Текст книги "Украинский философ Григорий Саввичъ Сковорода"

Автор книги: Дмитрий Багалей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

11

не приниматься за такое дѣло, къ какому неспособен. Всѣ занятая и состоянія въ обществѣ хороши, если только берутся за нихъ по сродности. Богъ никого не обижаетъ и не обдѣляетъ, вливая въ каждаго его сродность—призывая одного къ одному, другаго къ другому, сотаго къ сотому звавію, и хотя бы оно было низкое, но если ему сродное, то уже и пріятное. Сковорода картинно изображает это въ слѣдующихъ словахъ: „Богъ богатому подобенъ фонтану, наполняющему различные сосуды, по ихъ вмѣстности. Надъ фонтаномъ надпись: неравное всѣмъ равенство. Льются изъ разныхъ трубокъ разные токи въ разные сосуды, вкругъ фонтана стоящіе. Меныпій сосудъ менѣе имѣетъ, но въ томъ равенъ есть большему, что равно есть полный". (2-е отд., стр. 133—134). Какое глубокое пониманіе воз-можнаго на землѣ счастія, основаннаго на внутреннемъ душевномъ равновѣсіи и разумном, правильном примѣненіи своихъ способностей, которыя никогда не могутъ быть у всѣхъ одинаковы! Таким образом, Сковорода не вооружается ни противъ какого состоянія, класса, занятія общественнаго (въ чемъ его обвиняли нѣкоторые изъ враждебно къ нему настроенныхъ современниковъ): всѣ ихъ онъ признает нужными, полезными; лишь бы только каждый выбирал себѣ должность и состояніе по призванію. Чрезвычайно картинно Сковорода изображает душевную тоску, являющуюся результатомъ недовольства избранным дѣломъ. „Если отнять отъ нея (души) сродное дѣйствіе, тогда то ей смертная мука. Грустить и мятется будто пчела, вапертая въ горницѣ, а солнечный, свѣтлѣйшій лучъ, окошка окружающій, зоветъ ее на цвѣтоносные луга. Сія мука ли-шаетъ душу здравія, разумѣй мира, отнимаетъ куражъ и приводить въ разслабленіе. Тогда она ничѣмъ недовольна. Мерзить и состояніемъ, и селеніемъ, гдѣ находится. Гнусны кажутся сосѣди, не вкусны забавы, постылые разговоры, непріятны горничныя стѣны, не милы всѣ домашніе, ночь скучна, а день досадный, лѣтомъ зиму, а зимою хвалить лѣто, нравятся про-шедшія Авраамскія вѣка или Сатурновы, хотѣлось бы возвратиться изъ старости въ младость, изъ младости въ отрочество, изъ отрочества въ мужество, хулить народъ свой и своея страны

12

обычаи, порочитъ натуру, ропщетъ на Бога и сама на себя гнѣвается; тое одно сладкое, что невозможное; вожделѣнное, что минувшее; завидное, что отдаленное; тамъ только хорошо, гдѣ ея и когда ея нѣтъ. Больному всякая пища горька, услуга противна, а постель жестка. Жить не можетъ и умереть не хочетъ. Невидѣнъ воздухъ, пѣнящій море, не видна и скука, волнующая душу; невидна—и мучитъ, мучитъ—и невидна. Она есть духъ мучительный, мысль нечистая, буря лютая. Ломаетъ все и возмущаетъ, летаетъ и садится на позлащенныхъ крышахъ, проницаетъ сквозь свѣтлые чертоги, присѣдитъ престоломъ сильныхъ, нападаетъ на воинскіе станы, достаетъ въ корабляхъ, находитъ въ Канарскихъ островахъ, внѣдряется въ глубокую пустыню, гнѣздится въ душевной точкѣ". (2-е отд. стр. 129—130).

Проповѣдуя душевное спокойствіе, Сковорода естественно вооружается противъ сильныхъ эффектовъ, которые онъ отожде-ствляетъ съ грѣхами. Въ человѣкѣ постоянно происходитъ борьба этихъ двухъ началъ—и Сковорода аллегорически изображаем ее въ своемъ произведеніи „Борьба архистратига Михаила съ сатаною"; подъ видомъ злыхъ духовъ здѣсь являются злыя, т. е. плотскія мысли въ человѣкѣ; нодъ видомъ ангеловъ– доброе сердце и мысли; когда чистое сердце одолѣваетъ злобную бездну, тогда открывается человѣку путь на гору Господню. Мы сами себѣ устраиваемъ адъ и рай: адское царство внутри насъ бываетъ тогда, когда мы не сознаемъ, какъ необходимо и нетрудно для насъ Царство Божіе; но стоитъ человѣку освободиться отъ суетныхъ заботъ, и въ его сердцѣ воцаряется рай. Путь Царствія Божія признаютъ труднымъ только нечестивые, потому что они сами несутъ на своихъ раменахъ эти трудности; они не видятъ, что онъ легокъ и подобно слѣпымѣ и хрОмымъ спотыкаются на гладкой дорогѣ. Кто же виноватъ въ этомъ? Конечно, они сами, потому что Богъ далъ человѣку свободную волю для выбора того или другого пути, но они выби-раютъ трудный мірской путь вмѣсто легкаго и нужнаго Божія. Изъ своей мысли о самопознаніи и о врожденности природныхъ способностей Сковорода выводитъ и теорію воспитангя (кото

