Текст книги "Украинский философ Григорий Саввичъ Сковорода"

Автор книги: Дмитрий Багалей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

22

стояніе религіознаго экстаза, возбужденія; отсюда вытекали его сны и видѣнія. И тѣ, и другія имѣютъ чисто психологическое объясненіе; они свидѣтельствуютъ не о мистицизмѣ его (который можетъ быть разсудочнаго происхожденія и примиряться съ холодностью чувства), а съ искреннимъ, глубокимъ экста-зомъ на религіозной почвѣ. Въ такомъ соетояніи духа онъ со-здалъ между прочими и свою „Борьбу архистратига Михаила съ сатаною", гдѣ внутренняя борьба въ человѣкѣ двухъ теченій жнзненнаго пути (спасительнаго и мірекаго) воплотилась въ образахъ и фигурахъ, имѣющихъ исключительно аллегорическое значеніе. И вотъ здѣсь то Сковорода изобразилъ и самого себя, какъ человѣка, избравшаго правый, истинный путь. Это путь душевнаго мира, которымъ, говоритъ здѣсь Рафаилъ, пошелъ и Варсава (такъ называлъ себя Григорій Саввичъ). „Сей есть путь царскій, путь верховный, путь горній. Симъ путемъ Енохъ, Илія, Аввакумъ и Филиппъ восхищены, не обрѣтошася въ мірѣ. Симъ путемъ вошелъ на гору Авраамъ вознести въ жертву Исаака и пріялъ отъ Бога печать вѣры. Симъ путемъ возшелъ на гору Фасга Моисей и упокоился. Симъ путемъ шествуеть весь Израиль во обѣтованную землю. Симъ путемъ возптелъ въ Сіонъ Давидъ, насытился священныхъ хлѣбовъ, раздавъ и сущимъ съ вимъ по сковрадному блину. Симъ путемъ восходить въ горняя Маріамъ, цѣлуетъ Елисавету и ублажается. Симъ путемъ восходить на гору Галилейскую апостолы и видятъ свѣтъ Воскресения. Сей есть путь субботпый, разумный, мирный... Сей путь есть радостенъ, но пустъ, пустъ, но радостенъ и внѣ его нѣеть спасенія; пустъ же, яко людемъ избраннымъ точно отверстъ міръ мнитъ его бнти пустымъ, сирѣчь, суетнымъ. Сіе есть клевета. Мнитъ же его паки быти горнимъ, сирѣчь, горькимъ. И сіе клевета. Гора значить превосходство, не трудъ и горесть. Горе глаголющймъ сладкое горькое и вопреки (2-е отд., стр. 202—203). Нѣсколько раньше мы находимъ изображеніе жизни и душевнаго состоянія этого путника—Варсавы, т. е. Сковороды. „Любезная моя братія! говоритъ архангелъ Гавріилъ ангеламъ. Отвратите отъ содомлянъ ангельскія очи ваши и призрите на грядущаго предъ вами странника сего на землѣ. Онъ шествуетъ

22

со жезломъ веселыми ногами и мѣстами и спокойно воспѣваетъ; пришлецъ азъ есмь на землѣ... Воспѣвая обращаетъ очи то на десно, то налѣво, то на весь горизонтъ, почиваетъ то на холмѣ, то при источника, то на травѣ зеленой, вкушаетъ пищу безприправную, но самъ онъ ей, какъ искусный пѣвецъ простой пѣснѣ, придаетъ вкусъ. Онъ спитъ сладостно и тѣми же Божіими видѣніями во снѣ и внѣ сна наслаждается. Возстаетъ заутра свѣжъ и исполненъ надежды, воспѣвая Исаіевскую пѣснь: взалчутъ юнѣйшіе и утрудятся юноты и избранный не крѣпцы будутъ; терпящіи же Господа обновлять крѣпость, окрыла-тѣютъ, яко орлы, потекутъ и не утрудятся, пойдутъ и не взалчутъ. День его вѣкъ ему и есть яко тысяща лѣтъ и за тысящу лѣтъ нечестивыхъ не продастъ его. Онъ по міру паче всѣхъ нищій, но по Богу всѣхъ богатѣе. И что лучше, какъ веселіе сердца, животъ человѣку, жезлъ его есть Господь страстей и вожделѣній его и радости его никтоже возьметъ отъ его. Досталъ онъ сей миръ, не яко же міръ доставать обыче. Онъ возлюбилъ путь и славу Божію. Сей есть истинный миръ и животъ вѣчный, а вѣсть его благовѣстіе. Да слышитъ земля глаголы устъ моихг! Сей странникъ бродитъ ногами по землѣ; сердце же его съ нами обращается на небесѣхъ и наслаждается. Праведныхъ души въ руцѣ Божіей, у безумныхъ почитаются погибшими и заблудшими; оны же суть въ мирѣ. Хотя тѣлесныя наличности досаждая безпокоятъ, но сей уронт. со излишкомъ награждаетъ, упованіе ихъ безсмертія исполнено и воцарившійся Господь въ нихъ во вѣки. Не слышите ли, что сей пѣшеходецъ поетъ? Еакъ не слышать, воскликнули архангелы. Онъ руками ыашетъ и поетъ пѣснь сію; на пути свидѣнгй твоихъ насла-дихся, яко во всякомъ богатствѣ. Онъ единъ намъ есть милѣй-шій позоръ паче всѣхъ содомлянъ. Мы же его познали. Сей есть другъ нашъ: Даніилъ Варсава" (2-е отд., 200—201). Здѣсь мы находимъ чрезвычайно важное признаніе Сковороды о томъ, какое счастіе доставлялъ ему сознательно избранный имъ путь матеріальныхъ лишеній, бѣдности, простоты, странничества.

