Текст книги "Метро: Башня. Метро. Эпидемия. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Сафонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Это было самое страшное. На это не стоило смотреть, но он никак не мог отвести глаз – показалась фигурка человека, смешно дрыгающая в падении руками и ногами. Он был человеком еще несколько секунд, до тех пор, пока летел к серому раскаленному асфальту, а потом…

Его просто расплескало, как воду, что летела вместе с ним, и брызги разнесли далеко в стороны кровь и серую кашицу, вывалившуюся из расколотого черепа.

Гул постепенно стихал, переходя в громкое шипение.

Со стороны Башни наступали гигантские клубы пыли. Сразу стало темно; эта темнота накрывала их, как толстым ватным одеялом. Спасатель всем телом ощущал движение густого, словно кисель, воздуха. Теперь он видел только верхнюю половину Башни: нижние этажи были скрыты пыльной завесой.

– Ну, чего ты тянешь? Заводи! – спокойно сказал полковник. Наверное, это была его обычная реакция на стрессовые ситуации – голос становился спокойным и чуть-чуть ленивым. – Если не поедешь, я выйду и поймаю такси.

Его слова точно разбудили спасателя. Он еще раз повернул ключ, и двигатель загромыхал, как корыто, по дну которого перекатывались ржавые гайки. Он выжал сцепление и воткнул сразу вторую передачу. «Ленд-Ровер» дернулся и, содрогаясь, пополз вперед.

Надежная техника не подвела и на этот раз. Машина довезла их прямо до оцепления ОМОНа и там, словно понимая, что свою задачу она уже выполнила, остановилась, окутанная клубами едкого пара.

Наступила такая тишина, что он слышал, как потрескивает остывающий двигатель и что-то шипит, попадая на раскаленный металл.

Спасатель высунулся из двери и крикнул:

– «Скорую»! Срочно!

Подбежавшие бойцы вытащили полковника из машины. Милиционер слабеющим голосом просипел:

– Надеюсь, к следующему разу ты научишься ездить немного быстрее… – Потом голова его запрокинулась, правая рука, закрывавшая рану на лбу, упала, и темная, со сгустками, кровь полилась на мундир.

Спасатель залез на капот – теперь «Ленд-Ровер» был просто бесполезной грудой металла – и вглядывался в Башню. Он знал, что пройдет минут десять-пятнадцать… Может быть, больше… Пыль осядет, и он увидит… Что увидит?

Он почти не сомневался, что увидит пустоту – от одной стены до другой. Мертвый остов с зияющими глазницами огромных окон.

Но Башня пока еще стояла, уставившись острым шпилем в московское небо.

Небо, напоминающее чад на кухне.

Пятью минутами раньше Марина сидела в комнате и наблюдала происходящее как бы со стороны, глазами центральных телеканалов.

– Мама, я уже готов, – Валерик прошел в комнату с небольшим рюкзачком за плечами. Он прошел прямо в кроссовках, за что в любой другой день непременно получил бы от матери строгий выговор… Но не сегодня.

Сегодняшний день сильно отличался от других.

Она тоже собралась, но все никак не могла оторваться от телевизора. Слова, доносившиеся с экрана, звучали успокаивающе, если бы не изображение.

– Я готов, когда мы пойдем?

– Да-да… – Марина машинально кивнула и направилась в прихожую. Повернула ручку замка и потянула дверь на себя, но… Она развела руками. – Как только дверь откроется, сразу пойдем.

Она подумала, что, даже если дверь каким-то чудом откроется, выбраться из здания будет непросто: Марина не сомневалась, что никто не захочет оставаться в Башне; это означало только одно – давку и суету на лестницах, о лифтах можно сразу забыть.

«Кажется, что-то подобное происходило на „Титанике“. Спасшиеся в шлюпках оказались, как на подбор, сильными и рослыми мужчинами, а на дно отправились старики, женщины и дети».

– Валерик… – Она прижала сына к себе, и он с неохотой подчинился. – Обещай мне, что, как только двери откроются, ты не отойдешь от меня ни на шаг. Хорошо?

– Хорошо, мама… – Он увернулся от ее ладони, пытавшейся пригладить непослушную прядь волос на затылке.

