Текст книги "Украинский философ Григорий Саввичъ Сковорода"

Автор книги: Дмитрий Багалей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Въ церковь Сковорода обыкновенно не ходилъ, но молился всякую ночь въ глубокомъ уединеніи, устремляя свои помыслы къ невидимому Богу. Это отрицаніе обрядовъ и таинствъ сбли-жаетъ какъ бы Сковороду съ сектантами; но, на самомъ дѣлѣ онъ чувствовалъ глубокое внутреннее нерасположеніе ко всякому сектанству и при томъ даже въ его идеѣ, ибо оно ско

32

вывало челонѣка опредѣленными формами, противъ которыхъ онъ боролся всю свою жизнь. Въ этомъ отношенія между нимъ и основателями русскаго раскола цѣлая пропасть. Тѣ готовы были душу свою положить за единую букву азъ, между тѣмъ какъ Сковорода доказывалъ, что познаніе Бога и правды доступно не только всѣмъ безъ различія христіанамъ, но и нѣко-торымъ лучтимъ представителямъ стараго классичесваго язычества. У Сковороды вовсе не было религіозной нетерпимости, фанатизма и исключительности: наоборотъ онъ вооружался противъ нихъ чрезвычайно горячо и рѣзко въ своихъ сочиненіяхъ; онъ ихъ отождествлялъ съ суевѣріемъ и считалъ не мснѣе вреднымъ явленіемъ, чѣмъ и безвѣріе. „Благочестивое сердце, по его словамъ, между высыпанными курганами буйнаго без-божія и между подлыми болотами рабострастнаго суевѣрія, не уклоняясь ни вправо, ни влѣво, прямо течетъ на гору Божію". Секты, по его словамъ, происходятъ изъ суевѣрій. „Изъ суевѣрій, говоритъ онъ, родились вздоры, споры, секты, вражды междоусобныя и странныя, ручныя и словесныя войны, младенческіе страхи пр." (2-е отд., стр. 252—253). Сковорода, можно сказать, не отрицалъ таинствъ и обрядовъ въ ихъ сущности, а, только старался найти въ нихъ высшій смыслъ и значеніе, понималъ ихъ духовно, аллегорически, т. е. относился къ нимъ такъ, какъ и къ Библіи вообще. Это не было, такимъ образомъ, настоящее принцииіальное отрицаніе или разореніе закона, а только пополненіе его. Такъ онъ самъ смотрѣлъ на это дѣло. „Многіе, говорилъ Сковорода, не разумѣя меня или не хотя разумѣть, клевещутъ, якобы я отвергаю исторію ветхаго и новаго завѣта, потому что признаю и исповѣдую въ оной духовный разумъ, чувствую Богописанный законъ и усматриваю Су-щаго сквозь буквальный смыслъ. Я пополняю симъ исторію, а не разоряю, ибо какъ тѣло безъ духа мертво, такъ и священное писаніе безъ вѣры; вѣра же есть невидимыхъ извѣщеніе. Когда я хвалю доблесть воина, неустрашимость, мужество, храбрость его, то симъ не уничтожаю нарядовъ его, ни оружія его. На-рядъ, убранство, оружіе воина есть исторія, а разумъ и слова сей исторіи есть духъ воина, дѣла его... Но историческіе хрис

33

тіане, обрядные мудрецы, буквальные богословы, человѣки, духа не имуще, хулятъ то, чего не разумѣютъ" (1-е отд., стр. 34, 36). Правда лично для себя онъ не считалъ необходимымъ внѣшнихъ формъ Богопочитанія; но это потому, что онъ всецѣло предался, посвятилъ себя внутреннему непосредственному об-щенію съ Божествомъ, что, конечно, было доступно только та-кимъ исключительно релизіознымъ людямъ, какимъ былъ онъ. Но и въ этомъ личномъ отрицаніи обрядности была огромная разница между Сковородой и сектантами: онъ не увлекался духомъ отрицанія и не дѣлалъ изъ него сущности своей рели-гіозной системы или даже знамени его, какъ это ми видимъ у многихъ изъ нихъ. И тутъ онъ оставался въ вксокой степени послѣдовательнымъ: еслибы отрицаніе обрядности онъ возвелъ въ своего рода культъ, онъ бы этимъ самимъ придалъ ей такое важное значеніе, какого она отнюдь не имѣла въ его глазахъ, онъ бы сталъ въ противорѣчіе съ основами своего міросозер-цанія. Но онъ этого не сдѣлалъ и остался вѣренъ себѣ и въ данномъ случаѣ также точно, какъ былъ послѣдователенъ въ от-ношеніи къ вегетаріанству. Прекрасной иллюстраціей къ этому могутъ послужить три случая изъ его жизни, которые отнюдь не являются доказательствомъ его непослѣдовательности или слабости характера, а наоборотъ ярко рисуютъ его высоко нравственную личность и свидѣтельствуютъ о полномъ отсутствіи въ немъ религіознаго фанатизма, исключительности. „Нѣкогда, разс-казываетъ Баталинъ, Григорій Саввичъ Сковорода жилъ въ Острогожскѣ. Въ это время прибылъ туда преосвященный Тихонъ. Узнавъ о его пріѣздѣ, Г. С. всячески избѣгалъ случая встрѣтиться съ нимъ; но преосвященный непремѣнно желалъ видѣть этого необыкновеннаго человѣка и упросилъ хозяина дома, гдѣ жилъ малороссійскій философъ, доставить ему случай къ этому. Случай вскорѣ и представился, не смотря на ісе нежеланіе Г. С. Сковороды. Послѣ обычныхъ привѣтствій завязался разговоръ. Между прочимъ преосвященный снросилъ у Г. С, до чего онъ болѣе охотникъ. „До пчелъ", отвѣчалъ тотъ. За этимъ, разумѣется, пошли разсказы о пчелиномъ государствѣ, о примѣрномъ благоустройствѣ этихъ насѣкомыхъ

