Текст книги "Ротмистр Гордеев 3 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Дашко

Соавторы: Александр Самойлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 6

– Вашбродь, держи! – не понимаю, откуда рядом со мной оказывается Скоробут, у него трофейный вакидзаси.

Он кидает клинок мне, я хватаю его на лету левой рукой (не зря меня учили управляться обоими) и легко, словно росчерком пера, срубаю клювастую башку демона.

Она падает мне под ноги.

Тело демона дёргается, какое-то время продолжает жить на рефлексах, совсем как курица без головы. Пинком валю его на землю, перепрыгиваю, чтобы схватиться со следующей тварью.

– Скоробут, уводи доктора!

– Есть, вашбродь.

– Быстрей, твою мать! – ору во всё горло я.

Соня даже пикнуть не успевает, как Кузьма хватает её и тащит за собой к блиндажу.

Молодец!

По правилам войны медиков и санитаров убивать не принято, но то и война, чтобы плевать на законы. И чем больше воюешь, тем сильнее забиваешь на них.

А тут даже не простые японские солдаты, а тэнгу, демоны со своими понятиями о чести, многие из которых могут отличаться от наших.

Как только Кузьма и Соня исчезают, радостно выдыхаю. Слава богу! Теперь можно и повоевать.

Мои крики успели разбудить бойцов, окопы стремительно оживают. То тут, то там вспыхивают короткие схватки. Пусть демонов относительно немного – дюжины две, не больше, но тэнгу не зря считаются мастерами рукопашного боя, поэтому нашим приходится несладко. Идёт размен одного крылатого на двух-трёх наших, и смерти мои ребят каждый раз обрывают невидимую струну моей души.

Сейчас я пока что держусь, а потом мне будет плохо, очень плохо…

Ситуация стремительно выходит из-под контроля, мы полностью переключили внимание на тварей, а ведь где-то там могут тихо подкрадываться цепи неприятельской пехоты. И тогда нам крышка. С двойной напастью нам не сдюжить.

В голову закрадывается предательская мыслишка – а ну как прав был Куропаткин, надо было отступить на более подготовленные позиции, встретить японца там… Только я ведь хорошо помню, чем закончился этот манёвр в реальной истории – нашим разгромом.

Значит, пищи, но терпи.

Вступаю в схватку с очередным «гостем» с неба. Хорошо что у меня короткий меч, им удобнее орудовать в тесноте окопа, поэтому я, не без труда, конечно, но всё-таки справляюсь с тэнгу. Заканчивается поединок тем, что лезвие входит в его упитанное туловище практически по самую рукоятку, я даже проворачиваю клинок. Демон резко обмякает. Из открытого клюва доносится шипение как у рассерженного гуся.

– Сдохни, сука! – ору я.

Выдёргиваю меч, для успокоение совести перебиваю им шею тэнгу.

– Минус два, – довольно кричу я себе.

Китель на мне мокрый от чужой (надеюсь) крови, обувь подозрительно хлюпает, по правой руке распространяется нестерпимая боль, амулет просто раскалился и жжёт грудь нестерпимо. Ещё немного и я его сорву на хрен!

Но ведь он греется не потому, что так захотелось… Что это? Предвестье новой атаки? Тогда нас просто сотрут в порошок.

Думай, сука, думай!

Вспоминаю, что успел набраться из рассказов Николова и других знатоков демонов про тэнгу.

С этими тварями всё непросто, но есть одно слабое место: у них, как и у людей есть своя иерархия. Рядовая нечисть подчиняется командирам, те обычно в схватку не лезут, предпочитая контролировать её сверху: с высоких деревьев, с неба. Главным отличием демона-офицера является красное одеяние и маленькая шапочка на голове.

Разворачиваюсь, бегу к блиндажу. По пути натыкаюсь на обоих Лукашиных. Младший уже успел обратиться и теперь в зверином обличии буквально разрывает угодившего ему в лапы демона на части. С каким-то почти садистским наслаждением отрывает ему крылья, ломает конечности и как вишенка на торте – отвинчивает башку.

Старший рубится с ещё одной тварью, казачий натиск сталкивается с отточенным веками самурайским мастерством фехтования, поэтому схватка идёт на равных.

Не-по-джентльменски вмешиваться в чужие поединки, но все извинения потом. Поскольку нахожусь у твари с тылу, и та меня не видит, засаживаю в неё вакидзаси, демон дёргается, отвлекается на меня, и пропускает мощный удар шашкой от Тимофея.