«Хорошо… » – она мысленно представила себя со стороны и подумала, что будет для сына не самой лучшей защитой. Телосложением она явно не походила на тяжелоатлета. Но… что-то придавало ей сил и решительности.

– Давай побудем здесь, в прихожей, – сказала она – ведь, когда откроются двери, нельзя будет медлить ни секунды.

– Мам, ну чего просто так стоять? Я пока посмотрю телевизор…

– Нет. Валера, надо ждать здесь… – Она собиралась привести какие-нибудь веские аргументы, но не успела.

Раздался оглушительный треск, даже и не треск, а… Этому звуку она не подобрала бы названия, поскольку никогда раньше не слышала ничего подобного. Ей показалось, что дом сейчас провалится сквозь землю, и, раньше, чем она успела сообразить, что делает, Марина стиснула сына в объятиях и прижалась с ним к входной двери.

На этот раз он не сопротивлялся, напуганный не меньше ее, но старавшийся не подавать виду… Грохот нарастал, и в этом адском шуме тонули все слова. Стены задрожали – будто в маленьком домике путевого обходчика, за окном которого проносится на огромной скорости тяжелый состав, и от пола до потолка поползла широкая трещина.

А в следующее мгновение Марине показалось (но тогда уж и все остальное тоже показалось или привиделось… ), что зеркало на стене напротив входной двери накренилось. Теперь оно висело неровно, и это могло означать только одно… Что и Башня тоже…

Через дверной проем, ведущий в комнату, Марина увидела, как большой телевизор, стоявший на тумбе (специально на колесиках, чтобы ее можно было передвигать как угодно), исчезает из поля зрения. Словно какой-то невидимый шутник привязал тумбу веревочкой и, забавляясь, тянет на себя.

Это было настолько неожиданным и невозможным, что захотелось закрыть глаза, чтобы не видеть ничего больше, но она лишь еще сильнее прижала голову сына к груди.

Гул, треск и грохот сливались в одну кошмарную какофонию; этот шум был настолько сильным, что сотрясал ее тело, хотя она и так дрожала.

К страху примешивалось отчаяние, и это было хуже всего. Она ждала, что будет дальше, она думала, что шум усилится, и тогда трещина в стене разойдется, как жадная пасть, и из нее брызнут огромные бетонные осколки… «Хотя этого не может быть», – подсказывала ей прежняя, рациональная часть сознания, но глаза и все прочие органы чувств говорили ей другое: «Может. Ведь это происходит».

Марина лихорадочно оглядывалась по сторонам, пытаясь сообразить, куда надо бежать, чтобы укрыться от надвигающейся опасности.

В дверном проеме показался шкаф. Раньше она не могла его видеть, потому что шкаф стоял, как ему и положено, у стены, а теперь он выкатился на середину комнаты и занимал то место, где прежде был телевизор.

Марина почувствовала, как холодеет и в буквальном смысле цепенеет. Руки и ноги отказывались повиноваться; она закусила губу, чтобы сдержать подступившие рыдания… «Не самый-то подходящий момент, правда?»

Не самый. Просто ей было очень страшно, и Марина с нетерпением ожидала, когда все это (чему она не могла подобрать даже названия) закончится.

Наверное, те же самые чувства испытывают пассажиры в падающем авиалайнере. Входит бледная стюардесса, поправляет прическу и говорит: «Наш полет проходит… Теперь уже можно сказать – проходил – на высоте одиннадцать тысяч метров над уровнем моря. Вы больше не слышите шума двигателей – это дурной знак. Мы падаем, но не спешите паниковать! Ведь мы будем падать целых две минуты, а если повезет, то чуть больше. Кто-нибудь желает напитки?»

Марине казалось, что в такой момент никто не захочет напитков. И еще она думала, что торопила бы эти минуты изо всех сил.

Так и сейчас. Она с нетерпением ожидала развязки – какой угодно, лишь бы это поскорее закончилось.

Треск стал приглушеннее. Тише. Или это ей только кажется?