12

рая развита въ притчѣ о благодарном Еродіѣ). Основная мысль Сковороды заключается въ томъ, что въ сердцѣ ребенка таится нѣчто дивное и прекрасное, и оно можетъ предохранить его впослѣдствіи отъ увлеченія суетнымъ міромъ. Посѣй въ немъ такое зерно, и оно дастъ плодъ въ свое время. „Вы же съ бла-гоговѣніемъ ждите, яко рабы чающіе Господа своего"... Узнавъ сіе домашнее благо и плѣнився прекрасною добротою его, дѣти современемъ не станутъ безобразно и бѣсновато гоняться за мірскою суетою и во всѣхъ неудачахъ будутъ утѣшаться пѣсенькою царя Давида: „возвратися душа моя въ покой твой". Давъ такое сердце своимъ птенцамъ, отецъ будетъ для нихъ истинным воспитателемъ. Таким образом, и здѣсь Сковорода выступает на защиту того внутренняго начала, которое онъ ставит „во главу угла и которое господствует въ мірѣ и должно господствовать въ человѣкѣ. Только такое воспитаніе способно доставить душевный мир, т. е. единственное прочное, счастіе. Но и здѣсь Сковорода съумѣлъ избѣжать односторонности—онъ соединяетъ науку съ этикой, отводитъ каждому изъ этих двух элементов подобающее мѣсто; мало того: онъ указывает и на третіа и четвертый элемент воспитанія, физическое и эстетическое развитіе. Ребенок должен уже родиться въ здоровой нравственной атмосферѣ, говорить онъ; затѣмъ такого рожденнаго на добро не трудно будетъ научить наукамъ и нравственности; тут главное дѣло сдѣлаетъ природа; наука сама собою спѣетъ отъ природныхъ дарованій; природа это единая и истинная наставница. Не мѣшай ей, а только очищай дорогу; не учи яблони родить—уже сама природа ее научила; огради только ее отъ свиней, отрѣжь волчцы, очисти гусень; учитель—это служитель природы; учиться нужно тому, къ чему влекутъ способности; это дастъ сердечное спокойствіе и довольство своимъ положеніемъ, какъ бы низко оно ни было, ибо въ сердцѣ каждаго человѣка въ этой убогой хижинкѣ, подъ этою убогою одеждою (тѣломъ)—можно найти Царя своего, домъ свой, начало вѣчности. Эта проповѣдь объ уваженіи ко всякому зва-нію и состоянію общественному стояла въ полном соотвѣтствіи съ его демократизмомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ шла в разрѣзъ съ

13

господствовавшими тогда взглядами на привиллегированное по-ложеніе дворянства, которое и воспитываться должно было не такъ, какъ другія сословія. Сковорода же былъ противъ всякой сословной исключительности въ дѣлѣ воспитанія.

Сковорода направлялъ современное ему общество на духовную сторону христіанской религіи и въ соотвѣтствіи съ этимъ сильно вооружался противъ тѣхъ, кто понимадъ эту послѣднюю только внѣшнимъ образомъ, основывался не на духѣ, а на бук-вѣ, формѣ, обрядѣ. Онъ очень рѣзко возставалъ противъ буквальная толкованія Библіи, какъ источника христіанства, и его замѣчанія напоминаютъ выводы французской отрицательной фи-лософіи ХѴШ в. Но между этими скептиками французами и Сковородой цѣлая пропасть. Отрицаніе, иронія и сарказмъ Сковороды являлись результатомъ глубокаго увлеченія духомъ свя-щеннаго Писанія, его отрицаніе приводило, такимъ образомъ, къ духотворенію. Для него Библія—это болѣе даже чѣмъ священная книга, это основная, можно сказать, единственная книга познанія, это самъ Богъ, говорящій здѣсь къ людямъ образнымъ языкомъ. Нужно впрочемъ замѣтить, что и здѣсь Сковорода не впалъ въ односторонность; ставя такъ высоко духовную науку, онъ не только не возстаетъ противъ свѣтскихъ книгъ, а наоборотъ отдаетъ имъ должное. „Я наукъ не хулю, говорить онъ, и самое послѣднее ремесло хвалю; одно то хулы достойно, что на ихъ надѣясь нренебрегаемъ верховнѣйшую науку о цар-ствіи Божіемъ внутри насъ". „Свѣтскія книги, говорить Сковорода въ другомъ мѣстѣ, безспорно всякой пользы и красы суть преисполненныя. Но если бы онѣ спросили Библію; для чего сами предъ нею и десятой доли чести и цѣны не имѣютъ, для чего ей созидаются олтари и храмы,—и сама не знаю, отвѣчала бы она. Я состою изъ тѣхъ же словъ и рѣчей, что и вы, да и гораздо съ худшихъ и варварскихъ. Но въ невкусныхъ водахъ моей рѣчи, какъ въ зерцалѣ, боголѣино сіяетъ невидимое, но пресвѣтлѣйшее око Божіе, безъ котораго вся ваша польза пуста, а краса мертва" (2-е отд., стр. 164). Сковорода выступалъ на защиту Библіи противъ идолопоклонническихъ мудрецовъ, которые думали, что она говорить о мертвенной стихіи, не помы

