355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дмитрий Факовский » Бессы » Текст книги (страница 3)
Бессы
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 04:10

Текст книги "Бессы"


Автор книги: Дмитрий Факовский


Жанр:

   

Прочая проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Всё это росло в пугающей прогрессии.

«При советской власти, было поспокойнее, потому что людям не было смысла воровать, не говоря уже о том, чтобы взрывать друг друга», – думал он.

Провинциальный городок, по которому шел Факер, конечно, отличался от столицы, встречая его сплошь и рядом славянскими лицами, что уже было разгрузкой для уставших очей. Только вот, лица эти – русские и родные, – были черны и далёки. Пустые глаза взирали на него практически равнодушно, поигрывая адскими бесноватыми огоньками, ловя которые в очах бредущих мимо него потерянных душ Факеру становилось жутко. Сам городок будто превращался в застывшую во времени и затерянную в пространстве проекцию из классической антиутопии, которыми некогда пугали неприхотливых зрителей фантасты, описывая в своих толстых романах города-призраки недалекого тоталитарного будущего, в котором нет места людям, где на смену Человеку пришел Зверь, поработивший практически каждого, высосав из него душу, сделав бездумным куском мяса, винтиком хаотичной, но безвыходной системы.

Даже в самую безмозглую юность Факер не считал себя фашиствующим молодчиком, чувствуя себя человеком великой советской эпохи, но не становясь от этого менее агрессивным. Деление людей по данному вопросу на толерантных и нет, напрягало его. Он не был расистом, но выступал против смешения кровей разных рас, за верховенство русских, но в дружественном интернационале советских народов, – и в этом, по мнению Факера, не было ничего, за что власти уничтожали таких, как он – перекрывая кислород, отнимая работу и бизнес, просто бросая за решетку.

Вместо идеи сильного русского государства молодежи посредством глобальных СМИ вбивалась как норма похоть, грязь и порок, отчего в головах деток случался сбой матриц.

***

Пройдя нетронутым, Факер остановился у церкви, где был на Пасхальной службе ночью. Рядом с оградой, под брезентовым настилом, примостившись на пластиковых лавках, копошились сирые и убогие, деля добычу – еду, деньги, сигареты и тару с остатками алкоголя. Среди найденного были мобильный телефон и золотая цепочка, право собственности на которые предъявляли теперь сразу несколько местных аксакалов. Разговор шел на повышенных тонах, мужики драли глотки , и с нажимом хватали друг друга за засаленные грудки, сотрясая лохматыми бородами, а две бабы – противно визжали, пытаясь поцарапать оппонентов длинными чёрными когтями.

Его вновь тронула тревога. Сначала Факер хотел просто пройти мимо, стараясь не глядеть на них, словно на голодных помойных собак, но невидимая сила остановила его и он замер, как вкопанный, глядя на сцепившуюся чернь. Буквально тут же, будто почувствовав его присутствие, они прекратили драться, и обратили свои взоры на Факера.

Он поёжился и, вдруг, будто по божьей воле, его смятение сменилось холодным равнодушием, и Факер двинулся к ним.

«Христос воскрес!» – радостно скалясь гнилыми ртами, отребье поползло к нему.

«Перестрелять вас, как собак бешеных», – бросил он злобно, поднимая с ноги конструкцию из двух ящиков и досок, где была аккуратно разложена добыча, которая взлетела вверх вместе с трубкой и золотом.

Сирые и убогие вздрогнули и враз застыли, словно покрытые мхом влажные пни.

Факер прошел мимо них, едва не касаясь плечами, – сквозь церковные врата и, пройдя вдоль знакомых крестов по жидкой аллее, вошел в церковь.