Тэнгу оказывается живучим, какое-то время ещё продолжает драться, но на два фронта, да ещё с такими чудовищными ранениями, его не хватает. В итоге и этот крылатый оказывается на дне окопа.

– Тимофей, мне нужна винтовка и серебряная пуля. Делай что хочешь, хоть рожай!

Лукашин-старший понимающе кивает и срывается с места, а я взлетаю на гребень блиндажа и вкидываю подбородок. Деревьев в округе нет от слова «нет», поэтому офицер тэнгу парит сейчас где-то над нами.

Сомневаюсь, что в ночи они видят как кошки, значит, эта тварь не забралась под облака. Остались сущие пустяки – обнаружить её и снять с земли серебряной пулей.

– Вашбродь, достал! – ухмыляющийся Лукашин подает мне «мосинку».

– А пули?

– Только две штуки. Больше не сыскал

– Ну, хоть что-то! Молодец!

Что ж, у меня будут всего две попытки…

– В кого стрелять собрались?

– В их командира. Он должен висеть где-то тут, над нами.

– Так не видно ж ничего… – удивляется казак.

– Разве я сказал, что будет легко? – хлопаю здоровой рукой его по плечу.

Лукашин ухмыляется.

– Не говорили…

– Ну так молчи и помогай найти его. Давай разделим сектора. Ты смотришь в эту сторону, я в эту, – делю направления я.

– Слушаюсь! – козыряет он. – А может того… Мне винтарь отдадите?

– С какой стати?

– У вас же это… Ну, рука… Как стрелять будете?

– Ничего, справлюсь. Ты, главное, тварь не упусти, – сильно самоуверенно говорю я.

При этом прекрасно понимаю – а ведь он прав, придётся давить на спуск указательным пальцем левой руки. Не скажу, что это коронный способ моей стрельбы.

Только б не обделаться…

Вместе с Тимофеем всматриваемся в мрачное небо. Не видно ни зги.

А где-то там идёт смертельная схватка, погибают мои бойцы. То и дело доносятся предсмертные крики и, увы, многие на русском языке. Эх, сколько ж потом их хоронить придётся…

Счёт идёт на секунды. Вот только от этого знания ни горячо, ни холодно…

От напряжение кажется, что ещё немного, и глаза вылезут из орбит. Наверное, уже полопались все сосуды…

Но я продолжаю мониторить небо, одновременно моля его о том, чтобы оно помогло.

Не может такого быть, чтобы там, наверху, к нам не прислушались. Мы, русские, обязаны победить! Иного не дано!

Я что – зря тут оказался⁈

– Вижу! – лихорадочно вскрикивает Лукашин.

– Вон там! Чуть правее! – он тычет пальцем.

– Нет там ничего!

– Да вы присмотритесь! Это он, сволочь!

Прищуриваю левый глаз…

Есть! Не ошибся, Тимофей! Не знаю, каким чудом, но углядел тварь. Правда, отсюда, да ещё в темноте силуэт кажется смазанным.

Поднимаю винтовку, навожу на цель.

– Только не промахнись, вашбродь!

– Тимофей, ещё раз под руку скажешь – зуб выбью!

Казак понимающе замолкает.

Сливаемся с «мосинкой» в одно целое, перестаю дышать, нажимаю на спуск.

Выстрел звучит подобно грому! В плечо как кобыла лягнула.

– Есть! – кричит казак. – Попал, вашбродь! Ей-богу, с первого выстрела попал!

Тварь камнем падает с неба, исчезает из виду.

– Теперь что, вашбродь?

– Ждём.

– А может того, я к нашим на подмогу?

– Подожди. Тимофей. Успеешь!

Не знаю почему, но мне не верится, что получилось так легко и просто. Не привык я к такому… Даже в голливудском кино, где нарушаются мыслимые и немыслимые законы физики и логики. Так не бывает. А тут жизнь, реальная жизнь с её законами вечнопадающих бутербродов с маслом.

Если что-то могло пойти не так, оно обязательно и приключилось…

Бой продолжается. Пальба, крики, стоны.

– Ничего не поменялось… – растерянно произносит Лукашин-старший.

– Значит, попали не в того… Ищи в небе второго, Тимофей! – приказываю я.