14

шляя о томъ, что во тлѣнныхъ ея образахъ сокрывается животъ вѣчный. И это превосходство Библіи надъ всѣми другими книгами совершенно понятно, съ точки зрѣнія Сковороды: Библія насъ ничему другому не учить кромѣ Богопознанія, но это значить, что она учитъ главнѣйшему, безъ чего не можетъ обойтись никто. Отсюда ея универсальный характеръ; она необходима всѣмъ вмѣстѣ и каждому въ отдѣльности. Отсюда естественно вытекала мысль Сковороды, что каждый долженъ быть въ этомъ смыслѣ богословомъ. Богословскую науку онъ считалъ нужною для всѣхъ. А я вспомнилъ, говорить одинъ йзъ собесѣдниковъ въ его трактатѣ „Алфавитъ мира", тѣхъ совопрос-никовъ вѣка сего: богословская наука къ чему она? Я де не священникъ и не монахъ". Будто душевное спасеніе не всѣмъ нужное и будто спасеніе и спокойствіе сердечное не одно и то же. Богословская наука выше всѣхъ свѣтскихъ наукъ. „Медицина, говорилъ Сковорода, врачуетъ тѣло; юриспруденция страхомъ приводить каждаго къ должности, а богословіе дѣлаетъ изъ рабовъ сынами и друзьями Божіими, вливая въ сердце охоту къ тому, къ чему гражданскіе законы силою волокутъ". Чѣмъ больше такихъ богослововъ въ государствѣ, тѣмъ оно .счастли-вѣе, и не напрасно пословица гласить: доброе братство лучше богатства (2-е отд., стр. 173). Сковорода хотѣлъ осуществленія чисто христіанскаго государства и общества. Богъ, говорилъ онъ, даетъ народамъ науки и искусства; разлившись по всему корпусу политическаго организма, онъ дѣлаетъ его прочнымъ, мирнымъ и благополучнымъ; государство, будучи основано на немъ, бываетъ домомъ Божіимъ; отдѣльный человѣкъ, основавъ на немъ свою жизнь, дѣлается благочестивымъ. Но все это относится только къ истинной богословіи и инстиннымъ богословамъ, т. е. стремившимся познать Духъ. Идеаломъ для нихъ долженъ служить самъ Величайшій богословъ Христосъ. Измученный дорогой, сидитъ онъ при источникѣ, томимый голодомъ и жаждою. Было около полудня. Не было съ кѣмъ завести ему бесѣду о царствіи Божіемъ. Пришла жена за водою—вотъ и случай. По-просилъ у нея напиться не для утоленія жажды, а для того, чтобы начать бесѣду. Вода стихійная подала ему поводъ гово-

15

рить о водѣ живой. Не устыдился, не поопасался мужъ Божій со слабымъ поломъ богословствовать, въ надеждѣ, что авось либо проведетъ ее изъ суевѣрія въ истинное богочтеніе, которое не привязано ни къ полу, ни къ состоянію, ни къ мѣсту ни времени, вя къ обрядамъ, а только къ одному сердцу. Возвратились ученики Его съ пищею и, зная, что онъ ничего еще не ѣлъ, просятъ покушать. Моя пища, сказалъ имъ учитель, да сотворю волю пославшаго мя. И голоденъ, и жаждетъ, и не веселъ, если не дѣлаетъ и не говорить о томъ, къ чему Его предна-значилъ Отецъ небесный. Въ этомъ Его и пища, и питіе, и ве-селіе. Учитъ въ сонмищахъ, учитъ въ домахъ, учитъ на улицахъ, уччтъ въ кораблѣ, учитъ на травѣ зеленой, на горахъ и вертоградахъ, на ровномъ мѣстѣ, стоя, сидя и ходя, ночью и днемъ, въ городахъ и селахъ. Въ несродное себѣ дѣло не мѣшается. Кто мя постави судію или дѣлителя? Мое дѣло учить о царствіи Бо-жіи, отвѣчаетъ онъ одному лицу, обратившемуся къ нему за разрѣшеніемъ вопроса о наслѣдствѣ. (2-е отд., стр. 140).