Она повернула голову направо. В прихожей стоял большой платяной шкаф с зеркальными створками, скользившими на роликах. Марина видела свое дрожащее отражение, и на мгновение ей показалось, что случилось самое худшее: потолок резко поднимается, а стена, напротив, плывет вниз, погребая под собой ее и сына. Но в следующий момент она сообразила, что падает не стена, а сама створка шкафа, отражая набегающий пол.

Марина схватила Валерика в охапку (потом ей это казалось почти неправдоподобным – ведь в сыне было тридцать шесть килограммов, а она схватила его, как скомканный носовой платок) и ринулась вперед по коридору.

Звон разлетающегося зеркала – из того самого угла, где они были всего секунду назад. Марина застыла, боясь и повернуться, и сделать лишний шаг: кто знает, какие еще из взбесившихся вещей готовились прыгнуть из засады? Она прижала губы к прохладному, покрытому испариной лбу сына и долго их не отрывала.

– Все-все-все… – бормотала она, лишь бы что-нибудь говорить. Лишь бы как-нибудь успокоить его и себя. – Все-все-все…

Валерик осторожно – не демонстративно, как он это делал всегда, поскольку считал подобные нежности недопустимыми для двенадцатилетнего (взрослого) мужчины – освободился из объятий матери, но Марина продолжала держать его за руку.

– Мам, что это? – серьезно спросил он, но Марина лишь пожала плечами в ответ.

Она молчала, потому, что не знала, что ответить, и потому, что сомневалась, можно ли об этом говорить уже в прошедшем времени. Потому что, если это вдруг началось… она бы не поставила и пятидесяти копеек на то, что это больше не повторится.

– Я не знаю… Ты только не волнуйся. Нас обязательно спасут. Все будет хорошо, вот увидишь. Обязательно.

– Да я не очень-то и волнуюсь, – дрожащим голосом произнес сын.

Она знала, что он не мог сказать ничего другого. Пусть и дрожащим от страха голосом, но только эти слова. «Порода!» – с гордостью подумала она. Но к этой гордости примешивалась легкая порция досады, поскольку невольное воспоминание о муже возникло в самый неподходящий момент.

– Все хорошо. Скоро за нами придут и откроют двери… – Она встала рядом с Валериком.

И звук, который она услышала… Который они оба услышали… Легкий щелчок замка, освобождающего запертые двери. Это было слишком хорошо, чтобы походить на правду. Все так же, не выпуская руку сына из своей, она шагнула по хрустящим зеркальным осколкам – «плохая примета, это не к добру. Но, похоже, следствие несколько опередило причину… » – и подошла к двери.

Все еще не веря в реальность этого звука ( «наверное, мне просто показалось»), Марина взялась за ручку, и дверь легко подалась.

«Я все-таки сейчас расплачусь», – как-то отстраненно, будто размышляла о ком-то другом, подумала она и всхлипнула. Дверь открылась еще шире.

Марина бросила последний взгляд на квартиру и успела подумать, что неплохо бы захватить кое-что из вещей и небольшие деньги, хранящиеся (ведь человек – раб своих привычек, не так ли?) в шкафу, под стопкой белья. Но сама мысль о том, чтобы приблизиться к шкафу, показалась ей пугающей. Она боялась хотя бы на несколько сантиметров отойти от двери: ведь та могла снова захлопнуться, и неизвестно, открылась бы она еще когда-нибудь. «Судьба никому не дает второго шанса, – часто говорил муж. – Если упустил – все, скажи ему до свидания! А лучше – прощай!»

И Марина решила не испытывать судьбу. Она взглянула на свой мобильный, лежавший на кровати. Аппарат начал звонить, и Марина могла бы и не смотреть на дисплей – она знала, что это – мама. Волнуется.

Ну еще бы! На ее месте она бы тоже волновалась, и, наверное, так же сильно. Но в тот момент… «Женщины часто выдают свое собственное волнение за заботу», – с неожиданной жесткостью подумала она. Конечно, это был очень простой выбор: или пойти в комнату и взять телефон с кровати, рискуя, что в следующую секунду дверь захлопнется и не откроется уже никогда, или выйти на лестницу и попытаться спастись. Спасти себя и сына.