Зайдя внутрь, Факер почувствовал могильный холод, изо рта у него пошел пар. Вокруг царил сырой полумрак. Он снял очки и протёр их влажной футболкой – стало ещё хуже. Его уверенность быстро улетучилась, пошатываясь, Факер побрел к алтарю. Подойдя ближе, он почувствовал тепло и узрел свет. Факер обошел алтарь справа, и уткнулся на современный компактный инфракрасный обогреватель, у которого, удобно усевшись в низеньком мягком кресле, читал газету какой-то святой отец. Не разбираясь в чинах священнослужителей, Факер неуверенно кашлянул, пытаясь привлечь к себе внимание попа. Тот поднял голову и вопросительно взглянул на него над половинками стильных очков, но Факер продолжал молчать. Отложив газету в сторону, поп встал.

«Христос воскрес, сын мой», – сказал он красивым глубоким голосам.

«Ага», – кивнул Факер, делая шаг вперёд и наслаждаясь идущим теплом, согреваясь после неприветливой пасхальной непогоды в божьем доме.

«Не ага, а воистину воскрес», – нравоучительно поправил его святой отец.

«Ага», – снова кивнул Факер.

«Что привело тебя сюда?» – спросил его поп.

«Как в кино», – подумал он, ближе подходя к обогревателю.

«Если хочешь, можешь просто согреться. Я не буду доставать тебя расспросами», – примирительно сказал святой отец, садясь и беря в руки газету.

Факер тяжело вздохнул.

«Я грешен, и меня это волнует», – сказал он.

***

У Факера были свои отношения с Богом. Как и большинство русских, он предпочитал держать их при себе, всё было между ними. Сам институт Церкви он считал тоталитарным. Католическая церковь была отдельным фашистским государством, причём, более кровожадным, чем самый радикальный исламский фундаментализм, а православная – сама по себе интегрированная в государственную систему, готовую пляс хоть под дудку монархии, хоть – Иосифа Сталина, но с большим удовольствием – на жирных либеральных корпоративах. Само определение Бога, как некой вполне реальной фигуры, уже само по себе было фашизмом, воспетым преклонением перед ницшеанским Сверхчеловеком. Любая религия несла в себе Любовь. Даже расистский по своей сути иудаизм проповедовал любовь к одной – еврейской – расе. Любовь же, в отличие от тоталитаризма, не предполагает принуждения, любовь – это внутренние убеждения, сила воли и твёрдость характера, ваши человеческие качество, ибо любовь отличает людей от зверей. И если государственный тоталитаризм был необходим для защиты и развития общественных институтов, то есть – каждого из нас, независимо от социального или еще какого-то статуса, то принуждение к любви в отношении Церкви и Бога были недопустимы, и вместо того, чтобы быть проводниками между людьми и Господом, попы и прочие лишь отталкивали народ от Всевышнего, бросая страну в смуту безбожия, результатом которого становилась глобальная деградация человека. Поэтому Бог был для Факера не попами и не храмами, именуемыми Господними домами, Бог для него был любовью, его внутренними убеждениями, следовать которым он старался, впрочем – не всегда успешно, что злило его. Успокаивало Факера лишь одно – понимание того, что это в нём говорит совесть.

Ещё с раннего детства он пытался с ним говорить. На глазах маленького Факера рушилась огромная страна, с прилавков враз исчезла еда, а во дворах – собаки и голуби. Всё это было ему непонятно. А ещё, как ему тогда казалось, а потом, с появлением Интернета, он смог проверить свои догадки из открытой статистики, – очень часто начали умирать люди. Намного чаще, чем прежде, хотя на 1980-е пришелся глобальный мор многих ветеранов Войны. Угрюмые похоронные марши играли в их тенистом дворике из пятиэтажных едва ли не каждый день. Как правило, об очередной смерти он узнавал уже постфактум, когда снизу до него доносился знакомый мотив в исполнении духового оркестра.

