Текст книги "Trip"

Автор книги: Дмитрий Факофский

3

Прибыл в Лондон я ближе к вечеру, около пяти часов. Лондон встречал меня дождем и туманом, в который я попал еще во время четырехчасовой поездки на автобусе. Во время моего бус-трипа я приговорил три литра пива, поэтому ступил на землю британской столицы неуверенной походкой. Денег не осталось совсем. В кармане было пусто, а в голове неприятно гудело. Сегодня мне еще предстояло встречаться с деканом Лондонской Юридической Академии и портить о себе впечатление уже на первой встречи не сильно хотелось. Я порылся в рюкзаке и нашел яблоко, вспомнив, что оно перебивает запах алкоголя. Еще бы выпить крепкого чаю и тогда можно смело будет идти на встречу.

Но до Академии еще надо было добраться, потому что автобус остановился абсолютно в незнакомом мне районе. Сквозь пелену опьянения я включил свой мозг и, вспомнив несколько фраз, смог установить место своего пребывания. Я находился на окраинах Вест Энда, тогда как мне надо было ебашить на фешенейбл Оксфорд-стрит, где и находилась моя Академия. Джейсус Храйст! Пиздячить через весь Лондон. Денег нет ни то что на такси, даже на метро. Факин шит!

К своему счастью нахожу на автобусной станции, на которой на высадили, раскладку с бесплатными картами города. Место где я нахожусь обведено красным кружком и, такими же красными буквами, написано «ВЫ НАХОДИТЕСЬ ТУТ.» Отлично. Где эта факин Оксфорд-стрит. Вожу пальцем по центральным районам города. Ага, вот она! Ну ни хуя себе сколько мне идти! Прикидываю. Займет это у меня часа три. Если не потеряюсь или не получу пиздюлей от местных бэд-бойзс: солнце угрожающи садиться за крыши бетонных коробок, в которых живут люмпены-обитатели Вест Энда. Слышал, в этом районе полно черномазой и разноцветной дряни. Мазафака!

Беру свой рюкзак, одеваю на голову капюшон своего «кенгуру» и уверенной походкой (только без суеты! Не привлекай к себе внимания!) направляюсь нужным, как я думаю, направлением. Каждые пять минут сверяюсь с картой, и с облигчением нахожу на ней нужные улицы. Так и иду перебежками от стрит ту стрит.

Солнце стремительно садиться за горизонт, на котором как члены вырастают трубы непонятного мне завода. Прямо как у меня на Подоле! Просыпаешься рано утром и видишь, как солнце встает из-за бетонных строений завода «Эталон». Половина помещений завода пустует. В них живут только крысы да скулят зимними ночами голодные собаки, бродя возле костров бомжей, которые греют в зданиях с пустыми глазницами и кучами фекалий по углам свои язвенные тела. Так стоишь ночью и смотришь в окно: одинокий фонарь освещает пустые бетонные коробки. Отличный пейзаж для того, чтобы писать депрессивные романы. Интересно, трубы-члены неизвестного завода тоже окружены пустыми бетонными коробками с выбитыми окнами, в которых по ночам греются какие – нибудь палестинцы или прочие цветные.

Вест Энд тянется бесконечно. Редкие фонари освещают его пустынные улицы.

– Эй, вайти!

Меня окликнули три нигера, которые как дерьмо на голову появились из ближайшего переулка.

– Ви нид йор мани, вайти!

Потом они что-то стормозили и заглохли. Только наглые белые улыбки на черных мордах.

– Ай хэв ноу мани.

– Сорри.

Нигеры ретируются в подворотню. Ждать следующего вайти?

Наверное они поняли по поему заебанному лицу, или по акценту. У вайти не было денег, вайти был замучен и пьян. А еще вайти меньше всего хотелось говорить с черными мудоками.

Потом я рассказал этот случай своему соседу по комнате Полу.

– И они не подрезали тебя? Ты лакки, Дмитрий, в Вест Энде не любят белых, тем более белых приезжих.