Марина решительно направилась к двери, волоча Валерика за собой. Она больше не оглядывалась.

Это показалось ей странным, но в холле никого не было. Вся Башня была построена однотипно: каждый этаж разделен на два крыла – западное и восточное. В каждом крыле – по две квартиры и на каждой площадке – два лифта.

В холле Марина задержалась, прислушиваясь к тишине в квартире соседей. Она подошла к их двери и попробовала толкнуть ее, но та была закрыта. «Может, их просто нет дома? Тогда им сильно повезло». Как бы то ни было, но Марина понимала, что у нее нет времени на раздумья.

Она пошла к двери, ведущей на лестницу. Плиты из мраморной крошки, которыми был выложен пол, растрескались и хрустели под ногами – почти как осколки зеркала в ее квартире. Марина изо всех сил старалась держать себя в руках и не побежать. Она знала, что достаточно только поддаться панике и остановиться будет очень тяжело. Поэтому она шагала быстро, но все же не бежала.

Они прошли мимо лифтов, и Валерик мимоходом надавил на кнопку вызова. Марина лишь покачала головой, не останавливаясь.

Она толкнула дверь ногой, но та не поддалась. Огромная тяжелая дверь, с толстым, словно подернутым морозом, непрозрачным стеклом. Марина толкнула еще раз, понимая, что это бесполезно.

– Ну хорошо, – грозно сказала она, обращаясь непонятно к кому. – Хорошо.

Она двинулась к зимнему саду, к большому фикусу. Это казалось ей правильным – попытаться разбить стекло. Хотя…

Марина отбросила сомнения. Сначала она попробует, а уж потом посмотрит, что из этого получится.

Растения только казались растущими рядом, в общем газоне; на самом деле у каждого имелся свой отдельный горшок, замаскированный пластами дерна и пучками сухой травы. Марина ухватилась за фикус, чувствуя, как стебель трещит у нее в кулаке.

«Интересно, кто-нибудь из охранников меня сейчас видит?»

«Ну, и даже если видят, что с того? Наверняка у них своих забот хватает».

Она усмехнулась, глядя на мраморную крошку под ногами, и стала раскачивать толстый стебель. Фикус – вместе с горшком – сдвинулся с места. Марина нащупала края горшка и взялась за них, почувствовав резкую боль в сломанных ногтях на правой руке.

Она охнула, но только крепче сжала пальцы. Горшок медленно вылезал из земли. Марина запустила руку глубже в землю и взялась за влажное дно горшка. Наконец ей удалось извлечь его из газончика, Марина прижала его к животу и, сдувая выбившиеся пряди с лица, потащила фикус к лестничной двери.

Мысль о том, что она, должно быть, очень нелепо выглядит (в самые неподходящие моменты возникают такие пустяковые, ненужные мысли), промелькнула в голове и тут же исчезла. Марина взвалила горшок на плечо и последние метры пробежала, пытаясь придать своему массивному тарану хоть какое-то дополнительное ускорение. Когда до двери оставался всего один шаг, она резко оттолкнула горшок от себя, с замиранием ожидая, что сейчас случится. Она была готова услышать звон разбитого стекла, но… Горшок с глухим стуком ударился в стекло и раскололся пополам. Отскочив и рухнув на пол, половины его рассыпались еще на множество мелких черепков.

Марина сжала кулаки и вскрикнула – от отчаяния и обиды.

– Мам, – раздался спокойный голос сына. – Мам, может быть, поедем на лифте?

– А? – она тяжело дышала, обтирая испачканные в земле руки о белую блузку. – На лифте?

Казалось, до нее никак не мог дойти смысл сказанного.

– Мам, давай быстрее…

Она оглянулась и увидела, что Валерик, стоя на площадке, удерживает рукой открывшиеся двери лифта – завозившись с фикусом, Марина и не заметила, как он подъехал.

Она сделала два быстрых шага вперед. Кабина лифта стояла пустая, но Марина почему-то не решалась войти.

– Убери руку! – сказала она, чувствуя, что если он сейчас же не отпустит дверь, то она закричит. Перед глазами возникла ужасная картина: раздвижные двери медленно, с тихим жужжанием, закрываются, защемляя тонкую загорелую руку, затем кабина трогается, и… Марина зажмурилась и закричала. – Сейчас же убери руку!

