Текст книги "Гвардеец"

Автор книги: Дмитрий Дашко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Что же такое происходит? То, что я каким-то образом угодил в прошлое – факт не вызывающий сомнений, но почему это произошло, причем именно со мной? Чем я лучше или хуже других? И как можно вырваться обратно, в родной двадцать первый век?

Закончив надругательство над вещами, служивые вытолкнули меня в коридор. Я увидел растерянного Карла, которого ждала та же участь, ободряюще подмигнул и двинулся, понукаемый нетерпеливыми конвоирами. Мы прошли по лестнице, спустились в полуподвал. От едкого дыма резало глаза, холод сковал конечности, заставляя зубы отбивать чечетку. Я ступал босыми пятками, чувствуя, как ледяные иголки начинают колоть их все выше и выше.

Мы добрались до крайней камеры.

– Стой, – приказал человечек.

Он поковырялся ключом в замке, пока один из караульных светил факелом. Дверь со скрипом отворилось. Я удивился, что она такая маленькая, мне бы пришлось согнуться пополам, чтобы пройти.

– Добро пожаловать, господин хороший, – со смешком произнес подпрапорщик.

– Я так понимаю, что встреча с адвокатом мне не светит.

– Иди уж, не заговаривай зубы, – мощным толчком меня запихнули в камеру.

Из проема полетели мои вещи, причем сапоги угодили прямо в лоб. Я стал поспешно одеваться, чтобы не потерять остатки тепла. Не хватало еще заболеть. Вряд ли здешняя медицина практикует что-то иное, кроме пускания крови.

Дверь захлопнулась. Я остался один в абсолютной кромешной темноте. Попробовал распрямиться, но понял, что потолок находится слишком низко, на ощупь нашел что-то вроде лежака и попытался лечь во весь рост. Увы, в длину комната была ничуть не больше. Ноги уперлись в стену. Пришлось свернуться калачиком.

Сырой лежак не добавлял комфорта. Одежда мигом промокла, стала противной и липкой. Я сжался в комок и стал греться внутренним теплом. Да, попал ты, Гусаров, как кур в ощуп. Выбор изумительный. Если к утру не окочуришься, сдохнешь от пыток. В справедливый и гуманный суд я перестал верить еще в детстве.

Внезапно дверь отворилась. Я приподнялся на лежаке и увидел, что в камеру вошел посетитель, в руках у него была свечка с дрожащим пламенем на конце.

– Игорь Николаевич Гусаров? – осведомился он.

– Да, – машинально кивнул я и тут же замер, пораженный догадкой. Здесь я был бароном фон Гофеном.

– Откуда вы знаете мое настоящее имя?

Глава 5

– Очень просто, я – тот, кто устроил ваш перенос в это время, – нерадостно усмехнулся он.

– Мне вас сразу придушить или помучить? – зло спросил я.

– Игорь Николаевич, право слово, что за разговоры между интеллигентными людьми? Я, конечно, понимаю, что хорошего в нынешнем положении мало, но тут не столько моя вина, сколько стечение обстоятельств. Позвольте, я лучше с вами на лежанку присяду. Другой мебели здесь все равно нет. Нам предстоит серьезный разговор, а ноги у меня не железные.

Улыбка с его губ исчезла. Подул сквозняк. Пламя свечи вспыхнуло ярче. Я успел разглядеть виновника своих бед – вроде не старого, лет сорок, но уже седого; с бородкой, прозванной шкиперской – в шестидесятых годах двадцатого века такие любили носить и физики, и лирики. Невысокий и очень худой, будь на пять килограммов меньше – вообще б не отбрасывал тени. Немного впалые глаза лучились бездонной добротой. Прямо живое воплощение святого сподвижника. И очень приятный, источающий обаяние голос. Ему бы на радио работать, новости о финансовом кризисе рассказывать, чтобы люди сразу в банки рубли на доллары менять не бегали.

– Присаживайтесь, – предложил я, освобождая место. – Рассказывайте, каким образом довели меня до цугундера.

– Что касается тюрьмы, то вы уж сами постарались, без моей помощи, – он поежился. – Холодно у вас.

– Ну, так, не у тещи на блинах.

– Да, – седой приподнялся и едва не стукнулся макушкой об потолок, – забыл представиться. Приношу извинения за невежливость. Я – Ка эР, – по первым буквам сокращение от «корректор реальности». Для простоты можете звать меня Кириллом Романовичем.

– Не могу сказать, что мне очень приятно.