Следующую мишень нахожу уже я в своём секторе. Похоже, первой пулей я подбил какого-то зазевавшегося рядового тэнгу, а командир – вот он, на пару часов левее. Мне даже кажется, что вижу и красное одеяние на нём и даже странную маленькую шапочку, хотя это стопудово обман зрения, выдавание желаемого за действительное.

Тварь словно чувствует, что попала на прицел, растерянно дёргается, делает несколько резких размахов крыльями и начинает подниматься. Ясно, хочет уйти на безопасную высоту, где её уже не достанет винтовочный выстрел.

Палец нажимает на спуск… Стоп! Рано ещё, мазну – пуля уйдёт ненамного, на шаг, но в сторону. А это последняя из доступных.

Ошибаться нельзя.

Закусив губу, тщательно вымериваю все вводные, прикидываю скорость подъёма офицера тэнгу, ветер…

– Вашбродь! – Тимофей Лукашин аж дрожит от нетерпения. – Уйдёт гадина! Уйдёт!

– Не уйдёт!

Разум становится холодным, в голове нет ничего, кроме цели, я сконцентрирован на подготовке к выстрелу.

Пора!

Грохочет выстрел, я отвожу взгляд и замираю. Мне тревожно – а ну как промазал, пуля ушла в молоко, и тогда придётся уничтожать всех тэнгу в рукопашной.

Секунды растягиваются в минуту, кажутся бесконечными.

– Ура, вашбродь! Есть! – радостно вопит Лукашин. – Подбили гниду!

Облегчённо выдыхаю, сердце снова начинает биться, кровь бежит по венам.

Вместе с тем меня переполняет абсолютное счастье.

Мы ждём результат. Не сразу, но он появляется.

Потеряв управление сверху, тэнгу по одному начинают взмывать в небо. Ещё чуть-чуть и в окопах остаются только мёртвые твари.

Господи, мы отбились! Не верю своим глазам и ушам.

Спрыгиваю с блиндажа, иду принимать доклады, мысленно готовясь к потерям. А они большие, если даже не сказать огромные.

Тэнгу нанесли нам капитальный урон.

По окопу идёт Кошелев. Он устал, его шатает, он весь в крови и грязи. За ним Скоропадский, выглядит ничуть не лучше. Но всё-таки живой!

– Господа офицеры! – подзываю их к себе я и сам иду навстречу.

Не успеваю пройти пару шагов, как начинает строчить сначала один наш пулемёт, потом второй, третий…

– Япошки! Пехота пошла! – яростно кричит знакомый голос.

Кажется, это Будённый…

Кидаюсь к брустверу, чуток заглядываю за него. Точно… сразу несколько кажущихся в темноте серыми редких цепочек солдат. Быстро идут, слегка пригнувшись.

По идее под кинжальным огнём пулемётов атака должна захлебнуться, на месте их офицеров я бы уже давно отдал приказ залечь…

Но с этими «самураями» словно что-то не так. Они продолжают идти, переступаю через трупы своих товарищей, и тут же гибнут под пулям. И сразу же появляется новая цепочка, за ней ещё одна, и ещё…

Они волнами накатывают на окопы, и пусть половина уже никогда не поднимется, продолжают идти на штурм.

– Что это с ними? – поражённо шепчет Кошелев. – Полагают, что они бессмертные что ли?

– Зомби! – произношу я.

– Что⁈ – удивлённо вскидываются Кошелев и Скоропадский.

– Зомби! Некогда объяснять, господа офицеры. Короче, их чем-то напоили или провели какой-то отряд, но теперь им плевать на всё. Это уже не люди, это куклы, выполняющие приказ.

– Не понял, Николай Михалыч. Какие ещё куклы? Что, марионетки, как в театре? – моргает Скоропадский.

Он явно шокирован моими словами.

– Вроде того, – подтверждаю я. – Куклы, марионетки – неважно. И да, они не испытывают боли. Даже если отрубят руки и ноги, всё равно поползут вперёд и вцепятся зубами в горло. Так что не старайтесь ранить – убивайте их наповал. Если они достигнут наших окопов – гарантирую: никого щадить здесь не станут.

– Можно подумать, тут кто-то собирался сдаться! – фыркает Скоропадский.

Огонь с нашей стороны открыт просто сумасшедший, особенно старается пулемётная команда. Мы выкашиваем цепь за цепью, уже скоро местность между нами и японскими позициями превращается в кроваво-красный шевелящийся ковёр. Там места живого нет.