Она рванулась к сыну, но прежде, чем успела схватить его, Валерик вошел внутрь. Ее пальцы сомкнулись в считанных сантиметрах от его красного рюкзачка, болтавшегося за спиной. Она подумала, что все это происходит только с одной целью – отобрать у нее ребенка.

Мысль, такая страшная (но уже не казавшаяся невозможной), промелькнула в голове, как вспышка молнии. И еще до того, как она сообразила, что делает, Марина шагнула в кабину – вслед за сыном.

Приглушенный мягкий свет, льющийся с потолка, мигнул (легко и естественно, как кивает головой собеседник в задушевном разговоре), и затем послышалось едва уловимое жужжание – двери закрывались.

Марина резко повернулась к панели и хлопнула ладонью по светящимся кнопкам; затем она стала нажимать более целенаправленно: сначала «Стоп», потом, когда убедилась, что это не помогает, она надавила на кнопку с цифрой «1».

Кабина плавно пришла в движение, никаких рывков и подергиваний (ну а что еще можно ожидать от лифтов, установленных в ее любимой Башне?), но Марину это обстоятельство не обрадовало. Она прекрасно понимала, что все происходит совсем не так, как должно происходить.

Лифт проехал совсем немного – несколько этажей. Он выполнял последнее указание сервера: встать на прикол в самом низу Башни, подбирая по пути всех желающих. Случилось так, что единственными и последними желающими стали женщина с тридцать девятого этажа и ее двенадцатилетний сын.

Внезапно кабина сильно дернулась, будто с размаху ударилась о невидимое препятствие. Полозья, по которым скользили боковые ролики, от сотрясения Башни погнулись, и лифт намертво заклинило между тридцать четвертым и тридцать третьим этажами.

Марина и Валерик не удержались на ногах и упали на пол. Все это напоминало непрекращающийся дурной сон, который с каждой минутой становился все страшнее.

Кабина дрогнула и накренилась, женщина и мальчик перекатились по наклонному полу в угол. Сверху послышались глухие удары: что-то тяжелое методично било по потолку.

– Мама, что там? – Силы Валерика были уже на исходе. И без того перегруженный ужасом детский разум отказывался осознавать происходящее. Его губы прыгали, из глаз катились слезы…

Удары продолжались: метры прочного толстого троса и кабель, разматываясь до конца, падали на крышу лифта.

Свет мигнул в последний раз и погас, Марина с сыном оказались в полной темноте. Она уже готова была закричать, она и кричала, изо всех сил зажимая ладонью рот. Ее тело билось в беззвучном крике, но Марина понимала, что она не вправе выпускать этот рвущийся из груди вопль отчаяния на волю. «Что угодно, только не кричать! Только не кричать!»

Легче оказалось заплакать.

Что она и сделала. Марина крепко обхватила Валерика и прижала к себе, машинально подумав, как было бы хорошо, если бы он был таким же маленьким, красным, со сморщенной кожей, как тогда, когда родился.

Она бы засунула его обратно, в утробу, и тогда наверняка смогла бы защитить сына, спасти от этого злобного и грозного мира, от этой судьбы – людоедки с окровавленными клыками, чьи подарки, перевязанные алой ленточкой, всегда таят в себе что-то недоброе.

Что-то, что рано или поздно тебя убивает…

Кстин отыскал глазами указатель с надписью «МКАД – Запад» и свернул под стрелку.

МКАД – не самая удобная дорога для мотоциклиста, по крайней мере, для мотоциклиста, который едет на «ИЖ-Планете 5». Он забился во второй ряд, считая справа, и дал полный газ.

Двигатель натужно тарахтел – от «двухтактника» ничего другого ожидать не приходилось, – но он упорно работал и нес хозяина вперед.