О томъ, какъ произошелъ въ немъ этотъ внутренній пере-ломъ, этотъ окончательный и безповоротный выходъ на новую

украинскій философъ григорій саввичъ сковорода. 23

дорогу, самъ Сковорода разсказывалъ своему ученику и другу Ковалинскому такъ: избѣжавши моровой язвы въ Кіевѣ и поселившись послѣ этого въ ахтырскомъ монастырѣ, имѣя разженныя мысли и чувствіе души моей благоговѣніемъ и благодарностію къ Богу, вставь рано пошелъ я въ садъ прогуливаться. Первое ощущеніе, которое оеязалъ я въ сердцѣ моемъ, была нѣкая развязность, свобода, бодрость, надежда съ исполненіемъ. Введя въ сіе расположеніе духа всю волю и всѣ желанія мои, почувствовалъ я внутрь себя чрезвычайное движеніе. которое преисполняло меня силы непонятной. Мгновенно излія-ніе нѣкое сладчайшее наполнило душу мою, отъ котораго вся внутренняя моя возгорѣлась огнемъ и, казалось, что въ жилахъ моихъ пламенное теченіе кругообращалось. Я началъ не ходить, а бѣгать, аки бы носимъ нѣкіимъ восхищеніемъ, не чувствуя въ себѣ ни рукъ, ни ногъ, но будто бы весь я состоялъ изъ огненнаго состава, носимаго въ простраиствѣ кругобытія. Весь міръ исчезъ предо мною; одно чувствіе любви, благонадежности, спокойствія, вѣчности оживляло существованіе мое. Слези полились изъ очей моихъ ручьями и разлили нѣкую умиленную гармонію во весь составь мой. Я проникъ въ себя, ощутилъ аки сыновнее любви увѣреніе и съ того часа посвятилъ себя на сыновнее повиновеніе Духу Божію". Ковалинскій отъ себя прибавляетъ, что до этого момента сердце Сковороды почитало Бога, аки рабъ; съ этихъ же поръ возлюбило его, аки другъ (1-е отд., стр. 28). Здѣсь, въ этомъ признаніи, мы имѣемъ исто-рію душевнаго переворота въ Сковородѣ, причемъ точно указывается и моментъ событія (дѣло происходило;^ 1770 г.), и бли-жайшій поводъ въ нему (перстъ Божій, спасшій его отъ невской чумы). По прошествіи 24 лѣтъ (въ годъ своей смерти въ 1794 г.) Сковорода передавалъ этотъ разсказъ Ковалинскому съ особеннымъ чувствомъ, давая понять, какъ близокъ къ намъ Богъ, какъ Онъ заботится о насъ, хранить насъ, подобно тому какъ кокотъ своихъ птенцовъ, собравъ ихъ подъ свои крылья, если только мы не удаляемся отъ него во мрачныя желанія нашей растлѣнной воли. Ковалинскій, съ своей стороны, въ объ-ясненіе этого явленія, вспоминаетъ разсказы Ксенофонта и Пла

24

тоаа о геніѣ Сократовомъ, т. е. внутреннем^ тайномъ, необъяс-нимомъ побужденіи, которому онъ слѣдовалъ. Сковорода также вѣрилъ въ такого генія или Минерву. Онъ пріучалъ себя во всѣхъ дѣяніяхъ жизни придерживаться тайнаго гласа внутрен-няго, невидимаго и неизъясняемаго мановенія духа, которое есть гласъ воли Божіей и которое люди чувствуя втайнѣ и послѣдуя движенію его ублажаются, не повинуясь же побудителю сему и не памятуя онаго, окаеваются. Онъ, испытавъ на самомъ дѣлѣ святость тайнаго руководительства сего, возбу-ждалъ ввиманіе въ другѣ своемъ и въ притчахъ къ сему святилищу внутреннія силы Божія и часто приглашалъ прислушиваться изреченіямъ сего прорицалища нетлѣннаго духа, котораго гласъ раздается въ сердцахъ непорочныхъ, яко друга, въ развращеиныхъ, яко судіи, въ непокорливыхъ, яко мстителя. Онъ называлъ его тѣмъ первобытнымъ закономъ человѣковъ, о которомъ говоритъ Св. Писаніе: ветлѣнный Духъ Твой есть во всѣхъ... Онъ утверждалъ, что Сей былъ тотъ самьй геній, которому послѣдуя во всемъ добродушный Сократъ, яко наставнику своему, достигъ степени мудраго, т. е. счастливаго". (1-е отд., стр. 16—17). Ковалинскій къ этому прибавляетъ, что Геній—это разумная внутренняя сила человѣка; другіе подразумѣваютъ подъ нимъ изощренное чувствованіе добра и зла. У Сковороды это было соединеніе того и другого. Создавъ сво-имъ разумомъ себѣ міровоззрѣніе, Сковорода окончательно укрѣ-пилъ его въ себѣ чувствомъ, обратилъ его въ религію, которою весь проникся и которую сдѣлалъ единственною цѣлью своей жизни. На ней сосредоточились всѣ его душевныя силы– воображевіе, мысль, чувство и воля. И такъ какъ все это было направлено къ внутреннему самопознанію, къ отысканію внутри себя Верховной Силы, съ волей которой онъ хотѣлъ совершенно слить свою собственную, то естественно, что онъ, подобно Сократу, пріобрѣлъ привычку постоянно прислушиваться къ голосу своей совѣсти, особенно въ такихъ случаяхъ, когда въ немъ самомъ происходила борьба побужденій, стремле-ній и желаній. Прекрасной иллюстраціей къ этому можетъ служить слѣдующій разсказъ о Сократѣ, когда его осудили на

