Текст книги "Двенадцать поэтов 1812 года"
Автор книги: Дмитрий Шеваров
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)
Глава третья
Приказ о вступлении в дело. – Спасение генерала Бахметева. – Батюшков ухаживает за раненым и просится в адъютанты. – Золотая шпага «За храбрость»
Вяземский и Жуковский почти одновременно прибывают к Бородинскому полю, но ничего не знают друг о друге. Поручик Жуковский с московской дружиной стоит в резерве, а корнет Вяземский, как и положено адъютанту, все время в движении. Именно Вяземский передает приказ Милорадовича о вступлении в дело начальнику 23-й пехотной дивизии генерал-майору Бахметеву.
38-летний Алексей Николаевич Бахметев был опытным и храбрым командиром. Только недавно он оправился от ран, полученных в Турецкой войне при штурме Рущука в июле 1810 года. И вот теперь он должен был силами трех полков своей дивизии поддержать дивизию своего старшего брата Николая, которая насмерть стояла в центре позиции за батареей Раевского против беспрерывно атакующей французской, баварской, саксонской, вестфальской и польской кавалерии.
Только дивизия Алексея Бахметева двинулась навстречу врагу, как под генералом была убита лошадь. Ему подвели другую. Дивизия вступила в бой. Вяземский оставался при Бахметеве. Рядом с ними падает ядро. Худенького поручика лошадь выбросила из седла и это, очевидно, спасло ему жизнь. Через секунду ядро «зашипело, завертелось, взвилось и разорвало мою лошадь» – так вспоминал Петр Андреевич много лет спустя.
Когда он поднялся, оглушенный, то сквозь оседающую пыль разглядел, что Бахметев лежит на земле, истекая кровью. Вяземский склонился над ним. У генерала была раздроблена нога.
«С трудом уложили мы его на мой плащ, – вспоминает Вяземский, – и с несколькими рядовыми понесли его подалее от огня. Но и тут, путем сопровождали нас ядра, которые падали направо и налево, пред нами и позади нас. Жестоко страдая от раны, генерал изъявлял желание, чтобы меткое ядро окончательно добило его. Но мы благополучно донесли его до места перевязки…»[167]167
Там же. С. 206.
[Закрыть]
Состояние Алексея Николаевича усугублялось тем, что еще в Турецкую войну он был ранен в обе ноги и даже некоторое время лежал парализованным. Тогда Бахметева с трудом выходили. Конечно же, его раны, заслуги, да и лета позволяли генералу беспрепятственно выйти в отставку и безбедно жить на покое. Но Алексей Николаевич не только остался в армии. До Бородина он успел отличиться в бою при Островно и в сражении при Смоленске.
Весть о его новом тяжелом ранении дошла до родных и друзей только через месяц-полтора. Мария Волкова, знавшая Бахметева, очевидно, еще девочкой, писала подруге 15 октября 1812 года (из Тамбова в Петербург): «Знаешь ли, что наш генерал, у которого в Турецкую кампанию ноги были в параличе, окончательно лишился одной из них в битве 26-го сентября. Брат его, женатый на Нарышкиной, был контужен в голову и оглох…»[168]168
Грибоедовская Москва в письмах М. А. Волковой к В. И. Ланской 1812–1818. М., 2013. С. 64.
[Закрыть]
Позднее Бахметев рассказывал, что был спасен от смерти только решительными действиями молодого князя Вяземского.
Но это еще не вся история спасения генерала. После тяжелой операции (ампутация раздробленной правой ноги) и долгой мучительной дороги Алексея Николаевича привезли на лечение в Нижний Новгород. Одним из тех, кто ухаживал за раненым, был Константин Батюшков. Он расспрашивал Бахметева о его подвигах в прошлые военные кампании, читал ему газеты и книги. Вот так забота об одном генерале и в разлуке соединила двух друзей, две тогдашние надежды русской словесности.
Только вернувшись к жизни, Бахметев начал хлопоты о своем возвращении в строй. В свою очередь, Батюшков, искренне привязавшийся к генералу, просит Бахметева помочь ему с местом в армии, и тот обещает поэту, что как только вернется в строй, то возьмет его в адъютанты. Очевидно, Алексей Николаевич излучал такую жизненную энергию, что нельзя было не поверить в то, что одноногий генерал вновь поведет в бой свою дивизию.