– Игорь Николаевич, не дуйтесь, как мышь на веник. Фортуна в моем лице подарила вам невероятный шанс. В ваших руках ни много, ни мало – судьба страны. Вы патриот?

– Скажем так: есть слова, которыми бросаться не принято. «Патриот» относится к их числу. Родину не выбирают, Родину любят. Я люблю Россию, не уверен, что взаимно.

– Рад, что не ошибся в вас, Игорь Николаевич. Дело в том, что для выполнения миссии нужен человек вроде вас – тот, кто способен на многое, зная, что в итоге он не получит награды. Это редкое качество. Не стану мучить статистикой, а она у меня имеется, причем весьма подробная, но скажу, что именно русские в большинстве своем смогли выработать такое почти фатальное самопожертвование. Наверное, поэтому история безжалостно прошлась по России паровым катком. Практически все социальные модели отрабатывались на вашей стране, чтобы воплотиться потом с учетом допущенных ошибок в других государствах и не только… – он многозначительно замолчал.

Я сжал кулаки до боли в руках:

– Хотите сказать, что моя страна была чем-то вроде лабораторной крысы?

– Скорее полигоном для новых идей.

– Ценой в десятки миллионов загубленных жизней? – с ненавистью ощерился я.

Мне почему-то сразу стало ясно – мой визави не лжет. Такие, как он, обкатали десятки кровавых сценариев на территории моей страны, прошедшей столько тяжелейших испытаний. Первая мировая, свержение монархии, Октябрьская революция, гражданская война, коллективизация, индустриализация, Вторая мировая… Это первое, что пришло в голову, а сколько всего было, сколько за этим стоит сломанных судеб!

– Да, – потупился он. – Прогресс дорого обходится человечеству. Теперь пришла пора исправить несправедливость. Мы откорректируем реальность с вашей помощью.

– Кто вы? – сжав зубы, спросил я. – Ангел, демон, инопланетянин или…

– Всего лишь выходец из параллельного мира. Очень похожего на ваш, в чем-то лучше, в чем-то хуже. Мы строили его с оглядкой, используя ваш опыт. Благодаря этому сумели избежать двух мировых кровопролитных войн, без проблем вошли в стадию регулируемого капитализма, к которому вы постепенно придете после глобального мирового кризиса. И главное – мы смогли по достоинству оценить прогрессивность монархии. Она стала настоящим моего мира и будущим вашего.

– Позвольте, я знаю, что большинство европейских стран формально являются монархиями, но на самом деле короли в них царствуют, но не правят. Это скорее дань традиции.

– Безусловно, вы воспринимаете монархию в качестве некоего декоративного украшения. Но оценить ее истинное назначение сможете, только в самые трудные дни, когда понадобится решение человека, облаченного полнотой власти и обладающего моральным авторитетом; радеющего за свою страну, а не за то, чтобы успеть за несколько выборных лет набить карманы и сбежать в тихий уголок.

– Если речь идет о России, надо было отправить кого-то в 1917 год, не дать свергнуть власть Николая Второго.

– Мы получили возможность путешествовать по времени вашего мира, но далеко не везде имеем возможность вмешаться в ход истории. Мы умеем менять настоящее, но не умеем менять прошлое. У мироздания свои, не всегда понятные законы.

– Но ведь вы тут, со мной…

– Нам удалось вычислить несколько ключевых точек, куда пусть с трудом, но можно получить доступ. В частности – август 1735 года. Но, к сожалению, только люди вашего мира могут изменить прошлое. Мы пытались проделать это своими силами, но везде потерпели фиаско. Мы – чужие. Ваше прошлое отторгает нас.

Я задумался.

– Если я правильно понял, меня с вашей помощью забросило в 1735-й год. Но почему вы не попробовали поговорить с кем-то из этой эпохи? Сдается мне, пользы от «аборигена» было в сто крат больше.

– Увы, если бы я стал рассказывать о параллельных мирах кому-то из этого времени, пускай даже весьма образованному и пытливому человеку, вряд ли бы меня смогли правильно воспринять. Все могло кончиться костром, как при инквизиции. Другое дело – вы, – продукт техногенной эпохи. Ваш разум способен принять многое, даже такое, что может показаться абсурдом.

– Я здесь, в 1735-м году и это перестало казаться мне абсурдом, – заметил я. – Скорее страшным сном. Ущипните меня, и я проснусь.