К хуям! Нигеры наверное просто зассали, ведь прирежь они одного белого (хуй его знает мой акцент, говорят, что он похож на уэлшский), потом могли бы быть серьезные разборы вест-хэмовскими кэжуалсами, которые и так дают просраться местным обезьянам. Тем более, мой реглан-кенгуру, тяжелые ботинки, может в темноте меня они и приняли за кэжуалса (я еще не общался с местными лондонскими, в Киеве у нас так одевались продвинутые хулс). Жалко, что в моей районе все кексы болеют за Челси. Если будет возможность, надо будет сходить поболеть за Вэст-Хэм и Паоло Ди Канио.

Придаваясь приятным мечтам о возможных будущих футбольных акциях, я незаметно прошел Ист Энд.

Улицы становились все более освещенные. Магазинов становилось все больше и не только продовольственных. Даже стали встречаться гуляющие люди и бобби. Иногда, мимо меня проезжали блэк-кэбы.

Я шагал по буржуазному Лондону.

Перебравшись по пешеходному мосту через Темзу и пройдя через какой-то парк (Гайд Парк? Я всегда плохо запоминаю названия улиц и парков и к сожалению потерял карту города, а то мог бы сейчас освежить в своей памяти некоторые названия и составить такой себе экскурс по местам Лондона, где ступала моя нога), я увидел железные ворота с гербом и названием Лондонской Юридической Академии.

Уже был вечер и видимо все студенты сейчас находились на ужине (это дисциплинированные) или бухали у себя в общаге (это нормальные), поэтому парк, которые прилегал к зданию Академии и в котором находился пятиэтажный корпус из красного кирпича общаги, был пуст.

Я зашел в здание Академии, которое представляло собой Г-образной строение в четыре этажа из белого кирпича, в отростке буквы Г находилась столовая, библиотека и кинозал, и довольно долго объяснял пузатому охраннику в смешной униформе с эмблемой академии (лев и книга), что я приехал учиться в их факин академию и я хочу встретиться с деканом их факин академии факин мистер Конген.

Наконец, охранник (на груди у него была пластиковая табличка с его фото и именем Ronald, фамилию я не помню) соизволил меня понять и даже проводил на второй этаж в комнату?207, за дубовыми дверьми которой находился кабинета декана Конгена.

Мистер Конген, такой себе горбатоносенький черноволосенький кучерявенький кареглазенький маланчик лет пятидесяти с здоровым цветом лица и розовым как у ребенка языком, что свидетельствовало о его здоровой печени, внимательно прочитал рекомендательное письма которое я привез из Киева и потом долго жал мою руку своей потной рукой (все же нарушения в организме или типичный признак принадлежности к евреям?) приветствую меня с тем, что я с этого дня являюсь студентом Лондонсокй Юридической Академии (он даже подписал какую-то бумагу и хлопнул по ней печатью), выдал студенческую карточку (в Академии я числился еще из июля месяца и карточку получил лишь сейчас). Потом он лично провел меня в мою комнату в общежития: небольшая комната на двух лиц – две кровати, два стола и два стула, две вмонтированные в стену шкафа, туалет и душ, большое пластиковое окно и батарея зимнего отопления. Комната номер 311 находилась на третьем этаже пятиэтажного здания общежития.

Пожелав мне хорошо отдохнуть и удачного учебного процесса он, лучезарно улыбнувшись, покинул комнату.

В комнате я должен был жить не один. Одна из кроватей уже была занята, в шкафу висели вещи, на полке стояли книги (с небольшим удивлением для себя увидел «Капитал» и «Записки» Че Гевары), а в ванной лежала зубная щетка. Жить я должен был с парнем из Ливерпуля, которого, как я уже писал раньше, звали Пол. Пол был приятным молодым человеком, ростом около 178 см, коренастый, загорелый и рыжеволосый. Мы быстро с ним сошлись, особенно, когда он узнал о том, что я обожаю Эвертон и ненавижу Ливерпуль. В тот момент, когда я сообщил ему это, он крепко обнял меня, хлопнул по спине и предложил выпить в студенческом кафе пива Гиннес.