О том, что Алексей Николаевич был человеком невероятной воли и редкого оптимизма, свидетельствует и письмо Марии Волковой. 12 марта 1814 года она сообщала подруге из Москвы: «Забыла тебе сказать, что наш генерал два раза у нас ужинал. Положение его незавидное, однако, он сохранил веселое расположение духа и стал более подвижным, чем прежде, когда у него были обе ноги…»[169]169
Там же. С. 205.
[Закрыть]
После излечения Бахметев едет в Петербург добиваться своего возвращения в строй. Ему раз за разом отказывают. Батюшкова эти отказы расстраивают не меньше, чем самого Бахметева. Поэт устал от неопределенности, он опасается, что война закончится без него.
Тогда Бахметев пишет письмо Николаю Николаевичу Раевскому, который с войсками уже давно в Европе. Он просит своего старого друга взять Батюшкова к себе адъютантом.
С этим письмом поэт отправляется догонять армию Раевского.
Казалось бы, Бахметеву и Батюшкову уже никогда не служить вместе, их пути разошлись навсегда. Но там, где человек бессилен, наступает очередь Вышних сил.
Да, Бахметев уже не попадет на войну. После излечения он получит от государя золотую шпагу «За храбрость» с алмазами и назначение Каменец-Подольским военным губернатором.
Вскоре после возвращения с войны, 8 июня 1815 года, Константин Батюшков отправляется продолжать службу в… Каменец-Подольский, к Алексею Николаевичу Бахметеву.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
ПЕРВЫЙ РАТНИК ГЛИНКА
(Сергей Николаевич Глинка. 1776–1847)
Глава первая
Может быть, все произведения моего пера со мною исчезнут. Желаю одного, чтобы осталось удостоверение, что любовь моя к родному краю всегда беспредельна была… а если и это затеряется, то явно будет там, где положен предел всем противоречиям и где остается одна любовь.
С. Н. Глинка
Ратник № 1. – Перестрелка с Наполеоном. – Кадетство. – Предсказание Кутузова. – Легендарный Тучков. – Стихи Марины Цветаевой: полный список
Удивительно, какое место занимает Сергей Глинка в воспоминаниях о Москве 1812 года! Формально он был просто литератор. Ни больших чинов, ни высоких званий, ни громких титулов у него не было, а упоминается Глинка на одних страницах с Александром I, Ростопчиным, Кутузовым, Наполеоном, Коленкуром… Особенно часто имя Сергея Николаевича Глинки возникает на московских страницах эпопеи 1812 года. Возникает даже ощущение, что в Первопрестольной действовали несколько человек с таким именем – так вездесущ был Глинка в июле – августе рокового года.
Хотя он и родился в Смоленской губернии, но по духу был истинным москвичом еще Екатерининского века, со всем пафосом, наивностью и благородством той эпохи. Это был горячий человек, и казалось: дотронувшись до него, можно обжечься. Столь же горячими были его писания.
Добавьте к этому обостренное чувство справедливости, безоглядную храбрость, крайнюю непоседливость, живое (иногда чересчур) воображение – и вы получите Глинку образца 1812 года.
В ту пору ему было 37 лет, со своим обширным семейством он снимал дом близ Дорогомиловского моста. В пятом часу утра 11 июля его поднимает хозяйка криком «Мы пропали, мы пропали!» и подает ему воззвание императора к Москве. Глинка бежит к дому генерал-губернатора, пытается пробиться на прием к Ростопчину, но тот в столь ранний час уже принимал архиепископа Августина. Тогда Глинка просит в канцелярии перо и пишет: «Хотя у меня нигде нет поместья, хотя у меня нет в Москве никакой недвижимой собственности и хотя я не уроженец Московский, но где кого застала опасность Отечеству, тот там и должен стать… Обрекаю себя в ратники Московского ополчения».