Нисколько не отрицая значенія обрядности, онъ только старается показать, что самъ по себѣ обрядъ, или какъ онъ называете церемонія, безъ тайнаго смысла, въ него вложеннаго, безъ глубокой вѣры, недостаточенъ. Вся сила 10 заповѣдей говорить онъ, состоитъ въ одномъ словѣ—любовь; на ней основанъ вѣч-ный союзъ между Богомъ и людьми; она тотъ невидимый огонь, которымъ сердце воспаляется къ Богу и его волѣ, а посему и самъ Богъ называется любовью. Но эта Божественная любовь (т. е. Богъ) имѣетъ внѣшніе признаки; они то называются це-ремоніями или образами, формами благочестія. И такъ, цере-монія по отношенію къ благочестію есть то, что на зернахъ шелуха. Если же сія маска лишена силы (т. е. благочестія), то остается одна лицемѣрная обманчивость, а человѣкъ—гробомъ раскрашеннымъ; обрядъ можетъ выполнять самый несчастный бездѣльникъ. Существуете глубокая разница между обрядомъ и его смысломъ, церемонія является только тропинкою, могущею привести къ Богу, но болѣе всего нужна милость и любовь. На что намъ, говорить Сковорода въ другомъ мѣстѣ, мѣстопо-ложенія тлѣннаго рая? На что намъ родословія историчная?

15

ківвская старина.

Какую пользу принесет душѣ изслѣдованіе о формѣ и мѣрѣ Ковчега? Къ чему исцѣленіе и воскресеніе плотское, если чело-вѣкъ снова умираетъ? Возставая противъ бездушной внѣшности, Сковорода вооружался и противъ тѣхъ (а такихъ было не мало), которые думали, что одно монашеское одѣяніе даетъ спасеніе человѣку. Извѣстны его рѣзкія выраженія противъ современна-го ему монашества. Когда другъ Гервасій уговаривал его при нять монашество, указывая на славу, честь и изобиліе всего, его ожидающія, онъ возревновалъ объ истинѣ и сказал: „развѣ вы хотите, чтобы и я умножилъ число Фарисеевъ? "Ьшьте жирно, пейте сладко, одѣвайтесь мягко и монашествуйте! А Сковорода полагаетъ монашество въ жизни нестяжательной, малодовольствѣ, воздержности, въ лишеніи всего ненужнаго, дабы пріобрѣсть всенужнѣйшее, въ отверженіи всѣхъ прихотей, дабы сохранить себя самого въ цѣлости, въ обузданіи самолюбія, дабы удобнѣе выполнить заповѣдь любви къ ближнему, въисканіи славы Божіей, а не славы человѣческой". (См. еще примѣръ, въ 1-мъотд. (на 21 стр.). Такъ это разсказываетъ Ковалинскій. Но и здѣсь, какъ и въ другихъ случаяхъ, Сковорода не былъ от-рицателемъ: онъ возставалъ противъ монашества не въ его идеѣ, а только въ практическомъ осуществленіи, въ тѣхъ проявлені-яхъ, какія онъ видѣлъ въ современной ему действительности. Въ этомъ отношеніи чрезвычайно интересно одно его письмо къ Ковалинскому (1-е отд., стр. 45). Въ немъ онъ выражаетъ свое глубокое уиаженіе къ истинному монашеству и разъясняетъ свою мысль Ковалинскому, приводя цитаты изъ книги о мона-шествѣ Эвагрія, которую онъ въ то время читалъ. Народъ христіанскій дурно понимает монашество, говорить онъ. Главою ученыхъ богослововъ былъ Христос; высшимъ же мона-хомъ ученикъ христовъ, который старается быть во– всемъ по-добенъ своему учителю. Ты скажешь, что апостолъ выше монаха. Сознаюсь, но вѣдь и апостолъ дѣлается изъ монаха, который пока собою управляетъ, до тѣхъ поръ онъ монахъ, а если направляетъ также и другихъ на правильный путь, то дѣлается апостоломъ. Христосъ пока былъ въ пустыни, былъ мо-нахомъ, т. е. совершенно невещественнымъ. Такъ устанавли-