34

и пр. Незамѣтно собесѣдники коснулись и религіи. „Почему вы не ходите никогда въ церковь"?, спросилъ преосвященный у Г. С. „Если вамъ угодно, я завтра же пойду", отвѣчалъ философъ—и дѣйствительно, на другой же день сдержалъ свое слово. Преосвященный никакъ не могъ надивиться такой противоположности между сочиненіями и поступками знаменитаго любомудра Малороссіи')" А секретъ заключается въ томъ, что такого противорѣчія и не было: оно явилось результатомъ сла-баго, поверхностнаго знакомства съ трудами и воззрѣніями нашего украинскаго мудреца. Сковорода, не впадая въ противо-рѣчіе съ собою, могъ, действительно, явиться въ церковь, па зовъ архипастыря, хотя обыкновенно предпочиталь молиться въ полномъ и глубокомъ уединеніи. Другой случай передаетъ из-вѣстный К. С. Аксавовъ. „Однажды въ церкви въ ту минуту, какъ священникъ, выйдя изъ алтаря съ дарами, произнесъ: „со страхомъ Божіимъ и вѣрою приступите", Сковорода отдѣ-лился отъ толпы и подошолъ къ священнику. Послѣдній, зная причудливый нравъ Сковороды и боясь пріобщить нераскаявша-гося (вѣроятно, Сковорода не исповѣдывался у него), спросилъ его: „Знаешь ли ты, какой великій грѣхъ ты можешь совершить, не нриготовавшись? И готовъ ли ты къ сему великому таинству? „Знаю и готовъ!", отвѣчалъ суровый отшельнивъ, и духовникъ, вѣря его непреложнымъ словамъ, пріобщилъ его охотно 2)". Третій случай относится уже къ къ послѣднимъ ча-самъ его жизни, когда онъ проживалъ у своего друга помѣ-щика Анд. Ковалевскаго. Этотъ послѣдній, „видя его крайнее изнеможете, предложилъ ему нѣкоторые обряды для приуго-товленія къ смерти. Онъ, какъ Павелъ апостолъ (посланіе къ Римл., гл. 3-я, стр. 28), почитая обряды обрѣзанія ненужными для истинно вѣрующихъ, отвѣтствовалъ, подобно какъ Павелъ же іудеямъ обрядствующимъ. Но, представя себѣ совѣсть сла-быхъ, немощь вѣрующихъ и любовь христианскую, исполнилъ все по уставу обрядному и скончался." (1-е отд. стр. 39). Ка-

1) Московитянин, 1849, .і 24, стр. 68. ) Украинская старина, сгр. 68.