25

смерть и друзья совѣтовали, чтобы онъ написалъ оправдательную рѣчь, онъ отвѣтилъ: „я нѣсколько разъ принимался ее писать, но Геній всегда млѣ въ томъ препятствовалъ. Можетъ быть угодно Богу, чтобы я умеръ нынѣ легкою смертью, пока не прійду въ многоболѣ8ненную и немощную старость" (1-е отд., стр. 28).

Жизнь Сковороды представляетъ, можно сказать, идеаль-. ное соотвѣіствіе съ требованіями его ученія безъ малѣйшихъ отступленій отъ него даже въ самыхъ незначительныхъ неважныхъ подробностяхъ. Чтобы убѣдиться въ этомъ, сдѣлаемъ систематическія сопоставленія его ученія и жизни. Общгй смысль жизни Сковороды, какъ это мы только что видѣли, вполнѣ сходится съ сущностью его учевія. Тоже самое нужно сказать относительно отдѣльныхъ сторонъ его міросозерцанія. Намъ извѣстно уже, что онъ отвелъ Библіи первое мѣсто среди источ-никовъ іюзнанія. И въ жизни онъ также не разставался съ этою книгой никогда, зналъ ее изумительно (и при томъ въ подлиннике); она была для него главнѣйшимъ основнымъ источ-никомъ, ігредметомъ постояннаго изученія и размышленія; онъ вникалъ во веѣ тонкости ея текста, толковалъ ихъ и заявлялъ, что въ самомъ простомъ на видъ ея изреченіи скрывается часто глубокій смыслъ. „Библія, говоритъ онъ, есть нашъ верховнѣй-шій другъ и ближній, гіриводя насъ къ тому, что есть единое дражайшее и любезнѣйшее. Она есть для насъ предками нашими оставленный завѣтъ, хранящій сокровище Боговидѣнія. Боговидѣніе, вѣра, страхь Божій, премудрость есть одно и тоже. Все это истинная премудрость". „Простите, други мои, говоритъ Сковорода въ своемъ трактатѣ о душевномъ мирѣ, чрезмѣрной моей склонности къ сей книгѣ (т. е. Библіи). Признаю мою горячую страсть. Правда, что изъ самыхъ младенческихъ лѣтъ тайная сила и маніе влечетъ меня къ вравоучительнымъ кни-гамъ и я ихъ паче всѣхъ люблю; они врачуютъ и веселятъ мое сердце, а Библію началъ читать около 30 лѣтъ рожденія моего, но сія прекраснѣйшая для меня книга надъ всѣми моими полюбовницами (т. е. другими любимыми книгами) верхъ одержала, утоливъ мою долговременную алчбу и жажду хлѣбомъ и

25

водою, сладшайшей меда и сота Божіей правды и истины, и чувствую особливую мою къ ней природу. Убѣгалъ, убѣгаю и убѣжалъ, за предводительствомъ Господа моего, всѣхъ жи-тейскихъ препятствій и плотскихъ вожделѣній, дабы могъ спокойно наслаждатись въ пречистыхъ объятіяхъ красяѣйшей паче всѣхъ дщерей человѣческихъ Сей Божіей дщери. Она мнѣ изъ непорочныхъ ложеснъ своихъ родила того чуднаго Адама, кой, какъ учитъ Павелъ, созданный по Бозѣ, въ правдѣ и преподобіи истины, и о коемъ Исайя говоритъ:родъ же ею кто исповѣсть? Никогда не могу надивиться пророческой премудрости. Самые праздные въ ней тонкости для меня кажутся очень важными. Такъ всегда думаетъ влюбившійся. Премногіе никакого вкуса не находятъ въ сихъ словахъ—Веніаминъ волкъ хищникъ: рано ястъ еще и на вечеръ даетъ пищу; очи твои на исполненіяхъ водъ—а мнѣ они несказанную въ сердце вливаютъ сладость и веселіе, чѣмъ чаще ихъ отрыгая жваніе жую. Чѣмъ было глу-бочае и безлюднѣе уединеніе мое, тѣмъ счастливѣе мое сожительство съ сею возлюбленною въ женахъ, и симъ Господнимъ жребіемъ я доволенъ. Родился мнѣ мужескъ полъ, совершенный и истинный человѣкъ, умираю не безчаденъ. И въ семь чело-вѣвѣ похвалюся, дерзая съ Павломъ: не всуе текохъ. Се то тотъ Господенъ человѣкъ, о коемъ писано: не отемнѣютъ очи его" (2-е отд., стр. 110—111). И действительно, занятія Библіей были для Скороводы умственной работой всей его жизни; кь ней направлялось все его философское любомудріе; она въ тоже самое время была для него и единственнымъ источникомъ по-знанія, ибо это послѣднее онъ отождествлялъ съ Богопознаніемъ. она была и цѣлью, и средствомъ познанія, она была сама истина, которую человѣкъ долженъ въ ней познавать посредствомъ разума и вѣры.