167

ваетъ Сковорода связь и вмѣстѣ съ тѣмъ разницу между от-шельникомъ и проповѣдникомъ. Естественно, что, ставя такъ высоко монашеское званіе, предъявляя къ нему такія огромныя требованія, Сковорода сильно вооружался противъ тѣхъ, которые только надѣвали на себя монашеское платье, не отставъ отъ земного. „Хочешь ли быть Павломъ Ѳивейскимъ, Антоніемъ Египетскимъ или Саввою освященнымъ? Лицемѣре! Къ чему жъ тебѣ финикова епанча Павлова! Къ чему Антоніевска борода, а Савинъ монастырь, капишонъ Пахоміевъ? Сей есть одинъ только монашескій маскарадъ. Какая же польза сею маскою сокрывать тебѣ смиренное твое сердце?.. Бѣгай молвы, объемли уединеніе, люби нищету цѣлуй цѣломудренность, дружись съ терпѣніемъ, водворися со смиреніемъ, ревнуй по Господѣ Вседержителѣ. Вотъ тебѣ лучи божественнаго сердца этихъ монаховъ-отшельниковъ (2-е отд. стр. 76). Не менѣе сильно, рѣзко вооружается Сковорода и вообще противъ ханжей и лицемѣ-ровъ. Вотъ картинное сатирическое изображеніе этихъ послѣд-нихъ. „Пятерица человѣковъ бредутъ въ преобширныхъ епан-чахъ на пять локтей по пути влекущихся. На головахъ капишоны. Въ рукахъ не жезлы, а дреколіе. На шею каждому по колоколу съ веревкою. Сумами, иконами, книгами обвѣшенны. Едва, едва движутся, аки быки, парохіальный колоколъ везущіи. Вотъ развѣ прямо труждающіися и обремененный. Горе имъ, горе! Сіи суть лицемѣры, сказалъ Рафаилъ. Мартышки истин-ныя святости. Они долго молятся въ костелахъ, непрестанно во псалтирь барабанятъ. Строятъ козни и снабдѣваютъ. Бродятъ поклонниками по Іерусалимамъ. По лицу святы, по сердцу всѣхъ беззаконнѣе. Сребролюбивы, честолюбивы, сластолюбцы, ласкатели, сводники, немилосерды, непримирительны, радующіися зломъ сосѣднимъ, полагающіи въ прибыляхъ благочестіе, цѣлующіи всякій день заповѣди Господни и за алтынъ оныя продающіи, домашніи звѣри и внутренніи зміи, лютѣйшіи тигровъ, кроко-диловъ и василисковъ. Сіи нетопыры между деснымъ и шуіимъ путемъ суть ни мужскаго, ни женскаго рода. Обоимъ враги, хромы на обѣ ноги, ни теплы, ни студены, ни звѣрь, ни птица. Шуій путь ихъ чуждается, яко имущихъ образъ благочестія,

17

десный же отвергаетъ, яко силы ихъ отвергшихся. Въ сумахъ ихъ песокъ Іорданской съ деньгами. Обвѣшенныя же книги ихъ суть типики, псалтыри, прологи и протчая. Вся ихъ молитва въ томъ, чтобъ роптать на Бога и просить тлѣнностей. Вотъ останавливаются молящеся и пѣть начинаютъ. Послушаемъ безбожные ихъ пѣсни Божія.

Боже, яозотани, что сішша? ІІочто насъ аѳ радншв? Се путь биазаконныхъ цвѣтетъ! На путехъ нхъ бѣдностей вѣтъ. Мы жъ Тебѣ свѣчащи ставпмъ, ВсявШ дѳвь молебны праваиъ, И забылъ ты всѣхъ насъ! Два раза постимъ въ недѣлю, Въ постъ не уживаемъ хмѣлю, Странствуеиъ по святыкъ граіамъ, Молимся я дона, н такъ, Хоть псалтыри не внимаемъ, Но наиэустъ ее янаемь. И забылъ тві всѣхъ насъ! Услыпги, Боже, вопль в рыкъ! Даждь наиъ богатство всѣхъ языкъ! Тогда то Тебе просіавниъ, Златыя свѣчи поставннъ, И всѣ xjukh позлащенны Возшумлятъ Твонхъ шуиъ сѣвій– Тоемо даждь наиъ вѣкъ златъі (2-е отд., стр. 205—206).

Таково въ общихъ чертахъ міровоззрѣніе Сковороды: въ немъ стройно сочетались взгляды на міръ, человѣка и Бога. Черезъ все проходитх одна основная мысль о двухъ началахъ, проникающихъ все сущее, и объ огромномъ преимуществѣ одного изъ нихъ—начала Вѣчности или Бога. Изъ этой идеи Сковорода выводить и свою теорію воспитанія; отсюда же вытекаютъ его взгляды на такія явленія, какъ религіозный бытъ современ-наго ему общества, монашество и т. п. Вездѣ и всегда онъ про-повѣдывалъ превосходство Духа надъ матеріей, вѣчнаго надъ тлѣннымъ. Въ этомъ весь смыслъ его ученія, въ этомъ и его

украиншй философъ грвторій саввичъ сковорода. 17

историческая заслуга. Такой выводъ мы дѣлаемъ, основываясь на совокупности всѣхъ его учено-литературныхъ пгрудовъ, и это, конечно, является достаточною гарантіею, что мы вѣрно поняли и представили его міросозерцаніе.

Д. И. Вагалѣй.

(Цродолженіе слѣдуетъ).

Киевская старина 1895 №3

Украинскіі философъ Григорій Саввичъ Сковорода1).

Д. Вагалѣй.

ГЛАВА 1-я.