Так Сергей Николаевич Глинка стал первым, кто в Москве записался в ополчение. Иначе, считал он, и быть не могло. Ведь у Глинки были с Наполеоном свои непростые отношения. В 1808 году французский посол Коленкур жаловался Александру I на Глинку: мол, тот в своем журнале «Русский вестник» обижает Наполеона. Коленкур считал, что журнал Глинки – рупор официальной пропаганды, тогда как Александр 1 только от французского посла узнал о существовании такого издания.
Раскалившееся перо Глинки пытались охладить, его уволили от работы в московских театрах (где он зарабатывал как драматург), но Сергей Николаевич продолжал метать во властителя Европы свои публицистические стрелы. Как вспоминал потом князь Вяземский: «Перо Глинки первое на Руси начало перестреливаться с неприятелем…»
Писательскую карьеру Глинке предсказал сам Михаил Илларионович Кутузов. Когда в 1794 году будущего фельдмаршала назначили директором петербургского Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, приветственную речь держал один из лучших учеников корпуса семнадцатилетний Сергей Глинка. После его выступления Кутузов сказал: «Недолго послужит солдатом; он будет писателем».
Кадетский корпус, куда Глинка поступил в шестилетнем возрасте, был и его домом, и его alma mater. Он получил там замечательное гуманитарное образование. Михаил Дмитриев вспоминал: «Начитанность Глинки была удивительна! Он не только помнил все, что прочитал; но помнил наизусть целые места из Монтескье, Бекарии, Наказа Екатерины, Руссо, Вольтера, Дидерота, Франклина, одним словом, из всего, что ни читал. Все это он приводил неожиданно и в сочинениях, и в разговорах… Он очень хорошо знал языки французский и немецкий».
Физическая и, главное, нравственная закалка, полученная в корпусе, помогла ему выстоять и в войнах, и в бедности, и в идейных сражениях. Сергей навсегда запомнил слова, которыми Кутузов попрощался с выпускниками: «Господа, вы не полюбили меня за то, что я сказал вам, что буду обходиться с вами, как с солдатами. Но знаете ли вы, что такое солдат? Я получил и чины, и ленты, и раны; но лучшею наградою почитаю то, когда обо мне говорят – он настоящий русский солдат. Господа! Где бы вы ни были, вы всегда найдете во мне человека, искренно желающего вам счастья, и который совершенно награжден за любовь к вам вашею славою, вашею честью, вашею любовью к Отечеству»[170]170
Глинка С. Н. Записки. М., 2004. С. 147.
[Закрыть].
* * *
Благодаря кадетскому корпусу Сергей Глинка обрел друзей на всю жизнь. И каких друзей! Один из них – легендарный Тучков 4-й. Помните нежное и пронзительное: «Вы, чьи широкие шинели / Напоминали паруса…»?..
Единственное имя, которое упоминается в стихотворении Марины Цветаевой «Генералам Двенадцатого года», – имя Александра Тучкова. Стихи эти, написанные 26 декабря 1913 года, памятны всем нам по фильму Эльдара Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово». К сожалению, строфа с именем Тучкова не вошла в тот замечательный романс, что написал композитор Андрей Петров, а исполнила актриса Ирина Мазуркевич.
Вообще из двенадцати строф (а число это, думается, неслучайно для стихотворения о героях 1812 года) прозвучала лишь половина. Поэтому мне кажется важным привести полный авторский текст.
ГЕНЕРАЛАМ ДВЕНАДЦАТОГО ГОДАСергею
Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса.
И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце вырезали след, —
Очаровательные франты
Минувших лет!
Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу, —
Цари на каждом бранном поле
И на балу.
Вас охраняла длань Господня
И сердце матери, – вчера —
Малютки-мальчики, сегодня —
Офицера!
Вам все вершины были малы
И мягок – самый черствый хлеб,
О молодые генералы
Своих судеб!
Ах, на гравюре полустертой,
В один великолепный миг,
Я видела, Тучков-четвертый,
Ваш нежный лик,
И вашу хрупкую фигуру,
И золотые ордена…
И я, поцеловав гравюру,
Не знала сна…
О, как, мне кажется, могли вы
Рукою, полною перстней,
И кудри дев ласкать – и гривы
Своих коней.