Выше мы познакомились съ ученіемъ Сковороды о счастіи а указавъ. какой жизненный путь онъ сознательно выбралъ себѣ самъ, могли убѣдиться, что и тутъ было полнѣйшее соотвѣтствіе: Сковорода основалъ свое счастіе на внутреннемъ самопознаніи, на своемъ душевномъ мирѣ; и тутъ на немъ самомъ оправдалась (по крайней мѣрѣ до нѣкоторой степени) справедливость

26

его теоріи, которая съ перваго взгляда кажется только афориз-момъ (что истинное счастіе не трудно, ибо оно нужно всякому). Говоримъ „оправдалось", потому что онъ несъ бремя жизни легко, никогда не отступая въ сторону отъ своего пути, и не только не жаловался на свою судьбу, но, наоборотъ, постоянно до глубокой старости и смерти былъ доволенъ и счастливъ, живя съ сознаніемъ, что избранный имъ путь былъ для него единственно правильный. Это былъ путь бѣдности и всяческихъ матеріальныхъ лишеній. Сковорода проповѣдывалъ необходимость освобожденія отъ тѣхъ путъ, который всецѣло захватываютъ человека и дѣлаютъ его рабомъ своимъ (богатство, почести, знатность рода), и самъ буквально все это примѣнилъ къ себѣ: его не соблазнили ни перспектива виднаго общественнаго положенія, ни даже тѣ обычныя удобства житейской обстановки, которыя могутъ быть оправданы какою угодно системою нравственности, между тѣмъ отказъ отъ нихъ очень труденъ и даетъ себя без-прерывно чувствовать. Всякій человѣкъ имѣетъ право на свой домашній уголъ, на семью, на необходимый средства для своего пропитанія. Сковорода, нисколько не возставая противъ всего этого, самъ добровольно отказался отъ нихъ, чтобы лучше сохранить необходимую свободу духа и дѣятельности. Такимъ об-разомъ, и здѣсь онъ шелъ не обычнымъ путемъ, а путемъ тяжелого, съ нашей точки зрѣнія, подвига. Отставъ отъ учительской должности въ Переяславѣ, онъ скромно, молчаливо, терпеливо, безропотно переносилъ недостатки, „имѣя тогда только двѣ худыя рубашки, одинъ камлотовый кафтанъ, одни башмаки, одни черные гарусные чулки" (1-е отд. стр. 4). Получивъ мѣсто учителя въ харьковскомъ коллегіумѣ (въ 1759 г.), Сковорода „одѣвался пристойно, но просто; пищу имѣлъ, состоящую изъ зелій, плодовъ и молочныхъ приправъ, употреблялъ оную въ вечеру по захожденіи солнца; мяса и рыбы не вкушалъ не по суевѣрію, но по внутреннему своему расположенію; для сна отдѣлялъ отъ времени своего не болѣе четырехъ часовъ въ сутки; вставалъ до зари и, когда позволяла погода, всегда хо-дилъ пѣшкомъ за городъ прогуливаться на чистый воздухъ и въ сады; всегда веселъ, бодръ, легокъ, подвиженъ воздержанъ,

27

цѣломудръ, всѣмъ доволенъ, благодушествующъ, униженъ предъ всѣми, словоохотенъ, гдѣ не принужденъ говорить, изъ всего выводящій нравоученіе, почтителенъ ко всякому состоянію людей, посѣщалъ больныхъ, утѣшалъ печальныхъ, раздѣлялъ по-слѣднее съ неимущими, выбиралъ и любилъ друзей по сердцу ихъ, имѣлъ набожность безъ суевѣрія, ученость безъ киченія, обхожденіе безъ лести" (ІЬ. стр. 10-я). Въ этихъ словахъ ученика Сковороды Ковалинскаго онъ выступаетъ передъ нами, какъ живой. Здѣсь всякая фраза, всякое слово рисуетъ намъ или образъ жизни его, или нравственную физіономію, или характера Въ своемъ образѣ жизни онъ не былъ аскетомъ; его ве-гетаріанство (употребляемъ современный терминъ) не было ни результатами суевѣрія, ни внѣшнимъ флагомъ его ученія; онь относился къ этому дѣлу просто, здраво, разумно, безъ фанатизма: „не ѣлъ рыбы и мяса по внутреннему расположенію", говоритъ Ковалинскій, и этимъ сказано все; т. е. самъ не чув-ствовалъ къ нимъ вкуса, но не считалъ ихъ вредными для всѣхъ, какъ это проповѣдуютъ современные вегетаріанцы. Еще вступая въ должность учителя харьковскаго коллегіума, онъ не захотѣлъ брать причитающегося ему жалованья, полагая, что удо-вольствіе, которое онъ находитъ быть въ семъ случаѣ полезнымъ по склонности своей, замѣняетъ ему всякую мзду; сдѣлавшись же странникомъ, онъ окончательно отказался отъ денегъ, и та-кимъ безсребренникомъ оставался до конца дней своихъ. Когда въ 1794 г. ученикъ и другъ его Ковалинскій, у котораго онъ гостилъ нѣкоторое время, нровожалъ его въ Украину и хотѣлъ дать ему на дорогу денегъ (а предстоялъ ему, 74 лѣтнему больному старцу, не малый путь изъ Орловской губерніи въ Харьковскую 1), Сковорода рѣшительно отказался. „Напутствуя его