В какой-то момент нервы у японского командования не выдерживают. Зомби – зомбями, но в любом случае, это ресурс, причём не бесконечный. Уложив перед нашими окопами пару батальонов пехоты и не достигнув результата, японцы спохватывается.

Последняя цепь внезапно разворачивается и нехотя бредёт назад.

Отдаю приказ не тратить драгоценные патроны. Наша цель не перебить всё население Японии, а выдержать натиск и устоять в надежде, что поручик Федотов добрался до наместника, сообщил, что мы организовали выступ в позициях противника и, если грамотно подойти к этому вопросу, отсюда можно организовать контратаку.

Вот только прислушается ли Алексеев к словам простого драгунского ротмистра или займёт страусиную позицию Куропаткина?

Вместо ответа неподалёку жахает разрыв шимозы.

Понятно, после неудавшегося налёта тэнгу и атаки зомбированной пехоты, пошло в ход проверенное средство – артиллерия. Не удивлюсь, если по наши души подтащили ещё несколько батарей. Уж больно опасной занозой стал наш дерзкий рывок для планов японского штаба.

Неприятельские пушкари стараются, обрабатывают наши позиции по всем правилам воинской науки, снарядов не жалеют.

Всё, что мы можем – вжаться к земле в бессильной злости и, надеяться, что именно сюда не прилетит, а если и прилетит, то либо не взорвётся, либо не зацепит осколком. Короче, как в сказке.

А оно как в жизни: прилетает и взрывается, засыпая нас землёй.

Лежу животом на холодной и сырой земле. Наполовину оглохший, в рот, нос, уши и все отверстия насыпалась земля. Страх куда-то ушёл, остались только терпение и надежда.

Опытный солдат всегда знает, откуда к нему прилетит и всегда отличает звуки «входящих» и «исходящих». Внезапно для себя начинаю замечать, что японский обстрел как будто слабеет, становится всё менее уверенным…

Твою ж дивизию! Наши! Это наши начали в контрабатарейку и, сдаётся мне, весьма удачно.

Подымаю голову, вслушиваюсь.

Так и есть! Слышны взрывы, но уже там, у японцев.

Как только многочисленные «бахи» смолкают, наступает тишина. Она звучит для нас сладостной музыкой.

Бойцы подымаются, стряхивают с себя землю.

Неподалёку лежит Кошелев, зову его, трогаю рукой.

Он не встаёт.

– Поручик, что с вами? Вы живы?

Не сразу замечаю, что у него нет руки, из рваны хлещет кровь, а ещё всё его тело буквально изрешечено осколками от фугасов с шимозой.

Фуражки на мне нет, где она – понятия не имею, поэтому не могу ничего снять с головы. Просто стою над его телом и читаю про себя «Отче наш».

– Отвоевался наш соколик, – произносит кто-то возле меня и часто крестится.

Это один из пехотинцев Кошелева, возрастной уже, невысокого роста, в шинели как говорится «на вырост». Как он только сам себе на полы не наступает?

Подходит Скоропадский, его лицо в крови.

– Вы ранены?

– Что? – Он спохватывается. – Говорите громче, я ничего не слышу?

– Говорю, вы ранены? – почти кричу я.

Он слабо улыбается.

– Меня контузило. Ничего не слышу.

– Надо показать вас нашему врачу.

Соня уже тут как тут. Вместе с преданным как собака Скоробутом занимается раненными.

Привлекаю её внимание, показываю на офицера. Она кивает.

Скоропадский протестует.

– Пусть сначала займётся настоящими раненными. Я же сказал – у меня пустяк, лёгкая контузия.

Закончив перевязку одного из бойцов, Соня подходит к Скоропадскому. Тот слабо улыбается.

– Н-не надо!

Но берегиня его не слушает.

Я же иду вдоль окопа, оценивая масштаб катастрофы. То и дело натыкаюсь на мёртвые тела. Их много, очень много. И каждая такая встреча как ножом в сердце.

Ни один офицер не в силах равнодушно смотреть на гибель своих подчинённых. Тем более русский офицер.

Вижу задумчиво сидящего на корточках Гиляровского, к его губе словно приклеилась папироска. Он монотонно чиркает кресалом зажигалки, но огня как не было, так нет.

– Владимир Алексеевич, как вы?

Дядя Гиляй вскидывает голову.

– Ещё не могу точно сказать, Николай Михалыч. Кажется, жив. И вроде бы цел…

– Для вас тут слишком опасно. Давайте я распоряжусь, чтобы вас отправили в штаб!