Ученіе Сковороды, по основнымъ чертамъ своимъ, должно быть названо идеалистическимг. Хотя самъ Сковорода и училъ, что Царствіе Божіе, которое онъ проповѣдывалъ, не трудно, но на дѣлѣ достичь его было, конечно, очень не легко; для этого человѣку нужно было по возможности отрѣшиться отъ житей-скихъ интересовъ и поставить главною цѣлью своей жизни внутреннее усовершенствованіе. Но чѣмъ болыпихъ жертвъ требовало оно отъ человѣка съ житейской, практической точки зрѣнія, тѣмъ больше и давало ему самаго важнаго въ жизни– счастія. Высшее же счастіе состояло въ полной побѣдѣ духа, дававшей и полный душевный миръ. Но являлся вопросъ, возможно ли было осуществить въ жизни эти самыя высіиія требованія нравственнаго идеала Сковороды; являлась необходимость живого личнаго примѣра, который бы доказалъ возможность осуществленія его на дѣлѣ. И эту миссію принялъ на себя самъ Сковорода. Тавимъ образомъ, въ немъ мы видимъ довольно рѣд-кій примѣръ полнѣйшей гармоніи между ученіемъ и жизнью; онъ жилъ такъ, какъ училъ, и училъ такъ, какъ жилъ. И это обстоятельство пріобрѣтаетъ особую важность, во 1-хъ, въ силу высокихъ требованій его нравственнаго идеала, а во 2-хъ, вслѣд-ствіе того, что Сковорода сознательно, по принципу, съ пол-нымъ убѣжденіемъ, избралъ себѣ свой путь жизни и шелъ по

') См. „Ківв. Стар." 1895 г., № 2.

18

КГВВСКАЯ СТАРИНА.

немъ до ісонца. до самой своей смерти, не сворачивая ни направо, ни налѣво, и даже умеръ такъ, какъ долженъ былъ умереть человѣкъ сь его взглядами на смерть. При своемъ широкомъ образованіи, умѣ, краснорѣчіи, онъ, какъ извѣстно, выбралъ себѣ самое низкое зваиіе—нищаго странника, но сдѣлалъ это не въ силу необходимости: иаоборотъ, его таланты открывали ему возможность достижения самыхъ высокихъ степеней, особенно въ духовной іерархіи,—а совершенно сознательно, желая такимъ образомъ сохранить внутреннюю сиободу и быть учителемъ всего народа въ широкомъ и благороднѣйшемъ смыслѣ этого слова. „Духъ его отдалялъ, говоритъ біографъ Ковалинскій, отъ вся-кихъ привязанностей и, дѣлая его пригаельцемъ, присельникомъ, странникомъ, выдѣлывалъ въ немъ сердце гражданина всемір-наго, который, не имѣя юдства, стяжаній, угла, гдѣ главу пре-клонити, сторицею больше вкушаетъ удовольствій природы, про-стыхъ, невинныхъ, беззаботныхъ, истинныхъ, почерпаемыхъ умомъ чистымъ и духомъ несмущеннымъ въ сокровищахъ Вѣчнаго" (1-е отд. стр. 5—6). Извѣстно, что много разъ Сковородѣ дѣлали весьма заманчивыя съ точки зрѣнія житейской предло-женія: убѣждали его принять монашество, которое доставило бы ему вполнѣ обезпеченное положеніе, честь и славу; губернаторъ Щербининъ представлялъ ему на выборъ любое занятіе—но онъ опять отказался. „Милостивый Государь!—отвѣтилъ онъ ему– свѣтъ подобенъ театру; чтобы представить на театрѣ игру съ успѣхомъ и похвалою, берутъ роли по способностям^ дѣйству-ющее лицо на театрѣ не по знатности роли, но за удачность игры вообще похваляется. Я долго разсуждаяъ о семъ и по мно-гомъ испытаніи себя увидѣлъ, что я не могу представить на театрѣ свѣта никакого лица удачно, кромѣ низкаго, простого, безпечнаго, уединеннаго: я сію роль выбралъ, взялъ и доволенъ... Еслибы я почувствовалъ сегодня, что могу безъ робости рубить турковъ, то съ сего же дня привязалъ бы я гусарскую саблю и, надѣвъ киверъ, пошелъ бы служить въ войско. Трудъ при врожденной склонности есть удовольствіе" (1-е отд., стр. 22). Самъ Ковалипскій дѣлаетъ по этому поводу еще нѣсколько в.ѣрныхъ замѣчаній, указывая, что Сковородѣ пришлось выдер-