«Суббота… Вчера… Всего лишь вчера – и так давно. „Я тебя люблю“, – вот что я должен был сказать. И не сказал. Почему? Наверное, я боялся, что она рассмеется. И может быть, это было бы правильно – с ее стороны. Где она, эта граница между „вы мне нравитесь“ и „я тебя люблю“? Где она проходит и в чем она заключается? В дрожании рук и в томительном сосании под ложечкой? Или в том, что ни о чем другом думать не можешь – все время пытаешься представить себе лицо, запах, жесты, движения, голос?

А она бы и рассмеялась. Ну может, не прямо в глаза, тихо улыбнулась бы – холодной и немного отдаляющей улыбкой, но… Что угодно – только не эта улыбка. Поэтому я и не решился. Глупо. Что плохого в том, что я ее люблю? И что плохого в том, чтобы сказать ей об этом?»

Он знал что. Самое страшное – услышать в ответ: «А я вас – нет». Или главное – любить, а остальное пусть катится ко всем чертям?

Они ехали в лифте на тридцать девятый этаж, и лотки с мороженым холодили ему руки. Он думал, что эти секунды, проведенные так близко от Марины, запомнятся ему навсегда. Он чувствовал, что вряд ли они еще когда-нибудь будут так близки, разве что опять поедут вместе в лифте.

Кстин украдкой наклонился к ней и вдохнул запах, льющийся от ее мягких волнистых волос, и аромат тела, пробивавшийся из-за воротника блузки. Ему хотелось съесть эту женщину, как аппетитную булочку, и, кажется, он нашел ответы на все свои вопросы. Да, он любит ее. Просто потому, что она женщина и ОНА – это ОНА. Других причин он не видел.

От ее запаха у него начала кружиться голова, а от ее вида… Он прижимал к животу лотки с мороженым, покрытые холодными капельками воды, и от этого на футболке появлялись влажные пятна.

В тот момент ему хотелось, чтобы Башня была бесконечной; чтобы они ехали и ехали вверх не останавливаясь.

На табло появилось число «39», и лифт замер. Марина вышла первой и направилась к двери своей квартиры. Кстин отметил, что в ее движениях сквозила какая-то нервная неловкость, но… Это было пустяком по сравнению с теми кренделями, которые выделывали его ноги. Он дрожал, как от холода, но не мог отнести это на счет трех несчастных лотков с мороженым.

«Если бы можно было наброситься на нее, срывая одежду и лаская губами каждый сантиметр ее кожи… » Если бы…

Нельзя. С ней все было по-другому. Он не мог на нее наброситься – до тех пор, пока не прочел бы в ее глазах немое разрешение. Сейчас ему хотелось только любоваться этой женщиной – и ничего более. Любоваться и обожать.

Ах да! И еще – повесить занавески на кухне.

Марина достала магнитную карточку: здесь, в Башне, они заменяли ключи. Кроме того, электронный замок служил надежной сигнализацией. Марина открыла дверь, сняла телефонную трубку, набрала «О» и сообщила дежурному на пульте, что все в порядке.

«Наверное, еще и поэтому она не побоялась меня пригласить, – подумал Кстин. – Здесь хорошая охрана».

– Пойдемте сразу на кухню, – предложил он. Марина удивленно вскинула тонкие брови. – Надо положить мороженое в холодильник, – пояснил Кстин. – И потом… Знаете, я так привык: нет работы – нет еды.

– Ну, это вовсе не обязательно… – начала Марина. – Мне, честно говоря, немного неловко… Это выглядит, будто я вас использую в личных целях…

– Ну и что? – Кстин пристально посмотрел ей в глаза. – А может быть, я именно этого и хочу – чтобы вы меня использовали… В личных целях, – немного помолчав, добавил он.

Возникла пауза. Эти неловкие паузы возникали постоянно, но, по крайней мере (и Кстина это радовало), с каждым разом они становились все короче.

Марина развела руками.

– Ну, если вы…

– Да, конечно, – перебил ее Кстин. – Я настаиваю. Как и положено мужчине.

– Считаете, что мужчина всегда должен настаивать? – Кстину показалось, что в ее глазах промелькнула какая-то настороженность.

– Разумеется. Не выпрашивать же!

– Ну, не стоит так категорично. Скажем: не выпрашивать, а просить. А?

Кстин усмехнулся.

– Нет. Только настаивать. Еще лучше – требовать.

– Может быть… Но ведь это не всегда бывает уместным. В некоторых ситуациях приходится именно просить, а не требовать.

Кстин беззаботно пожал плечами. И пожалуй, в ту минуту он еще сильнее смахивал на второгодника, не до конца расставшегося с романтическими иллюзиями о взаимоотношениях полов.

– Лучше не попадать в такие ситуации… – он ненадолго замялся. – А если уж попал, то ждать.

– Ждать чего?

– Ждать подходящего момента, когда уместно будет потребовать.

Марина поджала губы. «Мороженое и занавески, – подумала она про себя. – Других точек соприкосновения я не вижу».

Кстин снова пожал широкими плечами, но на этот раз в его движениях сквозила какая-то жалкая обреченность.

Первый раунд закончился вничью. Для него это означало – проигрыш.

(«Бойся разведенных женщин, – говорил отец. – Особенно если они с детьми. Они только кажутся легкой добычей, но на самом деле… В брошенной женщине есть что-то нехорошее… ущербное, иначе она не была бы одинокой. Рано или поздно ты поймешь это, но потеряешь время. А время – это единственное, что дает нам Господь. Только время – и ничего больше».

В последний год жизни отец выглядел похудевшим и усталым. Он часто разражался приступами мучительного кашля, и потом сплевывал в платок розовую от крови слюну.

Было еще кое-что: в этот год Кстин постоянно видел его с Библией в руках. Это казалось странным: в застойные годы отец был героем коммунистического труда, никогда не ходил в церковь и даже не был крещеным. Но сейчас он целыми днями листал потрепанную книжку карманного формата и часто одобрительно усмехался – будто читал увлекательный детектив и был очарован неожиданным поворотом сюжета. Он словно хвалил изобретательного автора.)

– Итак? – спросил Кстин.

– Что «итак»? – не поняла Марина.

– Я хочу вам помочь. Хочу повесить занавески, а потом съесть мороженое. Хочу и могу это сделать. Почему бы вам просто не согласиться?

«Действительно, почему? – подумала Марина. – Зачем я упрямлюсь? Потому что боюсь оказаться ему чем-то обязанной? Чушь! Я могла бы вызвать техника, и за небольшую плату он сделал бы то же самое. Эти обязательства стоят рублей триста, не больше. Или потому, что я давно привыкла решать все самостоятельно и мое ежевечернее нытье в подушку, мол, когда же найдется человек, готовый снять с меня часть проблем, – не более, чем нытье? Что-то вроде обязательной бабьей жалобы? Или, может быть, дело в том, что мне НРАВИТСЯ быть упрямой, и я хочу, чтобы он именно ПРОСИЛ меня разрешить ему повесить эти дурацкие занавески?» Как бы то ни было, но веской причины упрямиться не находилось.

– Я соглашаюсь, – сказала Марина, с удивлением обнаружив в собственном голосе почти забытую покорность.

– Отлично. Где у вас стремянка?

– В кладовке, – Марина неопределенно махнула рукой за спину.

– А инструменты найдутся?

– Какие-то есть… В большом ящике, посмотрите сами. Я ничего не выбрасывала, надеясь, что Валерик… – она замолчала, осознав, как глупо могли прозвучать ее слова. Надеяться, что, живя в Башне – этом средоточии комфорта и порождаемой им праздности, Валерик когда-нибудь заинтересуется содержимым ящика с инструментами, было по меньшей мере глупо.

Но Кстин сделал вид, что ничего не понял, и не стал дожидаться конца фразы.

– Осталось только узнать, где кладовка?

– По коридору, налево и до конца. Выключатель на стене справа.

– Угу, понял… Где карниз?

– Пойдемте, – она повела его в большую комнату. Там, на полу, лежал разобранный карниз в магазинной упаковке и полиэтиленовый пакетик с крепежом. Кстин осмотрел его и удовлетворенно кивнул.

