Текст книги "Путешествие в Тунис"

Автор книги: Дмитрий Добродеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Потемкинская лестница

– Спасибо, дорогая! – он содрогнулся, пролив ей на лицо свое немолодое, пожелтевшее семя.


– Спасибо, дорогой! – она протянула руку за «Клинексом» (салфеткой), однако рука остановилась, втерла семя и лицо и шею: содержит важные гормоны. Отблески портовых фонариков плясали по ее усталому лицу (да, стареет жена).

– Тебе налить джину с тоником, дорогая? – О да, пожалуйста… Он налил. – А сигарету? – О да, пожалуйста.

Он затянулся сигаретой и передал ей. Еще раз потянулся. Его чувственные губы, тело – здорового, упитанного европейца пятидесяти лет. Поскреб в затылке; «Ты помнишь, вчера в Алупке, мы посетили Воронцовский дворец… тебе понравилось?»

– Не очень. Во всем видна имитация… эти цари – обычные эпигоны. Во всяком случае, я никогда бы не поставила Ливадию рядом с Корфу.

– И я того же мнения. Однако Потемкинская лестница – это совсем другое… я вспомнил кадры Эйзенштейна.

– Не знаю, не видела.

В каюте – полумрак, за шторками – Одесса октября 94-го. Сегодня утром прибыли из Ялты. (Когда вчера вечером на закате огибали южный берег Крыма, поразила безжизненность побережья. Ведомственные санатории стояли пустыми громадами, лишь одинокие окошечки вахтеров светились в сумерках).

Весь день они ходили по Одессе. Местные говорили, что город заметно опустился и обеднел после распада СССР. Присутствовали на обряде крещения в одной из церквей (поп пел неубедительно), затем прошлись по Дерибасовской. Ветеран-афганец играл на гитаре, что-то рассказывал рыкающим голосом (денег почти не кидали). Зашли в антикварный магазин на Пушкинской, и он купил там серебряный портсигар, где кучер лихо гнал тройку и написано было: его Превосходительству, статскому советнику Урусову в день Ангела…

– А как твой новый контракт? – спросила она. – На пять миллионов долларов – у Куперфина? – В порядке. Если до окончательного расчета я умру или что-то вроде этого, деньги будут переведены тебе и дочери.
…

Ему удалось спрятать портсигар за пазуху, и он прошел сквозь строй украинских пограничников, ничего не задекларировав. Они, вчера еще цепные псы СССР, служили незалежной Украине. Да, так и не среагировали, среагировали… Уже на «Мегафьорде» он сбежал в кабину и спрятал в чемодан.

– Ты пил сегодня с этими американцами?


– Ах, эти идиоты…

– А как твое давление?

– Да ничего…

Настала пауза, Флора была невыносимо занудна. А лайнер-гигант, на коем они совершали круиз по Черноморью, стоял последний вечер в порту Одессы.

– Ты разрешишь мне, дорогая, немного пройтись по воздуху?

Она кивнула головой.

Он вышел к терминалу: понурый пограничник в зеленой фуражке, угрюмо курил, стряхивал пепел в темную воду.
 С тех пор как Советский Союз – того, он дал нехотя присягу на верность Украине; но этого Фредди знать не мог, и потому депрессия служаки была ему непонятна… (сам он не смотрел в молодости ни «Константина Заслонова», ни «Джульбарса», однако – хорошо помнил «Броненосец Потемкин» Эйзенштейна).

…
В зале ожидания торговали матрешками, водкой, символикой постсоветского пространства.

На скамье сидела. Блондинка с черными глазами. Широко расставив мускулистые ноги. Чувственная путана – блондинка… с черными глазами. Хотел пройти мимо, однако она окликнула:

– Эй, мистер, уэр ар ю фром?

– Фром Бельджиум…


– Эй, Бельгия, хочешь секс уис ми?

– Нет, ноу, отстань..