1) Обыкновенно Григорій Саввичъ ходилъ пѣшкоит; но тутъ путь былъ слиш-еомъ веіикъ—и овъ иоѣхалъ, іѣмъ боіѣе, что чувствовала себя пездоровынъ. О ею страсти къ нѣшѳму хождевію свидетельствует сдѣдующіі аиѳкдотъ. Въ одво вреиа по большей дорогѣ возвращался изъ Воронежа помѣщикъ Тѳвашовъ (пріятель Григорія Саввича, у котораго тотъ подолгу прожввалъ) въ свое имѣвіе въ каретѣ в ввдитъ по дорогѣ пѣшеходца, въ которокъ, къ удовольствію своему, узнаетъ Грвгорія Саввича, идущаго съ своей вѣчпой котомкой и палкой, къ нему въ

27

всѣмъ потребнымъ, разсказываетъ Ковалинскій, давъ ему полную волю, по нраву его, выбрать, какъ хочетъ онъ, куда, съ кѣмъ, въ чемъ ѣхать ему, представилъ ему для дороги, въ случаѣ надобности, нужный запасъ, говоря: „возьмите сіе; можетъ быть въ пути болѣзнь усилится и заставитъ гдѣ остановиться, то нужно будетъ заплатить"... „Ахъ, другъ мой! сказалъ онъ. Неужели я не пріобрѣлъ еще довѣрія къ Богу, что промыслъ его вѣрно печется о насъ и даетъ все потребное во благовремен-ность?" Другъ его замолчалъ съ приношеніемъ своимъ. (1-е отд., стр. 38). Но и здѣсь опять таки не было отрицанія общественной необходимости денегъ, какъ видно изъ объясненія самого Сковороды (на которомъ мы остановимся далѣе при разборѣ обвиненій его въ Манихейской ереси); онъ только примѣнялъ это требованіе къ себѣ, потому что выбралъ роль бѣдняка голыша нищаго. Но подобно тому, какъ Сковорода не былъ про-повѣдникомъ аскетизма, такъ и въ своей личной жизни онъ не былъ аскетомъ. Онъ, правда, ѣлъ умѣренно и по большей части простую крестьянскую пищу, но не изнурялъ себя голодомъ; онъ былъ противъ пьянства, какъ излишества, но, какъ въ письмѣ къ Тевяшову, хвалилъ древне-римскія пирушки, приправленния мудрой бесѣдой, такъ и самъ не отказывался отъ нихъ, когда его приглашали къ себѣ добрые друзья и знакомые по случаю различныхъ радостныхъ событій своей жизни—именинъ, свадебъ и т. п. Мало того: тѣже близкіе къ нему люди постоянно доставляли ему подарки, выражая этимъ свое расположеніе къ

гости. Добрый помѣщикъ песказанво обрадовался этой встрѣчѣ и хотѣлъ угадать Сковороду съ собой въ карету, чтобъ ѣхать внѣстѣ, uo ыпвакъ не ногъ его въ томъ убѣдвть. „Ни паве, ве треба иеви привыкать къ сему, се—мое, а то – твое изжай собв зъ Богомъ, я щѳ можѳ дожеву тебе—онъ тамъ на горци". Между тѣмъ въ это время наступала грозная туча пъ бурев, обѣщавшая проливной дождь, и дѣйствительао Сковорода догиалъ Тевяшова и, къ удивленіи послѣдняго, былъ весь сухъ, тогда какъ небыло но дорогѣ мѣста, гдѣбы укрыться отъ дождя. Какъ это ты, Григоріи Саввичъ, ухитрился укрыться отъ дождя, спросилъ его Тевяшовъ? Эге! Я жъ знявъ въ себе жупанъ и черевыкы и шапку и все те въ суму заховавъ, а якъ перейшовъ дожжвчокъ, я и иадивъ все сухѳ и, якъ казавъ, догнавъ тебе; ио дурво пословыця каже: „швидко пойдешь, недалеко уидешъ" (Грагорій Савввчъ Сковорода. Біографвческій очеркъ—въ Ворон. Литерат. Сборнввѣ, изд. Н. Гарденииымъ Подъ редакціей П. Малыхива; вып. 1-й Вор. 1861 г., стр. 252 – 253).