35

кое глубокое пониманіе заповѣди іюбви! Какая чуткость и ува-женіе къ убѣжденіямъ ближнихъ! Какая терпимость! Сковорода не боялся смерти, былъ готовъ къ ней и умеръ, какъ подобало умереть истинному философу, всю свою жизнь проповѣдывавшему безсмертіе. Онъ часто бесѣдовалъ о смерти со своимъ ученикомъ и другомъ М. И. Ковалинскимъ. „Страхъ смерти, говорилъ онъ ему, нападаетъ на человѣка всего сильнѣе въ старости его. Потребно благовременно заготовить себя вооруже-ніемъ противу врага сего, не умствованіями—они суть не действительны—но мирнымъ расположеніемъ воли своей къ волѣ Творца. Такой душевный миръ приуготовляется издали, тихо въ тайнѣ сердца растетъ и усиливается чувствіемъ сдѣланнаго добра, по способвостямъ и отношеніямъ бытія нашего къ кругу, занимаемому нами. Сіе чувстіе есть вѣнецъ жизни и дверь безсмертія; впрочемъ, преходитъ образъ міра сего и, яко соніе возстающаго, уничтожается"... Жизнь наша, продолжалъ онъ далѣе, это сонъ мыслящей силы нашей. „Прійдетъ часъ, сонъ кончится, мыслящая сила пробудится и всѣ временныя радости, удовольствія, печали и страхи временности сей исчезнуть. Въ иной кругъ бытія поступить духъ нашъ, и все временное, яко соніе востающаго, уничтожится". (1-е отд., стр. 36). И если принять во вниманіе тотъ внутренній душевный миръ, котпрый давно уже создалъ себѣ Сковорода, если присоединить къ нему сознаніе сдѣланнаго имъ добра и глубокое убѣжденіе въ безсмертіи человѣческаго духа, то для насъ ста-нетъ вполнѣ яснымъ, почему онъ не только безбоязненно, а даже съ радостію уходилъ изъ этого временнаго жилища въ предѣлы вѣчности. Вотъ описаніе его смерти. „Въ деревнѣ (Панъ-Ивановкѣ) у помѣщика А. Ковалевскаго небольшая „кимнатка" окнами въ садъ, отдѣльная, уютная, была его послѣднимъ жилищемъ. Впрочемъ, онъ бывалъ въ ней очень рѣдко; обыкновенно или бесѣдовалъ съ хозяиномъ, также старикомъ, добрымъ, благочестивымъ, или ходилъ по саду и по полямъ. Сковорода до смерти не переставалъ любить жизнь уединенную и бродячую. Былъ прекрасный день. Къ помѣщику собралось много сосѣдей погулять и повеселиться. Послушать Сковороду

35

было также въ предметѣ. Его всѣ любили слушать. За обѣдомъ Сковорода былъ необыкновенно веселъ и разговорчивъ, даже тлутилъ, разсказывалъ про свое былое, про свои странствія, испытанія. Изъ-за обѣда встали, будучи всѣ обворожены его краснорѣчіемъ. Сковорода скрылся. Онъ пошелъ въ садъ. Долго ходилъ онъ по излучистьшъ тропинкамъ, рвалъ плоды и раздавалъ ихъ работавшимъ мальчивамъ. Такъ прошелъ день. Подъ вечеръ хозяинъ самъ пошелъ искать Сковороду и нашелъ подъ развѣсистой липой. Солнце уже заходило, послѣдніе лучи его пробивались сквозь чащу листьевъ. Сковорода, съ заступомъ въ рукѣ, рылъ яму—узкую, длинную могилу. „Что это, другъ Григорій, чѣмъ это ты занята?"—сказалъ хозяинъ, подошедши къ старцу. „Пора, другъ, кончить странствіе!"—отвѣтилъ Сковорода: и такъ всѣ волосы слетѣли съ бѣдной головы отъ истязаній! Пора успокоиться!—„И, братъ, пустое! Полно шутить! Пойдемъ!" „Иду! Но я буду провить тебя прежде, мой благодетель, пусть здѣсь будетъ моя послѣдняя могила"... И пошли въ домъ. Сковорода не падолго въ немъ остался. Онъ пошелъ въ „кимнатку", перемѣнилъ бѣлье, помолился Богу и, положивши подъ голову свитки своихъ сочиненій и сѣрую „свитку", легъ, сложивши накресіъ руки. Долго его ждали къ ужину, Сковорода не явился. На другой день утромъ къ чаю тоже, къ обѣду тоже. Это изумило хозяина. Онъ рѣшился войти въ его комнату, чтобъ разбудить его, но Сковорода лежалъ уже холодный, овостенѣлый ^)". Ковалинскій прибавляетъ, что передъ кончиною онъ завѣщалъ похоронить себя на возвышенномъ мѣстѣ близь рощи и написать слѣдующую эпитафію: „Міръ ловилъ меня, но не поймалъ".

Эта эпитафія дѣйствительно виражаетъ смыслъ ею жизни, и онъ имѣлъ полное право выразиться о себѣ такимъ образомъ, не по тщеславію или самомнѣнію, а по глубокому сознанію въ истинѣ пройденнаго имъ жизненнаго пути, которымъ онъ шелъ прямо, ни разу не свернувъ въ сторону. Кь нему какъ нельзя болѣе подходить стихъ Кобзаря Украины: „мы просто йшлы—

') Утревияя звѣзда, 1833, стр. 89—91.