Однако она приподняла юбку, и он увидел вызывающее лоно, покрытое светлым пушком… (Не догадался сразу, что она гидролила лобок, по наущении более опытных товарок. Не догадался также, что истинный цвет ее волос был – иссиня-черный, и была она потомком безжалостных скифов-кочевников, заселявших юг Таврии с незапамятных времен. Сама – прибыла из Херсона, где развлекалась с ребятами из банды Толика, пока не надоумило – в Одессу.)

– Хау мач? – Она подмигнула: «Тридцать долларов».

Тридцать долларов был хороший оффер, он же ангебот. 0н, как торговец дверными ручками, сразу понял.

Подумал однако: а я ведь сношался час назад… в моем-то возрасте… давление…

– Надо подумать, – он начал искать путь к отступлению, но она молча и уверенно взяла его за руку, повела на выход. Пограничники провожали их сочувственным взглядом: «Ну, вафлистка, дает!»

Вышли на воздух. Распахнутое небо светилось мириадами звезд.

Подул бриз, зашевелил купами деревьев на склоне. Направо – Потемкинская лестница и Ришелье на возвышении. Здесь – тропки, привкус криминала и темень. Карабкались по склону. На маленькой поляне под деревом остановились. «Мегафьорд» светился белым корпусом внизу, у терминала.

Он с раздраженьем вспомнил, что не захватил резинку.

– Эй ю, хэв гот кондом?..

– Не надо, Бельгия, я так. Без гандона.

– Ну тогда только в рот… слышь ты, только, ноу риэл фак!
 Блоу джоб… (О, лишь бы не милиционеры на соседней аллее!)

Та захихикала, достала его дряблый член и принялась грубо стимулировать. (Что-то жестокое в ее глазах со скифским разрезом!) Однако – физиология – он напрягся, он был готов. (Дюк де Ришелье с холма безучастно взирал на сцену в кустах.)

Потом нагнулась до самой до земли, по-обезьяньи, и сзади ввела. Резинка? Резинки не было.


Мысль о СПИДе вновь промелькнула в его смятенном мозгу. Почувствовал, как ее цепкое скифское влагалище плотной варежкой обхватило его пещеристое в прожилках тело – как будто писанное с картин старых фламандских мастеров (битая дичь с померанцем и сыром).

Он сразу ощутил себя как дома: среди поперечных складок и продольных валиков, щедро сдобренных выделениями бартолиниевых желез. Это было коренное отличие от Запада: там проститутки полностью фригидны и смазывают губы специальным гелем.

Скользит в результате гадко, безвкусно. А эта мышечная труба встретила его обильными соками.

У некоторых беспозвоночных влагалище представляет собой трубкообразный заворот, у других это – мышечная полость. У представительниц диких народов сохраняется способность произвольно сокращать эту мышцу, в Таиланде практикуется также «вагинальное курение»…

Не только у самок человеческих, но также у сумчатых, копытных, грызунов, полуобезьян и приматов в преддверии влагалища находится девственная плева (здесь, конечно, об этом речь не шла).

Да, у Люси Тинтаренко этого не было. Однако содержалось знатное количество полостной жидкости за счет просачивания сыворотки из стенок сосудов. Жидкость сия обладает бактерицидными свойствами, хотя и не помогает от СПИДа.

Поэтому – очень громко хлюпало. (Не слишком ли громко? Где милиционеры?)

Он вытащил, прислушался… В кустах на скате – стоны… мелькали огоньки: наверное, милиция искала последних блядей, пьяниц и неудачников – окрест Потемкинской.

Он задвигался чаще и, забыв об осторожности, въехал в заднепроходное (анальное) отверстие. Вошло как по маслу.

Мы говорили уже, что пищеварительная трубка у большинства животных начинается ротовым отверстием и кончается анальным. 
Эти две трубы и стали в конце XX века любимым местом сношения двуногих.

Необходимо уточнить: прямая кишка кончается у ряда животных клоакой. У живородящих – это просто заднепроходное отверстие. Оно окутано плотным слоем брюшного эпителия, устлано ворсинками. И все это – подвешено на брыжейке.