Эх, жалко что в то время Эвертон боролся скорее за выживание в Премьер-лиге и в лучшем случае болтался в турнирной таблице на 13-17 местах. Тогда еще не было Гаскойна (который, правда, из-за перелома руки и всем известных проблем так и не показал того, чего от него ждали), Радзинского и, конечно же, вундеркинда Рунни, который начинает блистать в тот момент, когда я пишу эти строки у себя в Киеве, весной и с пейзажем за полу заброшенный завод из пластиковых окон фирмы «Salamander». В Академию студенты стали заезжать еще в конце сентября, тогда как занятия должны были начаться в первой половине октября. Я как раз приехал в последний день. Уже на следующее утро я должен был бы вставать и идти на лекции. Что я и сделал. Боязно было начинать пасовать с первых же дней, нужно было с начала разузнать что к чему, а потом уже забивать на учебу, что я и не только я, успешно сделал.

Из стран бывшего и великого СССР в Академии я был единственным экземпляром. В основном, студенты тут были из Канады и провинций Англии. Ну так же были люди из Западной Европы. Янки тут не водились. И правильно делали. Студент-англичанин, в отличии от своего премьера не наблюдали за собой любви к жополизству, поэтому смело и решительно били янки кулаками и ботинками bustagrip. Янки бы тут не прижились. Бедные, бля, янки! Потом начались скучные будни буржуазных студентов-яппи. Антисоциальный элемент на первый взгляд отсутствовал, так как был хорошо замаскирован от академического руководства. Обычные, скучные, серые будни которые становились еще тошнотворнее от того, что с каждым днем осень становилась все глубже и дремучей. Трава окончательно стала желтого цвета, деревья стали серыми, листья превратились в гниющие кучи, которые раз в несколько дней на заднем дворе академической территории палил глухой дворник Тэдди. Солнце исчезло полностью, на его место пришел туман, которые держался из десяти световых часов семь-восемь часов, и дождь, который хотя лишь слегка моросил, а не падал сплошной стеной, но моросил, иногда, круглосуточно.

Нудные будни. Мало знакомых. Среди окружения много представителей так называемой «золотой молодежи», которая остаебенила мне еще в Киеве и тут вот она снова. Модные шмотки, ни к чему не обязующая поп-музыка, красивые девочки и пустые разговоры в студенческом кафе. Жвачные-коровы.

Каждой утро getting up в семь часов. Принимаешь теплый душ, с содроганием думая о том, что за окном с неба льет. Потом идешь положенные двести метров от общаги к Г-образному зданию Академии по дороге вымощенной булыжником еще в довоенный период (Академия была основана в 1932 году, когда на моей земле, в Украине, бушевал страшный голод, вызванный геноцидной политикой тогдашних большевиков, в результате голода погибло намного больше людей, чем евреев от рук нацистов во время Второй Мировой). Все эти двести метров тебя окружают черно-серые скелеты деревьев, кучи гниющих листьев, туман и дождь.

Заходишь в студенческую столовую с ее шведским столом. Я предпочитаю по утрам есть как можно плотнее. Привычка. Я привык, что с утра не знаешь, сможешь ли что-то съесть до следующего восхода солнца. Я предпочитаю не жирную и натуральную пищу. Мое меню на завтрак чаще всего примерно такое: сразу чашка кофе, чтобы прийти в себя, кусок отварной говядины, два вареных яйца, кочан вареной кукурузы, салат из свежей капусты и моркови, потом стакан сока или зеленого чая. Всякую хуйню как колбасы, буженину и картошку-фри стараюсь не употреблять. Если есть возможность, надо стараться питаться нормально, без вреда для организма. Если тут мне предоставляется такая возможность, то глупо ей пренебрегать.

Пары у нас начинаются в девять часов. Каждая пара идет по восемьдесят минут, то есть час двадцать.

Преподают нам на английском. Я хорошо его знаю, но все равно, первое время мне тяжело. Преподают юриспруденцию, историю возникновения и развития разных политических учений и движений (господин лектор, почему мы не изучаем «Майн Кампф» и «Дневник неудачника» Лимонова?!). Возле себя всегда держу словарь. В конце каждой пары выдают нам распечатанную лекцию. Потом сижу и со словарем их изучаю. Распределения правовой науки на отрасли пока еще нет. В среднем у нас по три-четыре пары. После них сразу обед.