– Это не сон и не абсурд. Более того, речь не идет о физическом переносе. Наши технологии не способны проделывать такое с людьми вашего мира, вы слишком прикипели к своему времени. Произошел ментальный переброс вашей души. Вы очутились в теле курляндского дворянина Дитриха фон Гофена. Он, кстати, действительно ваш отдаленный предок. Более того – вы похожи как два близнеца. Природа иной раз творит чудеса спустя сотни лет. Это очень облегчило перенос. Да и вам проще вживаться в новом теле.

«Действительно, поскреби русского, и в нем не только татары найдутся», – подумал я.

– Бедняге Дитриху не повезло. Он погиб, разбился, упав с лошади. Нелепая смерть. При этом смею заметить, у него был огромный потенциал самореализации, но не судьба, – Кирилл Романович вздохнул. – У вас тоже потенциал зашкаливает все возможные пределы. По этой причине вас и выбрали.

– Шутите, – обиделся я. – Какой потенциал? Кем я был – заштатным клерком, каких миллионы.

– Чтобы раскрыть потенциал полностью, надо оказаться в подходящих условиях и не пойти по легкому пути. Лучше всего – столкнуться с проблемой, кажущейся непреодолимой. Вы в большинстве случаев плыли по течению, не брали ситуацию в свои руки. Вспомните, почему выбрали институт иностранных языков?

– Родители посоветовали, – удивленно ответил я. – Ректор был хорошим знакомым папы, помог пройти по конкурсу.

– Правильно. А кем мечтали стать в детстве? Ведь не переводчиком, точно…

– Кинорежиссером, – потупился я.

– Вот именно. Вы не пошли во ВГИК, где у вашего отца не было связей, выбрали легкий и беспроигрышный вариант. Точно так же не пошли служить в десант, хоть у вас были все данные, предпочли синекуру при штабе дивизии. После армии устроились в коммерческую фирму, в которой душилась всякая инициатива, а, когда появились проблемы – не стали сами их решать, сразу кинулись названивать другу. Я прав?

– В общем, да, – озадачено протянул я.

– Видите, вы просто не позволили проявиться внутреннему потенциалу. Может, из вас бы получился оскароносный режиссер или генерал ВДВ. Я не знаю… Но теперь вы будете отвечать за себя сами. И это будет непросто.

– Вижу, – кивнул я. – Первый день и сразу за решетку.

– Недоработка с моей стороны, – поморщился Кирилл Романович. – Не ожидал, что наряду с новым телом вы воспримете повадки прежнего хозяина. Но я в вас верю. Сумеете выкрутиться.

– Говорить легко, – нахмурился я. – Во-первых, я практически ничего не знаю об этой эпохе, во-вторых, меня несправедливо обвинили в убийстве, в-третьих, у меня сразу появились враги – дежурный офицер, его фамилия, кажется, Огольцов, и чиновник тайной канцелярии Фалалеев, от которого зависит мое пребывание в этих стенах. Не слишком ли много навалилось?

– Надеюсь, вы не расплачетесь? – отстранился Кирилл Романович.

– Нет, но морду от расстройства чувств набить могу.

– Таким вы мне нравитесь больше, – удовлетворенно отметил собеседник.

– Ладно, я понял, каким образом меня сюда занесло, вопрос в том – что я должен сделать, чтобы исправить историю? При условии, что меня не вынесут отсюда ногами вперед…

– На вашу долю выпадет предотвратить дворцовый переворот, призванный сместить с трона законного императора Иоанна Антоновича и возвести дочь Петра Первого – Елизавету. Более того, вы постараетесь примирить три главных политических фигуры России при императрице Анне Иоанновне – фельдмаршала Миниха, будущего регента при младенце-императоре Бирона и вице-канцлера Остермана[4]4
  ОСТЕРМАН Генрих Иоанн Фридрих (Андрей Иванович) (1686 – 1747) – граф, действительный тайный советник (С 1725), обер-гофмейстер (с 1727 г.). Родом из Вестфалии (Западная Германия). С 1703 года на русской службе. Прекрасно овладел языком новой родины. В 1711 сопровождал Петра I в Прутском походе. Становится одним из ведущих дипломатов России, благодаря ему заключается Ништадский мирный договор со Швецией, завершивший длинную и изнурительную Северную войну. С 1723-го года – вице-президент Коллегии Иностранных дел. С 1725-го года, при Екатерине I начал оказывать большое действие и на внутреннюю политику России. В 1730-м, сказавшись больным, не принял участия в заседании Верховного Тайного Совета, избравшего Анну Иоанновну и принявшего особый акт (кондиции) об ограничении власти императрицы. В апреле 1730 возведен в графское достоинство. С 1734 года первый кабинет-министр. В ноябре 1741 арестован, приговорен к смертной казни, замененной на ссылку. Скончался в возрасте 61 года от тяжелой и хронической болезни.