Слизистая оболочка образует многочисленные полулунные складки и длинные крипты. Они усиливают фрикцию. (Поэтому в пенитенциарных заведениях всего мира так любят сношаться через это отверстие.) Конечно, гладкость эпителия здесь нарушается ввиду венерических болезней, геморроев, запоров, гельминтов, поносов и особенно половых сношений. Очко любителя анальных игр выдает своего владельца: оно «разработано», рыхло и вываливается наружу.

Однако у нашей красавицы до того еще не дошло: она могла произвольно сокращать очко и вызывать у нашего героя мучительные спазмы и угрызения за неправильно понимаемую сексуальность.

Осознав это, он вытащил. Она, как заведомая шоколадница, не пикнув взяла в рот.

Она взяла в рот: ловушка захлопнулась… Ротовая полость: глотка-зев. Быстро и хитро заработала языком – острым скифским языком, сохранившим терпкость дымных кочевий. Корень языка был шершавый, немного обложенный. Небно-язычная дужка – рифленая, как терка. Он ощутил эти небные пластинки и зажмурился.

Ее слюнные железы работали вовсю и наполняли обильной пеной защечные мешки. Эти слюни пузырясь выползали из уголков рта, и он прошептал: «Еще, сильнее!» (а про себя смеялся: всего-то за тридцать баксов – цена коктейля в баре «Мегафьорда»!).

Она напоминала ему кровососущее насекомое, вытягивающее из него живые соки…
Топография рта подобных тварей была ему знакома – за десятки лет походов в публичные дома всего мира – как первого, так третьего и второго миров…

Но он не ожидал, что у путан остблока сохранилась способность к особым вариациям орального секса. (Эта способность особенно развилась в условиях постсоветской анархии и отмены всяческих регламентаций.)

Конечно, это была опасная микрофлора, где могли водиться не только гнилостные бактерии, но и носители венерических болезней.

Он вспомнил также, что ротовая полость у живых организмов появляется из первичной кишки… но перистальтика сохраняется.
 Поэтому – возможно соитие и в заднюю (прямую) кишку – та же перистальтика. А можно – и в рот…

В этот миг автоматической рефлексии она без предупреждения скрутила ему тестикулы, чем и спровоцировала неудержимую конечную реакцию. Чуть не потеряв сознание, стоял как одуревший, прислонясь к сосенке. Внизу – сверкал огнями «Мегафьорд»…

Она сплюнула, засунула за пазуху баксы, махнула ему рукой – и след ее простыл. В постсоветском пространстве. Он пришел в себя, еле нашел салфетку в кармане брюк, заправился…

Темные кусты, подозрительные шорохи по сторонам, и небо – как во времена Геродота. Чертыхаясь, стал продираться сквозь кусты к Потемкинской лестнице. Здесь было пусто, лишь пара влюбленных да бухарик, заснувший у парапета.

Скорее, наверх! По бесконечной Потемкинской лестнице, так мастерски запечатленной Эйзенштейном. О ужас! Как будто рядом здесь проносится коляска, а в ней – ребенок. Ребенок кричит, заливается, а сверху – железной поступью, штыки наперевес, спускаются солдаты. Залп, новый залп…

– Что же вы делаете? – кричит учительница. – Бабах! – пуля разбивает ей пенсне, глаз вытекает на щеку.

Скорее – в город! «Мегафьорд» внизу у причала становился все меньше, сверкал огоньками кают и баров, где поглощались коктейли и шла беседа на разные значительные темы (поляк-тапер наигрывал мелодии из американских мьюзиклов).

Пробежал безвкусный, в римском стиле, памятник Дюку де Ришелье и углубился в город. На первом перекрестке остановился.
Еще один памятник. Да, памятник. Плохо отесанный кусок гранита. На каменном обелиске – в стиле соцреализма – матросы разевали ощетиненные усами рты, а вожак – крепыш в бескозырке – вскинул флаг (должно быть, красный). Золотыми буквами было выбито: «Потемкин» остался непобежденной территорией революции». В. И. Ленин. Пошатнувшись и схватившись за сердце, Фредди ван ден Флок прислонился к граниту: «Потемкин, да-да, тот самый Потемкин»!