28

нему; такъ, Ковалинскій и жена его посылали ему музыкальные инструменты, очки, книги и трубку (значить, Сковорода курилъ), сыръ, рыбу, платочки; харьковскій купецъ (бывшій потомъ го-родскимъ головою), Е. Е. Урюпинъ, принималъ его у себя въ домѣ, сдѣлалъ пиръ, а потомъ свабдилъ его на дорогу виномъ въ бочоночкѣ (другой бочоночекъ даль ему Дубравинь ); свящ. Іакова Правицкаго Григорій Саввичъ просилъ о присылкѣ ему Бабаевскаго (домашняго) пива, очковъ, зимнихъ сапогъ (ко-товъ) и, наконецъ, лимоновъ и ягоднаго соку; въ этомъ послѣд-немъ онъ нуждался по случаю болѣзни (горячки), остатки которой мучили его въ это время2). Чистымъ источникомъ неиз-якаемыхъ радостей была для Г. С. Сковороды природа, на лонѣ которой онъ проводилъ большую часть своего времени. Онъ не любилъ, какъ мы видѣли, городовъ и предпочиталъ имъ села, но и въ этихъ послѣднихъ выбиралъ „пустыни", т. е. самыя уединенныя мѣста—лѣса, сады, пасѣки и т. п. Вотъ стихотвореніе несомнѣнно автобіографическаго характера; въ немъ Сковорода изображаетъ собственную жизнь въ обычной деревенской обста-новкѣ: „о селянскій, милій, любый мой покою, всякій печали лишенный! О источниковъ шумъ журчащихъ водою, о лѣсъ зем-ный, прохлажденный, о шумящи кудри волосовъ древесныхъ, о на лукахъ зелень красна, о самота– мати ради душъ небесныхъ, о сумна тихость ужасна, гдѣ развѣ гласъ только птичое даетъ волѣ да сопѣлка Пастухова, какъ вигонитъ овцы въ благовоние поле или въ домъ пригонитъ знова! О мой столикъ малій, ни скупъ ни излишній стравами (кушаньями) сельскими набратій! Ни тѣ, чтобъ господскій раздражнить вкусъ пишній, кухарь присмачилъ (сдѣлалъ вкуснѣе)нанятій, но что синамъзъ батькомъ, наспѣвгаимъ зъ орання сама варитъ мати въ домѣ! О библіотеко ты моя избранна, о немногимъ книги чтомы"! (2-е отд., стр.289 – 290). Практика воспитаны Сковороды находится въ полномъ со-отвѣтствіи съ его теоріей. Въ такомъ духѣ онъ воспитывалъ своего питомца Василія Томару и особенно Мих. Ковалинскаго,

1) Эти бочоночки подали потомъ поводъ къ превратвымъ толкованіямъ. ») Письма Г. С. Сковороды къ свящ. ІІравидкому, стр. 13, 21, 10.

281

въ такомъ духѣ онъ велъ преподававіе и въ Харьковскомъ Коллегіумѣ. „Сковорода, поселившись у Тамары, началъ раньше воздѣлывать сердце воспитанника своего и, разсматрипая природный склонности его, помогать только природѣ въ ращеніи направленіи легкимъ, нѣжнымъ, нечувствительным^ а не безвременно обременять разумъ его науками, и воспитанникъ привязался къ нему внутреннею любовію" (1-е отд., стр. 4—5). Къ Ковалинскому онъ всецѣло примѣнилъ сеою педагогическую теорію: заботился и объ его здоровьѣ ), обращалъ вниманіе на эстетическую сторону его развитія, но главное, дѣйствовалъ развивающимъ образомъ на его умъ и сердце. Вотъ что говоритъ объ этомъ самъ Ковалинскій: „Григорій (Саввичъ) часто началъ посѣщать его и, по склонности молодого человѣка, занимать его музыкою и чтеніемъ книгъ, служившихъ поводомъ къ разговору и нравоученію, открывъ въ молодомъ человѣкѣ сердце, какого желалъ, и способности природныя, каковыя лю-билъ, обратилъ вниманіе свое на удобреніе разума его и духа" (1-е отд., стр. 12). Сковорода хотѣлъ сдѣлать изъ Ковалинскаго своего ученика и послѣдователя—и достигъ этого. Обь этомъ категорически свидѣтельствуютъ съ одной стороны самъ Кова-линскій, а съ другой—письма къ нему Сковороды, раскрывающія передъ нами во всѣхъ подробностяхъ этотъ процессъ нравственнаго перерожденія ученика подъ вліяніемъ учителя (на этомъ мы еще остановимся ниже). Ковалинскій былъ не только ученикомъ Сковороды по Харьковскому Коллегіуму, но и его интимнымъ питомцемъ, котораго онъ полюбилъ сразу, и эта любовь, съ теченіемъ времени, только усиливалась; другіе ученики Сковороды по Коллегіуму, конечно, стояли отъ него несравненно дальше, но и къ нимъ онъ примѣнялъ свою систему нравственнаго воспитанія, открывъ для нихъ курсъ христіан-скаго добронравія, въ которомъ кратко изложилъ сущность своего христіанско-философскаго міросозерцанія. Наконецъ, тѣже идеи онъ проповѣдывалъ и впослѣдствіи, оставивъ педагоги-

1) Объ этомъ сиидѣтельствуетъ одно изъ писемъ его къ Ковалинскому; 1-е отд., стр. 76—78, ср. также 70.