[Закрыть].

Я поморщился.

– Вас что-то смущает? – догадался Кирилл Романович.

– Естественно. Вы перечислили одних иностранцев. Что, выходит русский Ванька такой дурак, что без немцев и шагу не сделает?

– Помилуйте, с чего вы это решили? – очень удивился мой визави. – В России много выдающихся умов, но давайте исходить из имеющейся ситуации. Надо работать с тем, что есть. Государственных деятелей калибра Остермана и военачальников уровня Миниха в стране пока нет. Пока! – громко воскликнул Кирилл Романович, предвосхищая мое возражение. – Достойную смену предстоит еще подготовить. В какой-то степени это и будет задачей правительства Иоанна Антоновича. И пусть не смущают вас немецкие фамилии возле его трона. Не было, нет и не будет никакой немецкой партии. Предвижу ваше удивление – вам много рассказывали о засилье немцев, о проклятой бироновщине. Так вот, Игорь Николаевич – вранье это все; байки, тех, кому было надо обелить то, что скоро произойдет в нашей с вами стране. Да-да, я тоже считаю Россию своей страной, хоть и родился в другом, весьма удаленном отсюда месте. Правление Анны Иоанновны одно из самых оболганных в истории России. Немцы правили Россией! Дайте в морду тому, кто посмеет так сказать. Именно сейчас иностранцы лишаются своего привилегированного статуса, жалованье офицеров сравнивается, более того – иноземец, получающий чин выше капитанского, вынужден получить одобрение лично у императрицы, а она не из тех женщин, которых можно легко обмануть.

– Это все касается армии, – со скепсисом произнес я. – А что насчет обычной, гражданской жизни? Там наверняка без немца и шагу ступить невозможно.

– Я мог бы вас ознакомить с одним интересным списком высших штатских чиновников при Анне Иоанновне. На двести пятнадцать человек аж двадцать восемь немцев. Причем, под ними понимаются выходцы из абсолютно разных областей раздробленной Германии, не имеющих между собой общих интересов.

– Получаются, мне всю жизнь вешали лапшу на уши?

– Можно подумать вас это удивляет!

– Да нет, я успел привыкнуть к тому, вещи встают с ног на голову и наоборот. Сперва красные были хорошими, потом белые. Капитализм клеймили, затем во всех углах славили, теперь опять с песком мешают. Нет, прошлое у нас действительно непредсказуемое. Верно Задорнов подметил. Давайте вернемся к Миниху, Остерману и Бирону. Что, действительно «эффективные менеджеры»?

– Не надо ерничать Игорь Николаевич. Не сравнивайте с людишками из вашей эпохи. Те, кого я назвал, кроме Бирона, – «птенцы гнезда Петрова». Это о многом говорит. Думаете, Петр Первый зря приблизил их к себе? Они славно поработали на благо страны, и способны сделать еще больше, если вам удастся прекратить свару между ними.

– Каким образом?

– Вопрос сложный, вам предстоит самому найти на него ответ. Игорь Николаевич, если это удастся – Россия получит по-настоящему просвещенного и одаренного монарха, верных союзников – армию и флот, и искусную дипломатию. Вы опять чем-то недовольны, Игорь Николаевич?

– Да я по поводу переворота, который мне предстоит предотвратить…

– И что вас смущает?

– Помилуйте, чем вам Елизавета не угодила? Вроде не самая худшая императрица в истории России…

– Не спорю, в ее правление многое делалось во благо страны, но зачастую не благодаря, а вопреки. Она была слишком занята интригами, балами, тайным браком и прочее. Вокруг нее собралось талантливое окружение. Короля играет свита. Поверьте, вокруг Иоанна соберется еще большее количество выдающихся людей. Кроме того, бедняга не достоин той участи, что для него уготовят в вашем мире. Годовалого, ни в чем не повинного младенца, свергнут с престола, когда немного подрастет – заберут от матери, кинут в тюрьму, где будут содержать в одиночной камере, а спустя двадцать три года убьют во время попытки освобождения, предпринятой поручиком Мировичем.

Я содрогнулся, представив картину заключения в тюрьме несчастного ребенка.

– Сколько у меня времени?