Его глаза недовольно сверкают.

– Простите, господин ротмистр, но – нет! Я остаюсь с вами и до конца!

– Уверены?

– Разве я давал повод усомниться в моих словах.

Ответить мне не даёт всё тот же Скоробут.

– Что тебе, Кузьма?

– Тут это… – Он подозрительно мнётся.

– Ну⁈ Говори!

– За вами пришли…Собираются арестовать.

Глава 7

– Ну, веди, поглядим, кто собирается.

Скоробут ведет меня извилистым окопом.

– Николай Михалыч, погодите! Я с вами. – Нас нагоняет Гиляровский, быстро докуривая на ходу свою папироску и отбрасывая в сторону щелчком окурок.

– Не имею возможности возражать, драгоценнейший Владимир Алексеевич. Думаете, поможет?

– Завидую вашему самообладанию, господин ротмистр. Вас собираются брать под арест, а вы иронизируете.

– Это не ирония, это сарказм.

Черт! Где мой мозг? Резко останавливаюсь, так что Гиляровский чуть не налетает на меня.

– Владимир Алексеевич, найдите старшего офицера, передайте мой приказ – личному составу, оставшемуся на ногах, собрать оружие, максимально пополнить боекомплект и быть готовым к отражению возможной атаки. И пусть озаботится покормить людей.

– Полагаете, враг способен на новую атаку?

– Лучше перебдеть, чем недобдеть.

– Сделаю в лучшем виде. Николай Михайлович, не переживайте. Всё будет хорошо.

Гиляровский разворачивается назад, а мы со Скоробутом продолжаем наш путь по траншее.

– Вот, вашбродь… – Кузьма кивком указывает на поручика в белом кителе, белой фуражке, с саблей на серебряной портупее, с бравым и независимым видом, подкручивающим тонкий светлый ус.

Рядом с офицером переминаются с ноги на ногу двое рядовых средних лет с винтовками с примкнутыми штыками.

Вот оно значит как… До последнего момента была надежда, что арест объявят лишь на словах.

– Ротмистр Гордеев, – коротким движением кидаю ладонь к обрезу фуражки, отдавая честь.

Поручик смотрит на мой изможденный после ночного боя вид, выпачканный грязью и кровью мундир. Уважительно козыряет в ответ.

– Поручик Фрейзен. Послан… препроводить вас, господин ротмистр, в штаб командующему… для дачи объяснений.

– Каких именно, если не секрет?

– Нарушение приказа командующего об отступлении.

– Я его не получал. – Делаю максимально честные глаза.

Фрейзен удивленно смотрит на меня.

– К вам был послан поручик Федотов, с пакетом.

– Он вернулся к Куропаткину и доложил о передаче приказа?

– Нет.

С одной стороны чувствую облегчение, с другой – тревогу. Федотов должен был передать наместнику Алексееву рапорт, оправдывающий мои действия.

Подтягиваются и окружают нас вооруженные бойцы: Буденный с перевязанной головой, братья Лукашины, Савельич, Цирус. Настроение у всех боевое. Неужели решили не отдавать меня на расправу Куропаткину?

– Господин поручик, – рука Цируса на расстёгнутой кобуре револьвера, – потрудитесь объяснить, что вы собираетесь делать с нашим командиром, ротмистром Гордеевым?

– Федор Федорыч, не кипятитесь. Поручик Фрейзен всего лишь должен сопроводить меня на вызов к командующему в штаб. Вы остаетесь за меня.

– Так точно. Господин Гиляровский передал ваш приказ, но…

– Но прошел слух о моем «аресте», и вы все решили лично вмешаться. Благодарю вас, друзья, однако сейчас лучше озаботиться дальнейшей обороной наших позиций.

Подчинённые расслабляются. Фрейзен бросает на меня благодарный взгляд. Ему только противостояния с моими обозленными бойцами не хватало.

– Поручик, – тихо спрашиваю Фрейзена, – мне следует сдать оружие?

– Увольте, господин ротмистр, это излишне, – шепчет он, не сводя глаз с моих орлов.

– Японцы, вашбродь! – заполошно орет на бегу какой-то солдатик.

Все как по команде смотрят на него.

– Рядовой Лапшин, господин ротмистр, – солдатик еле переводит дух, вытягиваясь по стойке смирно перед нами, – велено передать: японец снова в наступ пошел.