36

у насъ нема зерна неправды за собою". „Міръ меня ловилъ, но не поймалъ". Это не значитъ, чтобы Г. С. Сковорода считалъ себя какимъ-нибудь анахоретомъ, вполнѣ отрѣшившимся отъ жизни и ея интересовъ. Онъ и не былъ, и не считалъ себя такимъ отшельникомъ, такимъ мертвымг членомъ общества. Наоборотъ и въ ученіи, и въ жизни онъ стремился къ живой общественной деятельности, понимая ее очень широко, вводя сюда и умственный прогрессъ, и нравственное усовершенствованіе. Онъ только не хотѣлъ быть рабомъ міра, или иначе, рабомъ господствовавшихъвънемъ мнѣній(съ его точки зрѣнія ложныхъ), закоренѣлыхъ и вредныхъ для общаго блага предразсудковъ. Онъ хотѣлъ неприкосновенно сохранить яркую индивидуальность своего ума и жизни, провести ихъ благополучно среди безчисленнаго множества подводныхъ камней и мелей, которыми преисполненъ былъ „міръ", и ввести въ тихую гавань и пристанище внутренняго душевнаго нашего храма Божія. И это ему вполнѣ удалось. Яркимъ пламенемъ горѣлъ этотъ свѣтиль-никъ истины и добра въ продолженіе нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ, окружающей его тьмы суевѣрій, невѣжества, схоластики, лицемѣрія, ханжества. Приходилось ему держать нерѣдко фонарь для слѣпыхъ, быть звонаремъ для глухихъ; но это его не останавливало; его искреннее, откровенное слово раздавалось и въ послѣдніе годы жизни такъ же точно, какъ и въ началѣ его общественной дѣятельности; остались неизмѣнными даже вкусы и привычки, характеръ; онъ сохранилъ до конца дней своихъ простоту, добродушіе, любовь къ тихимъ назидательнымъ бесѣдамъ въ тѣсномъ пріятельскомъ кругу. Сюжетомъ этихъ бесѣдъ являлся все тотъ же основной вопросъ—господство духа надъ плотью. Уѣзжая отъ Ковалинскаго и обнимая его въ послѣдній разъ, собираясь переселиться въ новый міръ Вѣчности, онъ обратился къ нему съ слѣдующимъ послѣднимъ напомина-ніемъ: „можетъ быть, больше я уже не увижу тебя! Прости! Помни всегда, во всѣхъ приключеніяхъ твоихъ въ жизни то, что мы часто говорили: свѣтъ и тьма,глава и хвостъ, добро и зло, вѣчность и время" (1-е отд., стр. 38). И Ковалинскій оста-вилъ намъ краткую, но чрезвычайно мѣткую характеристику

37

своего учителя въ сочиненной имъ эпитафіи. Здѣсь каждое слово имѣетъ глубокій смыслъ и оправдывается всею совокупностью извѣстныхъ намъ документальныхъ данныхъ о Сковородѣ. Вотъ эта превосходная эпитафія, свидѣтельствующая не только объ огромномъ уваженіи, правильнее, благоговѣніи Ковалинскаго къ Сковородѣ, но и о необыкновенно тонкомъ пониманіи его личности и характера.

„Ревнитель истины, духовный богочтецъ, И словомъ, и умомъ, и жи.інію мудрецъ: Любитель простоты и отъ суетъ свободы, Безъ лести другъ прямой, доволенъ всѣмъ всегда, Достигь наверхъ наукч, познавши духъ прирпды, Достойный дія сердецъ примѣръ Сковорода".

„Ревнитель истины".

Да, это былъ постоянный искатель и смѣлый поборникъ правды, всю жизнь свою ловившій птицу—истину, видѣвшій въ этомъ смыслѣ своей жизни и чистый родникъ неизсякаемыхъ радостей бытія; это былъ правдолюбецъ, какъ въ ученіи, такъ и въ жизни не допускавшій и не знавшій никогда никакихъ компромиссовъ съ житейскими требованіями и правилами узко понятой морали. ,,Духовный богочтецъ"... Можно ли было короче и вмѣстѣ съ тѣмъ точнѣе выразить другую не менѣе характерную черту міросозерцанія Сковороды—его внутреннюю духовную религію, столь тѣсно связанную съ истинно фило-софскимъ стремленіемъ къ истинѣ? „И словомъ, и умомъ и жи-знію мудрецъ". Здѣсь ближайшимъ образомъ опредѣляется характеръ мудрости Сковороды и вмѣстѣ съ тѣмъ типичная особенность его какъ философа: слово у него не расходилась, а тѣсно сливалось съ мыслью, а жизнь вполнѣ соотвѣтствовала слову; онъ училъ такъ, какъ думалъ, и жилъ такъ, какъ училъ. „Любитель простоты и отъ суетъ свободы"... Болѣе всего онъ любилъ простоту въ жизни и ненавидилъ суету міра, который дѣлаетъ человѣка своимъ рабомъ; онъ стремился къ внутренней свободѣ и полной независимости духа, которая одна равно въ состояніи дать всякому человѣку счастіе. „Безъ лести другъ прямой"... Да, это былъ дѣйствительно не льстивый истинный другъ, цѣниншій дружбу, какъ одно изъ самыхъ высокихъ благъ