– Немного. Переворот состоится в ноябре 1741-го года.

– Шесть лет, всего шесть лет, – задумчиво произнес я.

– Да, и за эти шесть лет вам предстоит проделать путь из низов в верхи. Карьеру здесь делают двумя способами – либо в качестве фаворита, то есть через постель, либо на поле боя. Первый путь проще, второй – намного сложней. Какой выбираете?

– Ненавижу альфонсов.

– Значит, армия, – резюмировал Кирилл Романович.

– Да.

– Тогда учтите, легко не будет. Никто не даст гарантий, что вы не погибнете на поле боя, не умрете от болезни или ран. Я не смогу вам помочь.

– Позабочусь о себе сам. Кирилл Романович, ответьте на один вопрос – что со мной произошло там, откуда я родом?

– Вы точно хотите услышать правду?

– Да!

– Мы успели перенести вас до того, как вы погибли.

Глава 6

– Как погиб?! – едва не закричал я.

Кирилл Романович потупился.

– Офис вашего друга находится на втором этаже, не так ли…

– Да, на первом обменник какого-то банка.

– Совершенно верно. Вы приехали в тот момент, когда на банк налетели грабители. С самого начала ограбление пошло не так. Вам, также как и несчастному Дитриху, не повезло. У грабителей не выдержали нервы. Они открыли стрельбу. Вас застрелили почти в упор.

– Рискну предположить, это была еще одна причина, по которой выбор пал на меня.

– Не стану отрицать, – опустил глаза Кирилл Романович. – В противном случае, ничего бы не вышло. У времени свои законы. Я говорил об этом. Так что, не держите на нас обиды, мы подарили вам вторую жизнь.

– Однако я здесь чужак, который ничего не знает. Карла удалось провести, но если мною займется кто-то умнее и старше, меня быстро расколют. Я могу попасть впросак практически на каждом шагу, не зная обычаев, законов, да что там говорить… – я обреченно взмахнул рукой. – Чужой в чужой стране!

– Согласен, но это опять же не наша вина. Мы планировали подготовить вас после переноса, но вы спутали все планы, ринувшись на спасение поручика Месснера. Тем самым вы уже вмешались в ход истории, убив Звонарского. Он принимал активное участие в перевороте. Впрочем, свято место пусто не бывает. Лесток[5]5
  ЛЕСТОК Иоганн Герман (Иван Иванович) (1692 – 1767), граф, лейб-медик (с 1741), действительный статский советник (с 1742). Происходил из древнего, но небогатого французского дворянского рода. Обучался хирургии у своего отца. Обладал красивой внешностью и изысканными манерами, был очень умен и красноречив. Судя по всему, имел дефект речи, благодаря которому не всегда можно было понять, что он говорит. С 1713 года находился в России. Петр I определил его в придворные медики. Лесток состоял хирургом при царице Екатерине Алексеевне. В 1720-м сослан в Казань в связи с неприятной историей, связанной с попыткой обольщения дочери одного из придворных. В 1725-м возвращен из ссылки Екатериной I и назначен лейб-хирургом при цесаревне Елизавете Петровне, где он сразу стал пользоваться ее расположением. Был главным инициатором переворота, приведшего цесаревну к власти, непосредственно вел переговоры с французским послом маркизом де ла Шетарди. С приходом Елизаветы к власти Лесток вошел в круг первых лиц государства, пользовался огромным влиянием при дворе, вмешивался во внешнюю политику России. В 1744-м попал в опалу, после того, как императрица получила тайную переписку между Лестоком и Шетарди. В 1748-м арестован и приговорен к смертной казни, но позднее помилован и отправлен в ссылку, из которой его возвратил вступивший на престол Петр III. Скончался в возрасте 75 лет.


[Закрыть] найдет замену.

Фамилия последнего показалась знакомой, но я решил все же уточнить:

– Кто такой Лесток?

– О, очень колоритная фигура из окружения Елизаветы Петровны. Думаю, он один из ваших главных потенциальных противников. Кстати, капитан-поручик Огольцов тоже входит в их число. Вдобавок, у него появились и личные счеты. Он дружил со Звонарским.

– Что я могу от него ожидать? Если выйду отсюда, конечно…

Кирилл Романович задумался.

– Все что угодно. Дуэли здесь еще не получили такого распространения, как в Европе. Дворяне сводят счеты другим способом. Самый распространенный – подкараулить, навалиться большим числом и избить до полусмерти. Те, что побогаче – нанимают убийц. Есть такие, что не брезгуют клеветой и наветами, но это на крайний случай. В Тайной канцелярии умеют отличать ложь от правды. Поверьте, тому, кто заявит, придется не сладко. Но, – многозначительно произнес он, – расслабляться в любом случае не стоит.

