Текст книги "Гвардеец"

Автор книги: Дмитрий Дашко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 3

Я сказал «приехали»! Ха. Еще хуже: только что до меня дошло – мы с Карлом общаемся на чистом немецком языке. И в том, что сразу не обратил внимания, нет ничего странного, для меня немецкий – как родной: я в инъязе специализировался на «дойче», а потом в армии, будучи военным переводчиком, успел хорошо напрактиковаться, когда переводил генералам статьи из зарубежных журналов и сопровождал натовских чиновников, совершавших вояж по рассекреченным во времена Горбачева и Ельцина военным объектам. Дела тогда такие творились, скажу вам – мама не горюй, сдали наши все военные секреты, какие только можно.

Потом дошло и другое: речь Карла вроде и понятна, но с другой стороны, полна непривычных оборотов, пахло от которых нафталином и прабабушкиным сундуком. О смысле многих высказываний можно разве что догадаться. И фразы он строил своеобразно, в высоком «штиле», с пиететом.

– Ладно, уговорил, я барон Дитрих как его там. Только объясни, что со мной происходит, и где мы собственно находимся?

– Проще ответить на второй вопрос, чем на первый. Думаю, мы неподалеку от Санкт-Петербурга, столицы варварской Московии.

– России, – машинально поправил я.

Как-никак за плечами нехилая практика общения на форумах с разного рода «оранжевыми». Риторика как раз в их духе. Не удивлюсь, если Карл еще и что-нибудь про «кацапов» завернет. Впрочем, у меня со времен форумных баталий давно иммунитет к таким вещам образовался.

Но Карл оказался из другого текста.

– России, – легко согласился он. – Если офицер, которого мы повстречали в трактире, не обманул, до Петербурга часа два езды. Но не в нашем случае. У нас осталась одна лошадь на двоих, – пояснил юноша.

– Почему?

– Из-за твоей ослиной упрямости, дорогой кузен. Мы с твоей матушкой уговаривали в один голос не брать из конюшни Адлера, заменить его на любую другую лошадь. Но ты был непреклонен. В результате, когда до окончания путешествия осталось совсем немного, Адлер испугался выстрела и сбросил тебя из седла. Ты упал и ударился головой. Знаешь, мне показалось, что ты умер.

– С чего ты решил?

– Ты перестал дышать, я страшно испугался, но потом твое тело будто молнией поразило, оно забилось в конвульсиях. Ты очнулся, но я почему-то не узнаю тебя, Дитрих. Ты очень странный. Я боюсь за твое душевное равновесие.

– Странный… Может и так. Падение с лошади бесследно не проходит. Не переживай, до свадьбы заживет.

– Но ты ничего не помнишь…

– Я же сказал: это пройдет, – с нажимом сказал я.

Вот приставучий!

– Точно? – с надеждой спросил юноша.

– Даже в голову не бери, – заверил я.

– Если так считаешь, пришла пора узнать, кто стрелял и испугал Адлера.

– Охотники, наверное, – предположил я.

– Русская императрица запретила бить дичь на расстоянии тридцать верст вокруг Петербурга. С браконьерами поступают строго. Значит, это не охотники. Если отряхнешь грязь и поспешишь, успеем разобраться, в чем дело. Вдруг кому-то нужна помощь?

О времена, о нравы. Я успел привыкнуть, что при звуках выстрелов люди прячутся по щелям как тараканы. Более того, если вас зажмут в подворотне, ни в коем случае не кричите: «Грабят!», а то помощи ни в жизнь не дождетесь. Гарантированный способ получить подмогу – завопить что было мочи: «Пожар!». А этот сопливый юнец готов прямо сейчас ринуться неизвестно куда, сломя голову.

Не дожидаясь, Карл рванул, придерживая рукой чуть ли не волочащуюся по траве шпагу. Один раз зацепился за колючки и выбрался с большим трудом, не скупясь на ругательства. Немецкий язык в этом плане не столь колоритен, как русский, но соленых словец в нем предостаточно, самое приличное, что произнес нежданно-негаданно свалившийся на голову родственничек – «шайзе». Когда опомнился, кузен был далеко впереди. Его спина скрылась в густых зарослях.

«Наломает дров, барон недоделанный, а расхлебывать мне придется», – решил я, бросаясь вдогонку.

Голова кружилась то ли от пьянящего и чистого воздуха, то ли потому, что не так давно, по словам Карла, кое-кому пришлось крепко приложиться о землю. Вооружен я ничуть не лучше Карла – такая же шпага болталась на боку и мешала бежать, норовя оказаться между ногами. Да и дурацкие ботфорты норовили зацепиться за корни деревьев. В жизни не носил столь неудобной обуви, вдобавок сапоги не различались на правую и левую ногу, даже дешевые китайские кроссовки, замаскированные под фирму, в сто раз лучше. Путь едва не закончился падением в непонятно кем вырытую яму. Чтоб тебя! Хорошо успел притормозить перед самым краем.

Уф, вдох-выдох и снова в погоню.

Карла я все же догнал, схватил за плечо и заставил остановиться.

– Не спеши, сначала оценим обстановку. Попасть в переделку никогда не поздно, главное – выбраться без потерь.

«Братец» кивнул.

Жидкая рощица упиралась в узкую ленточку дороги. За редкими стволами деревьев виднелись трое мужчин, словно шагнувших с экрана историко-приключенческого фильма вроде «Анжелики» или «Гардемарины, вперед!». Треуголки, кафтаны серо-мышиного цвета с выглядывающим иссиня-черным камзолом, плащи без рукавов, узкие брюки, переходящие в полосатые гетры, башмаки с пряжками. На головах парики с белыми завиточками-буклями (на ум сразу пришел известный по книгам и фильмам ответ Суворова императору Павлу I), заканчивающиеся тонкой напудренной косой. Насколько помню, так одевались где-то в восемнадцатом веке. Мама родная, куда же меня занесло!

Я не впал в ступор и не перестал соображать. Психология человека такова, что рефлексирует он только в минуты безделья. Если есть чем заняться, мозг отвлекается на более насущные проблемы. Армейские отцы-командиры давно взяли эту методу на вооружение и, кажущиеся дуростью приказы: «тащить круглое и катать квадратное» – имеют практическую основу. Я сконцентрировался на происходящем, отложив размышления на потом.

Троица, за которой мы наблюдали, потрошила одежду и котомки четвертого – человека в зеленом, явно военном мундире. Жертва лежала, не проявляя признаков жизни. На ум пришли два варианта: убит или оглушен. На шее виднелась металлическая бляха, если не ошибаюсь, отличительный знак офицерского чина.

Неподалеку находилась мертвая лошадь, шея ее была вывернута под неестественным углом. Скорее всего, выстрел, испугавший моего коня, предназначался ей.

На обычных разбойников с большой дороги эти трое не походили. Во всяком случае, тот, что в треуголке с высоким красным плюмажем, точно. Он вывернул кошелек жертвы и не обратил внимания на высыпавшиеся монеты. Его подельники бросали жадные взгляды на деньги, но присвоить не решались. Я сразу сообразил, кто тут главный.

Он что-то приказал, один из помощников вытащил из сапога нож, занес высоко над собой и приготовился вонзить в беззащитное тело офицера.

«Добивают», – понял я.

Карл не выдержал первым. Он выскочил из кустов и с криком бросился на людей в сером:

– Остановитесь! Именем закона объявляю вас арестованными. Потрудитесь сложить оружие.

«Кретин!» – простонал я.

Ему удалось добиться только того, что негодяи резко изменили намерения. Они оставили раненого в покое и с оружием наголо пошли на кузена.

Карл беспомощно обернулся, я догадался, кого он рассчитывал увидеть, прикрывающим спину, но что-то удерживало меня на месте.

Противный липкий страх влез в душу, нашептывая подлые низенькие мыслишки. Кто он такой, чтобы рисковать из-за него жизнью? Мы знакомы всего пять минут. Если юнцу захотелось продырявить себе шкуру, пускай поступает, как хочет – это его личное дело, не касающееся меня никоим образом.

Я отвернулся, прижался спиной к дереву, пытаясь вдавиться в ствол как можно сильнее, закрыл глаза, мысленно сосчитал до десяти.

Зазвенели скрестившиеся шпаги, послышалась грубая брань, призывной голос Карла. Ну и что, мне нет до него дела. Пусть выкручивается.

Моего присутствия до сих пор не обнаружили. Замечательно. Могу развернуться и убежать. Никто не узнает. Пожалуй, недавно я так бы и поступил, но не сейчас. Что-то во мне проснулось. Честь, благородство… Я не знаю. Сложно описать словами. Некогда казавшийся сложным и многогранным мир вдруг стал таким простым и приобрел только два измерения: черное и белое.

Если сбегу – будет подло. Более того, жить, как раньше, уже не получится.

Если вмешаюсь, то… Да, могу погибнуть, стать калекой, но если есть крохотный, с инфузорию-туфельку, шанс победить, я им воспользуюсь.

Схватка переместилась в мою сторону. Я хорошо видел сосредоточенные лица фехтовальщиков. Сталь ударялась о сталь, чувствовалось, что Карл устал и не может в полную силу отбивать натиск сразу трех противников.

Была не была! Я вывернул из земли бурый, покрытый грязью голыш, весом не меньше килограмма, прицелился и со всего размаха запустил в голову ближнего негодяя. Камень угодил в висок. Послушался хруст проломленного черепа.

Человек в сером пошатнулся и упал, из раны потекла густая кровь.

Три пары глаз уставились на меня. Карл смотрел с надеждой и верой, его противники с замешательством.

– Что за…! Откуда ты взялся? – воскликнул главарь.

– От верблюда, – сказал я, доставая шпагу. – Должен заметить, господа, что трое на одного – нехорошо. Пришлось уровнять шансы.

– Ты знаешь русский? – изумился кузен, промокая большим как скатерть платком лоб. – А мне ничего не говорил… – добавил он с досадой.

– Потом расскажу, – отмахнулся я. – Господа, повторяю предложение кузена. Сложите оружие, и мы сохраним вам жизнь.

– Я не привык отступать, – усмехнулся главарь. – Лёшка, возьми того, что моложе, а я укорочу язык этому наглецу.

– Господа, шпага острая, могу и порезать, – заметил я.

– Это я сейчас и проверю, – с кривой усмешкой на губах произнес главарь и сделал резкий выпад.

Он действовал молниеносно. Будь у меня меньше опыта, острие проткнуло бы грудь в области с сердца, но я успел парировать удар. Лезвие ушло в сторону. Не ожидавший такой прыти главарь, едва не нарвался на ответный укол, но в последний момент ему удалось уклониться. Шпага лишь царапнула рукав камзола. В месте пореза выступила кровь.

– Я предупреждал, – отсалютовав по всем правилам фехтовального искусства, сказал я.

На турнирах мне встречались разные противники, хотя между спортивным поединком и настоящей схваткой – существенная разница. В первом случае зарабатываешь очки, во втором – жизнь.

– Всего лишь царапина, – прорычал соперник.

Он быстро вышел из себя, горячность – плохое качество для фехтовальщика.

Кроме того, он значительно уступал в росте. Помните, как в фильмах про мушкетеров, они всегда стремились занять господствующее положение – вскакивали на столы, стулья, ступеньки лестницы. Высокий рост дает значительное преимущество. Но и от мастерства многое зависит.

Однако в любой схватке немалую роль играет его величество случай. Тренер не раз рассказывал поучительные истории, как опытнейшие фехтовальщики прошлых веков проигрывали зеленым новичкам, которым просто повезло. Профессионализм профессионализмом, но расслабляться в поединке пускай со слабым противником не надо. А главаря нельзя назвать слабаком. Шпагой он владел неплохо.

Укол, еще один. На меня сыпался настоящий ураган выпадов и ударов. Враг менял тактику, переходя из глухой защиты в резкое нападение. Казалось, он не знает усталости. Если бы не мой рост, я бы давно получил несколько дырок и обессилел. Манера фехтования главаря отличалась от того, чему меня учили, так же как каратистские като от реального боя.

Противно ощущать себя дилетантом, но надо смотреть правде в глаза. Я все еще жив только благодаря везению, но долго длиться оно не может. Выиграть могу лишь в том случае, если воспользуюсь немногими преимуществами, а их действительно немного, если быть точнее – всего два: противник склонен к импульсивным необдуманным поступкам, и он намного ниже. Если его как следует раззадорить, а потом нанести удар, который трудно отбить, победа будет за мной.

Сказать, конечно, легко, но вот сделать… Кажется, знаю. Я рубанул по макушке главаря, он пригнулся, но шпага зацепила роскошный плюмаж, только перья по сторонам полетели. Шляпа от удара свалилась в лужу. Я поддел треуголку ногой и послал вперед как футбольный мяч. Бинго! Сам Марадона гордился б таким попаданием. Мокрый, грязный головной убор угодил в лицо.

– А, чтоб тебя!

На физиономии противника были видны только разъяренные глаза. Остальное покрылось густым слоем грязи. Он походил на женщину в косметической маске – зрелище не для слабонервных.

Я разразился коротким издевательским смешком.

Взбешенный главарь бросился на меня, забыв обо всем, в том числе об осторожности. Я проткнул его словно вертелом, до самой рукоятки. Неприятный хруст разрываемой плоти, кровь, много крови… Шпага прошла сквозь ребра как по маслу. Странно, даже не ожидал. Он захрипел и осел на подкосившиеся колени. Я выдернул лезвие и толкнул его ногой. В тот момент это не казалось мне кощунством. Он поступил бы точно также.

С громким чавканьем тело опустилось в лужу, поднимая ворох брызг. Все происходило как в замедленной киносъемке. Главарь лежал на спине и смотрел в небо остекленевшими глазами.

Я не знал насколько неприятно убивать человека, особенно впервые. Меня едва не стошнило.

– Превосходно, Дитрих, – ободряюще воскликнул Карл. Он с легкостью теснил своего противника. – Эти русские никогда не умели биться на шпагах по-настоящему. Ты преподал ему хороший урок.

– Я убил его, – мрачно произнес я.

– Он заслужил.

Я не стал спорить.

– Сдавайтесь, сударь, – довольно произнес кузен, выбив шпагу из рук соперника. – Обещаю пощадить вас и не убивать.

Оружие с жалобным звяканьем упало. Кончик шпаги Карла уперся в горло проигравшего.

Похоже, у нас появится пленный. Ума не приложу, что с ним делать. Думаю, на нашем месте он бы вряд ли был столь милосерден.

Глаза проигравшего сверкнули отчаянием, быстро сменившимся злостью.

– Пошел ты… – произнес он и, подавшись вперед, проткнул горло шпагой.

В кузена ударила струя крови. Он едва не вскрикнул от неожиданности.

– Хорошо день начинается, – вздохнул я, вкладывая оружие в ножны.

– Ты забыл протереть лезвие, – возмущенно сказал Карл. – Оно заржавеет.

– Плевать, не до этого. Проверим, жив ли тот, кого они обыскивали.

Я опустился на колени рядом с человеком в зеленом мундире. Под париком, обнаружились растрепанные светлые волосы. На макушке бугрилась большая свежая шишка. Выходит, мой товарищ по несчастью.

Я приложил ухо к груди. Сердце билось неторопливо и размеренно. Беглый осмотр показал, что его просто оглушили. Других ран, кроме набитой шишки, не нашлось.

Нашатыря нет, можно похлопать по щекам или поднять ноги. Вроде так поступают с женщинами, находящимися в обмороке. Но этот очнулся самостоятельно.

Он схватил меня за грудки, с воистину медвежьей силой подтянул и сердито прорычал:

– Ти собрался меня грабить, да?

Он говорил на ломанном русском. Выходит, иностранец… вроде меня нынешнего.

– И в мыслях не было. Я просто хотел вам помочь.

Мой голос убедил его, что я говорю правду, и он отпустил.

– А кде некотяи, что стрелял в моего коня?

– Не стоит волноваться. Дела их неважные.

– Виходит, ви спасли мне жизнь. Я отшень вам плагодарен.

– Что вы. Я выполнял свой долг порядочного человека.

Слова сами слетели с кончика языка. Странно, обычно я выражаюсь в иной манере. Неужели, заразился от Карла.

– О, ви не просто порядочный человек, вы – человек чести. Назовите свое имя отважный герой.

– Игорь… – я прикусил язык, – то есть Дитрих. Дитрих фон… Гофен, – уф, кажется, не ошибся.

– Спасибо, отважный рыцарь. Даю слово творянина и офицера: я отплачу вам той же монетой…

Бабах! Оглушительно громыхнуло из кустов, моментально окутавшихся облаком дыма. Послышался тонкий противный свист и шлепок. Тело офицера выгнулось. Я увидел страшно удивленные глаза.

– О, майн гот, не хочу умирать! – он дернулся и повис у меня на руке.

Мне не впервой видеть смерть. Я перестал бояться покойников с того момента, как закрыл глаза умершему на глазах отцу, стянул его рот платком, накрыл простыней и стал обзванивать родственников. Просто каждый, кто прикоснулся к этому таинству, уже никогда не станет прежним. Меняется действительность и твое отношение. Начинаешь ценить каждый вздох, взгляд, каждую крупицу общения с близкими. Проблемы, ранее казавшиеся глобальными, уходят на второй план. Суета сует. Вот она – истина в последней инстанции.

Офицер, бывший недавно живым, чувствующим человеком, вцепился в меня, будто я последняя ниточка, связывавшая его с этим миром. Ниточка оборвалась. Душа улетело туда, откуда нет возврата, где, как хочется верить, намного лучше, чем здесь.

Я видел его впервые, успел перекинуться несколькими фразами и все, но почему по щекам потекли слезы? И наряду с возникшей горестью внутри разгоралось пламя, оно требовало выхода. Где та сволочь, что предательски выпалила из кустов?

Я оказался на ногах и бросился туда, где еще не успел развеяться дым, услышал за спиной конское ржание, громкие возгласы.

– Куда прешь, убивец?

Я обернулся и последнее, что успел увидеть – летевший в лицо деревянный приклад мушкета.

Глава 4

– Куда их, ваш высокородь? В полицию?

– Нет. Дело сурьезное. Пожалуй, вези в Петропавловскую крепость, сдашь чиновнику Тайной канцелярии, а если не найдешь, то коменданту. Скажи, что застали на месте убийства ажно с четырьмя трупами. Хоть и иноземцы, но кто ж их аспидов знает. Пущай в Тайной канцелярии разбираются.

– А с телами как? Вы их опознали, ваш высокородь?

– Трое в сером – капрал Преображенского полка Звонарский с лакеями. Запомнил?

– Так точно, господин капитан.

– Мертвый измайловец – поручик Месснер из вестфальцев. Поговаривают, конфидент самого Миниха[1]1
  МИНИХ Иоганн Буркхарт Христофор (Христофор Антонович) (1683 – 1767) – выдающийся русский полководец, инженер, генерал-фельдмаршал. Родился в Ольденбурге (Нижняя Саксония). С 1700 года на военной службе в армиях нескольких стран. В 1712-ом году, в войне за испанское наследство, тяжело ранен, попал в плен к французам. С 1716 года на службе у польского короля Августа II, где дослужился до чина генерал-майора. В 1721-м году прибыл в Россию и своим инженерным талантом привел в восторг Петра I. С этого года Миних на службе в русской армии. При Анне Иоанновне становится президентом Военной коллегии и генерал-фельдмаршалом (1732 год). Приступает к реформированию армии: вводит два новых гвардейских полка, создает первое в России учебное заведение для подготовки офицеров – Сухопутный Шляхетский корпус, вводит полки тяжелой конницы – кирасир, подготовил знаменитые «Экзерциции» в дополнение к петровскому военному уставу. В 1734-м командовал русскими войсками в войне за польское наследство. С 1735-1739 главнокомандующий в русско-турецкой войне. В 1740-м отстранил от власти регента Бирона, однако спустя короткое время был вынужден уйти в отставку, а с воцарением Елизаветы попал под суд и приговорен к смертной казни. Только на эшафоте узнал, что смертный приговор заменен ссылкой в Сибирь. Петр III вернул Миниха в Петербург, восстановив в чинах и званиях. Позднее генерал-фельдмаршал принес присягу на верность Екатерине II. Скончался на 85-м году жизни.


[Закрыть].

– Эвона как. Это его мы, выходит встречали?

– Его.

– Не уберегли, значит, голубя. Опасливо мне, ваш высокородь.

– Чего ты спужался, Борецкий?

– А ну как и меня заодно с энтими двумя немчиками в колодничий каземат оформят? Попасть туда легко, а вот выйти трудно.

– Не боись, Борецкий. Ты государственный человек, лейб-гвардии[2]2
  ЛЕЙБ-ГВАРДИЯ – от немецкого leib – тело и старогерманского guardia – охрана. В России учреждена Петром I и первоначально состояла из двух пехотных полков (Семеновского и Преображенского), образованных из так называемого Потешного войска. По табели о рангах 1722 года гвардейские офицеры получали преимущество в двух чинах против армейских. По сложившейся традиции долгое время полковниками лейб-гвардии или шефами становились монаршие особы России. Штаты гвардейских пехотных полков в среднем в два раза превосходили армейские. Вседозволенность и распущенность гвардейцев послужили причиной всех дворцовых переворотов XVIII – начала XIX веков. «Элитные» солдаты и офицеры далеко не всегда могли послужить образцом примерного поведения и службы. Особняком можно отметить лейб-компанию (другой вариант написания – лейб-кампания) – особую гренадерскую роту, появившуюся в Преображенском полку, после воцарения Елизаветы. Дочка Петра возвысила преображенцев, помогших устроить переворот. У тех от почестей закружилась голова, они потеряли всякий страх и ощутили себя безнаказанными. Петербург стонал от их выходок. Лейб-кампанцы дрались, пили, воровали, грабили, насиловали женщин. Во времена, в которых происходят события данной книги, императрицей Анной Иоанновной были учреждены еще два полка лейб-гвардии: пехотный – Измайловский и Конный. Бытует мнение, что эти части создавались в качестве противовеса «старой» гвардии – полков Семеновского и Преображенского.


[Закрыть] сержант. Худа не сделал. Подполковник за тебя всегда слово молвит. Выручим, ежели что. А чтобы не сбегли, возьми с собой четырех солдат. Штыки примкните и глаз не спускайте. Утекут, шкуру с тебя спущу почище Ушакова Андрея Ивановича[3]3
  УШАКОВ Андрей Иванович (1672 – 1747) – прославился в истории как начальник Тайной канцелярии. Происходил из бедного новгородского дворянского рода (на четверых братье один крепостной), отличался редкой физической силой. Начал службу в 1704 году, записавшись добровольцем в Преображенский полк. Сумел проявить себя и уже в 1709 году стал капитан-поручиком и адъютантом Петра I. В 1717–1718 годах по поручению императора наблюдал за постройкой кораблей. С 1722 года стал де-факто начальником Тайной канцелярии розыскных дел. Вел следствие по делу царевича Алексея и суд над ним. В 1725-м году, после смерти Петра Великого, примкнул к партии, которая поставила на царствие Екатерину I. Угодил в опалу всесильному на тот момент Меншикову и был отправлен в полевые полки – сначала в Ревель, потом в Ярославль. При вступлении на престол Анны Иоанновны подписался под прошением дворянства, осуждавшим попытку Верховного совета ограничить императорскую власть (25 февраля 1730 года). С 1731-го года руководит возрожденной Тайной Канцелярией. Обладал правом личного устного доклада императрице. Бирон, не очень доверял Ушакову и, став регентом, потребовал, чтобы все распоряжения великого инквизитора проверялись и визировались генерал-прокурором князем Трубецким. На момент свержения Бирона командовал Семеновским полком (Миних возглавлял Преображенский). Удивительно, но Ушаков сумел сохранить свой пост и при Елизавете. Он быстро приспособился к новой власти и попал в обновленный состав Сената 1741-го года, продолжая руководить Тайной канцелярией вплоть до смерти.


[Закрыть], – имя и отчество офицер произнес с придыханием, чуть ли не озираясь по сторонам.

– Знамо дело, ваш высокородь, спустите.

– То-то! – удовлетворенно подкрутил лихой ус офицер. – Скажешь, я завтра прибуду с подробным рапортом. Ступай, Борецкий.

Сержант Борецкий – немолодой коренастый мужчина с багровым лицом пьяницы, вместе с двумя солдатами устроился на крестьянской телеге. Нас с Карлом связали и положили на вторую телегу, приставив двух конвоиров. Мертвецов, укрытых рогожей, загрузили на третью. Возницы, доставленные из ближайшей деревни вместе с реквизированными подводами, выглядели забитыми и не роптали. Они мяли в руках шапки и постоянно крестились, выслушивая приказания офицера.

Взявший меня и Карла под арест гвардейский капитан не стал слушать объяснений. И дело отнюдь не в пресловутом языковом барьере. Немецким он как раз владел сносно, и ничего удивительного в том нет. В те времена этот язык играл примерно такую же роль, что французский в девятнадцатом веке. Мы для капитана были убийцами, застигнутыми на месте преступления. Разбираться он считал ниже своего достоинства. Дело пахло керосином.

Виски ломило, на лбу вздувалась шишка, в глазах двоилось, нос опух. На счастье, я успел в последний момент отпрянуть, приклад прошел по касательной, только благодаря случаю «рубильник» остался цел. Но приложили меня крепко. Провалялся без памяти час, а то и больше.

С Карлом обращались гуманней. Ему вообще почему-то везло гораздо сильнее.

– Вот немчура проклятая. Лезет сюда, словно им медом намазано, – сплюнул конвоир. – Хорошо хоть эти по всему бедовать будут.

– Не говори, Матвеич. Видать им у себя совсем несладко стало, вот и бегут к нам, будто тараканы какие. Жадные: что рупь, что копейку – под себя норовят утащить. А нашему Ваньке деревенскому достается: корми-пои оглоедов, до юшки из носу надрывайся, а они на шею сядут и тебе же батогов всыплют за добро твое. Сволочи!

– Немцы, я тебе скажу, разные бывают. Требовательные, вечно недовольные, по сторонам рыскающие, но к аккуратству приучены и остальных приохотить хотят. Этого от них не убавишь. Слово свое завсегда в ответе держат. Ежели скажут что, сделают. А то что злые как собаки, так иной русский трех немчур стоит. Был у нас поручиком Иванов – ты его не застал, молод еще, – из дворян тверских, по фамилии русак-русаком, а сколько солдатского брату через его пострадало. Вор настоящий был. Полуроту голодом заморил. Вечно у него на солдатский котел денег нету, на мундирное платье – шиш да кукиш. Оголодали, истрепались. Из остатних рот над нами поперву смеялись, а потом жалеть зачали. И жаловаться некому – начальству до тебя никакой охоты вникать нету. Мы волком выли. А уж как нас не любил! За любую мелочь бил боем, особливо как выпьет. Чуть что – сразу в зубы. Рожа, говорит, твоя не нравится. Как его от нас перевели в другую часть, так мы всем ротным миром свечки в церкву поставили. Не знаю, кто сейчас от энтого Ироду муку принимает.

Нам поневоле пришлось стать слушателем их беседы. Карл по большей части молчал, изредка тяжело вздыхая. Не таким, очевидно, он представлял себе въезд в Петербург.

– Что с нами будет? – шепнул я.

Конвоировавший солдат покосился, но ничего не сказал. Видимо, указаний препятствовать разговорам, не давали.

– Скорее всего, отвезут в русскую Бастилию. Я слышал, в Петербурге на острове стоит крепость, в казематах ее содержатся узники. Люди гниют заживо от великой сырости и ссылку в вечно холодную Сибирь принимают за избавление.

– Петропавловская крепость, что ли? – догадался я.

– Наверное, – пожал плечами Карл.

Я бывал в ней всего раз: после демобилизации – поезд уходил поздно, у меня была уйма времени, которое посвятил прогулкам по одному из самых красивых городов мира, посетил Артиллерийский музей и Петропавловскую крепость, они располагаются напротив. Помню бастионы, смотровые площадки, спуск к пляжу – зимой, говорят, там любят плавать «моржи», памятник Петру I, пушку, стреляющую в двенадцать часов дня. Экскурсоводы показывали казематы, открывали дверцы камеры, впускали внутрь, предоставляя возможность ощутить себя в шкуре арестанта, рассказывали о знаменитых узниках – царском сыне Алексее, княжне Тараканове, декабристах. Впечатление давящего пространства больших – шагов по десять в диагонали – камер запомнилось надолго.

Крепость располагается на Заячьем острове, размером метров семьсот в длину и без малого полкилометра в ширину. Экскурсовод, полная женщина в клетчатой юбке насмешила, сообщив, что шведы называли остров Веселым. Кстати, им представилась возможность оценить иронию судьбы по достоинству, ибо одними из первых строителей стали захваченные в плен солдаты Карла XII. Их кости легли в фундамент будущей Северной Пальмиры наряду с костями простых русских и украинских мужиков.

Туда нас и везли.

Мне стало интересно, и я присел, чтобы лучше видеть.

Петропавловка, в которую нас доставили, не очень походила на ту, из экскурсии. Ее не успели достроить, работа кипела одновременно в нескольких направлениях, многих, ставших привычными, сооружений не было даже в проекте.

Я увидел Кронверк – земляные валы в виде короны, защищавшие крепость от нападения с суши, позднее их снесли, построив на этом месте здание, в котором хранятся реликвии русской армии.

Мы въехали в открытые ворота с двуглавым орлом. Телеги прогромыхали по мосту через выкопанный ров и остановились возле одноэтажного серого особняка. Должно быть, нас заметили в окно и из подъезда с нависающим козырьком вышли двое – первый, самый представительный – в штатском темно-синем камзоле с воротником-жабо, смуглый, суетливый в движениях. Второй – военный: статный, высокий, с холеным скучным лицом. Гадать нечего: гражданский – чиновник Тайной канцелярии, с ним – дежурный офицер. Мелкие злые глазки штатского впились в меня, сверля будто дрелью. Я понял, ничего хорошего нам не светит.

Сержант Борецкий подошел и стал докладывать, от волнения сбиваясь и глотая звуки.

– Престань мямлить, размазня, – оборвал штатский.

– Дык я это… – еще сильнее испугался Борецкий.

Офицер скривился. Он со скучающим видом теребил рукоятку шпаги и едва не зевал. Похоже, ему давно все набрыдло.

– Где твой командир? – рассержено спросил чиновник.

– Обещался завтра прибыть. С самранешнего утра туточки будет, не сумневайтесь. Седни ему надо с докладом у начальства быть. Так горевал, что самлично придти не могет.

Борецкий как мог отмазывал капитана.

– Кто эти двое?

– Немцы какие-то. Мы случайно увидели, как они на тракте покрошили капрала Преображенского полка Звонарского и двух лакеев его.

– А что ж не вмешались?

– Дык не успели мы. Поначалу думали: господа баловством занимаются, шпажному бою репетируются. Ан вон оно как – до смертоубивства дело дошло.

– Понятно, вот она дурь русская во всей красе, – зло бросил чиновник. – Видеть видели, помешать не сумели. А скорее – лениво было. Бумаги при них имелись?

– А как же. Я все привез – тут и пашпорта, и письма рекомендательные. Все в целости, ничего не утеряно.

– Дай, взгляну, – чиновник протянул руку за документами.

– Что здесь? – небрежно указал пальчиком офицер на третью телегу.

– Мертвецы, – потупился сержант.

– Пройдемте, посмотрим.

Офицер отбросил рогожу и склонился над трупами.

– Действительно, Звонарский. Сколько нами вместе было выпито, сколько раз он меня из неприятностей выручал. Помнится, он отпуск двугодичный брал учебы ради. Говорил же ему, что от учения только одно худо будет. Не послушал.

Он выпрямился и произнес, чеканя каждое слово:

– Я за Звонарского этих немцев под землю урою, если Андрей Иванович милость свою к ним проявит.

– Не проявит, – сурово заверил чиновник.

Трупы унесли. Солдаты таскали их за руки и ноги, стараясь не глядеть на лица. Тела исчезали в соседнем строении, будто в чреве кашалота.

Чиновник послал Борецкого давать письменные показания и распорядился известить родственников покойных. Выяснилось, что у Звонарского в Петербурге проживал родной дядя. Дежурный офицер отправил гонца в штаб Измайловского полка с новостью о смерти Месснера.

– В Преображенский полк сообщу лично. Товарищи Звонарского, к коим принадлежу и я, будут расстроены гибелью сослуживца, – сказал он.

Конвоиры сменились служивыми, несшими караул при Тайной канцелярии. Я почувствовал легкий тычок штыком в спину.

– Пошевеливайся.

– Полегче, – вырвалось у меня.

Один из конвоировавших усачей, услышав знакомую речь, хмыкнул.

– Ишь, нежный какой. Топай, знай, пока ребро не зацепил.

Чиновник зашел в небольшую комнатушку и вернулся со связкой ключей в руках.

– Допрашивать сегодня не будем. Определим голубчиков в камеру, пущай до завтра помучаются.

– Господа, прошу признаться, кто из вас стал убийцей Звонарского? Надеюсь, вы не станете запираться, – обратился к нам дежурный офицер.

Я выступил вперед.

– Нет, запираться не станем. Это сделал я. Ваш товарищ ранил другого офицера. Мы застали Звонарского за далеко не благородным занятием – вместе со своими людьми он организовал засаду на тракте. Мой кузен предложил ему сложить оружие, однако Звонарский предпочел напасть на него, при этом его не смутило, что кузен в тот момент был один. Я присоединился позже. Наш поединок был честным – мы сражались один на один.

– Вы лжете, – яростно воскликнул офицер.

– Это – чистая правда, – подтвердил Карл. – Звонарский не достоин звания дворянина. Его шее повезло избежать веревки.

– Петр Васильевич, вы с них за Звонарского спросите по строгости, – офицер, не стесняясь нас, сунул чиновнику деньги.

– Не беспокойтесь, Аркадий Анисимович, в лучшем виде оформим, – чиновник принял взятку как должное. – Исключительно ради вас и торжества Фемиды. А этого верзилу, – он глянул на меня, – определим в холодную. Пущай посидит до завтра. Утречком я обо всем донесу Андрею Ивановичу. Уж он-то допросит их со всем пристрастием. А то и я расстараюсь. Пожалуй, оно так вернее будет. Сам примусь.

– Спасибо, Петр Васильевич, всецело на вас надеюсь. Я утром сменяюсь, отосплюсь и жду вас к вечеру у себя, выпьем чего-нибудь для согреву, посидим в приятном обществе.

– Всенепременно заскочу, Аркадий Анисимович. Водочка у вас знатная, стол богатый и среди дам знакомства возвышенные и приятственные, – мечтательно закатил глаза чиновник. – Ступайте, отдохните. Вид у вас больно усталый.

– Служба, – развел руками офицер.

– Тем более, поберегите себя. Прикажу вам чаю сделать. При нашей сырости только в нем и спасение для организму. А я покуда арестантов в книгу впишу. И не переживайте. Займутся ими. Будет в лучшем виде.

Меня завели в караулку и посадили на грубо сколоченную скамейку. Я почувствовал запах табака и пота, исходивший от солдата с бледным, землистым лицом, занявшего место с правого боку. С другой стороны пристроился худощавый и длинный парень, не знавший то ли направить на меня ружье, то ли поставить его в угол. Он явно был новичком, терявшимся в отсутствии начальства.

В караулку вошел, вернее, вкатился, похожий на колобка человечек. В руках у него похоже та же связка ключей, что у чиновника.

– Господин подпрапорщик, – солдаты вытянулись во фрунт.

– Вольно. Куда ентого определили? – спросил человечек.

– Господин Фалалеев велели в холодную сунуть до утра.

– За что его?

– Убивец, четырех человек шпагой порешил, – коротко ответил новобранец.

– Вот мерзавец. Кого порезал-то?

– Капрала пребраженского, слуг евойных, да поручика полку Измайловского.

– М-да, не повезло ему, что седни капитан-поручик Огольцов дежурит. Он ведь до перевода в Семеновский полк в Преображенском служил. Поди, знал капрала убитого.

– Так точно, знали. Когда заговорили об убитом, враз в лице переменились.

– А убийца никак из немцев, – осмотрев меня, пришел к заключению подпрапорщик.

– Так точно-с, барон курляндский Дитрих фон Гофен, – подал голос бледный.

Смотри-ка, успел войти в курс дела.

– Барон, – скривился подпрапорщик.

Похоже, мой титул здесь не котировался.

– Раздевайся, душегуб, – сердито приказал человечек.

– До трусов что-ли, – усмехнулся я, вспомнив визиты в поликлинику из той, прошлой жизни.

Вместо ответа с меня сорвали верхнюю одежду, оставив лишь в нательной рубахе и исподних штанах, стянули сапоги. Каменный пол был сырым и холодным. Пока служивые ретиво срезали пуговицы и выворачивали карманы, я стоял и поеживался. Происходящее вновь казалось каким-то абсурдом.