В одной невероятной скачке
Вы прожили свой краткий век…
И ваши кудри, ваши бачки
Засыпал снег.
Три сотни побеждало – трое!
Лишь мертвый не вставал с земли!
Вы были дети и герои,
Вы всё могли!
Что так же трогательно-юно,
Как ваша бешеная рать?..
Вас златокудрая Фортуна
Вела, как мать.
Вы побеждали и любили
Любовь и сабли острие —
И весело переходили
В небытие.
Александр Алексеевич Тучков назывался в армии Тучковым 4-м, поскольку ко времени получения им генеральского звания в русской армии уже служили три генерала Тучкова. Это были старшие братья Александра – Николай, Павел и Сергей; пятый из братьев – генерал-майор Алексей Тучков – пребывал в отставке со времен Павла I.
Александр родился в Киеве 7 марта 1777 года. Был определен в кадетский корпус, где и подружился с Сергеем Глинкой. В своих записках Сергей Николаевич так вспоминал о друге: «Он был красавец, душа чистая, ясная, возвышенная. Ум его обогащен был глубочайшими познаниями. Но чем другие в нем восхищались, он только один не замечал в себе. Мы познакомились в счастливые дни юношеской жизни и подружились навсегда. Никогда не требовали мы друг от друга никакой услуги, но при каждом свидании нам казалось, будто видимся после долгой разлуки…»
В семнадцать лет Александр Тучков начал службу в артиллерийском батальоне, в 23 года, в чине полковника, принял 6-й артиллерийский полк, но в 1801 году оставил службу и отправился в Европу совершенствоваться в военных и других науках – до 1804 года.
В 1806 году Александр женился на Маргарите Нарышкиной. Ради того чтобы не расставаться с любимой, Тучков готов был пожертвовать военной карьерой, но император не принял его рапорт. И тогда свой «рапорт» подала… Маргарита. В этом обращении к царю не было просьбы освободить от службы мужа, но была просьба разрешить ей быть рядом с Александром в войне с наполеоновской армией.
В 1807 году Тучков, в роли шефа Ревельского мушкетерского полка, участвовал в сражении под Гутштадтом и за отличие был награжден орденом Святого Георгия 4-го класса. Еще не вошло в обиход понятие «сестра милосердия», но Маргарита уже была такой сестрой. В одном из донесений главнокомандующий сообщает, что солдаты называют Маргариту Тучкову ангелом-хранителем.
В 1808 году Ревельский полк отправлялся в шведский поход, и Маргарита вновь обращалась к Александру I: «Умоляю дозволить мне сопровождать мужа моего… Любовь к Тучкову составляет мой личный мир и выражается жаждой дела – вместе служить Престолу и Отечеству…»
На этом прошении государь написал, обращаясь к князю Багратиону: «Князь Петр Иванович! Маргарита Тучкова взяла с меня полную и обильную дань удивления и восторга. Какая страсть, какая воля! Она предпочла покинуть сферу созерцательности, тепла и покоя. Пусть Тучковы будут вместе… Любовь есть сила, Богом даруемая. Мне ли стоять плотиной против мужества духовного дерзновения!..»
Ревельцы дважды сбрасывали шведский десант в море. Сергей Глинка вспоминал: «Друг мой никогда не говорил о своих военных подвигах. Но ни бивачная жизнь, ни походы, ни битвы кровопролитные не пресекли переписки его со мной. В этом заочном свидании мы переписывались по-французски. Любимого нами Ж. Ж. Руссо называл он L’homme de la nature – человеком природы. В 1809 году, когда он направлялся в армию, а я ехал в Смоленск, мы завтракали вместе. Старшие его братья несколько раз присылали за ним для подписи каких-то деловых семейных бумаг. В третий раз он отвечал посланному: „Скажи братьям, что я купчую подписать успею, а с Сергеем Николаевичем вижусь, может быть, в последний раз“. Я отвечал, что для дружбы нет последнего часа. Кто кого переживет, тот и оживит того жизнью дружбы. Но друг мой как будто предчувствовал свой жребий…»[171]171
Там же. С. 230–231.