Мое меню на обед составляет: суп из свежих овощей и телятины, вареный картофель или рис, кусочек отварной телятины или рыбы, салат из свежей капусты с морковью или початок кукурузы. Чашка свежего кофе.

Спиртное продают в баре рядом. Именно продают. До первой стипендии, которую должны выдавать каждые две недели я его услугами не пользуюсь. Если только угощают.

После обеда народ расходился. Яппи сидели в баре, слушали поп музыку и пили экзотические коктейли. Некоторые шли в библиотеку, некоторые пить пиво или фачиться. Некоторые просто спать, читать, играть в карты, онанировать – на что у кого хватало фантазии.

Как я уже говорил, общежитие было пятиэтажное. Первый этаж занимала администрация, следующие два – девушки, последние – парни. В блоки парней и девушек вели два разных лифта и две разные лестницы. За порядком пытались следить.

Мы нормально ладили с Полом. Он вообще был веселый парень: зачастую тайно проносил виски или пиво, мы садились в чьих-то комнатах и бухали, об учебе мало кто думал. Сначала я старался учиться, все старательно записывал, а потом стал забивать. Со мной так всегда. Учил только историю политических учений, потому что меня это интересовало. На всякие науки, в которых нам расписывали прелести демократии, я просто клал.

Зимой должна была быть сессия, и как гласит старая бородатая студенческая шутка «И живой тогда позавидует мертвым». В процессе учебы мы набирали определенные баллы, от которых зависела не только наша будущая оценка на сессии, но и размер стипендии, которую мы получали каждые две недели. Поэтому, ради денег разумеется, все как-то, но все же учились. Так же был еще такой нюанс, кто не получал стипендию два или больше раза, вылетал нахуй с Академии.

Все равно. Процесс забивания нарастал как снежный ком. Мы приходили после обеда, собирались в одной из комнат (на каждом этаже был и зал отдыха, но вы понимаете, он был под контролем администрации, провести туда девочек, или пронести туда пару джойнтов или выпивку было делом нереальным), врубали Blur или Oasis (последний у народа шел лучше, так как играл более народную музыку, так же хорошо шли Muse, Travis и, конечно же, U-2), пускали по кругу джойнт, запивали это дело пивом и надеялись на то, что сегодня нам повезет и проверка с администрации не нагрянет.

Однажды вечером мы снова собрались на очередные, как я думал, посиделки. Действие происходило в нашей комнате.

На кровате Пола сидел сам ее хозяин, Мик (студент из Манчестера, фанат Манчестер Сити, высокий, жилистый, черные жесткие волосы, небольшие залысины) и француз Пьер. На мой кровати седели я и два брата по фамилии Ричардсоны. На стульях, чуть левее от входной двери разместились девушка Люси и местный лондонский абориген Майк.

Сидели мы таким себе полукругом в середине которого стоял ящик пива Гиннес.

Люси и Пьер встречались. У них была любовь. Люси – маленькая всего около 160 см и худенькая ранетка, рыжие волосы беспорядочно по-панковски торчат в разные стороны. Я сразу запал на нее. Но у меня, как и у всех, не было шансов. Хотя позже их отношения будут разрушены, не пройдет и одного года как Пьера убьют. На одной из демонстраций антиглобалистов Пьер будет стоять вместе с Люси рядом. У каждого из них будут в руках плакаты. Это будет в Лондоне и будет весна. Будут петь птицы и распускаться в Гайд-Парке сиреневые кусты. А потом копы пустят газ и начнут лупить всех демократизаторами. Пьер упадет и два урода – копа будут лупить его ногами. Люси будем кричать им «Отвалите нахуй суки!», но один из мудаков врежет ей в лицо и сломает нос. Люси упадет на асфальт и будет видеть как копы убивают ударами по голове ее любимого парня. Таково судьба.