Во-первых, это был известный фаворит Екатерины (не путать с графом Строгановым, создателем бефстроганова)… А во-вторых…

…Он вспомнил 50-е, когда нищим студентом он раздавал троцкистские листовки в предместьях Антверпена. «Потемкин» называлась газета, которую… впрочем, неважно. Важно другое: «Потемкин», он же «Князь Потемкин-Таврический», эскадренный броненосец Черноморского флота, экипаж 730 человек, был построен в 1904 году, незадолго до памятных революционных событий последующего года.

Как гласит легенда, матросы взбунтовались из-за тухлого мяса: щи якобы кишели червями. На самом деле они не могли дождаться начала всеобщей политической стачки на флоте, так распропагандировал их своими речами большевик Вакулинчук.

Началась драка. В схватке с корабельным начальством был смертельно ранен зачинщик бунта – Вакулинчук. После этого матросы расправились с наиболее ненавистными офицерами (вышвырнули их за борт) и взяли курс на Одессу.

Вечером 14 июля 1905 года броненосец под красным флагом прибыл в Одессу, где в это время проходила всеобщая стачка. Весть о появлении «Потемкина» вызвала ликование рабочих. Однако убедить команду высадить десант не удалось. (Матросы пили в кубрике.)

16 июля состоялись похороны Вакулинчука, вылившиеся в политическую демонстрацию. Вакулинчук лежал в гробу, плотно сжав губы. Красный кумач облегал стальное тело большевика.

В тот же день «Потемкин» дал два артиллерийских залпа по району города, где находились власти и войска (стекла мерзко задрожали в кабинете полковника Оципкина…) Но те – не сдались. Наоборот, они устроили расстрел на Потемкинской лестнице, который мы помним по фильму Эйзенштейна. (Не исключена и обратная последовательность – сперва расстрел демонстрации, потом – залп «Потемкина».)

После этого матросы долго совещались: что делать? Решили – покинуть Россию, где гнет самодержавия и вероятный трибунал за бунт на корабле.

И вот – «Потемкин» направился в румынскую Констанцу, пройдя сквозь строй боевых кораблей, не осмелившихся дать по нему залп. В Констанце матросы сошли на берег, многих разбросало по Европе.

«Потемкина» вернули в Севастополь. Как побитого пса оттянули на буксире.

Последующие 15 лет корабль жил рутинной жизнью, и это, наверное, были счастливейшие годы его жизни. Матросы вовремя драили палубу, чайки садились на бортики, капитан орал в матюгальник. И в годы первой мировой «Потемкину» везло – он невредимо бороздил акваторию Черного моря.

Во время гражданской войны и интервенции «Потемкин» был захвачен силами Антанты в Крыму. В апреле 1919-го он был подорван интервентами в севастопольской бухте. После окончания гражданки «Потемкин» был поднят на поверхность, но выглядел ужасно: продырявленные форштевни, помятые бока. Из-за неисправимых повреждений он был разобран.

Мюнхен, 1995

Небо над Берлином

1992-й год. Весь вечер читали отрывки из новых произведений российской литературы – прозу, поэзию и общественно-политическую эссеистику.


На вилле литераторов в берлинском районе Панков восточные немцы представляли гостей – писателя Закруткина, дебелую писательницу и эссеистку Сумарокову, а также поэтессу Машу Минц.


С глазами, красноватыми от алкоголя, она читала стихи о евразийской сущности России.

Потом были вопросы – о том, как повлиял развал Союза на творческий процесс, о новой ответственности литератора, о выводе советских войск.

Затем всех пригласили на ужин – в таверну «Рогатого оленя». Там за пивом предстояла беседа о судьбе российского писателя в постперестроечное время. Юрген так и сказал: «Птенцы гнезда Горбачева, прошу на ужин!»


А литератор Птичкин передернулся – как это противно – брр! – И эта Минц будет сидеть напротив и этот немец Юрген – ну просто достал со своей перестройкой, я не могу!

Российским неприметным гостем он выкрался из виллы – чтоб не заметили – и начал пробираться по темным улицам к метро. В кармане – смятые бумажки – полсотни марок, монетки на транспорт, а также – фляжка восточногерманской водки «Корн».