282

ческую дѣятельность въ Коллегіумѣ и сдѣлавшись странегвующимъ народнымъ учителемъ въ "широкомъ и благороднѣйшемъ смыслѣ этого слова. И здѣсь онъ оставался наставникомъ, учителемъ съ тою только разницею, что наставлялъ не дѣтей, не юношей, а взрослыхъ. Характерною особенностью его педа-гогическихъ пріемовъ было то, что онъ не подлаживался подъ вкусы и привычки своихъ слушателей, а, наоборотъ, всѣмъ, всегда и вездѣ, прямо и открыто излагалъ свои мнѣнія, изобличалъ заблужденія и предразеудки. И понятно, почему швейцарцу Вернету такая прямая откровенность рѣзкая проповѣдь истины представлялась неудобной; по его мнѣнію, истина должна быть всегда прикрыта пріятною завѣсою.

Но Своворода, со своимъ прямодушіемъ и чистосердечіемъ, былъ далекъ отъ всякой искусственности и фальши. Онъ говорилъ и дѣлалъ то, что думалъ и чувствовалъ. Такъ онъ поступалъ и въ самомъ святомъ дѣлѣ своей жизни—религіи. Здѣсь опять онъ жилъ такъ, какъ училъ. Въ ученіи своемъ онъ, какъ мы знаемъ, постоянно обращалъ вниманіе на внутреннюю сторону христіанства, указывалъ и здѣсь, какъ вездѣ, на превосходство духа надъ внѣшностью, обрядомъ, церемоніей. Онъ былъ въ полномъ смыслѣ этого слова духовнымъ христіаниномъ, постоянно всѣмъ сердцемъ своимъ стремившимся къ Богу. „Въ лишеніяхъ своихъ, говоритъ Ковалинскій, призывая въ помощь вѣру, не полагалъ оной въ наружныхъ обрядахъ однихъ; но во умерщвленіи самопроизволенія духа, т. е. побужденій отъ себя происходящихъ, въ заключеніи всѣхъ желаній своихъ въ волю всеблагаго и всемогущаго Творца но всѣмъ предпріятіямъ, намѣреніямъ и дѣламъ. Онъ единственно занимался повелѣвать чувству своему и поучать сердце свое не дерзать господствовать надъ норядкомъ промысла Божія, но повиноваться оному во всей смиренности" (1-е отд., стр. 11). Ночью онъ отдыхаль отъ своихъ глубокихъ размышленій; легкій, тихій сонъ укрѣ-плялъ его силы, изнуренныя дневными подвигами. Полунощное время онъ всегда посвящхлъ молитвѣ, которая протекала вь глубокомъ сосредоточены чувствъ и безмолзіи природы и потому сопровождалась богомысліемъ. Ковалинскій очень картин-

283

но рисуетъ внутреннюю борьбу, происходившую при этомъ въ Сковородѣ. Тогда онъ, говоритъ К., собравъ всѣ чувства и помышленія въ кругъ внутрь себя и обозрѣвъ окомъ суда мрачное жилище своего перстнаго человѣка, такъ воззывалъ оныя къ началу Божію: возстаните лѣнивіи и всегда низу поникшіи ума моего помыслы! Возьмитеся и воввыситеся на гору вѣч-ности. Тутъ мгновенно брань открывалась и сердце его делалось полемъ рати: самолюбіе вооружалось съ міродержателем ъ вѣка—свѣтскимъ разумомъ, собственными бренности человѣче-ской слабостями и всѣми тварями, нападало сильнѣйше на волю его, дабы плѣнить ее, возстать на престолѣ свободы ея и быть подобнымъ Вышнему. Богомысліе вопреки приглашало волю его къ вѣчному, единому, истинному благу Его, вездесущему, вся исполняющему и заставляю его облещись во вся оружія Божія, дабы возмощи ему стати противу кознемъ лжемудрія. Какое бореніе! Колико подвиговъ! Возшумѣша и смятешася: надлежало бодрствовать, стоять, мужаться. Небо и адъ борются въ сердцѣ мудраго, и можетъ ли онъ быть празденъ, безъ дѣла, безъ подвига, безъ пользы человѣчеству? Тако за полунощные часы провождалъ онъ въ бранномъ ополченіи противу мрачнаго міра. Возсіявающее утро облекало его въ свѣтъ побѣды и въ торягествѣ духа выходилъ онъ въ поле раздѣлять славословіе свое со всею природою. Сей былъ образъ жизни его". Таково было недѣланіе Сковороды. „Можно было жизнь Сковороды назвать жизнію". Такимъ характеромъ отличалось пустынножительство, отшельничество, монашество Сковороды.