– Тут у меня беспорядок… – смущенно сказала Марина, хотя комната находилась в чистоте, весьма близкой к идеальной. – Я не всегда успеваю убираться…

– О, не волнуйтесь! – бодро отозвался Кстин. – Это просто вопрос терминологии. То, что вы называете беспорядком, для меня является недостижимой степенью порядка. Я ведь живу один, – пояснил он. – И тоже не всегда успеваю… Ну, если быть откровенным, то всегда не успеваю. Но, когда вы приедете ко мне в гости…

– Я не обещала, – быстро вставила Марина.

– Вы сказали, что подумаете.

– Это не одно и то же.

– Конечно… Я буду ждать.

Ей захотелось сказать что-нибудь язвительное.

– Ждать момента, когда вы сможете это потребовать?

Кстин подбросил на руке пакетик с крепежом. Он улыбнулся и пошел в коридор. В дверях комнаты обернулся и кивнул:

– Угу…

– Я… должна еще погладить занавески. – Марина вспомнила, что они так и лежат в пакете нераспечатанными.

– Приступайте, – его широкая спина скрылась в полумраке коридора.

Ситуация все больше и больше казалась Марине абсурдной.

«Пригласила домой первого встречного, даже не разузнав хорошенько, что он за человек! Ну ладно. Может быть, он – хороший человек. Даже скорее всего. Но… Зачем все это? Для чего? Ведь не думаешь же ты, что между вами может что-то случиться?» Эта мысль не казалась Марине даже абсурдной. Она была… невозможной.

Она выдвинула нижний ящик шкафа и достала пакет с занавесками.

«В конце концов, чего ты так переживаешь? Ну повесит он эти занавески, потом поедите на кухне мороженого, и – до свидания! Это нормально. Простые человеческие отношения, и никто тебя не заставляет думать, что будет потом. Потому что – ничего не будет. И быть не может. Вот и успокойся».

Она разложила гладильную доску, включила утюг и принялась гладить.

Краем уха она слышала, как Кстин возится в кладовке, гремит инструментами, топает по коридору. Потом из кухни до нее долетали тихие, но довольно эмоциональные возгласы. Впрочем, дальше «Ух, ё!» и «Атть!» дело не пошло. Видимо, он опасался давать волю чувствам.

Наконец Марина не выдержала и отправилась на кухню – посмотреть, как движется работа. Высоты стремянки не хватило, и Кстин водрузил на нее табуретку. Марина со страхом увидела, что ножки табуретки стоят прямо по углам верхней площадки лестницы, и подумала, что парень может сильно навернуться с такой высоты. Но побоялась сказать это вслух: услышав ее голос, Кстин резко обернется и тогда точно грохнется.

Он медленно, но как-то очень уверенно сверлил ручной дрелью дырки в бетонной стене, время от времени сдувая с лица серую пыль. На больших красных руках вздулись толстые вены, и футболка между лопаток намокла от пота.

Марина развернулась и тихо пошла обратно – доглаживать занавески. Они управились почти одновременно, Кстин даже чуть раньше. Он сложил инструменты обратно в ящик, потом Марина слышала шум воды, доносящийся из ванной, затем он появился на пороге комнаты.

– Готово! Можно вешать! – Его обветренная физиономия лучилась от счастья, и Марина поняла, что надо пойти и посмотреть на плоды его трудов именно сейчас, не откладывая, потому что он очень на это рассчитывал.

Марина поставила утюг на подставку и пошла в кухню. Стремянка стояла, прислоненная к стене, а на полу, под окном, были влажные разводы.

– Я убрал за собой! – пояснил Кстин. Подтекст легко угадывался: «Как насчет дополнительных очков в мою пользу? По-моему, я их заслужил».

– Я могла бы сделать это сама, – сказала Марина.

– Любое дело надо доводить до конца, – значительно ответил Кстин.

– Ну что же… – обронила Марина и пошла за занавесками.

Потом он снова залез на стремянку, а она подавала ему выглаженные куски материи.

Он действительно чуть не упал с лестницы: в тот момент, когда Марина подавала ему вторую занавеску, а Кстин, перегнувшись, тянулся к ней руками, их пальцы встретились – случайно, поспешно и суетливо. Его лицо изменилось, и Марине показалось, что в его глазах она увидела благоговейный страх. Он так быстро отдернул руку – почти вырвал у нее занавеску, что табуретка покачнулась.