267

жать здѣсь нѣкоторую внутреннюю борьбу. „Лѣта, дарованія душевныя, склонности природныя, житейскія звали его поперемѣнно къ принятію какого либо состоянія жизни. Суетность и многозаботливость свѣтская представлялась ему моремъ, обуре-наемымъ безпрестанно волнами житейскими и никогда плову-щаго къ пристани душевнаго спокойствия не доставляющимъ. Въ монашествѣ, удалявшемся отъ начала своего, видѣлъ онъ мрачное гнѣздо спершихся страстей, за неимѣніемъ исхода себѣ, задушающихъ бытіе смертоносно и жалостно. Брачное состояніе, сколько ни одобрительно природою, но не пріятствовало безиечному его нраву. Не тѣша себя ни на какое состояніе, положилъ онъ твердо на сердцѣ своемъ снабдить свою жизнь воздержаніемъ, малодовольствомъ, цѣломудріемъ, смиреніемъ, трудолюбіемъ, терпѣніемъ, благодушествомъ, простотою нравовъ чистосердечіемъ, оставить всѣ искательства суетныя, всѣ попе-ченія любостяжанія, всѣ трудности излишества. Такое самоотвер-женіе сближало его благоуспѣшно къ любомудрію" (1-е отд., стр. 6—7). И если мы припомнимъ ученіе Сковороды о счастіи, то увидимъ, что онъ шелъ по тому пути, который указывалъ другимъ, взявъ на себя роль какъ бы праведника и руководителя болѣе слабыхъ. Онъ не разъ при этомъ сознавался, что нашелъ на этомъ пути то, чего искалъ, т. е. счастіе, хотя многіе склонны были считать его жизнь преисполненной вся-ческихъ бѣдствій и страданій. „Признаюсь, друзи мои, предъ Богомъ и предъ вами, пишетъ онъ въ одномъ изъ своихъ трактатовъ, что въ самую сію минуту, въ которую съ вами бесѣдую, брошу нынѣшнее мое счастье, хотя въ немъ состарѣлся, и стану послѣднѣйшимъ горшечникомъ, какъ только почувствую, что доселѣ находился въ немъ безъ природы, имѣя сродность къ скудельничеству. Повѣрьте, что съ Богомъ будетъ мнѣ во сто разъ и веселѣе, и удачнѣе лѣпить одни глиняныя сковороды (намекъ на свою фамилію), нежели писать безъ натуры. Но доселе чувствую, что удерживаетъ меня въ семъ состояніи нетлѣнная рука Вѣчнаго. Лобызаю оную и ей послѣдую. Презираю всѣхъ постороннихъ совѣтниковъ безсовѣтіе. И если бы я ихъ слушалъ, давно бы сдѣлался врагомъ Господеви моему. А

20

нынѣ рабъ Его есмь" (2-е отд., стр. П9-ГІ20). Нѣкоторые (въ родѣ губернатора Щербинина) пускали въ ходъ доброжелательные совѣты; другіе же прямо осуждали ту жизнь, какую велъ Сковорода (говорили, что онъ ничего не дѣлаетъ и т. п.). И вотъ для опроверженія ихъ онъ выступ аетъ съ двумя письмами, гдѣ развиваетъ свою теоргю „недѣланія", состоящую въ без-прерывномъ умственномъ трудѣ и внутренней работѣ сердца. «Мнози глаголютъ, пишетъ онъ Ковалинскому, что ли дѣлаетъ въ жизни Сковорода? Чѣмъ забавляется? Азъ же о Господѣ ра-дуюся. Веселюся о Бозѣ Спасѣ моемъ. Забава, (увеселеніе) римски oblectatio, елливски діатриба, словенски глумъ или глу-мленіе есть кориѳа и верхъ и цвѣтъ, и зерно человѣческія жизни. Она есть центръ каждыя жизни. Всѣ дѣла коеяжды жизни сюда текутъ, будто стебліе преобразуясь въ зерно. Суть нѣкіе беаъ центра живущіи, будьто безъ гавани плывущіи. А я о растлѣн-ныхъ не бесѣдую. Своя коемуждо вѣдь забава мила. Азъ же по-глумлюся въ заповѣдяхъ Вѣчнаі о. Ты вѣси, яко люблю Его и яко онъ возлюбилъ мя есть. Речеши, како 10 заповѣдей довлѣюіъ въ долголѣтнюю забаву! Тфу! Аще бы и сугубый Маѳусаиловъ вѣкъ, и тогда довлѣютъ. Ахъ! все омерзѣніемъ и во омерзѣніе исходитъ разнѣ святыни. Ахъ! Не всуе Давидъ: дивна (де) сви-дѣнгя твоя. Все предваряютъ, все печатлѣютъ, всякой кончины суть концомъ и останкомъ безъ мерзости. Вѣчная мати святыня кормитъ мою страсть. Я во вѣки буду съ нею, а она со мною. Вся бо преходятъ, любезная же любовь—ни! Кратко рещи, се есть діатриба и типикъ моей жизни. (2-е отд., стр. 46).

Въ письмѣ къ какому-то Артему Дорофеевичу Сковорода еще подробнѣе развиваетъ эту теорію (1779 г.). „Недавно нѣкто о мнѣ спрашивалъ, пишетъ онъ: скажите мнѣ—что онъ тамъ (въ пустывѣ) дѣлаетъ?" Если бы я въ пустынѣ отъ тѣлесныхъ болѣзней лѣчился, или оберегалъ пчелы, или портняжилъ, или ловилъ звѣря, тогда бы Сковорода казался имъ занятъ дѣломъ. А безъ сего думаютъ, что я празденъ и не безъ причины удивляются. Правда, что праздность тяжелѣе горъ Ка-вказскихъ. Такъ только ли развѣ всего дѣла для человѣка, продавать, покупать, жениться, посягать, воевахься, тягать