– Вы можете вытащить меня из тюрьмы? – с надеждой спросил я.

– Увы, – вздохнул гость. – Рад бы, но это не в моей власти. Более того, скоро нам придется проститься, ибо я не могу долго находиться в этом хронопотоке. Мое состояние слишком нестабильное.

– Но что мне может помочь?

– Попробуйте сыграть на том, свидетелем и непосредственным участием чего вы стали, – посоветовал Кирилл Романович.

– Имеете в виду нападение на Месснера?

– Да. Поручик был доверенным лицом Миниха. Он состоял в так называемом «безвестном карауле», занимавшемся слежкой за Елизаветой Петровной. Месснеру удалось узнать важную информацию, он собрался доставить ее патрону, но люди Лестока устроили засаду. Остальное произошло на ваших глазах.

– Каким образом это можно использовать? – заинтересовался я.

– Не знаю, – вздохнул гость. – Но это все, чем могу помочь. Придумайте, что-то, Игорь Николаевич. Вы – умный человек, – он помялся и, наконец, выдавил:

– Очень жаль: мое время истекло. Я больше не могу здесь находиться. Хорошо было с вами, но, увы…

– Мы увидимся? – спросил я.

– Все может быть, Игорь Николаевич. Желаю успеха! Прощайте!

– До свидания, Кирилл Романович, – поправил я.

Он внимательно всмотрелся в меня и неожиданно крепко стиснул мою руку.

– Вы правы, до свидания.

Гость потушил на свечку, и как только наступила темнота, стало ясно – в камере его больше нет. Исчез – испарился и все.

Кстати, забыл спросить, а елизаветинский переворот – не их ли рук дело? Ну да уже поздно, Кирилл Романович умчался в другое измерение, оставив меня одного. Я кое-как устроился и заснул. Сон был зыбким, грезилась разная ерунда: школьные годы; коммуналка, в которой мы раньше жили; женщина, очень добрая, излучающая добро и уют, она произносила ласковые успокаивающие слова, а сердце мое переполнялось нежностью.

«Мама», – всплыла подсказка в памяти.

Но она не была моей матерью. Я впервые видел эту женщину, однако, откуда во мне столько чувств? Может… она – мама Дитриха. Кирилл Романович говорил, что душа погибшего немца отставила отпечаток в теле. Тогда чем все закончится? Не начнется ли шизофрения? Каким образом, я смогу отличить свои мысли от тех, что могут принадлежать Дитриху? Нет, хватит. Так и на самом деле чокнуться можно.

С такими мыслями я проснулся, трясясь от холода. Да и есть хотелось со страшной силой, во рту давно уже ни крошки не было. Но никто не спешил включать обогреватель и не нес чашечку утреннего кофе. До меня никому не было дела.

Чтобы размять занемевшие мышцы стал приседать, стараясь не стукнуться об потолок. Покачал пресс, отжался. Кровь забурлила. Жить стало лучше, жить стало веселей. Если б еще голодный желудок не бурчал.

Интересно, где Карл, чем сейчас занимается? Сидит в одиночке или в общей камере, «наслаждаясь» сомнительным обществом.

В коридоре загромыхало. Это ко мне? Я приподнялся и присел на лежанке, дверь отворилась.

– Выходи на допрос.

Суровый голос хорошо вязался с широкоплечей, будто вырубленной из камня фигурой тюремщика.

Понятно, завтрак откладывается. Произнесенная в уме шутка – глупая, но необходимая: я старался приободрить себя, чтобы охватившее уныние не было слишком заметно. Чего-то хорошего от допроса в Тайной канцелярии ждать не стоит. Это заведение спустя без малого триста лет оставило дурную память. Репутация как у НКВД, КГБ, Моссада и ЦРУ вместе взятых. Хотя… может, у страха глаза велики. Авось, что-то удастся придумать.

Собственно, в чем моя вина? Да, убил Звонарского и его лакея, но они явно занимались неблаговидными делишками. По сути это была вынужденная самооборона, защищался, как мог. К тому же, я вроде как считаюсь иностранным подданным. Вдруг допрашивать меня можно лишь в присутствии посла? Хотя этот вариант кажется слишком сомнительным. Тайная канцелярия[6]6
  ТАЙНАЯ КАНЦЕЛЯРИЯ – орган политического сыска и суда в России. Была создана в 1718 году по указу Петра I. Первым крупным делом стало расследование обстоятельств измены царевича Алексея. Существовала под разными названиями, в частности «Канцелярия тайных и розыскных дел» или «Тайная экспедиция». Неоднократно упразднялась, но с завидной регулярностью возобновляла существование при смене монархов. Во времена Анны Иоанновны годовой бюджет Тайной Канцелярии составлял скромные 2–3 с небольшим тысячи рублей, а трудились в ней меньше тридцати человек. Чтобы показать «размах» пресловутой «бироновщины», стоит отметить, что в то время Тайной канцелярией рассматривалось в среднем по 160 дел в год (для сравнения при Елизавете Петровне интенсивность выросла почти до 350).


[Закрыть] вряд ли заморачивалась такими пустяками.

Ой, кстати, а чье у меня подданство? Кирилл Романович сказал, что Дитрих был курляндцем. Из обрывочных знаний по курсу школьной истории помню, что Курляндией называлась часть нынешней Латвии со столицей в Митаве, номинально принадлежавшая Польше. Что самое интересное – хоть и плачутся нынешние прибалты о временах Советского Союза, но настоящую оккупацию они заимели как раз в те годы. Практически вся верхушка – немецкая, свою линию – жесткую, да что там говорить – жестокую – немцы гнуть умели. Латышам жилось тяжко.

Навстречу двое солдат за руки протащили стонущего человека с голой спиной, покрытой ужасными язвами. Явственно послышался запах горелого мяса. Я отвернулся, не в силах глядеть на отвратительное зрелище. Сразу бросило в жар. Пытка здесь явление обыденное, применяется и к правым, и к виноватым. Где гарантия, что не наговорю лишнего, за что можно распроститься жизнью? Я, конечно, парень крепкий, но у всех есть предел. Опытный палач развяжет язык даже немому.

В животе разом потяжелело.

Меня ввели в небольшую комнату, поставили лицом к окну. Свет сразу ударил в глаза. После темноты одиночки солнечные лучи палили, будто лазерные пушки. Конвойный солдаты замерли как истуканы, прижав мушкеты к ногам.

Я увидел за столом Фалалеева вместе с худощавым мужчиной, который обмакнул гусиное перо в чернильницу и приготовился писать в толстой книге, похожей на амбарную. Понятно, первый – следователь, второй – писец. Сбоку загремел инструментом палач – дородный, в кожаном фартуке; другой – в ярко-красной поддевке, с прической горшком, ему ассистировал.

– Ступайте, – приказал Фалалеев солдатам.

Те развернулись и покинули помещение. Почему-то без них стало еще страшнее.

– Приступим к роспросу, – сказал Фалалеев. – Помни, что ложное слово твое будет противу тебя же обращено. Клянись, что не прозвучит здесь от тебя ни единой кривды.

– Клянусь.

– Знай, что целью нашей является возбудить в преступнике раскаяние и истинное признание, за что ждать тебя награда может милостию императрицы нашей Анны Иоанновны.

Ага, щаз, ищите дурака в другом месте. Надо быть полным идиотом, чтобы взвалить всю вину на себя на первом же допросе. Нет, я еще побрыкаюсь.

Фалалеев продолжил:

– Ежели будешь строптивым и непокорным – учти: за утаение малейшей вины – жестокое и примерное наказание, как за величайшее злодеяние. Укрывательство с твоей стороны будет тщетным, ибо правда нам всея известна, – он потряс листами бумаги.

Я понял, что это отчеты Борецкого и его начальника. Буду рассчитывать, что ничего лишнего они не написали.

– Признаешься ты?

– Мне не в чем сознаваться. Моя совесть чиста, – спокойно произнес я.

Фалалеев скрестил руки на груди и задумался. У меня сложилось впечатление, что к допросу он не готовился, да и рассеянный взгляд наводил на мысль о том, что чиновник не так давно успел приложиться к бутылке.

– Что писать? – подал голос писец, которому надоело ждать, когда «шеф» очнется.

– Пиши, что увещевание не понял, – вяло откликнулся чиновник.

Писец бегло застрочил.

– Говори, кто таков, каких чинов, откуда будешь и веры какой? – опомнился Фалалеев.

Понятно, началась рутина. В принципе, ничего страшного на данном этапе нет, главное, не сболтнуть лишнего.

– Барон курляндский, Дитер фон Гофен, вера моя… – я стал вспоминать, кем могли быть прибалтийские немцы. Понятно, что христиане, но какие именно? Так, католики отпадают, православные тем более… Рискну.

– …лютеранская, – добавил я, надеясь, что заминка с ответом получилась незначительной.

Чиновник удовлетворенно кивнул, писец старательно заскрипел пером.

– Каково состояние твое?

Вряд ли меня спрашивают о самочувствии. Видимо, интересуются материальным положением. Так, что там Карл говорил:

– Имение моей матушки неподалеку от Митавы.

Если спросят, сколько душ – завалюсь. Я ведь понятия не имею, сколько фон Гофены народа под ярмом держат. Хотя Фалалеев тем более не в курсе.

– Возраст твой?

Хм, будем надеяться, что мы с Дитрихом погодки.

– Двадцать пять лет.

– Скажи нам, Дитер фон Гофен, что привело тебя в державу Российскую?

Вариант с иномирянами, разумеется, отпадает.

– Желание послужить России и матушке императрице, Анне Иоанновне, – завернул я, памятую слова Карла.

Фалалеев поморщился. Как следователи, он без сомнения был циничен и смотрел на показания подозреваемых с большим скепсисом.

– А кто выступил твоим другом и сопровожатым?

– Мой кузен Карл фон Браун, родом из Курляндии.

Правда, только правда и ничего, кроме правды. Первый раунд я продержался. Было бы глупым засыпаться на начальной стадии.

– Проверим, не говоришь ли ты неправду и не был ли в руках заплечных дел мастера, – задумчиво произнес Фалалеев. – Сымай рубаху.

Я разделся до пояса. Палач смочил руку и провел по голой спине.

– В палаческих руках не был. Нет ничего, – констатировал он.

– Не единого рубца? – расстроено спросил Фалалеев.

– Вообще следов кнута нет. Спина чистая.

Я обрадовался, что Дитрих был законопослушным гражданином, иначе неизвестно как бы повернулся допрос.

– Государево дело за ним такое, – чиновник продиктовал список обвинений, затем вернулся ко мне:

– Скажи, зачем учинил злодейство на дороге, убив капрала Преображенского полка Звонарского, лакеев его Жукова и Зорина, а иже с ними поручика полка Измайловского Месснера?

– Признаю себя виновным в смерти Звонарского и одного из лакеев, не знаю фамилии. Хочу заметить, что я вынужден был взять на душу грех, ибо застал этих людей за разбоем, учиненным над поручиком. В смерти Месснера моей вины нет. Его предательски застрелил кто-то, оставшийся неизвестным.

– Как смеешь ты, душегубец, клеветать на мужей достойных? – взвился Фалалеев.

– В моих словах неправды нет. Я говорю только то, что видел собственными глазами. Спросите Карла фон Брауна. Он подтвердит.

– У тебя еще будет возможность стать с ним с очей на очи, – заявил чиновник, намекая на очную ставку.

– Прекрасно. Тогда обратите внимание на рану поручика – его застрелили со стороны спины, в то время, как я держал его на руках. Более того, при мне и оружия-то огнестрельного не было. Уверен, в показаниях свидетелей это отражено.

Фалалеев сверился с записями и наморщил нос. Судя по его недовольной роже, я был прав, с этим не поспоришь. Но деньги Огольцова отрабатывать надо.

– Запиши в протокол, что подозреваемый во всем запирался как замерзлый злодей. Приступаем к розыску.

Палач лязгнул огромными клещами. До меня дошло, что под «розыском» понимается не что иное, как пытка. Сердце бешено заколотилось, по хребту прокатились капли холодного пота. Вот он – момент истины.

Писец удивлено посмотрел на чиновника и растерянно пробормотал:

– К розыску, Петр Васильевич? Так на то ведь дозволение Андрея Ивановича быть должно… Как без него-то…

– С Андреем Ивановичем я завсегда договорюсь, – спокойно произнес чиновник. – Давай-ка, Архип, на дыбу подвесь энтого. Пущай на себя пеняет. Виска, она правду покажет.

Надеюсь, услышав эти слова, я не побледнел как мел.

Меня подтолкнули к дыбе, завернули руки за спину. Палач накинул на них петлю, другой конец перекинул через крюк в потолке и резко потянул. Ноги оторвались от земли. В плечах что-то хрустнуло, от напряжения глаза едва не полезли из орбит, я ощутил страшную боль в выворачивающихся суставах и дико заорал. Так плохо мне еще никогда не было.