[Закрыть]
Тучков получил после шведского похода чин генерал-майора. «Молодые генералы своих судеб» действительно были очень молоды. Среди генералов Двенадцатого года было немало ровесников Тучкова 4-го и даже более молодых: Михаилу Воронцову и Ивану Паскевичу было по 30 лет, а принцу Евгению Вюртембергскому и вовсе 24.
С началом войны 1812 года бригада генерал-майора Александра Тучкова сдерживает французов под Витебском и Смоленском. У Маргариты на руках годовалый сын Николенька, и она уже не может быть рядом с мужем.
На Бородинском поле у средней Семеновской флеши Александр ведет в бой Ревельский полк. Вот как описывает его подвиг Глинка: «Настала минута идти вперед, Тучков закричал полку своему: „Ребята, вперед!“ Полк дрогнул. „Вы дрогнули! – вскричал он. – Я пойду один!“ Схватив знамя, он бросился вперед и в нескольких шагах от люнета пал жертвой смерти. Когда роковая картечь поразила его в грудь, адъютант и рядовые подхватили его. Ужасный намет ядер посыпался на них и раздробил труп Тучкова; тут был убит адъютант и множество рядовых врыты были ядрами в землю…»[172]172
Там же. С. 231.
[Закрыть]
Маргарита узнала о гибели мужа 1 сентября и после этого почти месяц оставалась в беспамятстве. Родные опасались за ее жизнь. В середине октября она поехала на Бородинское поле – искать тело мужа. В сопровождении иеромонаха Иосафа вдова героя обошла поле. После безуспешных поисков Тучковой пришла мысль возвести на Бородинском поле церковь и установить там полковую икону Спаса Нерукотворного, переданную ей офицерами Ревельского полка.
Маргарита Михайловна продала все свои драгоценности и имение, и в 1820 году церковь во имя Всемилостивого Спаса была построена. В 1826 году умер пятнадцатилетний Николенька, единственный сын Тучковых, – он был похоронен в часовне на Бородинском поле.
В 1831 году Тучкова подала прошение на имя митрополита Филарета с просьбой благословить создание «женского богоугодного общежительного заведения для нуждающихся». Так возник Спасо-Бородинский женский монастырь, а Маргарита (в монашестве – Мария) Тучкова стала его первой игуменьей.
Молитва, которую она написала вскоре после гибели мужа, начинается такими словами: «Господи, дозволь мне сохранить память того, кого я любила, с кем в неизреченные минуты Твоей милости Ты соединил меня через таинство брака… Я с ним увижусь – увижусь там, где нет ни смерти, ни разлуки…»
Глава вторая
Разговорная речь его была звончее и красноречивее письменной.
М. А. Дмитриев о С. Н. Глинке
Очерк Вяземского. – Александр I подъезжает к Москве. – Царская карета в руках народа: импровизация или отвлекающий маневр? – «Душой младенец беззаботный…» – Бренная ладья
Петр Андреевич Вяземский в молодости относился к Глинке с аристократическим пренебрежением, а то и вовсе его не замечал. Но в зрелые годы его взгляд на деятельность Глинки переменился совершенно, и когда Сергей Николаевич умер, Вяземский написал блестящий очерк его творчества. И сегодня этот очерк – лучшее, что написано о Глинке.
«Недавно жил среди нас русский писатель, – начинает свой очерк Вяземский, – который во время оно проливал слезы, слушая „Семиру“ Сумарокова, и смеялся вчера, слушая „Ревизора“ Гоголя. Он был современником и учеником Княжнина и одним из литературных сподвижников в эпоху Карамзина. Он беседовал с Пушкиным и многими годами пережил его… Умирая, мог он, себе в отраду, другим в назидание, сказать, что в оставшихся по нем творениях он ни единою строкою не изменил священнейшей обязанности писателя искренно и честно обращаться со словом, по прекрасному выражению Гоголя. Писатель сей Сергей Николаевич Глинка…»[173]173
Вяземский П. А. Сергей Николаевич Глинка // Глинка С. Н. Записки. М., 2004. С. 435–446.