Ещё в первом классе, в рамках урока музыки им играли вторую сонату для фортепьяно Фредерика Шопена, под которую похоронили и самого поляка. Всегда подвыпивший учитель, поразительно похожий на помесь молодого Лёни Якубовича и Валерия Газзаева, постоянно таскал с собой огромный баян. В школе платили копейки, поэтому он активно подрабатывал на стороне, в том числе – и на похоронах, и когда ему наливали – мог сбацать любой мотив на раз-два. По расписанию урок музыки был у них каждую среду, однако учитель появлялся в школе не чаще раза в месяц. Директор смотрела на это сквозь пальцы, понимая, что замены ему всё равно не найти. Справедливости ради стоит добавить, что, таки осчастливливая детей своим появлением, усач-баянист, находясь уже с утра под градусом, обрушивал на них всю свою нереализованную экспрессию, играя им и «Катюшу», и «Машину времени». Однажды, поверив, что смог научить семилетних детей музыке, он раздал им нотные листы, потребовав от каждого набросать какой-нибудь мотив, предварительно его придумав. В том, что маленькие еврейские девочки, – а других его в классе не было, да и вообще он был тут едва ли не единственным гоем, – справятся на отлично, маленький Факер и не сомневался. Зато в отношении себя – был преисполнен сомнениями. Писать музыку, в отличие от составления текстов – прозы или стихов, – казалось ему чем-то божественным, а тут ещё эти маленькие еврейские девочки, корчащие из себя богоизбранных. Всё это начинало его бесить. Маленький Факер тяжело вздохнул, и принялся наугад расставлять ноты, молясь Господу, чтобы незамысловатый мотив, звучащий в его голове, каким-то чудом перенесся на бумагу. Читая его «работу», учитель побагровел, шумно скомкал нотный лист, и выбросил его в мусорную корзину.

«Это чудовищно», – сокрушался он, строго глядя на маленького Факера, в то время как маленькие еврейские девочки подленько хихикали у него за спиной, получив очередные пятёрки в аккуратные дневнички.

Повзрослев, он ужаснулся, поняв, насколько всё это травмировало его психику. Его окружала смерть, и это способствовало тому, что маленький Факер ужасно боялся её с самого детства. То есть, он постоянно думал о ней, и пытался придумать какое-то оправдания для самого себя, убеждая, что конца не будет, что все умрут, а он – останется.

Когда всё ёбнулось, народ в массовой истерике озаботился религией и стал на американский манер ходить по выходным в церковь, завесив всё вокруг – от «Жигулей» до кухни – иконами и распятиями, – маленького Факера едва не запихнули в воскресную школу. Мало того, что поп заставлял записывать за ним какую-то, как ему казалось, околесицу, так ещё он и пропустил свои любимые мультфильмы – «Утиные истории» и «Чипа и Дейла». Бабушка же – старая маразматичка, – не сумела совладать с японским видеомагнитофоном, купленным отцом ещё в начале 1980-х по цене автомобиля, так что, по возвращении домой, вместо кассеты с записанным мультиком его ждала борода.

«Я до сегодняшнего дня не пропустил ни одной серии!» – выпалил маленький Факер злобно, объявляя бойкот и воскресным занятиям, и институту церкви.

Уже в юности, в студенческие годы, на фоне безбожных 1990-х, зачитываясь постмодерном, Генри Миллером и «Заратустрой», Факер в один прекрасный момент понял, что всё это сводит его с ума, а идеология социал-дарвинизма, убивает в нём Человека, и возвращая Зверя.

Пришел момент, и он отторг всю эту муть и слизь, приняв Бога как любовь и человечность, но оставшись безмерно далёким от церквей и попов.

И вот сейчас, глядя на лощёного сытого попа, на губах которого ещё, казалось, поблёскивал свиной колбасный жир, которым наверняка закусывалась рюмка, а то и вторая водки, Факер чувствовал отвращение.

Да, у него были проблемы. Да, он хотел о них поговорить, но с Господом, а не с этим ублюдком.

«Впрочем, и тот меня вряд ли услышит», – подумал Факер хмуро, развернулся и пошел к выходу, радуясь, что ему удалось немного согреться.

***

Дождь вновь прекратился, и Факер был не прочь чуть пройтись, благо идти оставалось всего ничего, да вот только сирые и убогие, в чей уклад он влез столь бесцеремонным образом, теперь собрались у входа в церковь, вооружившись палками и перьями, впрочем, не решаясь переступить порог дома Господнего.