Об этом случае мне расскажет сама Люси. Спустя два года. Я буду жить одну неделю в Париже у своих друзей и встречу ее там. Случайная встреча. Мы зададим друг другу сотни вопросов и поймем, что прошлое навсегда проглочено временем. Я буду спрашивать ее о судьбе о судьбе остальных участников того вечера собравшихся в нашей комнате, но их судьба будет утеряна. Навсегда. Время безжалостно выкинет из истории моей эпохи, той в которую я живу и в истории которой я непосредственно участвую. Мы тогда сидели с ней в кафе на Трокадеро. Она пила кофе и ела клубничное мороженное. Я просто пил кофе. Я рассматривал ее рыжие волосы и тонкие черты лица в солнечном свете, который лился на нас из огромного вымытого окна кафе. Она рассказывала мне о себе, но я не слушал ее, я любовался нею. И вспоминал тот вечер в нашей комнате, когда мы сидели вместе, курили джойнт и пили пиво. И во мне снова зарождалось то чувство страсти, которое я чувствовал тогда, два года назад. Изменились декорации. Вместе дождливого Лондона, солнечный Париж, вместо комнаты в общаге уютное кафе, вместо пива и драгс кофе и мороженное. Еще не стало Пьера, который тогда меня сдерживал. Меня в тот день в Париже вообще ничего не сдерживало. Меня никто не ждал в Киеве. Но, почему-то я не сделал шаг вперед. Наверное, побоялся. Может, не хотел воскрешать прошлое и возрождать мертвых. Она написала мне на листике бумаги свой телефон (я не помнил номере телефона квартиры своих парижских друзей). Я пообещал ей позвонить. Мы вышли из кафе. Я поцеловал ее в щечку и пошел вниз по Трокадеро, она пошла вверх. Я свернул за угол. Остановился, оглянулся и выкинул листок с ее телефоном в мусорный бак. Я решил порвать с прошлым навсегда. Даже не знаю почему. А через четыре дня я уже вылетал обратно в Киев.

Мы стали курить джойнт, пуская его по кругу: Пол – Мик – Пьер – Ричардсоны – Я – Люси (я вздрагивал когда касался ее нежных пальчиков) – Майк.

Пили пиво прямо из бутылок.

Сначала разговор протекал в мутном русле, в котором он протекает и всегда: футбол, учеба, кто и когда напился.

Я сам начал нужный ИМ разговор:

– Пол, я не вижу у тебя на полке Майн Кампф.

– Дима, его не видишь не ты один. Будь он там, меня бы исключили.

– У вас запрещен пассивный фашизм? Я имею в виду, а как же демократия и свобода мысли? Если я люблю фашизм, так что тут плохого? Я же не хожу по городу и не луплю нигеров?

– В вашей стране разрешен пассивный фашизм? – вмешивается Люси.

– В нашей стране разрешено все.

– Ты идеализируешь свою страну? Почему же ты ее так не любишь?

– Я люблю свою страну, но не люблю то поколение, которое плодиться на моей земле последние 350 лет. Со времен Свободной Казацкой Республики в моей стране не существует понятия свободы и чести.

– У нас нельзя быть даже пассивным фашистом. Слышал, в Германии запретили ВН?

Я молча пью свое пиво и думаю о том, как же это ужасно, что в Германии запретили ВН.

– Дима, как ты относишься к глобализации мировой экономики.

– Спросите меня что-то проще, О'К гайс? Я считаю, что каждый должен получать деньги за то, что он делает. Если человек способен, пускай он пишет музыку и книги, ему надо запрещать физический труд. Если нет – пускай пиздует на завод.

– Как ты собираешься определять кто способен, а кто нет.

– Это определит судьба и признают в будущем потомки.

Пол встал, подошел к двери и закрыл ее.

– Дима, я видел, что ты взял в библиотеке «Записки Ленина. Цюрих.»

– И что? Я как раз хотел попросить тебя дать прочесть «Капитал», за пивом в родном Киеве как-то не успел.

Люси посмотрела мне в глаза.

– Дима, мы знаем, что ты еще не состоишь не в одном из академических обществ.

– Ты хочешь предложить мне заняться байдарочным спортом.

У меня уже был классный приход, и я расхохотался.

– Нет, просто МЫ предлагаем вступить тебе в «White Bird».

– Это что, кружок для зоофилом или для любителей природы? Знайте, я ни к одним из них не отношусь. Я бы с удовольствием поджарил последнюю панду и употребил бы ее с «Каберне».