– Кем велено?

– Господином есаулом Скоропадским.

Поворачиваюсь к Фрейзену.

– Поручик, ввиду неприятельской атаки, вынужден попросить у вас отсрочки до её отражения. Можете обождать в тылу, пока мы тут закончим.

Лицо Фрейзена покрывается багровыми пятнами.

– Господин ротмистр, ни мои предки, ни я не привыкли праздновать труса перед врагом, когда другие сражаются. Прошу считать меня в вашем распоряжении.

– Тогда на позиции, поручик. Как вас по батюшке?

– Николай Карлович.

– О, так мы тезки!

Поручик улыбается.

Бегом спешим к траншеям. Солдатики, спутники поручика, топают сапогами у нас за спиной.

– Как у вас с патронами?

– По паре запасных обойм.

– Негусто. Ничего, поделимся. И снимите фуражку, перед тем как высунуться из окопа. Лучшей мишени, чем белое – не придумать. А среди японцев полно отменных стрелков.

В окопах суета. Уцелевшие бойцы занимают места, всматриваясь в движение противника по полю перед нашими позициями.

Прошу у Цируса бинокль. Навожу и подкручиваю окуляры.

Противник наступает силами до роты примерно и без артиллерийской поддержки. Какая-то сборная солянка. Помимо гвардейцев Хасэгава Есимичи, в рядах наступающих на наши позиции – какие-то явные тыловики, даже легко раненые.

– Господа, перед нами явный жест отчаяния – противник выгреб до дна возможные резервы. Отсутствие артподготовки говорит, что и со снарядами у них в артиллерии сейчас просто швах.

– Это, конечно, утешает, – почти кричит Скоропадский – у него после контузии еще туго со слухом, – но и нас тут человек шестьдесят.

– При обороне потери наступающих в три раза больше, чем у обороняющихся.

– Это кто сказал? Мольтке Старший или Наполеон? – интересуется Фрейзен.

– Это говорит опыт боевых действий современной войны, Николай Карлыч, – если честно, не помню, кто вывел эту прекрасную формулу, бывшую в ходу в моем мире в мое время.

– При условии, что обороняющимся хватит боеприпасов, – влезает в разговор Цирус.

– Нам хватит на плотный огонь, поручик? – интересуюсь у своего зама.

– Где-то на четверть часа, – признается Федор.

– Кузьма, санинструктора ко мне и Гиляровского. Быстро!

Скоробут, козырнув, исчезает, как и не было.

– Федор Федорыч, у нас сигнальные ракеты еще остались?

– Так точно, господин ротмистр. Пара зеленых найдется.

Снова приникаю к биноклю. Противник наступает, блестя примкнутыми штыками на солнце, ровными рядами. Чуть ли не строевым шагом. Судя по долетающим до нас звукам, даже под дивизионный оркестр. Так и есть – в задних рядах японцев – военные музыканты.

Тоже мне изобретатели психической атаки… Хотя, конечно впечатляет. Но тоже говорит, скорее, о том, что с боеприпасами у Есимиче не густо.

– Господин ротмистр, по вашему приказанию прибыли, – а вот и Соня с дядей Гиляем.

Поворачиваюсь к ним.

– Софья Александровна, вам следует доставить командиру нашего полка следующее… – В кратких, но емких выражениях описываю ситуацию:

– У врага полное истощение сил и резервов, а также боеприпасов. Идёт в атаку силами до полутора батальонов. Принимаем бой. Резервов за ним нет или ещё не подтянулись. Своевременная помощь позволит нам не только удержаться на занятых позициях, но и развернуть дальнейшее наступление на противника.

Соня внимательно слушает каждое моё слово.

– Все запомнили?

Она кивает.

– Тогда исполнять немедленно!

– Но как же раненые, господин ротмистр? – растерянно спрашивает Соня.

Делаю свирепое лицо. Надеюсь, не перебарщиваю.

– Это приказ. Мне кроме вас некого отправить с донесением. И не медлите. Враг уже близко. Бегом! – Рявкаю на бедную девушку зверским командирским голосом.

Соня обиженно всхлипывает, но все же исполняет приказ.

– Владимир Васильевич, теперь вы. Отправляйтесь к артиллеристам. Как только они увидят над этими окопами две зеленых ракеты, пусть немедленно накрывают их артиллерийским огнем.

– А как же вы? – вздрагивает он.