Но это была только одна половина его жизни, посвященная внутреннему самопознанію и созерцанію, непосредственному обращенію къ Богу. Другая была направлена къ об-щенію съ людьми и проповѣди имъ тогоже вѣчнаго духа, Бога, къ которому стремился онъ самъ. Тамъ Сковорода исполнялъ заповѣдь любви къ Богу, тутъ другую зановѣдь—любви къ ближнему. Этимъ чувствомъ руководился онъ, посѣщая больныхъ, обращая на путь правды и добра заблудившихся. Отшельникъ въ немъ соединялся съ проповѣдникомъ нравственности. Сосредоточившись исключительно на такомъ чисто духовноиъ Бого-

31

познаніи, возбудивъ всѣ свои чувства и помышленія къ служенію этому невидимому Духу, по себѣ только считая обряди формою, подъ которою должна скрывать ея внутрення сила, Сковорода лично самъ не придерживался ихъ, и это потому что усвоиль себѣ другой путь—прямого внутренняго непосредственная общенія съ Богомъ. Конечно, онъ не удовлетворялъ вь данномъ случаѣ гребованіямъ обычной православной ортодоксальности. „Сковорода думаль, что совершенство человѣка состоите въ дѣланіи истинной пользы ближнему и что таинства и обряды тайноводства относительны къ слову, а царствіе Божіе есть въ силѣ или въ дѣлѣ. (1-е отд., стр. 13—14). Стараясь подъ буквальнымъ смысломъ вездѣ открыть высшій духовный, Сковорода вносилъ это аллегорическое толкованіе въ объясненіе таинствъ и разныхъ библейскихъ повѣствованій; съ этой точки зрѣнія онъ объяснялъ таинство евхаристіи, воскресеніе мертвыхъ, судъ Божій, адъ, рай. Вотъ какъ понималъ онъ воскресеніе и судъ Божій. Грядетъ часъ и нынѣ есть, егда мертвіи услышатъ гласъ сына Божія и слышавше оживутъ. Аще убо и нынѣ часъ есть, то почто на утріе на тысящу лѣтъ, на нѣсколько вѣковъ и кру-гообращеній планетъ откладываемъ жизнь, смерть, воскресеніе, судъ, гласъ Сына Божія? Нося уже въ себѣ огнь неугасаемый мучительныхъ желаній и чувствій и червь неусыпаемый угры-зеній совѣсти, можемъ ли сказать, что мы еще не осуждены, что гласъ Сына Божія не слышится въ насъ еще, что труба Божія не низвела еще къ намъ судію страшнаго, праведнаго, судящаго якоже слышитъ онъ сердце наше?" (1-е отд., стр. 20). „Знаю, что многихъ умы ищутъ равновѣсія въ награжденіяхъ и наказаніяхъ, полагая на свои вѣсы мѣру и число дѣла человѣческія и судъ Божій. Другъ мой! Величайшее наказаніе за зло есть сдѣлать зло, какъ и величайшее воздаяніе за добро есть дѣлать добро. Любовь добродѣтели подобна свѣту огня; зажги огнь—тотчасъ свѣть осіяетъ глаза твои, возлюби, возчувствуй охоту къ добродѣтели– тотчасъ сердце твое освѣтится веселіемъ. Любовь къ порокамь подобна потушенному огню: погаси огнь,—тотчасъ тьма покрыла очи твои; не знаешь, куда идешь, нѣтъ тебѣ различія вещей, міръ не существуетъ для тебя лучшею и величайшею частію:

285

се наказа ніе уже постигло тебя съ самимъ дѣйствомъ. Если Богъ вездѣ, то можетъ ли беззаконникъ быть безъ него? Нѣтъ! Богъ есть въ немъ, судія его, мститель, терніе его, огнь и жупелъ, духъ будетъ, часть чаши ихъ" (1-е отд., стр. 36—37). Аллегорическому толкованію Нреображенія и Воскресенія Господня Сковорода посвятилъ двѣ проповѣди, которыя цѣликомъ вошли въ его „ГІотопъ зміинъ". Злые духи, съ сатаною во главѣ,– это, по мнѣнію Сковороды, злыя, т. е. плотскія наши мысли, и онъ картинно изобразилъ борьбу въ человѣкѣ этихъ добрыхъ и злыхъ мыслей, ангельскаго и діавольскаго сердца въ своемъ произведеніи „Борьба архистратига Михаила съ сатаною". Грѣхи– это наши страсти; чистосердечіе и спокойствіе—это добродѣтели. (2-е отд., стр. 192). Въ письмѣ къ нѣкоему Кириллу1) онъ говоритъ: все оставляю и оставилъ и въ теченіе всей своей жизни намѣренъ только стремиться къ тому, чтобы уразумѣть, что такое смерть Христова, что означаетъ воскресеніе, ибо никто не можетъ возстать со Христомъ, если раньше не умретъ съ нимъ. Намъ снится, что мы постигли высоту священнаго писанія, между тѣмъ, какъ мы не знаемъ, что такое крещеніе и причащеніе2), хотя эти таинства и считаются понятными для всякаго. Не слѣдуетъ искать Господа только въ храмѣ: онъ близъ насъ, съ нами, внутри насъ; Духъ святой внутри насъ, будучи стражемъ всего добраго и дурнаго; нѣтъ добраго человека, у котораго не было бы Бога въ сердцѣ.