддакивал, кое-что переводя Шайбе, но чаще просто многозначительно наступая уголовному на ногу, чтобы не дай бог не брякнул чего невпопад. Велев собрать ему через несколько дней войско для смотра, Македонский, словно Ихтиандр нырнул обратно в бочку и ушел с бульканьем на дно – обдумывать тактику предстоящей битвы.
– Что, Вовчик, торпеду из него делать будем? – без перевода угадал ленинскую стратегию уголовный.
– Фаланги Македонского действительно должны будут принять на себя основной удар, – с достоинством сказал Ильич. – Но это не повод, товарищ Шайба, для грубых обобщений. И вообще: не о том думаете. Наше с вами дело сейчас – срочно организовать учения, чтобы подготовить полководцу боеспособные части…
Глава 29. Товарищ рука
После того, как демон паники выполнил все наказы вавилонского халдея, фараон и его свита пропали из некрополиса – видимо, пытались спасти уцелевшие рычаги в мире живых.
По утрам мумии привычно сбредались в тронный зал на общий сбор – хотя их никто к тому не принуждал, и потерянно топтались меж колонн и каменных химер. Ленин использовал эти часы для агитационной работы, вербуя колеблящихся.
Шайба уже без всякой конспирации, открыто уводил целые группы сторонников в недры пирамиды, где они учились ходить строем и змейкой, молниеносно собираться и рассыпаться, фехтовать, стрелять из аркебуз и ППШ, колоть штыком и рубить саблей, взрывать гранаты и ставить растяжки.
Обращаться с холодным оружием лучше всего получалось у неутомимых пластиноидов – едва овладев азами фехтования, они тут же изобрели такие коварные и подлые удары, что шокировали даже своего маэстро – Веласкеса. Огнестрельное оружие, как ни странно, бойчей всего пошло у чинчорро и черебайя. Их пришитые к глазницам бусинки оказались подлинными глазами снайперов, а прикрученные веревкой к позвоночнику руки хладнокровно и точно наводили мушку на цель. Тяну к взрывчатым веществам обнаружили капуцины, чье умение устанавливать мины и маскировать растяжки с помощью пирамидной пыли можно было по праву назвать настоящим искусством. Ну а те, кто не выказал явной склонности к какому-либо занятию, под руководством Александра Великого с пиками наперевес учились ходить фалангой – и их строй с каждым днем становился все четче.
В общем, подпольщики так расслабились, что, явившись однажды утром в зал и неожиданно обнаружив там черных охранников, вновь занявших свои места по периметру тронного возвышения, Ленин был не столько поражен, сколько возмущен. Фараон и его клика вернулись в пирамиду так архинекстати, что напрочь лишенный суеверий Ильич даже подумал: неужто сон в руку?
Ему приснилась рука. Причем его собственная рука – это Ильич, изучивший свою кисть в мавзолейный период в мельчайших деталях, знал твердо. Она бойко скрипела пером, выводя на листе фразы следующего содержания: «Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д. Нельзя ждать!! Можно потерять все». Здесь с конца пера на лист стекла жирная клякса и рука на секунду замерла, но затем уверенно продолжила: «Правительство, – рука перечеркнула это слово и исправило его на слово „фараон“, – колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало. Промедление в наступлении смерти подобно». И, сжав перо так, что побелели костяшки, рука поставила жирную точку.
– Всем обладателям двух ах и выше срочно пройти в покои Светозарного, – вдруг гнусаво разнеслось над залом откуда-то с потолка. – Повторяю: всем обладателям двух ах и выше срочно пройти в покои Светозарного.
Сразу забыв про вещий сон, Ленин вздрогнул и завертел головой. В рядах мумий началось оживление: указанные личности пробивали дорогу к нарисованным дверям позади трона.
– Иди, Вовчик, – свистящим шепотом подстегнул его Шайба. – Тебя вызывают…
Ильич неохотно влился в жиденькую очередь ко входу. «Что стряслось?» – гадал он, и с холодком в фантомном сердце переступил порог просторного предбанника в покоях Хуфу.
Перед знаменательной портьерой с Исидой уже собралось несколько десятков человек. Все они были египтянами, и Ленин в своей пиджачной паре смотрелся на фоне бинтов разной степени свежести как черный кот, затесавшийся в стаю ободранных городских голубей.
Из знакомых тут были лишь похожий на хорошо зажаренного таракана верховный жрец Ханопис, Шери, тихонько беседующий с Эхнатоном, Яхмос – обладатель плиссированного передника, и бараноголовое существо с пальмовым опахалом. Семеро египтян стояли отдельной надменной кучкой, золотые браслеты на их руках и ногах показывали, что в сложной иерархии пирамиды эти мумии занимают высокое место.
В воздухе витало необычайное возбуждение, которое Ильич ощутил буквально кожей. Опять нас мариновать собираются! – возмущено подумал он, но портьера с Исидой уже отъезжала в сторону, являя присутствующим Хуфу, восседающего на домашнем троне, с начальником охраны, вытянувшимся по его правую руку. Все разом смолкли.
– Сын бога Амона, Вечный властитель Египта, будет говорить с вами, – внушительно произнес Небмаатра, буравя недобро почтительную толпу, словно подозревая каждого в измене.