Ночной вагон доставил его на станцию «Берлин Цоо».

Побрел куда глаза глядят. Увидел: крошечный пип-шоу, в проеме у Кудама. Фонарики мигают и стоны в репродуктор доносятся. Заходят сплошь турки да югославы – листают журнальчики, жуют, плюют, уединяются в кабинках, выходят с мертвыми глазами.

За марок 20 можно позволить и покруче – уединиться с дамой – сеанс на пару, и тогда все будет в натуре. 
Он колебался, он медлил, хотел и все же боялся чего-то. Однако решился, купил билетик, вошел в кабинку. Напомнила радиорубку. Заплеванное кресло, окошко забито наполовину фанерой.


С той стороны явилась она – помятая турчанка в купальнике и сумочкой подмышкой, подбитый глаз и взбитая прическа. Поставила вопрос ребром: 
– Что будем делать, шац?

– На выбор – минет с резинкой или – сеанс автоэротики – могу изобразить двойную пенетрацию – вагину и анал с вибратором. – И высыпала из сумочки резинки, тюбики и побрякушки.

Он сидел, судорожно думал: «А что, а как, а если?» 
В ее слюне, в кариесных трещинах зубов, в складках губ, в глотке гнездятся, должно быть, убийственные носители ВИЧа, ее имеют в задницу турецкий сутенер и югославский бандит. Воистину темна закулисная жизнь парий, запутаны их судьбы в подворотнях Западного Берлина! 
А если бактерии, вернее, вирусы проникнут сквозь резинку?

Решился: давай анал с вибратором.

Она расположилась на краю стола, раздвинула худосочные икры и обнажила бритый гениталий с темными губами – как у представительниц южных народов. Мокнула вибратор в крем, воткнула в срамную щель, притворно охнула.

Затем взяла второй черный вибратор с золотой окаемкой и и ввела его ниже – в самый зад.


Анал. Они учат сжимать и разжимать сфинктер. В результате, эластичность значительно возрастает. Они могут засунуть туда огурец, а иногда и руку.

Его шлюзы прорвались – в салфетку, предусмотрительно положенную рядом.


– Благодарю тебя и желаю тебе хорошего вечера! – радостно объявила лахудра и быстро собрала сумочку.

Он вышел. Усталые бомжи раскладывали спальные мешки в дверных проемах Кудама. Широко небо над Берлином, мерцает лиловая хмарь в отблесках бесчисленных огней. Небо нуворишей, бездомных и дезертиров Советской армии, а также несчастных литераторов вроде него.


Вытащил фляжку шнапса и осушил ее. Добрался до последнего У-бана, нашел почти наощупь «виллу литераторов», забрался под одеяло, всхлипывая прошептал: «Птенцы гнезда Горбачева! Ну блин сказали!»


И сам себе ответил: 
– Я хотел вам сказать, господа, что ничего не изменилось! Я хотел вам сказать, что ничего не получится, что я ни за что никогда не соглашусь со всем этим! И пробормотал засыпая:

– А может, все впустую, а может, зря мы покинули свою могучую, свирепую и такую теплую совдепию?

Прага, 1999

Олеся или беспричинная любовь

Он говорил, пуская густой сигарный дым сквозь пористые ноздри, и в серых глазках его появлялось подобие слез: «Такова природа женщины. Они все бляди».


Она же спокойно отвечала: «Да что ты, мой милый, какие бляди? Мы – честные давалки».

Он нашел ее ночном баре отеля «Пупп» в Карловых Варах и вот уже три дня с ней не расставался.

Когда он вошел в игорный зал, она сидела с 50-летним немцем за картежным столом. Немец дулся в «Блэк Джек» и был наигранно весел. Пред ним уже громоздились три столбика фишек.

Она сидела рядом, была весела, но – внутренне немного прохладна.

– Выразительное лицо и отменная фигура! – подумал он.

Она была – под метр 80, стройная, ну точно модель для «Хастлера». Вот только нос крупный, как у теннисистки Штефи Граф. Мила, не красавица но главное – фигура. Как у прыгуньи с шестом, вытянутая талия, мускулистые ноги. Редкая особь.