– Я не шучу. Это наша организация, среди студентов этой fucking академии. Организация антиглобалистов.

Я присвистнул и взял из ящика еще одну – четвертую – бутылочку пива.

– По правде говоря, я сам не люблю яппи, буржуа и всякую прочую хуйню, которая при помощи правительства кодирует нам мозги и использует наш труд. Вообще, любое использование труда – дерьмо. Мой батя, еще в бытность СССР работал несколько лет на шахте, вырабатывал в месяц угля на 70 кусков тогдашних денег, а получал только 700, один процент бля! Так это было при Великом и Справедливом, сейчас же весь кал еще хуже, бля.

– Ты мыслишь верно, потому мы тебе и предлагаем вступать в «White Bird», члены которого сейчас находятся с тобой в одной комнате. – Люси улыбнулась.

– И что мы будем делать? Пиздить пузатых мажоров на Оксфорд-стрит?

– Ну, мы проводим спланированные акции, никакой анархии. Через две недели собираемся устроить пикет возле одного из офисов «SONY».

– А мы будем кого-то пиздить?

– Мы? Ты уже с нами?

– А почему бы и нет!

– Дима, а ты чем занимался, когда жил в Киеве?

– Пил пиво и водку, курил план, жрал Е и бегал по девочкам.

– А если серьезно? Ты состоял в каких-то партиях? Писал что-то?

– Нигде не состоял, так как считал себя поэтом.

– Поэтом? Прочитай нам что-то, – попросила Люси. Все дружно замотали головами.

– Да ну, вам такое не понравится, тем более мой английский, – я засмущался.

– Постарайся, Дима, – Люси мне посмотрела в глаза и я сдался.

Интересно, как много она сломила людей своим взглядом?

Я напрягся, перерывая свой английский запас.

 
Вот перед вами герой,
Тот, кто бросил миру вызов,
Вот перед вами король,
Который льет свои искусственные слезы,
Я стою высоко,
Смотрю вниз на всех,
Вижу людей, которые давно,
Хотят мне сделать разное дерьмо.
И верный это я.
И правильный я.
И тот, кто посылает вас, это тоже я.
Меня не понимают и нахуй посылают,
Это мое и судьба моя.
Сыграют когда-то я свои песни,
И плакать буду чужими слезами,
Я не хочу это все понимать,
Чтобы в могиле спокойно сгнивать,
Как будто я плачу,
Как будто мой смех,
Как будто любимый,
Как будто – один
 

Воцарила тишина.

– Я же говорил, что вам не понравиться, – разозлился я.

– Почему же не понравится, просто странно немного, – сказала Люси тихо, – а ну прочитай еще что-то, пожайлуста.

Я решил им прочитать сразу что-то безбашенное. Провел глазами по их сосредоточенным лицам. Интересно, чтобы они сказали, если бы узнали, что я писал такие стихи в алкогольном угаре?

 
Мы повержены,
Мы мертвы,
Все дети Бога на своих местах на солнце,
В аду.
Вьюга в моем сердце,
Мы несчастные, ничтожные жуки,
Пожайлуста, думать перестань,
Ложись просто и умри.
Пусти меня сюда,
Пусти на парад мертвяков,
Одень меня и забери,
Мой умирающий Бог, на солнце забери.
Горящие ангелы разрывают свои глаза,
И свет из них льется в мир слепых.
Купи себе билет, первым классом лети,
Вырви свое сердце сейчас,
Выкинь его, оно уже не нужно,
Мы полетим вместе на солнце,
Вместе умирать.
 

– Это было классно! – закричала Люсю!

– Да, Дима, супер!

– Пиздец просто, чувак!

Пацаны стали хлопать меня по спине.

– Ты еще пишешь что-то?!

– Расскажи что-то еще.

– Я не поэт, я не хочу быть вторым. Я не могу соревноваться с Маяковским и другими великими.

– Маяковский? Я что-то такое слышала.

– Я дам тебе почитать его, Люси.

Я дал согласие вступить в «White Bird», такой себе клуб по интересам, никаких членских билетов и прочей ерунды.