Немного протрезвев, глядя на окружающую его действительность критически, то есть – адекватно, он понял, что высовываться сейчас – не лучшая идея, и принялся листать записную книжку мобильника, пытаясь вспомнить имена пацанов среди сотен людей, многие из которых навсегда остались в прошлом, и не были удалены лишь из-за тогдашнего неумения рвать отношения.

Наконец, ему удалось дозвониться до кого-то.

«Мы спим», – ответил кто-то.

На заднем плане действительно было абсолютно тихо, как бывает только в абсолютно пустых помещениях, или там, где действительно спят, поэтому Факер не чувствовал себя наёбанным. Только вот оттого, что пацаны спят, а не бухают или курят в нычку, ровным счётом ничего не решал.

Факер вкратце изложил так и не опознанному товарищу ситуацию.

«Пошли их на хуй», – ответил тот, будто издеваясь над ним.

«Ты, блядь, гонишь – у них дерьмо», – прошипел Факер, едва сдерживаясь от негодования.

Его оппоненты продолжали толпиться всего в нескольких метрах, поглядывая на него весьма недвусмысленно.

«Ты преувеличиваешь», – зевнул невидимый голос, кладя трубку.

Факер тихо выругался и оглянулся. За его спиной стоял поп, глядя на него тепло, но с укором.

«Сквернословишь», – сказал он тихо.

«Извините», – бросил Факер сухо.

Священник отпер двери церкви и вышел к черни.

«Следуй за мной», – позвал он Факера.

Тот неуверенно ступил следом, буквально чувствуя, как это отребье вот-вот искромсает его на куски.

«Кто простит, тот будет прощён. Простите его и вы», – сказал он калекам да нищим.

Те расступились, не глядя на Факера, обратив свои зачарованные проникновенные взоры на попа.

«Ступай», – сказал он Факеру, и тот пошел через разошедшихся сирых и убогих, продолжающих сжимать тяжелое дубьё и холодную сталь, зловонно и зло дышащих на расстоянии одного удара.

Чернь осталась позади, и Факер с трудом преодолел желание ускорить шаг, дабы скорее покинуть это место. Он коротко оглянулся – поп что-то неслышно вещал своей пастве, а та слушала его, не отрывая глаз, позабыв о своём недавнем обидчике.

Он задрал уже почти трезвую голову, яснеющую от снизошедшей к нему невесть откуда божьей благодати, всматриваясь в небо: едва теплое весеннее Солнце безвозвратно разогнало тучи, улыбаясь ему и подмигивая.

Факер радостно глотнул воздуха в ответ, и вышел за врата.

***

Дверь была открыта. На пороге стоял едва знакомый ему чувак и курил сигарету.

«Все спят», – сказал он шепотом.

Факер понял, что говорил по телефону именно с ним, демонстративно оттер его корпусом, и шумно ввалился в квартиру. Не разуваясь, он обошел всю территорию, убеждаясь, что пацаны действительно попадали кто где, и дрыхнут. Среди гостиной был накрыт стол с объедками и пустой тарой из-под бухла.

Зато на кухне Факер не без радости обнаружил Василия.

Василия он знал достаточно давно, хоть тот и был младше его на несколько лет. Некогда он приехал в столицу получать высшее образование и корочку юриста, чтобы после пяти лет, нужно сказать достаточно старательной учебы вернуться на родину и начать тут рулить с нарастающими темпами. Василий не пил и не курил, более того – занимался боевыми единоборствами и качался, поедая в огромных количествах яйца, орехи и каши, добавляя ко всему этому различные пищевые добавки. По местным меркам он был мажором, но в столице все годы учебы провел достаточно скромно – снимая одну хату на окраине с корешем Факера, и существуя на реально скромный бюджет. Там-то они и познакомились. К своей радости Факер узнал, что Василий возит в столицу отличные шишки, так сказать – для своих, собственно, живя с этих денег.