– Приветствую вас, мои верные помощники в свершении великих деяний! – без традиционной паузы, с подъемом возвестил Хуфу. – Радостная весть пришла к нам с того света и я спешу поделиться с вами.
Небмаатра глухо хлопнул в ладоши – и четверо черных стражей внесли в зал золотой стол, покрытый тончайшим покрывалом. Установив его перед троном, они вынули из ножен мечи и замерли по углам ноши угольными статуями.
Фараон воздел руки вверх:
– Свершилось! То, что дарует вам всем жизнь вечную в Египетском царстве, то, что поможет распространить веру предков на всю землю, находится здесь, передо мной.
Небмаатра выступил вперед и сдернул покрывало, под которым оказался странный предмет, похожий на тупоголовый артиллерийский снаряд с приваренными к нему по бокам двумя блестящими шарами. Зал перед глазами Ильича качнулся и поплыл: он все понял…
– Операция «Поиск» завершена, – победно гремел голос Хуфу. – Божественный фаллос Осириса – в наших руках. Слава Ра!
Притихшая было кучка сподвижников тут же взорвалась цветистыми здравицами:
– Да здравствует Вечный властитель Египта! Слава великому сыну Амона, поднявшему неподъемное и свершившему немыслимое. Правь нами, о Великий, тысячу тысяч лет!
Фараон величественно переждал этот взрыв пышного славословия и махнул рукой, призывая собравшихся к тишине:
– Завтра об этом будет объявлено всем. И завтра же, – лицо Хуфу сияло торжеством, – мир изменится и никогда уже не будет прежним. Подойдите к Небмаатре. он разъяснит каждому его действия на собрании и после собрания. А ко мне пусть приблизится Ич.
Стараясь не выказывать свой интерес к столу, где покоился нимрод, Ленин подошел к трону.
– Зная о твоем таланте в области ораторского искусства, поручаю тебе, Ич, подготовить мою речь для черни. Она должна быть величественна и наполнена мудрыми мыслями, но понятна самому последнему из моих слуг. Постарайся, Ич! Сейчас каждый должен лезть из кожи вон, доказывая свою полезность в новом царстве. Ибо Великий Переход почистит не только ряды смертных, но и наши ряды – я лично буду рассматривать каждую кандидатуру и решать ее судьбу.
Ленин еле заставил себя промолчать в ответ на этот хамский намек – кивнув, он резко развернулся на каблуках и покинул покои фараона. Только оказавшись в опустевшем зале, Ильич позволил себе ускорить шаг. Путь до родной погребальной камеры он пробежал уже как в бреду. «Промедление смерти подобно», – дробно стучало в висках и фантомное сердце рвалось из груди. Стремительно ворвавшись внутрь, он рухнул на край саркофага.
– Ну? – подскочил к нему Шайба.
– Обстановка изменилась – нет времени объяснять. Надобно бежать за Александром. Потом вместе – идите к оружейному складу у Табии. Раздайте всем оружие. Начинаем сегодня. Ночью!
Шайба озабоченно скользнул в коридор. А Ильич прилег в каменный гроб, восстанавливая силы, и попытался сложить в голове новый план, сообразуясь с внезапно возникшими обстоятельствами. Эх, как жаль, что он не успел наладить в пирамиде мало-мальский штаб с приличной связью, чтобы руководить вооруженным восстанием оттуда… Серый жесткий и холодный бок саркофага буравил ленинское плечо и вдруг напомнил ему о таком же сером жестком и холодном граните питерских набережных, таких пустынных и мрачных в день вооруженного восстания в 17-м.
Да и нанешняя кепка на ленинской голове, засаленная от беспрестанных ползаний по лазу к Табии, сильно смахивала на ту нарочито заношенную кепку, что он надел, прикидываясь обычным рабочим, чтобы пробраться к Смольному. С надеждой цепляясь мыслями за те памятные события (ведь тогда все получилось!) Ильич представил, что он снова торопится по еле освещенной улице с разбитыми фонарями, а затем трясется в полупустом трамвае, следующем к Финляндскому вокзалу, соблазняя пухлозадую вагоновожатую своей техникой вооруженного воссстания…
А вот он уже пьяно выписывает коленца на Шпалерной, вводя в заблуждение конный патруль. «Пропустить!» – командует один из казаков. Под его седлом нетерпеливо перебирает стройными бабками свежая мумия лошади, перебинтованная полосками белоснежного льна от копыт до ушей. Беспрестанно оглядываясь на это странное зрелище, Ленин добегает до Смольного – и вдруг оказывается, что он имеет вид пирамиды – без малейшего намека на вход. Возбужденные голоса товарищей по партии доносятся оттуда, бряцанье оружия и рапорты телефонных барышень «Смольный на проводе!» – там все готово, но решительно непонятно, как проникнуть внутрь, чтобы взять на себя руководство вооруженным восстанием. В полном отчаянии Ленин кинулся с кулаками на гладкую гранитную стенку – и очнулся от дремы.
Приглушенное бряцание и голоса имели место в действительности: в коридоре Шайба вел очередной отряд к месту сбора.
«Все! Обратного пути нет», – сказал сам себе Ленин и вылез из саркофага навстречу вечности.