Я только поинтересовался, почему объектом нашего внимания являеться именно фирма «SONY», когда можно классически пойти и разнести к хуям МакДональдс.

Люси сказала (она там типа главная была, в «White Bird» в смысле), что погром МакДональдса – это немного банально. Что же касается фирмы «SONY», то это «буржуазный палач, который использует для работы нелегалов, тем самым, разрушая естественный генофонд и создавая благоприятные условия для роста преступности, наркомании и СПИДа, а также в „SONY“ работают дети, намного выше норм установленных трудовым законодательством».

Ебаные янки! Используют бля детей, привлекают черномазых и всякое дерьмо со всего мира!

На следующее утро Пол отвел меня в комнату Люси. Под кроватью у нее хранились плакаты и различная атрибутика уличных демонстраций.

– А мы будем что-то ломать или кого-то валить?

– Какой ты воинственный, Дима. Подожди немного. Все будет.

– Нам нужны будут цепи, биты. – Начал мечтать я.

– Свою биту ты получишь.

– А где вы храните биты?

– У пацанов – есть.

Классно! Мне дадут биты, и я буду пиздить янки!

Потом пошли обычные будни и выходные. Я не знал, как переживу эти долгие две недели, я хотел ощутить в руках тяжесть биты, услышать звон бьющегося стекла и увидеть на земле перед собой окровавленную рожу жирного янки, услышать хруст с которым будет входить мой гриндерс в его жирную от мяса и дорогого вина. Уже только одни мысли эти заводили меня до предела. Я чувствовал классовую ненависть. Ненависть ко всему этому дерьму, к этой блядской системе. Хотелось просто орать! Бля! Адреналин хуячил в голову с дикой силой и я не мог даже представить себе, что будет, когда это все станет реальностью.

Наконец, этот день наступил.

Мы договорились начать акцию в десять утра, как раз в тот час, когда эти жирные ублюдки должны будут открыть свой ебаный офис. Здание офиса находилось в пригороде Лондона, в районе где в маленьких аккуратненьких домиках с зелененькими садиками живут сытые английские буржуа. Я бы с удовольствием поднял народ с Ист Энда и разгромил бы эти кукольные домики.

Была суббота и по утрам в Лондоне страшные пробки. Положенные нам тридцать километров мы должны были проехать за час, поэтому договорились встретиться в девять утра возле входа в общагу.

Я проснулся в шесть утра.

Спал я плохо, так как очень волновался. Была суббота, идти на пары было не нужно. Я посмотрел в окно. За окном шел густой дождь, и почти ничего не было видно сквозь утренний, густой, будто молоко туман. Я встал с кровати и начал ходить взад-вперед по комнате. Было холодно, не смотря на включенное отопление. Пол еще спал.

Я упал на пол и сделал тридцать отжиманий. Походил немного по комнате, снова сделал тридцать отжиманий и так еще два раза. Потом сделал серию пять по тридцать приседаний. Почувствовал, как кровь начинает растекаться по моему холодному телу. В голове приятно пульсировало. За время пребывания в Лондоне я сбросил пять килограмм, и мой вес остановился на отметке семьдесят пять килограмм.

Над кроватью Пола была полочка, на которой он держал свои личные книжки. Я взял с нее «Капитал» сел на свою кровать и начала бесцельно листать. Листал для того, чтобы хоть как-то отвлечься и убить время. Сосредоточиться не мог. Пол проснулся около семи утра. Мы оделись, умылись и к Г-образному зданию Академии в столовую. Людей было еще мало. В своем большинстве те, кто здесь был, были наши, с «White Bird». Я взял себе яичницу, поджаренные тосты и кофе, открыл утренний выпуск «The Front» и начал делать вид, что читаю. По радио начали передавать новости.

Обещали, что дождь будет весь день. Это хреново. За все это время мы сказали друг другу может несколько слов. Мы закончили завтрак, и зашли в нашу комнату. Пол достал из-под кровати бутылку виски «White Horse» (полное дерьмо, скажу я вам), налил мне и себе в пивные кружки грамм по сто. Мы выпили. Я сморщился. Запивать было нечем. Было восемь тридцать. Мы стояли возле окна и смотрели на дождь.