Поздно вечером он снова увидел ее – на этот раз в ночном баре отеля «Термаль». Немец уже покинул ее, и она сидела одна у стойки, насмешливо оглядывая зал. Где кучковались чешские проститутки, пошатываясь, переходили от столика к столику немцы, турки, арабы и русские.

За 100 евро она согласилась подняться к нему в номер, спросила вызывающе: «Чем будем заниматься, сексом?»

Быстро приняла душ и подошла к нему абсолютно голая, Диана-охотница, уверенная в своей неотразимости. Достала синий суперсмазанный презерватив и одним движением накинула на мгновенно напрягшийся орган.

Его удивило, насколько плотно обхватила она его. В бульварной газетенке читал он, что именно такие, с развитыми мышцами влагалища, накрепко привязывают мужиков, давая им нужное ощущение силы. Не зря тот самый немец из казино приезжал из Мюнхена каждую неделю – видимо, не мог без нее. К тому же – экономия. В Германии девки такого уровня стоят в разы больше. И без всякой там метафизики, разговоров о прекрасном.

Сколько же ее мужиков трахало? Как всякая молодая самка, она рассчитана на 10 лет беспрерывного секса, но где-то на своем пределе, раз ей под 30.

Зовут ее Олеся. Родом из Белоруссии, когда-то влюбилась в московского водочного негоцианта. Он приехал в Витебск в 92-м, открыть заводик по производству водки. Забрал ее в Москву, там начал изменять и все твердил: «Куда ты денешься? Сиди как кошка на теплом месте и не рыпайся!»

Ее трахали: мебельщик из Барселоны, продавец холодильников «Горенье» из Мюнхена, и десятки других. Испанец ревновал, злился, провоцировал на ссоры. По утрам дулся. Немец заставлял исполнять лесби-шоу с подругами, это его возбуждало.

И в том же роде.

В Карловы Вары они приезжают по туристической визе. Виза действует 30 дней, но за взятку они умудряются проторчать три месяца. Девчонки из Украины, Белоруссии, Молдавии.

Дешево стоит тело из постсоветского пространства. В Европе и Америке – такая пошла бы за тысячу в ночь. А здесь – сто евро. И я советую ей перебраться в Германию. В постперестроечной Москве для новых русских Олеся уже старуха. Для них и 22 – уже предел. Берут 18-летних девчонок. В этом русские схожи с китайцами. У тех тоже культ совсем юных.

Но немцы – сущие геронтофилы. Народ стареющий, и ценит зрелых женщин. Для них Олеся – просто ребенок. Я говорю ей: «Ты супер-валькирия, высокая, стройная и белокурая. Ты соответствуешь национальному идеалу германцев – так пользуйся этим, бери их за яйца!»

Она думает, соглашается. Говорит, что будет учить немецкий. У меня сомнения.

Автобус увозит ее в Витебск. Идет от Праги до Минска ночь и полдня. С накопленными долларами и евро она возвращается на хмурую родину. Дома надевает фартук и начинает помогать родителям.

Отец на пенсии, работал инженером на оборонном предприятии, а мать – домашняя хозяйка. Мать отцу никогда не изменяла. Родители не могут и представить, что дочь – путана.

Итак, она стоит у плиты, жарит котлеты. Биологические часы тикают. Близится 30-летие. Пора рожать, пора определяться.

Согласно элементарным подсчетам, молодые женщины в группе 18–28 лет должны обслужить троекратное количество мужчин. Те, счастливчики, трахаются от юности до самой смерти. А женщина после 40 стареет не только физически, но и психологически. 
Становится усталой, жизненно разочарованной, материальной. Азарт и секс уходят.

А после родов – расслабнут мышцы влагалища, ребенок высосет ей сиськи, от всяких домашних дел загрубеют руки и глаза подернутся мертвой пленкой – как у большинства закабаленных домашним рабством женщин. И упадет на землю тьма, какой не было от сотворения мира.

Карловы Вары, 2004