[Закрыть]
По мнению Вяземского, главная заслуга Глинки была в том, что он познакомил русских с Россией. Это звучало несколько парадоксально в середине XIX века, но сегодня мы хорошо понимаем, о чем говорил Вяземский. Мы снова переживаем те времена, когда «Россия еще не отыскана». Многие из нас куда лучше знают зарубежную культуру, нежели свою собственную. И нашим детям подчас лучше знакомо побережье Средиземного или Красного моря, чем берега Волги. Нам остро не хватает знания своего Отечества.
Как-то в начале 1990-х годов выдающегося композитора Валерия Гаврилина спрашивали, почему бы ему не уехать на Запад. Он ответил: «Мне и на родине не хватает родины». Думаю, так бы ответил и Сергей Глинка.
* * *
Когда 11 июля 1812 года в Москву приехал Александр I и кто-то из толпы предложил нести государев экипаж, Глинка загорелся этой идеей. Как докладывала полиция, Глинка, «возбужденный предложением, вскрикнул „ура“ и повел толпу, оглашавшую воздух криками и песнями».
Вот как увидел эти события девятнадцатилетний Иван Лажечников: «На Поклонной горе особенное мое внимание привлек к себе многочисленный кружок, составленный, большею частью, из купцов, мещан и крестьян. В средине толпы стоял мужчина, довольно высокий, плечистый; лицо его казалось вдохновенным, голос звучал знойно, энергически. За толпою, тесно окружившей его, я не мог слышать его речи, обращенной к народу, но до меня долетали по временам слова его, глубоко западавшие в грудь. Толпа, творя крестное знамение, повторяла с жаром его последние слова: „За батюшку царя и Русь православную, под покров Царицы Небесной!“ Я узнал, что это был Сергей Николаевич Глинка, ревностный сподружник московского градоначальника в тогдашних его подвигах на служении отечеству. С каким благоговением смотрел я на него!..»[174]174
Лажечников И. И. Новобранец 1812 года (Из моих памятных записок) // И славили Отчизну меч и слово. 1812 год глазами очевидцев. М., 1987. С. 627.
[Закрыть]
Сам Сергей Николаевич описывал это событие несколько иначе, отодвигая свою персону в тень. В 1818 году он издал небольшую книжку, в самом названии которой сказывалось его настойчивое желание высказаться: «Прибавление к русской истории Сергея Глинки, или Записки и замечания о происшествии 1812, 13, 14 и 15 годов, им самим изданные».
В первой части, названной «От нашествия французов до изгнания врагов из России. Обозрение происшествий от 12 июня до 14 июля», Глинка пишет о дне 11 июля: «На Поклонной горе сидело множество отдыхающего народа. Иные, уклонясь с дороги, расположились под тенью дерев и перечитывали друг другу воззвание к первопрестольной Столице (здесь и далее – курсив самого Сергея Глинки. – Д. Ш.). Вдруг принеслась от заставы весть, что усердные Москвичи и обыватели хотят из коляски Государевой выпрячь лошадей и несть на плечах до самого Кремля… „Ура, вперед!“ С сим словом двинулись несколько сот вперед…»[175]175
Прибавление к русской истории Сергея Глинки, или Записки и замечания о происшествии 1812,13, 14 и 15 годов, им самим изданные. М., 1818. С. 16–17.
[Закрыть]
Похоже, что идея нести карету государя до самого Кремля была не импровизацией, а тактической заготовкой, хорошо продуманной в кабинете Ростопчина. Очевидно, что свита Александра I потребовала от московских властей обеспечить императору максимально скрытный въезд в Первопрестольную – прежде всего по причинам безопасности. И если бы Глинка не увлек народ своим верноподданническим порывом и не увел людей с Поклонной горы, то усердные москвичи до ночи ждали бы там императора, а потом восторженная толпа могла бы надолго заблокировать царский экипаж.