Успокаиваю легендарного журналиста:

– А нас здесь уже не будет. Выполняйте.

– Слушаюсь!

Глядя вслед бегущему вслед за Соней Гиляровскому, успеваю подумать, что хотя бы этих двоих я спас от верной смерти.

Теперь, к бою!

Враг уже в пределах досягаемости ружейного и пулеметного огня. Продолжает наступление стройными рядами под развернутыми знаменами без единого выстрела под бравурную музыку.

– Как на параде идут, рисоеды, – Фрейзен прищурившись, всматривается в наступающих японцев. – Что делать будем, господин ротмистр?

– Воевать, поручик.

И уже громко, для всех:

– Огонь! Беглый!

Сухая винтовочная трескотня мне ответом.

Бьют пулеметы. Падают убитые, но враг продолжает идти, перестраивая и смыкая цепи на месте погибших.

Жуткое зрелище. Ещё и оркестр с музыкой. Что ж, самурай мёртв, даже если еще пока жив. Только он не догадывается об этом. Пока…

Приникаю к прицелу и как в тире расстреливаю всю обойму. Приближающиеся фигурки падают. Некоторые встают и снова идут.

Перезаряжаю винтовку. Фрейзен смотрит на меня безумными глазами.

– Они, что совсем смерти не боятся?

– Это особая философия, тёзка. Только сейчас она же и работает против них.

– Простите, но как?

– А вот так. На мишени, а одно загляденье. Выбирай любую…

Японцы все ближе. Вместе с бравурными звуками теперь долетают сквозь треск пальбы и слова песни, которой самураи бодро себя подгоняют в свою атаку.

'Митти ва роппяку хатидзи: ри

Нагато но ура о фунадэ ситэ

Хая футтосэ о фурусато но

Яма о харука ни нагамурабэ!..'[1]

– Хорошо поют, – усмехается Фрейзен.

После моих слов к нему вернулось душевное равновесие.

Японцы падают под нашими пулями, но продолжают идти вперед.

Слева замолкает пулемет. Либо перегрелся, либо кончились патроны у Жалдырина.

Пулемет Буденного справа выдает короткие по несколько патронов очереди. У всех боеприпасы на исходе.

А японцы, хоть и изрядно поредевшие, еще не сделали ни одного выстрела. И по-прежнему, сохраняют численное преимущество.

Неожиданно один из рядовых, прибывших за мной с Фрейзеном, отбрасывает винтовку в сторону и с диким испуганным воем выскакивает из окопа и бежит в тыл.

Фрейзен со злостью смотрит на удаляющуюся фигуру.

– Вот каналья…

– Бросьте, поручик, не судите строго, тут любой струхнет до мокрых штанов, – остужаю порыв его злобы я.

– И вы? – недоверчиво округляет глаза он.

– И я. Что я не человек что ли?

– Даже не знаю, что вам и сказать…

Выстрел. Сухо щелкает боек револьвера – барабан пуст.

Торопливо перезаряжаюсь. Дрожащими пальцами засовываю латунные цилиндрики в воняющие кислым сгоревшим порохом каморы барабана.

Целюсь. В прорези прицела уже близкая фигура какого-то японского лейтенанта чуть впереди шеренги своих солдат с примкнутыми жалами штыков.

Выстрел.

Лейтенант заваливается вбок. Но его шеренга не сбивается с темпа. Разинутые рты выталкивают из себя бодрое:

'Сора но кумора мо ке: харэта

Хитокава такаки Фудзи но яма

Минэ но сираюки киюру то мо

Тэгара о татэси масура но

Хомарэ ва нагаку цукидзаран!'[2]

Делаю еще шесть выстрелов. Все, наган бесполезен.

Но есть брошенная сбежавшим рядовым винтовка. Хватаю её, передёргиваю затвор, патрон в патроннике, палец на спусковом крючке.

Ловлю в прицел очередного японца. Бац!

Японец, как ни в чем не бывало, прет на нас. Целюсь еще раз. Бац… Снова мажу.

– Поручик, у вашего бойца, что, винтовка не пристреляна?

– Не знаю, господин ротмистр, мне их придали из комендантской роты. Бог их знает, что там пристреляно, что нет.

Вот зараза!

Японцы уже в нескольких шагах от наших окопов. Неожиданно вскидывают свои винтовки к плечам и дают на ходу залп.

Пуля обжигает правое ухо. Шея сразу становится мокрой.