С тех пор прошли годы. Василий давно вернулся на родину, и занялся бизнесом, пересев со своих двух на подаренную матушкой в честь успешной защиты красного диплома тачку. Вместе с батей, скинувшись по пять штук зелени, они купили себе посадочные места в законодательном собрании, после чего быстренько выделили под левые цели в долгосрочную аренду землю подставным фирмам, и тут же открыли несколько кафе – прямо на набережной, и пяток магазинов – в спальных районах, для нужд народа, так сказать. Одно время даже ходили слухи, что Василий будет баллотироваться в градоначальники, но он, как член партии власти, назвал во время сессии подобные разговоры – провокацией с целью рассорить единую команду, целиком и полностью поддерживающую действующего вот уже как два десятка лет мэра.

В партию, как известно, кого угодно не берут.

«Так что пускай сидят, и не пиздят», – сказал он, срывая овации трех десятков коллег по однопартийному горсовету.

Муниципальные СМИ побоялись дать это в эфир, а других в их городке не нашлось.

В глубине души Василий наивно надеялся, что своим порывом подтолкнет коллег назначить его – молодого и перспективного, секретарем, чтобы получить во главе города вожделенный сплав молодости и опыта. Однако правой рукой мэра как был так и оставался его давний непотопляемый товарищ – бывший руководитель местной пионерии.

Накануне Пасхи Василий вдруг понял, буквально почувствовал нутром, что остановился в развитии, и дальнейшая жизнь, по правде говоря, потеряла смысл. Нет, конечно, он не собирался вешаться или ещё как-то сводить с ней счёты, ведь вкусно жрать, трахать тёлок, гонять на тачке, и вообще рулить – было круто. Только вот, невидимая грусть ранила его сердца. Сняться Василию кроме спорта было нечем, но в данной ситуации не помогали даже физические упражнения с металлом. Глядя на себя в зеркало, Василий понимал, что всё отлично, и качаться, по большому счёту, тоже больше не нужно, так, разве что поддерживать форму. Как не нужно было никуда рваться в политике и бизнесе. И если его отец – человек старой закалки, – не страдал от подобных душевных терзаний, и вполне наслаждался маленькими радостями жизни, например – охотой на кабанов, пописывая об этом в персональной колонке для главной муниципальной газеты на правах главы клуба охотников и рыболовов, – в отличие от Василия, выпивая и покуривая сигареты, он, при этом, не отставал от сына, и со смаком драл блядей в бане.

Заткнув уши наушниками, Василий пялился в ноутбук, просматривая очередной ситком. Факер похлопал его по плечу. Василий медленно повернулся. С реакцией у него вообще было не очень, наверное, поэтому, он и остановился в развитии. Буквально на секунду в его глазах мелькнуло желание врезать оппоненту, после чего, узнав товарища, Василий расплылся в улыбке. Порадовавшись, что тот его рефлекторно не ушатал, Факер улыбнулся в ответ: Василий его явно радовал.

Поставив муви на паузу, он, наконец, избавился от наушников.

«Христос воскрес!» – радостно и трезво приветствовал его Василий, с удовольствием отпивая из картонного пакета кефир.

Решив не тянуть резину, Факер прямо осведомился по поводу наличия шишек или другой дудки, на что Василий ответил, что где-то была полка, но, похоже, ее уже скурили. Выйдя на балкон, Факер с разочарованием обнаружил пустой пакетик с пылью. Кое-как соорудив из нее банку с табаком, он натянул себе и задумчиво выдохнул во вновь грозовой горизонт.

***

У Василия не только были хорошие шишки – возле него постоянно тёрлись тёлки модельной внешности. В их городке особых перспектив не была, так что он изначально рассматривался как один из самых перспективных вариантов. На Василия шла настоящая охота. Тёлки дрались из-за него, шли на шантаж и подставу, короче говоря – творили зло. Он же оставался над полем битвы, и просто жарил время от времени одну из стада, особо не задумываясь над тем, чтобы жениться.

А вот Факеру тёлки-модели не нравились. Да, внешне всё было замечательно – о лучшем не приходилось и мечтать, да вот только глаза каждой из них – зеркала души, – поражали его своей мутной пустотой, бессмысленной и беспощадной, – это были глаза паразита, отвратительного и пагубного, созданного природой, дабы не давать тебе расслабиться, чтобы ты развивался, чёрт побери, – а не привязался к первой попавшейся юбке на всю жизнь, превращаясь  из мужика в кусок дерьма, в который можно смело плюнуть, что, собственно, с тобой по жизни и происходит.