Ровно в девять утра Мик подъехал на старом фургончике Ford ядовито-зеленого цвета к центральному входу в общагу. Возле выхода уже стояла Люси, Ричардсоны, Пьер и Майк. Мы с Полом спустились к ним, увидим, что фургончик подъезжает к зданию общежития. Братья Ричардсоны держали в руках два плаката, которые были завернуты от посторонних глаз в старый желтые газеты. На одном из плакатов (его сделал Мик) был нарисован ребенок и надпись СОЦИАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ В МОЕЙ СТРАНЕ. На втором плакате (идея его принадлежала мне и сделан он был всего несколько дней до этого) была нарисован перечеркнутый красной линией нигер (я подразумевал нелегала) и надпись ЭТО МОЯ СТРАНА!

Мы все были одеты в длинные дождевики с капюшонами. На ногах тяжелые ботинки на десять-четырнадцать рядов дырочек, со стальными вставками.

Мы уселись в фургончик: Люси спереди рядом с Миком, сзади все остальные. Сиденья в фургончике находились параллельно друг другу, как в горных джипах, поэтому сзади могло легко вместиться порядка восьми-десяти человек. Между сиденьями мы положили плакаты и побросали наши рюкзаки. Тут-то я и заметил несколько бейсбольных бит, старательно накрытых толстым брезентом. Сердце мое радостно забилось.

– Мик, откуда ты взял эту тачку? У тебя вроде вообще колес не было.

– Да так, дали на день.

В машине пахло бензином и сыростью. В воздухе стояла нервная тишина, которую, как только мы тронулись с места, прервала Люси, запев «Our pride is our loyalty.» Пол достал из своего рюкзака начатую нами утром бутылку виски «White Horse» которая пошла по кругу. Не пил только Мик, который решил, что рисковать просто так не имеет смысла.

Трафик на дороге был достаточно оживленный, но, тем не менее, мы ехали довольно с приличной скоростью и уже вскоре за окном авто появились пейзажи буржуазного лондонского пригорода: кукольные домики, аккуратненькие садики, дорогие машины припаркованые возле въездных дорожек, счастливые сытые дети, играющие перед своими домами.

– Давайте остановимся и разхуячим одну из этих авто.

– Гы-гы-гы!

Дождь понемногу стихал и уступал пространство туману, которые понемногу обволакивал все вокруг. Мик был вынужден снизить скорость.

К месту нашего назначения мы приехали ровно в десять. Офис фирмы «SONY» уютно расположился напротив чистенького парка, в котором гуляли яппи. Справа от офиса находился маркет по продаже одежды, слева – почта, с ярко-синей вывеской и двумя велосипедами около входа. Возле центрального входа в пятиэтажное здание офиса, которое снаружи было отделано зеркальным стеклом, были припаркованы два мерса и несколько байков. Возле входа находилась стеклянная будка, в которой охранник лениво потягивал свой утренний кофе. Над самим входом – голубая вывеска «SONY».

Вполне вероятно, что сквозь зеркальные стены на нас смотрят клерки, которые там работают. Смотрят и пьют свой кофе.

Мик вышел из машины и открыл нам заднюю дверь. Мы быстро вылезли прихватив с собой оба плаката. Люси вышла через свою дверь и передала Мику видеокамеру.

Братья Ричардсоны взяли плакаты и встали на расстоянии четырех метром друг от друга, как раз возле шикарных мерсов. Мик начал снимать все на пленку. Все остальные встали между братьями и стали скандировать.

– СОЦИАЛЬНОЕ РАВЕНСТВО!

– Я ХОЧУ РАБОТАТЬ В СВОЕЙ СТРАНЕ!

– ЯНКИ ГОУ ХОМ!

– НЕТ НАСИЛИЮ НАД ДЕТЬМИ!

Охранник лениво выглянул из своей будки. Большой, мордатый, в черной куртке с эмблемой фирмы, черных штанах, заправленных в ботинки. Потом у него, видимо, зазвонил телефон, потому что он исчез на несколько секунд. Потом появился снова. Наверное, ему звонил его биг босс.

– Ребятки, вы бы шли отсюда, пока я не вызвал полицию.