Фрейзен заваливается на спину – в его лбу наливается кровью небольшая дырочка входного отверстия.

Отвоевался поручик… Жаль, хороший бы из него мог выйти вояка, честный.

– Банзай! – вылетает с хрипом из разинутых ртов японцев!

Они сыплются в окоп, словно горох из перезревшего и лопнувшего стручка.

Втыкаю штык бесполезной винтовки сбежавшего бойца в ногу ближайшего японца.

– Получи, гад!

Штык сгибается, угодив в толстый суконный шов.

Твою ж мать!..

Отскакиваю назад, упираясь в стенку окопа, чтобы не быть насаженным в свою очередь на тык своего противника, перехватываю винтовка за ствол, как дубинку и обрушиваю приклад на желто-смуглое лицо японского солдата, превращая его в кровавое месиво.

Он валится на дно окопа, и я успеваю подхватить его винтовку, принять на штык очередного противника, пытающегося сразу после моего удара запихнуть обратно в распоротый живот осклизлые лиловые петли кишок.

Теперь есть пространство для выстрела, расстреливаю боезапас трофейной «арисаки» по врагам. Безбожно мажу в тесноте, спешке и суматохе боя. Но всё же пару противников удается вывести из строя.

В окопной тесноте бой превращается в кровавую суетливую мясорубку. В ход идут не только винтовки и сабли, но и кулаки и даже зубы. Выстрелов почти не слышно, лишь яростные крики сцепившихся противников, стоны, вопли боли, трёхэтажный русский и японский мат.

Трофейную японскую винтовку я давно уже бросил. Рублюсь шашкой и трофейным вакидзаси. Под ногами мертвые и раненые японцы и свои.

Ко мне пробивается Цирус.

– Командир, нам не удержаться. Окопы почти захвачены противником.

– Где ракеты?

– У меня в «сидоре».

– Доставай, Федя, и запускай. Я прикрою.

Пропускаю поручика к себе за спину. Шашкой парирую выпад японского штыка, сокращаю дистанцию и бью клинком вакидзаси в открытую тонкую шею противника. Густая струя алой крови из перебитой артерии ударяет мне прямо в лицо, на несколько мгновений лишая зрения.

Стираю чужую липкую кровь с век тыльной стороной ладони. Оборачиваюсь на Цируса, который возится с зажигалкой, чтобы отправить в небо первую зелёную ракету. Шипение короткого бикфордова шнура, хлопок и дымный след уходит в небо, чтобы расцвести там зеленым огоньком.

Цирус пытается подпалить огнепроводный шнур второй ракеты. Щелкает зажигалкой – сноп искр из-под колесика. И только…

В этот момент лежавший, казалось, мертвым на дне окопа японец, поворачивается и всаживает поручику свой штык в ногу. Рублю японца шашкой, но поздно. Галифе поручика стремительно пропитывается кровью. Он оседает на землю, привалившись к стене окопа.

За что хвататься прежде: за вторую ракету или за поручика?.. Ведь истечет кровью…

Выбор сделан.

Хватаю руку Цируса, нахожу на его бедре нужную точку, прижимаю.

– Держи, Федя! Крепко держи! Не отпускай.

Цирус пережимает артерию, пару минут подержит, а там перетяну ремнем. Нашариваю на земле зажигалку, чиркаю колёсиком. Сноп искр.

Где ты огонек? Ну! Где ты⁈

Есть! Трепещущий язычок плазмы теплится на кончике фитиля.

Бережно подношу его к запальному шнуру ракеты. С шипением и треском тот принимается, разбрасывая вокруг искры. Стремительно бежит к самой ракете. Хлопок. Второй зеленый огонек расцветает и повисает в небе.

Теперь можно заняться и моим замом.

Цирус побледнел. Грязный лоб в мелком бисере холодной испарины.

Стягиваю с него ремень, подсовываю под раненую ногу, делаю петлю, затягиваю крепко.

– Можешь отпускать.

А вокруг кипит бой. Остатки наших бойцов зубами, кулаками и штыками пытаются уменьшить шансы противника, а противник тем же средствами пытается увеличить свои шансы.

– Вашбродь, целы? – к нам хромает мой ординарец.

– Местами, Кузьма, местами… – скалюсь в ответ в кривой ухмылке.

– Satsu se![3]– раздается за нашими спинам.

Японский офицер – тайи, капитан, на наши чины, показывает на нас своим палашом двум рядовым с винтовками.