Похоже, Василий понимал это не хуже Факера, несмотря на то, что между их бытием и сознанием была пропасть. У каждого из них, может быть, были разные мотивы, да вот только цели их были едины – не связываться с этими дурами серьёзно. С ними не о чем было говорить. То есть, тёлки были не просто скучны или не начитаны, они вообще были никакие, безмолвные прекрасные изваяния природы, созданные по всем канонам глянцевых журналов.

Факер рассудил, что спать все будут еще несколько часов. До вечера было далеко, делать было нечего, да и перед продолжением празднования Пасхи, то есть – вечерней пьянкой, нужно было прийти в себя и набраться сил. Поэтому, немного помучавшись уговорами Василия, желавшего досмотреть своё кино, он всё же сумел уломать его съездить домой, где всегда были шишки.

Ездить с Василием было страшно. Правил на дороге для него не существовало в принципе. Однажды для него это плохо кончилось: его «пятёрка» разнесла на перекрестке «восьмёрку» отечественной сборки, водитель которой погиб на месте, а сам Василий – к тому времени уже депутат, – вылетел через лобовое стекло и, пролетев несколько метров, врезался головой в столб, – с тех пор через весь его бритый череп белой строкой проходит ужасающий шрам. Ну, а что касается ДТП, но ситуацию удалось разрулить достаточно быстро: в своё время Василий тоже поёбывал прокуроршу, одновременно пребывая вместе со своим отцом в дружеских отношениях с самим прокурором. Поэтому, несмотря на железобетонную доказательную базу, например, тот факт, что двигался он со скоростью не менее двухсот километров в час по центру города, о чём, в частности, свидетельствует развороченная «восьмёрка» и в прямом смысле головокружительный полёт самого Василия, чудом оставшегося живым после столкновения, – его оправдали, признав виновником ДТП погибшего водителя. Примечательно, что все не просто всё знали, – вдова покойного и взрослые дети даже не пискнули ни во время, ни после суда, получив от Василия пять штук зелени. Сам он потом ещё долго возмущался, что всё это дерьмо обошлось почти в десять косарей, не считая лечения и таблеток от головных болей, терзавших его до сих пор.

«Хорошо, хоть страховка полностью покрыла капремонт», – добавлял он.

Василий врубил на полную мощность какой-то говнорэп. Факер думал, сказать ли ему, что он ебал сегодня прокуроршу и когда уже было решился, нашел для себя замечательную отмазку, понимая, что перекрикивать Гуфа нет смысла.

Пролетев полгорода за пять минут, они тормознули у небольшого аккуратного трехэтажного домика, где проживала его семья. Он просигналил, и ворота перед ними отворились. Когда они припарковались прямо перед домом рядом с другими машинами, Василий вырубил музыку и оценивающе посмотрел на Факера.

«Ты чертовски пьян», – сказал он со скепсисом.

«Мне бы дунуть», – устало отмахнулся тот.

«Мама дома», – пояснил Василий.

«Мама – это святое», – согласился Факер.

Подумав пару секунд, он извлёк оттуда термос с кофе и лимон. Кофе Василий не пил, что тут делал лимон – тоже было не ясно, но Факер было до того заёбан, что ему даже не хотелось думать на сей счёт. Василий разрезал лимон здоровым охотничьим кинжалом, хранящимся на всякий пожарный под водительским сидением, и протянул две половинки Факеру.

«Съешь», – сказал он.

Без энтузиазма, морщась, Факер съел лимон, радостно чувствуя, как сок кислого фрукта приводит его в чувства. Василий открыл термос и налил ему кофе – не свежий и едва тёплый.

Факер бахнул его залпом.