20

ся, портняжить, строиться, ловить звѣря? Здѣсь ли наше сердце неисходно всегда?.. Такъ вотъ же сейчасъ видна бѣд-ности нашей причина, что мы, погрувивъ все наше сердце въ пріобрѣтеніе міра и въ море тѣлесныхъ надобностей, не имѣемъ времени вникнуть внутрь себя, очистить и поврачевать самую госпожу тѣла нашего, душу нашу. Забыли мы самихъ себя, за неключимымъ рабомъ нашимъ, невѣрнымъ тѣлишкомъ, день и ночь о немъ одномъ пекущеся. Похожи на щоголя, пекущагося о сапогѣ, не о ногѣ, о красныхъ углахъ, не о пирогахъ, о зо-лотыхъ кошелькахъ, не о деньгахъ. Коликая жъ намъ отсюду тщета и трата? Не всѣмъ ли мы изобильны? Точно всѣмъ и всякимъ добромъ тѣлеснымъ; совсѣмт. телѣга, по пословицѣ, кромѣ коліосъ, одной только души нашей не имѣемъ. Есть, правда, въ насъ и душа, но такова, каковыя у шкорбутика или подагрика нот или матрозскій алтына не стоющій козырекъ. Она въ насъ разслаблена, грустна, нравна, боязлива, завистлива, жадная, ничѣмъ не довольна, сама на себя гнѣвна, тощая, блѣд-ная, точно такая, какъ паціэнтъ изъ лазарета. Такая душа если въ бархатъ одѣіась, не гробъ ли ей бархатный? Если въ свѣтлыхъ чертогахъ пируетъ, не адъ ли ей?.. Не о единомъ хлѣбѣ живъ будетъ человѣкъ. О семъ послѣднемъ ангельскомъ хлѣбѣ день и нощь печется Сковорода. Онъ любитъ сей родъ блиновъ паче всего. Даль бы по одному блину и всему Израилю, если бы былъ Давидомъ, какъ пишется въ книгахъ царствъ, но и для себе скудно. Вотъ что онъ дѣлаетъ въ пустынѣ1)". Очевидно, здѣсь идетъ рѣчь о внутренней работѣ сердца, о такомъ само-познаніи, какому училъ въ своихъ трактатахъ Сковорода. Въ полномъ соотвѣтствіи съ этимъ въ письмѣ къ Ковалинскому Сковорода пишетъ: „Не орю убо, ни сѣю, ни куплю дѣю, ни воинствую, отвергаю же всякую житейскую печаль. Что убо дѣю? Се что! Всегда блаюсловяще Господа, поемъ Воскресенье ею. Далѣе объяснивъ, что Воскресеніе—это Библія, Сковорода продолжаетъ: „тамо и самъ я покоюся, наслаждаюся, веселюся. Пою съ Марономъ: Deus nobis haec otia fecit—Богъ нашъ cie

21

празднество даровалъ... (2-е отд., стр. 193). Сковорода такъ стремился къ внутреннему созерцанію и самопознанію, до такой степени отвлекался отъ всего земного и погружался въ духовное, что приходилъ въ состояніе глубокой радости, когда на-чиналъ говорить объ избранномъ имъ пути жизни. „Бесѣда двое" заканчивается такимъ именно сильпымъ лирическимъ заключе-ніемъ; это—радостная пѣснь души, страстно искавшей правды и нашедшей паконецъ высокую цѣль своего существованія. „Прощайте на вѣки дурномудрыя дѣвы, сладкогласный сирены, съ вашими тлѣнными очами, съ вашею старѣющеюся младостью, съ младенческимъ вашимъ долголѣтіемъ и съ вашего рыданія исполненною гаванью. Пойте ваши пѣсни людямь вашего рода! Не прикасается Израиль гергесеямъ. Свои ему поютъ пророки. Саиъ Господь ему яко левъ возреветъ и яко вихрь духа воз-свшцетъ въ крылехъ своихъ и ужаснутся чади водъ... Радуйся кефо моя, Петре мой, гавань моя, гавань вѣры, любви и надежды! Вѣмъ тя, яко не плоть и кровь, но свыше рожденъ еси. Ты мнѣ отверзавши врата во блаженное царство свѣтлыя страны^ Пятьдесятое лѣто плаваю по морю сему и сего достигохъ ко пристанищу тихому въ землю святую, юже открылъ Господь Богъ мой. Радуйся градо-мати! Цѣлую тя, престоле любезныя страны, не имущія на путехъ своихъ бѣдности и сокрушенія, печали и воздыханія. Се тебѣ приношу благій даръ отъ твоихъже вертоградовъ—кошницу гроздія и смоквей и орѣховъ, со хлѣбомъ Пасхи, въ свидѣтельство, яко путемъ праотцевь моихъ внійдохъ въ обѣтованную землю" (2-е отд., стр. 80).

Извѣстно, что Сковорода остановилъ свой выборъ на страннической жизни, совершенно свободной отъ кавихъ бы то ни было обязательству только по оставленіи харьковскаго кол-легіума въ 1766 году, когда и занялся составленіемъ своихъ фияософскихъ трудовъ, которые окончательно убѣдили его въ томъ, что онъ избрадъ себѣ вѣрный путь. Тогда наступила полная гармонія слова и жизни. Но эта жизнь требовала подъема духа, ибо была постояннымъ, безпрерывнымъ подвигомъ, сама осуществляла ту борьбу плоти съ духомъ, о которой проповѣ-дывалъ Сковорода. Она приводила подъ часъ Сковороду въ со