Думается, что Александр, подъехав к Москве поздно вечером, был рад, что на въезде в Москву возникла лишь одна заминка. Вот как об этом эпизоде рассказывает Сергей Глинка: «И хотя уже был двенадцатый час ночи, но священник Покровского села Григорий Гаврилов имел счастие встретить Государя на Поклонной горе. Священник был в облачении, с крестом на блюде; престарелый диакон держал свечу, разливавшую блеск среди ночи… при встрече Государя были читаны стихиры Пасхи: „Да воскреснет Бог и расточатся врази Его“»[176]176
Там же. С. 18.
[Закрыть].
На другой день Александр I назначил дворянам и купцам собраться в залах Слободского дворца. Туда можно было явиться только в мундире, а его у Глинки не было. Пришлось срочно одалживать. Еще до того, как в собрание вошел государь, Глинка успел произнести получасовую речь, которую заключил словами: «Мы не должны ужасаться, но Москва будет сдана». Собравшиеся вскочили с кресел и вцепились в самочинного оратора: «Кто вам это сказал?!»
Напомню, что это происходило 15 июля, за полтора месяца до совета в Филях! Ни один генерал, министр или дипломат не мог тогда и помыслить об оставлении Москвы. Откуда же знал об этом Глинка? Очевидно, все произошло по поговорке «устами младенца глаголет истина». Нет, совсем не лукавил Сергей Николаевич, когда на закате жизни писал о себе: «Душой младенец беззаботный…»
Впрочем, полиции мало было дела до душевных качеств Глинки, и за опасные пророчества его могли если не арестовать, то выслать из города. Но тут Александр I, тронутый приемом москвичей, решил вознаградить их в лице Сергея Николаевича Глинки. Государь пожаловал ему орден Святого Владимира 4-й степени «за любовь к отечеству, доказанную сочинениями и деяниями» и триста тысяч (!) рублей собственно на «деяния». Перед оставлением Москвы всю эту невероятно огромную по тем временам сумму Глинка вернул казне – до копейки!
Это абсолютное бескорыстие Глинки более всего поражало современников. В 1812 году, не имея никаких сбережений или драгоценностей, он пожертвовал на ополчение домашние серебряные ложки. Подаренный ему императором бриллиантовый перстень Глинка даже не донес до дома, пожертвовал встреченной по пути бедной семье. Сергей Тимофеевич Аксаков вспоминал, что Глинка «не мог видеть бедного человека, не поделившись всем, что имел, забывая свое собственное положение и не думая о будущем…».
«Русский вестник» в каждом номере помещал известия о благотворителях и о благодетельных поступках людей самых разных сословий. Посредством своего журнала Глинка собирал многие тысячи рублей для нуждающихся, а сам при этом часто перебивался с хлеба на воду.
Понятно, что в таких обстоятельствах Сергей Николаевич вынужден был тоже принимать помощь. Своих покровителей он обычно благодарил стихами. В Государственном музее А. С. Пушкина в Москве хранится уникальная книга (скорее это тоненький сборник) «Голос души и сердца благодарного отца семейства. Сочинение Сергея Глинки». Книга посвящена двум благотворителям, спасшим семью Глинки от нужды: «Его превосходительству Елисавете Михайловне Кологривой и Князю Александру Николаевичу Голицыну». Сборник украшен эпиграфом: «Человек великодушный подобен солнцу, которое, изливая лучи свои на лице земли, не требует никакого возмездия. Оно дает свет для света».
Князю Голицыну, известному филантропу и мистику, посвящены строки, датированные 5 июля 1832 года. За несколько лет до этого Голицын помог в устройстве восьми детей Глинки «под Высочайшее покровительство» в разные учебные заведения.
Мрачной грустью отягченный,
К берегам Невы летел;
И с семейством разлученный
Жить для жизни не хотел.
Как на бурном океане
Мчится бренная ладья;
Так печальных дней в тумане
Странствует моя семья.
Странствует – с нуждой сражаясь,
Иль болезнью сокрушаясь
В горестной своей судьбе.
В этих дум моих борьбе
Я летел: к тебе явился;
Ты вещал; я оживился…
Пожалуй, строки Глинки – это то немногое доброе, что можно найти об А. Н. Голицыне в свидетельствах его современников.
Почитать похожее на эту книгу
История Отечественной войны 1812 года, по достоверным источникам. Том III ( ...Автор: М. Богданович