Знакомясь с мамой Василия, он чувствовал себя уже вполне сносно, к тому же во рту у него благодаря лимону и кофе больше не было вкуса и запаха бухла, отчего он мог общаться с окружающими его людьми куда увереннее, не переживая за свежесть своего дыхания. Маленькую, слегка напуганную женщину было жалко с первого взгляда. Почему-то даже на Факера она смотрела с немой мольбой в красивых карих глазах, отчего он чувствовал себя неловко. Ему даже было стыдно за то, что он ничем не может ей помочь, ибо даже не знает, что ей нужно, но и если бы знал, всё равно не смог бы ничего сделать, – ощущение всего этого сильно огорчало его.

«К сожалению, папа уехал на рыбалку», – сказала она, обращаясь одновременно и к Василию, и к Факеру.

«Жаль, давно не виделись», – вежливо ответил Факер, мечтая побыстрее убраться отсюда, оставив её заниматься своими делами, ведь до того, как они приехали, у неё ведь были какие-то дела?..

Его штормило.

«Давно Женя приехал?» – спросил Василий.

«Час назад, как и ребята», – ответила мать.

***

Женя оказался евреем. Причём, не карикатурным – щупленьким и низеньким, в очках и с пейсами, – а очень даже здоровым малым, его одногодком.

Вообще мифы о евреях-ботанах, не видевших в жизни ничего опаснее скрипки, на которой они сплошь и рядом якобы пиликали, Факер развеял для себя с раннего детства благодаря бабушке, рассказывавшей ему реальные и оттого вдвойне жуткие истории о том, как вернувшись с «Ташкентского фронта» упитанные и налитые здоровьем еврейские парни со свистом захватывали в городе элитные квартиры, зачастую выбрасывая хозяев прямо из окон. Независимо от этажа. После они же, купив на чёрном рынке у настоящих ветеранов ордена и медали, дрались с его дедом и другими реальными фронтовиками, вернувшимися с войны не только в наградах, но и в ранах с болячками. И тут был всего один момент, почему Факер верил бабушке, не считая её антисемиткой и просто старой дурой. Он всегда дружил с логикой и понимал, что врать ей просто незачем.

Они поздоровались. Ребята бухали водку, и Факер подумал, что несколько рюмок таки можно опрокинуть. Пока он быстро пил, не чокаясь с остальными, и закусывал холодцом и остывшим шашлыком, всё это время солировал Женя, рассказывающий окружающим о прелестях жизни в Израиле.

«Сказка, а не страна», – вздохнула рядом какая-то девушка.

Это окончательно оскорбило Факера, и он возмущённо выпил ещё пятьдесят, после чего встал и подошел к Жене. Он был выше его и явно занимался утренней гимнастикой с железом, поэтому бить его нужно было не по самовлюблённой роже, а по яйцам. Причём, в переносном смысле.

«Почему бы вам не показать миру ядерную бомбу?» – спросил он, обняв Женю.

Поведение Факера, посмевшего перебить его, сбило у него дыхание, отчего он не сразу нашелся что ответить.

«Какая бомба?» – наконец, улыбнувшись, включил дурака он.

«Ту, которую вы от всех скрываете. И я не думаю, что она одна. Причём, заметь, что вам никто и слова не говорит, в отличие от травли КНДР или нападок на Иран, у которого атомного оружия и близко нет», – холодно спросил его Факер, с удовольствием отмечая, что присутствующие девочки слушают его, затаив дыхание.

«Ты прикалываешься», – продолжал скалиться Женя, с которого буквально осыпалась спесь.

«Я уже молчу об оккупации Палестины и геноциде арабов. Израиль – фашистское, тоталитарное, откровенно расистское государство, аналогов которому не было и нет. Извини, Жень, но вы – агрессоры. Не евреи, а ваша власть – государство Израиль», – сплюнул Факер.

Женя молчал.

«Ты зачем сюда приехал?» – спросил он.

«Я продаю вам чеснок», – ответил Женя.

«Чеснок – дело хорошее. Только вот, неужели у нас нет своего?» – спросил Факер.

«У меня ниже цены, и вообще – это вопрос не ко мне», – справедливо парировал он.