37

жизни; онъ предъявлялъ къ ней очень болыпія требованія, но и самъ въ полной мѣрѣ имъ удовлетворял дружба замѣняла ему бездомному страннику личныя привязанности—родныхъ, жену, дѣтей; неудивительно, поэтому, что въ нее онъ вклады-валъ всѣ силы своего горячаго, преданнаго, отврытаго, бьюща-гося любовью къ человѣчеству сердца. Сердечно любя и уважая своихъ друзей, онъ не только никогда не льстилъ ихъ сдабостямъ, а, наоборотъ, всегда отмѣчалъ таковыя и не скрывалъ передъ ними своихъ задушевныхъ убѣжденій, хотя бы они были имъ ненріятны и могли вызвать временное или даже и полное охлажденіе; къ этому влекла его искренность и прямота его натуры, не выносившей никакой фальши и сдѣлокъ. „До-воленъ всѣмъ всегда"... Это довольство собой было результатомъ душевнаго мира, идею котораго проповѣдывалъ Сковорода и который царилъ въ его собственномъ сердцѣ; онъ слилъ свою волю съ волей Божіей и вслѣдствіе этого достигъ оптимистиче-скаго, жизнерадостная настроенія, которое сопровождало его до самой смерти, съ которымъ онъ ушелъ и въ могилу, побѣ-дивъ въ себѣ страхъ этого неизбѣжнаго конца, бывшаго въ его глазахъ только давно желанною гаванью и иокоемъ. ,,Достигъ наверхъ наукъ, познавши духъ природы... Сковорода не былъ только начегчикомъ, какъ многіе изъ древне-русскихъ писателей; это былъ настоящій глубокомысленный ученый, достигшій научныхъ вершинъ, работавшій самостоятельно въ избранномъ имъ родѣ знаній и значительно подвинувшій рѣшеніе многихъ спеціальныхъ вопросовъ; вмѣстѣ съ тѣмъ это былъ широко образованный человѣкъ, воспитавшій свой умъ на классической литературѣ и философіи; природныя способности въ соединеніи съ духомъ научной пытливости и съ общимъ образованіемъ, которое онъ старался повернуть изъ его западно-европейскаго первоисточника, помогли ему создать цѣльное, свободное отъ противорѣчій міросозерцаніе, которое онъ проиодилъ всю свою жизнь. Его ученіе было посвящено висшимъ вопросамъ духа и касалось съ одной стороны человѣка, а съ другой природы, этого большаго міра, который, по его мнѣнію. состоялъ изъ безчислен-наго множества другихъ менынихъ міровъ. „Достойнѣй для

38

сердецъ примѣръ Сковорода'1... Жизнь Сковороды, стоявшая въ полномъ соотвѣтствіи съ учевіемъ, посвященная исключительно дѣятельной любви къ Богу и ближнему, является высокимъ образцомь, достойнымъ подражанія. Но особенно поучительна -его общественная работа надъ своимъ нравственнымь усовер-шенствовапіемъ; она дѣйствуетъ уже не на умъ, а на наше чувство; она не поражаетъ, не удивляетъ, а трогаеть насъ, заставляешь биться наше сердце горячимъ сочувствіемъ къ пылкому любвеобильному сердцу этого человѣка, котораго нѣкото-рые, однако, называли мизантропомъ и песси мистомъ!

Д. Вагалѣй.

Киевская старина 1895 №6

Украинскій философъ Григорій Саввичъ Сковорода1).

ГЛАВА 2-я.

Значѳніѳ Г. С. Сковороды.

Познакомивъ читателя съ міросозерцаніемъ и жизвью Сковороды, мы тѣмъ самимъ дали нѣкоторый матеріалъ и для суж-денія о значеніи его. Но это на столько важный и сложный вопросъ, что на немъ нужно остановиться подробнѣе, ему необходимо посвятить отдѣльную главу, тѣмъ болѣе, что въ изслѣ-довавіяхъ, касающихся его личности и ученія, объ этомъ мы находимъ только отрывочный и далеко не всегда обоснованныя замѣчанія. Да и едва ли возможно было раньше, когда большая часть его важнѣйшихъ трудовъ не была извѣстна ученому міру, сдѣлать оцѣнку ихъ литературнаго значенія; тогда можно было говорить только о непосредственномъ вліяніи его личности и оригинальнаго характера, да и то не съ такою полнотою и обстоятельностью, какія возможны теперь для насъ, благодаря но-вымъ біографическимъ матеріаламъ.

Но мы ясно представляемъ себѣ затрудненія, ожидающія насъ при рѣшеніи даннаго вопроса; мы прекрасно понимаемъ, вакъ легко вообще впасть въ крайности при оцѣнкѣ общественных и литературных дѣятелей стараго времени: размѣры всякихъ вліяній съ трудомъ вообще, по самому характеру своему, поддаются точному опредѣленію, а между тѣмъ мы должны дать

') См. „Кіев. Стар." № 3 1895 г.

39

именно опредѣленіе, которое представляло бы значеніе дѣятеля и не въ уменьшенном, и не въ увеличенном масштабѣ; въ одномъ случаѣ мы будемъ не праны передъ памятью покойника, въ другом—передъ современными читателями. Въ виду всего этого мы постараемся основывать свои выводы исключительно на документальныхъ данныхъ, руководствуясь въ сужденіяхъ тою осторожностью, которая обязательна для всякаго объективнаго историка.

Въ вопросѣ о значеніи Г. С. Сковороды нужно различать двѣ стороны—вліяніе его идей на общество и степень их оригинальности. Въ предшествующей главѣ мы познакомились с Г. С. Сковородой, какъ съ мыслителем. Он желал распространенія своих идей въ современном ему обществѣ, употреблял для этого извѣстныя средства и достигал своей цѣли, съ одной стороны, посредством устной проповѣди, а съ другой—посредствомъ своихъ сочиненій; огромное значевіе въ этом дѣлѣ :.'мѣлъ также живой, наглядный примѣр его собственной жизни, въ которой онъ, какъ мы видѣли, совершенно осуществил требованія своего высокаго нравственнаго идеала. Правда, Сковорода при жизни не печатал своихъ трудов, но причину этого явленія мы объяснили уже выше это зависѣло главны мъ образомъ от условій его жизни и от свойствъ его характера. Тѣмъ не менѣе сочиненія его находили себѣ широкое распространеніе вь рукописях и выходили таким путем далеко за предѣлы Украины. У многих лиц были цѣлыя коллекціи его рукописей, и они въ свою очередь давали ихъ списывать другимъ. Мало того: точно таким же образомъ распространялись и его письма, которыя списывались и перечитывались наравнѣ съ учеными трактатами, къ которымъ они впрочем и подходили по своему характеру и содержанію. Ведя въ теченіе 30 лѣтъ странническую жизнь, Сковорода сталкивался съ массою людей изъ всѣхъ слоев мѣстнаго слободско-украинскаго общества. У него были друзья и знакомые, у которых опъ

40

останавливался и нроживалъ подолгу или захаживалъ въ гости, и среди духовенства, и среди свѣтскаго общества: съ этими лицами онъ велъ переписку, присылал и посвящалъ имъ свои сочиненія, велъ устныя бесѣды—и всѣмъ этимъ пользовался для распространена своего ученія, для борьбы съ закоренѣлыми привычками и предразсудками.

Почти полное собраніе сочиненій Сковороды было, напри-мѣръ, у его ученика и друга М. И. Ковалинскаго; все это были автографы Сковороды, присланные ему въ даръ по большей части съ посвятительными письмами; въ 4-хъ сборниках, находящихся нынѣ въ Румянцовскомъ музеѣ, их содержится 12; въ 5-мъ заключаются письма Сковороды, при чем заслуживает вниманія то обстоятельство, что сюда внесены и нѣкоторыя письма, адресованныя не къ Ковалинскому (копіи 2-х писем к В. М. Зембровскому, копіи письма къ какому то Ивану Васильевичу и неизвѣстному, оригинал письма къ нѣкоему Василію Максимовичу. Коллекцію Сковородинскихъ трудовь имѣл протоіерей Ѳед. Залѣсскій; она была пожертвована въ библиотеку харьковскаго университета его сыномъ священником о. Михаилом въ отвѣтъ на обращеніе Измаила Ивановича Срезневскаго. Любопытное письмо его, как отраженіе взглядовъ консер-вативнаго представителя послѣдующаго поколѣнія, мы приведем въ дальнѣйшемъ изложеніи. Усердно заботился о собраніи рукописных трудов Г. С. Сковороды свящ. Іаковъ Правицкій, какъ это видно из их переписки, опубликованной недавно Вс. Изм. Срезневским. „Если ты уже переписал мои новыя со-чиненія, пишет Сковорода Правицкому, то верни ко мнѣ оригиналы; также пришли вмѣстѣ съ оригиналами и тотъ мой діалогъ, который ты обыкновенно хвалишь болѣе других; по перепискѣ он будет прислан тебѣ обратно ')". Въ другом письмѣ Г. С. Сковорода пишет: „Не печися о „Разговорѣ Марка". Онъ всегда есть вашъ и возвратится въ твою книгохранку. „Лотову жену" хочется докончать. Однакъ принесу съ собою, да

40

написанное выпишете '). Нѣсколько позже Григорій Саввичъ писалъ: „прости, любезный, что солгалъ я прислать вамъ „Жену Лотову". Весною хощу васъ посѣтить, аще Богу угодно, и привезу. Аще же (желаете получить сейчасъ), тотчасъ перешлю. Въ зимнихъ трусостяхъ можетъ она потеряться; тѣмъ не даю чрезъ Григорія Юріевича (Сошальскаго). Не печальтесь. Она всегда у васъ. Другое то, что весною во пустынѣ можно подумать объ окончаніи ея )". Г. С. Сковорода, отдавая своимъ друзьямъ автографы, самъ подъ часъ долженъ былъ просить о возвращеніи ихъ, чтобы сдѣлать для себя новый списокъ. „Пришлите мнѣ, пишетъ онъ Правицкому, симфонію „Аще не увѣси самую себе". Переписавъ паки отошлю къ вамъ. Посылаю къ вамъ „Жену Лотову" ). Четвертым извѣстнымъ намъ храни-телемъ Сковородинскихъ трудовъ былъ его почитатель, проживавши въ г. Острогожскѣ и переписавшій для себя его басни и письма къ пріятелямъ. Раньше мы высказали предположение, что это могъ быть другъ Г. С. Сковороды острогожскій помѣщикъ Тевяшовъ, отець котораго былъ полковникомъ Остро-гожскаго Слободсваго полка и находился также въ друже-скихъ отношеніяхъ съ Григоріемъ Саввичемъ; не будемъ повторять теперь соображеній, которыя мы приводили въ пользу своей догадки. Но этимъ, конечно, далеко не исчерпываются коллекціи рукописей Сковороды; ихъ было въ старину несравненно больше, но только мы не знаем именъ собирателей. Мы приводили выше письмо г. П. Д. Мартыновича6), изъ котораго видно, что рукописи Сковороды оыли у очень многихъ священников полтавской губерніи, гдѣ главнымъ образомъ дѣйство-валъ Сковорода. По всей вероятности, изъ этого источника составили свои собранія сочиненій Сковороды знаменитые харьковскіе преосвященные —Иннокентій (Борисовъ) и Филарет

1) Сочиненія Г. С. Сковороды, 1-е отд., стр. СХІ-СХІІ, 109-112, 116, 129.

41

(Гумилевскій), столь высоко цѣнившіе память Сковороды (первый передал свою коллевцію Гр. Петр. Данилевскому, а второй С. И. Миропольскому, отъ котораго она поступила въ церковно – археологическій музей кіевской духовной академіи). Къ сожалѣнію, мы ничего опредѣленнаго не можемъ сказать о происхожденіи коллекцій московской духовной академіи и хранилища покойнаго гр. А. С. Уварова. Во всякомъ случаѣ изъ всего того, что намъ извѣстно о рукописяхъ Гр. Сав. Сковороды, можно прійти къ заключенію, что друзья охотно собирали его труды, ибо и самая эта дружба въ значительной степени основывалась на уваженіи къ учености Сковороды. При томъ и самъ Сковорода обыкновенно посвящалъ свои труды пріятелямъ; и понятное дѣло, что тотъ, кто получилъ одно сочиненіе, хотѣлъ имѣть и списывалъ для себя и другія. Здѣсь мы должны сдѣлать одну оговорку относительно тѣхъ лицъ, среди которыхъ Сковорода желалъ распространена своихъ со-чнненій. Существовала несомнѣнная разница въ этомъ отношеніи между Сковородой и современными авторами. Современные писатели издаютъ свои книги, не имѣя въ виду опредѣленныхъ читателей, одинаково какъ для друзей, такъ и для враговъ своихъ мыслей. Иааче относился къ этому дѣлу Сковорода: онъ желалъ распространения своихъ рукописей среди сочувствующихъ его воззрѣніямъ лицъ и не безъ основанія боялся, чтобы они не попадали къ его врагамъ, которые могли извратить его мысли и придать имъ такой смыслъ, какого онъ не имѣлъ, что могао повлечь за собою серьезныя для него непріятности. Доказательством этого может служить, напримѣръ, слѣдующее мѣсто изъ письма его къ Правицкому: „вы, снится мнѣ, переписали „Михайлову борьбу" и паки требуете? Обаче посылаю, негли обрящете, чего ваша перепись не образует. Не медлите же много, обаче чрез невѣрныя руки не! не! не! Mavolo apud te eam interire, quam volutari manibus impioribus (Я предпочитаю, чтобы она погибла у тебя, чѣмъ вращалась въ нечестивыхъ рукахъ). Неудивительно, что, при таких условіяхъ, читатели Сковороды были по большей части и почитателями его; враги же его мнѣній судили о нем невидимому больше по слухам и,

42

какъ увидим далѣе, выставляли противъ него такія обвиненія, въ которыхъ онъ былъ неповиненъ. Это, конечно, объяснялось главным образомъ тѣмъ обстоятельствомъ, что сочиненія Сковороды не печатались при его жизни и, слѣдовательно, не могли вызвать печатной же критики. Въ силу этого, съ одной стороны, и въ силу ореола, которыѵіъ была окружена его личность, съ другой, явилось у многих почитателей его благоговѣйное, хотя далеко не всегда сознательное, отношеніе къ его идеямъ и трудамъ, желаніе хранить эти послѣдпіе, какъ драгоцѣнность, какъ источник мудрости, какъ дань уваженія къ своему родному философу". Любопытнымъ доказательствомъ такого благо-говѣйнаго отношеніяѵкъ сочиненіямъ Сковороды, характерным примѣромъ впечатлѣнія, которое они производили на современ-никовъ, может служить надпись, найденная нами на одной изъ его рукописей въ Румянцевскомъ музеѣ; она тѣмъ болѣе любопытна, что имѣетъ точную хронологическую дату—1797 г. (прошло, слѣдовательно, всего 3 года со дня смерти Сковороды). Рукопись эта—автографъ Сковороды и заключаете въ себѣ одинъ изъ самыхъ критическихъ трактатов его—Поток Зміинъ. Въ концѣ ея на чистой страницѣ мы находим слѣдуюіцую приписку, написанную другим почерком: „О муж, умудренный свыше! Великое заслужил блігодареніе! Но къ понятію ученія, тобою открытаго. потребенъ умъ небесный и животъ смерти не ожидающій. Вся дух. Вся животъ. Вся Божественная и чувственности непричастная. Не трудно вѣрить, естли въ точности міра сокровеннаго всѣ начала открыть. Благодарю за одолже-ніе... Аще не все сокровище ощутихъ, но крупицы златыхъ веществъ блещут въ глубокомъ положеніи. Декабря 16 дня 1797 году. Нижайшій слуга подвижникъ въ напастѣхъ или паче искушеніях извѣстный... Къ какому званію сословію и состо-янію принадлежит автор этой приписки, с точностью сказать нельзя, но можно догадываться, что это былъ монахъ; во всякомъ случаѣ, хотя онъ сознался, что не все уразумѣлъ, однако основную мысль сочаненія онъ усвоил вполнѣ (истинная жизнъ есть жизнь духа).

42

Спрашивается теперь: въ чемъ заключалась сущность идейной проповѣди Сковороды, ея вліянія на современное ему общество. Намъ кажется, что мы едва ли ошибемся, если выра-зимъ ее въ двухъ основныхъ положеніяхъ: съ одной стороны, Сковорода пробуждалъ критическую мысль своихъ современников, съ другой—настойчиво проводилъ въ обществѣ нравственный идеалъ. Правда, его критика была направлена исключительно на библейскіе тексты и вовсе, можно сказать, не затрагивала другихъ интересов тогдашняго общества—политических, соціальныхъ, экономическихь. Сковорода отмежевал себѣ извѣстпую сферу жизни—религіозную и въ ней одной почти замкнулся (говорим почти, потому что по связи съ религіей онъ касается и нѣкоторыхъ другихъ сторонъ, напри-мѣръ, воспитанія). Но не слѣдуетъ забывать, что эта религіоз-ная сфера имѣла первенствующее значеніе въ тогдашней культурной жизни. При томъ, богословіе Сковороды, какъ мы видѣли, отличалось, во 1-хъ, очень универсальным характером, а, во 2-х, тѣснымъ органическим образом было связано съ фило-софіей т. е. наукой. Таким образомъ, по нашему мнѣнію, не правъ новѣйшій рецензентъ ) сочиненій Сковороды, утверждающей, что внутреннее содержаніе ихъ не имѣло особеннаго, важнаго значенія. Чтобы убѣдиться въ противном, стоит только стать на историческую точку зрѣнія (обязательную въ данном случаѣ), стоит только вспомнить, какое огромное зна-ченіе имѣли во всемъ слободскоукраинскомъ обществѣ XVIII в. (какъ духовном, так и свѣтскомъ) религіозные интересы, какъ тѣсно связаны они были с просвѣщевіемъ, начальным народным образовапіемъ и дѣлами благотворительности. И вотъ Сковорода является со своимъ новымъ словомъ въ этихъ именно религіозныхъ вопросахъ, имѣвшихъ первостепенное зна-ченіе, вносить критическій дух въ изученіе и пониманіе основного источника Богопознанія Библіи, другими словами является въ извѣстномъ смыслѣ этого слова ре.іийознымг рефор-