В один момент Факеру стало скучно – перед ним стоял просто молодой ублюдок, для которого вся мощь его государства, которым он, как еврей, мог бы гордиться, как имеют право гордиться нацистской Германией немцы, – не имела значения, и была сведена к поставкам чеснока гоям, которых он, возможно, и за гоев не считал.

***

Когда Факер в очередной раз за Пасху, уже сбившись со счёта, вновь напился, пришел багровый закат, горящий вокруг, словно радиационное сияние. По небу вновь поползли тяжелые свинцовые тучи, предвещая новую порцию крупного весеннего дождя. Бухая под брезентовой крышей, Факеру было пох – дождь и дождь, главное – тепло. Пребывая в столь глубокомысленных рассуждениях об относительности бытия, он вдруг вспомнил, что прибыл сюда, в общем-то, чтобы покурить.

«Где мои шишки?» – подумал Факер грозно, и принялся искать одним лишь взглядом, чтобы не выдавать себя перед этими мудаками (почему бы Жене не быть завербованным Моссадом?), куда исчез Василий.

Вокруг стало поразительно темно.

«Не помешало бы включить свет», – подумал Факер, тревожно прислушиваясь к тишине.

Он попробовал встать, но не почувствовал ничего – ни ног, ни рук, ни задницы.

Факер превратился в голое сознание, нервно пульсирующее среди безмолвного мрака.

Наверное, в другое время и в другом месте все это выглядело бы красиво и по-хорошему готично, но в тот момент, растянувшийся на неопределённый срок, стремящийся в бесконечность, ему было реально невесело. Нет, не страшно, скорее его просто пронизывала тоска и чувство безысходности.

«Я умер», – внезапно, осенила его надежда.

Ухватившись за эту мысль, Факеру стало безмерно грустно, но спокойнее.

«Даже самая горькая правда, например – сообщение о собственной смерти, – куда лучше постоянных сомнений и терзаний в ожидании неведомого чего», – подумал он рассудительно.

Правда, не успев толком погоревать и пожалеть себя безвозвратно, Факер был выведен из состояния временного отсутствия очередной незнакомой тёлкой, пытающейся пьяно вылезть из-за стола, но, в итоге, зацепившей сидящего рядом Факера, после чего они вдвоем рухнули в молодую траву. Тёлка была лёгонькой, словно пушинка, и у Факера даже встал, однако в тот момент, лежа на спине среди прохлады, приникнув к земле, он радостно смотрел на летящие прямо в него капли дождя.

***

Василий нашелся тут же – он никуда и не исчезал. Сидел и пил чай без сахара. Факеру стало жаль его.

«Так неинтересно жить», – подумал он.

Не обращая на себя внимания, он встал и пошел бродить вокруг дома, переступая из кругов света – из одного в другой, рвущихся в тенях и стремясь к темноте, – расплывающихся из прикрытых окон. Фруктовые деревья свежели каплями дождя на юной листве, нежность которой Факер чувствовал, отводя прочь тонкую ветку, больно царапающую лицо.

Неожиданно из темноты до него донеслись знакомые с детства звуки фортепьяно.

Он пошел быстрее и обогнул дом. Музыка заиграла чётче.

«Двадцать третья соната фа минор», – радостно узнал Факер, и заглянул.

За фортепьяно в электрическом свете сидела красивая еврейская девочка. В его детстве во дворе было немало еврейских детей, не у всех, но у многих дома было фортепьяно. Он слышал Людвига ван Бетховен десятки раз.

Окно было приоткрыто, и Факер потянул за ставни. Сквозняк потревожил нотные листы. Девочка оглянулась на него.

«Нечеловеческая музыка», – улыбнулся ей Факер, повиснув на подоконнике.

Она не отвечала.

«Ты сестра Жени?» – спросил он, не зная как продолжить разговор.

Ей было лет пятнадцать, не больше.

«Маленькая сучка», – подумал Факер, устав висеть, и чувствуя, как у него снова встаёт, и оттого злясь на заторможенную девочку.

Он посмотрел на неё с отчаянием.

«I don`t speak Russian», – сказала она на корявом английском.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю