Текст книги "Северяне"

Автор книги: Дмитрий Мищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

XXV. ПУТЬ ОДИН, А ОЖИДАНИЯ РАЗНЫЕ

Когда на небе едва зарделась утренняя заря, предвестница рождения нового дня, леса совсем притихли. Казалось, загляделись они на таинственный, с высоты видимый только им рассвет. Но это только казалось. На самом деле все спало, и деревья спали, покорившись чарующей силе нависшей над землей ночи.

Говорили, что красавица – богиня Зоря усыпляет перед рассветом все земное. Не хочет она, чтобы кто-нибудь видел, как возвращается она из покоев мужа, залитая розовым светом счастливого сердца. Всему живому смежает она очи крепким сном, и все должны спать, пока она облачится в тонкое голубое покрывало и спрячется в хоромах небесных до следующей ночи.

Перед рассветом купается Зоря в облаках поднебесных. Тогда на землю падает роса, мелкая и густая, словно щедро пролитые кем-то слезы. В тот час первыми просыпаются глухари – вестники рассвета, и не все сразу, поодиночке. Взмахнет глухарь крыльями, разбудит пением сонный лес, и снова тишина. Но теперь уж ненадолго. То тут, то там захлопают крыльями птицы, громко и радостно заворкуют нежные горлицы. Где-то в далекой вышине, словно серебряный звук горна, послышался крик лебедей: спешат они к голубым водам озера, а зов их будит птичье царство. Из густых, запутанных ветвей, из нетронутой лесной чащобы льются звонкие птичьи голоса и чем ближе к утру, тем смелей, задорней, громче.

Вот и нынче пала на землю роса. А Всеволод крепко спит, утомленный ночным раздумьем, не чувствует, что лицо и руки покрыли холодные капли. Не слышит, как разносится по лесу многоголосое пение, перекликаются обитатели древнего леса. Сквозь сон чудится ему: поют где-то там, высоко-высоко, прекрасные нежные песни. Легко, едва касаясь слуха, они теплом ложатся па сердце, не будят, а убаюкивают…

Потом из чащи лесной потянуло прохладой. Всеволод было съежился, закрыл глаза ладонями, пытаясь удержать какое-то видение, чарующую песню… Но сон уже ушел… Юноша оглянулся. Вокруг стоял густой молочно-белый туман. Всеволод не разобрал спросонья, снится ли это ему: не лес, а сказочное море обступило его со всех сторон, спокойное, неощутимое… Стройные сосны показались мачтами потонувших кораблей. Высоких крон не видно, они совсем исчезли в туманной вышине. И только лапчатые ветви могучего дуба, под которым ночевал Всеволод, нависали низко густым шатром. Взглянув на них, он снова протер глаза, пришел в себя и понял, что он в лесу, а не на море.

«Эге, – подумал он, – совсем развиднелось. Проспала нынче богиня Зоря. Или заволокла землю таким густым туманом? Небось все облака согнала в вышине, чтоб не увидели ее люди без голубого покрывала».

– Ты уже проснулся, сын? – услышал Всеволод. – Ну и туман сегодня! И как только ехать будешь лесом? В нескольких шагах и дерева не видно.

Осмомысл будто и не шел, а как-то тихо брел в тумане. Но юноша дивился не столько туману, сколько бодрому спокойствию отцовского голоса, а особенно только что сказанным словам: «Как ехать будешь?..» Значит, отец все понял и согласен? Он одобряет замысел сына ехать в Чернигов, стать дружинником, добывать себе воинскую славу, а со славой и княжну?..

Осмомысл сел рядом с сыном на отсыревшее от росы сено.

– Я послал подконюших разыскивать коней, – медленно проговорил он. – Туман застлал все вокруг, как бы не случилась беда на пастбище. Волки могут незаметно подобраться к табуну. Всего больше опасаюсь за молодняк…

– Туман скоро разойдется, отец, – отозвался Всеволод. – Как только брызнет солнце, невесть куда и денется густая пелена.

Они заговорили о том, как лучше сохранить молодняк, кому из подконюших доглядывать Барса, кому поручить годовалых жеребят. Беседа шла непрерывная, ровная, размеренная, вдумчивая, как говорят между собой взрослые люди. Никогда раньше не разговаривал так отец с сыном… И это означало, что они разлучаются надолго, а может, навсегда. Сын уезжает в широкий мир, а отец понимает, что так надо, и уже примирился с этим.

Как только над лесом поднялось солнце, туман стал рассеиваться. Он словно таял, пригретый золотистым, солнечным теплом. Только на опушке еще недолго держался, прикрытый сверху густой листвой могучих развесистых дубов, не пропускавших солнечных лучей. Молочно-белыми заводями стоял он в неглубоких ложбинах па пастбище. И из заводей этих, будто из волн морских, вдруг выныривали гривастые, чутко настороженные головы пасущихся коней.

Всеволод остановился на опушке леса, неподалеку от жилья, и долго смотрел на знакомые с детских лет поляны, на подернутые туманом заводи, такие привычные, родные. И вдруг ему показалось, будто видит их впервые и манят они к себе неведомой новизной. Затем пошел росистыми травами прямо к лошадям. Мог бы кликнуть Вороного, позвать его переливчатым свистом. Но Всеволод молчит, задумавшись шагает по зеленому лугу, оставляя за собой широкий след по траве.

Странно… Вечером заснуть не мог от нетерпения. Средь ночи готов был немедля ехать в Чернигов. А сейчас как-то не по себе стало: ведь скоро надо покинуть родимый дом. Быть может, навсегда расстается он с этими полянами, с изъезженными и исхоженными вдоль и поперек лесами. Что он изведал здесь, о чем жалеет? Об одиночестве своем или о тех, с кем делил его, с кем надо теперь проститься, кого, быть может, и видеть уже не доведется… А милые с детства поляны, то залитые ярким светом, то повитые туманами… А птичье царство в зарослях лесных… А лес, извечный и прекрасный его хранитель! О, если бы мог он поговорить с ним, обнять на прощание, благодарить за доброту его и ласку! Это все они не дали ему зачахнуть в одиночестве, уберегли от отчаяния…

Из леса донеслось знакомое ржание. Всеволод сразу остановился, пристально всматриваясь в поредевшие деревья на опушке, но в густом тумане он Вороного разглядеть не мог. Тогда, глубоко вздохнув, он положил два пальца в рот и сильным свистом резанул туманную даль.

Вороной узнал голос хозяина, ответил ему веселым заливистым ржанием и прибежал на зов.

Всеволод привел коня к усадьбе. Не спеша оглаживал его, примеряя лучшую уздечку с шелковым поводом, затем покрыл спину хорошо пригнанным подкладом и, уже седлая, вспомнил, что у отца где-то хранится роскошная сбруя, которую выменял он у витязя. Кажется, коня своего тогда отдал он за нее. А седло там какое нарядное! Помнит Всеволод, еще ребенком любовался им. Потом спрятал его отец где-то на конюшне иль, может, продал кому-нибудь. А хорошо бы украсить седлом тем Вороного! Да и доспехи хороши были у отца…

Задумавшись, Всеволод перестал седлать коня. Осмомысл, стоя на крыльце, глядел на сына. Ему показалось, что юноша заколебался, а может быть, склонен раздумать, отложить свой отъезд. Сам не зная почему, Осмомысл боялся, чтобы так случилось. Он подошел к сыну, положил руку ему на плечо.

– Собираешься, Всеволод? – спросил он, твердо глядя ему в глаза. – Доброе дело задумал, сын!

Всеволод, как бы очнувшись от раздумья, торопливо стал затягивать подпругу.

– Да, пора уже. Туман рассеивается, – тихо ответил он. Осмомысл провел жесткой ладонью по гриве коня.

– Подожди, сын, не седлай пока. Сейчас подконюшие принесут другое седло, то, что у витязя выменял я когда-то на коня. Помнишь?

– Как же! Помню! – обрадованно воскликнул юноша.

– Вот этим и заседлаешь Вороного. И повод шелковый наказал я принести, и уздечку другую. И броню я приберег для тебя, и шелом, и копье, и меч, и щит червленый. Все приберег, ждал я этого дня. А сейчас, видишь, все пригодилось. Такому молодцу, как ты, следует настоящим витязем явиться перед княжьи очи. Чтоб показался ты всем: и силой своей, и конем, и броней.

Всеволод смущенно молчал, потупив взгляд, потом встряхнулся, как-то подобрался весь и вытянулся перед отцом.

– Да берегут вас, батько, светлые и добрые боги, – горячо промолвил он. – Простите, что я… что я таил от вас свои намерения и помыслы. Казалось мне, что не дадите вы согласия на мой отъезд в Чернигов, на то, чтоб стать мне витязем и в ратном деле показать себя…

Конюший окинул сына грустным взглядом и сразу отвел его:

– Передумал я, Всеволод. Дела наши сложились так, что нынче нельзя иначе, нужно соглашаться. Правду молвил ты тогда: ради света стоит идти на огонь. Идти, а не ждать. А я ждал. Двадцать лет ждал! Сначала потому, что ты мал еще, а потом… Наверное, забыл я к старости, что под лежачий камень вода не течет. И в том была моя ошибка. Теперь уж не исправить мне ее. Вот почему не буду я тебе перечить. Иди и добывай свое счастье. Помни только: врагов у тебя будет больше, чем думаешь, много витязей и знатных мужей зарятся на княжну. Но самый опасный враг твой – князь Черный. Покоришь его храбростью, славой своей, добудешь в кровавых сечах согласие на свадьбу – роднись с ним. Я тебе не помеха. А схитрит князь, обманет, не сдержит слова, не забудь тогда и оскорбленного им отца твоего. За все отомсти в честном единоборстве. А ты одолеешь князя. В том я уверен… Да помогут тебе боги. О том молиться я буду неусыпно…

Он крепко обнял сына.

XXVI. ТОГДА УХОДИ ПРОЧЬ!

Шли дни… Не стало уже покоя на земле Северянской. Переполнилась она тревогами и страхом. Словно тихо крадущийся ветер, разносились они по лесам. Слухи о набегах печенегов гнали людей из насиженных жилищ неудержимо, быстро. Давно не знала Северянщина такого гомона, ропота, гула и шума людского, таких затаенных тревожных, тяжких предчувствий. Не к добру, не к добру все идет! Не только вещие люди, простые поселяне и те знают, уж коли заговорила про лихо вся земля, не миновать его. А предчувствия беды всего вернее. Да и сбываются они чаще всего. Уж что другое, а нависшую беду всем сердцем чует человек.

Сначала разговоры шли о разбоях степняков, о запахе пожарищ, учуянном людьми средь ночи. Потом пошла молва, что разоряют северянские селения на Донце, что орды печенегов движутся из степи в глубь страны… Северяне сочувствовали горю братьев своих в Подонье и ждали, что предпримет князь, как защитит он свой народ от хищных печенегов. Но вот прошел слух, что в Чернигове созвал он совет начальных мужей, что Северянщине не только печенеги, но и хозары грозят войной. И тут уж к горьким думам о пострадавших братьях добавился страх. Как, разом? И печенеги и хозары? Те самые хозары, что были их покровителями, что долгие годы собирали здесь дань и обязались защищать северян от нашествий чужеземцев? Да ведь это обман! Нож в спину! Как же будет теперь? Что решили советники князя? Что думает сам князь?

Когда же пришли старейшины и поведали народу о намерениях и решении князя, страх сменился гневом, а гнев вернул людям силу. Северяне уже не шептались тайно, теперь они кричали, возмущались, даже угрожали. Да мыслимое ли это дело? Где это видано? С тех пор как стоит земля Северянская, ни один князь не пренебрегал так желанием своего народа! Деды и прадеды решали дела войны и мира на шумных всенародных вечах. Не только мужи и лучшие люди, но и черный люд: кузнецы, кожевники, гончары и все другие, даже смерды-землепашцы – все говорили на вечах свое слово, а если надо было, то и кулаками доказывали правоту свою. А теперь, вишь, князь не хочет считаться с народом. Сам задумал решать судьбу земли. Да каково решил-то! Не хочет ополчение возглавить и повести его вместе с дружиной на врагов. Пренебрег народным ополчением, полагается только на дружину. Но ведь она мала, да и не набрать ее такой большой, чтоб разом против двух сильных врагов она выстояла. Что же это такое? Нет ли тут измены? Забыл князь свои клятвы перед вечем, забыл, о чем сложили договор? О народе и поселениях, что разоряют печенеги, а теперь грозит походом на северян и хозарский каганат? Да, он забыл и спрятался за высокими стенами Чернигова, возведенными руками поселян и черных людей, обложил себя дружиной и думает только о себе, о дочери да о Чернигове. А не о том, чтоб отстоять народ и землю Северянскую.

Но у них еще крепки кулаки, да и оружие есть на злых ворогов. Они сумеют постоять за себя. Сами, без князя, созовут вече и силой заставят уважать свои права.

Созревшая в одном городище мысль, словно огонь на ветру, перекинулась в другие, сеяла по всей Северянщине тревогу и недовольство князем. Через леса, через поля, через болота перелетали они. На сей раз не княжьи вестники, а поселяне гнали пришпоренных коней, звали северян вставать на защиту родной земли.

– На вече! На вече! – на ходу кричали всадники. – Гордыня овладела князем. Предает нас князь!

Закипели городища и поселения, наливались гневом, сжимали люди кулаки. Седобородые отцы и старшие в роду братья седлали коней, брались за оружие, скликали ехать в Чернигов всем селом, градом, городищем. От старших не отставали юноши, крепкие, закаленные на тяжелой работе, на постоянной охоте, те, кто не имел на вечах голоса, но при надобности могли поддержать отцов и старших братьев мечом, копьем, топором, а то и крепкими кулаками.

В назначенный день Соборную площадь в Чернигове заполнила шумная толпа северян. Первыми прибыли градские мужи, все на лошадях, при полном вооружении. К ним сразу присоединились поселяне из соседних с Черниговом сел. А позже, словно бурные потоки, бегущие со склонов, устремились из леса те, что пробирались к стольному граду из дальних поселений и городищ.

Около разводного моста через глубокий, заполненный водой ров всадники и пешие вливались в широкий людской поток, несшийся из-за Стрижня по торному Залозному шляху. На мосту их теснила стража, упрашивая не толпиться, ждать очереди. Но северяне не слушали, они спешили проникнуть через открытые ворота в окольный град, в предместье, где жили градские люди. Сам же князь и знатные люди находились в крепости – детинце.

Народу становилось больше и больше, передвигаться по площади становилось все труднее. Приезжие, заполнившие ее до отказа, толпой стояли по обеим сторонам ворот. Стража вынуждена была развести мост, прекратить переправу. Те, что оставались по другую сторону рва, подняли страшный шум, требуя перенести вече за стены Чернигова на широкое и привольное ратное поле. Но угрожающий гул их не сломил упорства стражей. Они и так не рады были, что послушались градских мужей и открыли ворота, а теперь боялись гнева князя Черного. Северяне же, успевшие перебраться по мосту в Чернигов, не слушали криков своих односельчан. Их неудержимо влекло теперь в людской круговорот, на Соборную площадь. Они тянулись туда, как дерево к солнцу.

Площадь бурлила. Сельские пахари – смерды убеждали в чем-то черных людей. Те уговаривали смердов. Иные кричали что-то мужам градским, пробивались к старейшинам, чтобы сказать им о своих бедах, требовали, чтобы вели речь с князем о защите всей земли Северянской, всего народа.

Но вот распахнулись ворота в высоких стенах детинца. Из них выехали три всадника. Градские жители узнали в них княжеских слуг. С возмущением оповестили они о том людей, собравшихся на площади.

– Глядите! – кричали они, указывая на всадников. – Князь сам не едет к нам, а посылает своих огнищан. Он хочет править вечем!

Смерды-поселяне, а с ними черные люди встретили княжеских посланцев такими криками возмущения, что те растерялись и, не посмев объявить народу приветствие князя, повернули коней в детинец. Это еще больше распалило северян. Они были при оружии, выступали не в одиночку, а сообща, чувствовали свою силу, Но и князь решил не отступать перед грозным шумом народного сборища. Дождавшись возвращения вестников, он спокойно и величественно двинулся на площадь, окруженный своей свитой, закованными в броню дружинниками. Казалось, он не слышит возмущенного гула, будто северяне смиренно выслушали его посланцев и ждут теперь, когда сам князь предстанет перед покорным вечем.

Одно только выдавало его неуверенность: слишком велика была сопровождавшая его дружина, очень уж воинственным казался выезд князя на Соборную площадь.

То ли страх перед закованной в броню дружиной, то ли напряженное ожидание того, что скажет князь, и всяк хотел его услышать, шум и гам постепенно стихли, откатились куда-то под самые стены. На площади все замерли, не сводя взора с князя и его дружины.

Когда он приблизился к молчаливо стоявшим стеной и сурово глядевшим на него градским мужам, а потом остановился, подняв над головой руку, кто-то из старейшин нарушил сторожкую тишину и резко оборвал князя на первом слове начатого им, узаконенного обычаем приветствия.

– Княже! – густым и сильным голосом проговорил старейшина, выехав на своем коне из тесной толпы вооруженных всадников. – Северяне хотят знать, почему ты не защищаешь их от чужеземцев? Почему оставил в беде, не выполняешь долга своего перед народом, перед землей Северянской?

Черный молча смотрел на старейшину, думая, как достойней ему ответить. Но вече воспользовалось минутным молчанием и дало волю своему гневу и возмущению.

– Князь думает только о себе! – кричали северяне. – Один Чернигов хочет отстоять, а всю Северянщину бросить беззащитной! К горестям нашим он безучастен!

– Неправда! – крикнул кто-то из знатных мужей, перекрыв своим мощным басом ближайших крикунов. – Оборона Чернигова – это и есть оборона всей земли Северянской.

– Всей? – послышался звонкий молодой голос. – А Подонье? Зачем отделался князь посылкой кучки ополчения? Почему дружину не послал? Обещал ведь!

– Да потому, что селения дружинников тут под боком! – выкрикнул кто-то.

– Говори, княже! Ты сложил с нами договор, дал слово вечу пойти с дружиной на защиту северян в Подонье. Отчего же не пошел? Почему медлишь?

Это была спасительная мысль. Черный почувствовал, что надо за нее ухватиться, и поднял было руку, как знак того, что хочет говорить, но вече не стало слушать князя.

– Позор! Позор! – пронеслось по Соборной площади. – Князь обманул свой народ! Он предал нас!

– Измена!

– Бесчестье!

От криков и шума звенело в ушах. Они достигали не только детинца, но и окрестных селений. Князь не знал, как утихомирить, смирить бушующее людское море, чем успокоить северян. Они вооружены, дружиной их не испугаешь. Не только той, что с ним сейчас, но даже и оставшейся в детинце. Да и силу свою чувствует вече, понимает свое превосходство. Отлично, видно, понимает. Иначе не кричали бы так смело, так нагло князю своему.

Черный нахмурился. Не по нраву пришлась ему дерзость веча, но он опять промолчал, выжидая, пока оно затихнет.

Когда шум отдалился, он выхватил из ножен тяжелый, украшенный золотом меч и стремительно поднял его над головой. То был знак, которому должны все покориться. Северяне знали, что князья только изредка прибегают к нему, а потому притихли. Враждебно глядя на Черного, они молча ждали, что скажет князь.

– Братья северяне! – начал Черный. – Мужи градские и окрестные! Больно слушать мне попреки ваши горькие, вести и жалобы печальные. Но еще больнее становится, когда задумаюсь над немощью силы нашей ратной. Мало ее, и слаба наша рать!

– Неправда! – послышались голоса. – Рать у нас вон какая! Взгляни, сколько нас тут, на площади градской, и за стенами ее, на поле ратном!

– Много нас на земле Северянской, и силы в нас много!

Черный выждал, пока стихли выкрики, и снова заговорил;

– То правда, братья: я обещал вам повести дружину свою против печенегов, обещал защитить люд Подонья от набегов степняков. Но кого же повести мне? Случилось так, что не успели ратные мужи собрать под черниговские хоругви большую дружину, а тут каган хозарский стал грозить войной.

– И князь решил ждать его в Чернигове? А земля наша? Что будет с землей Северянской? С близкими нашими? – угрюмо возразил один из старейшин.

– Хозары не пойдут по лесам Северянщины! – воскликнул князь.

– Зато уже идут печенеги! Сегодня они на Донце, завтра выйдут к Сейму, а то и на Десну! – стоял на своем старейшина. – Ведь кучка ополченцев не может их задержать.

– Так что же я, по мысли старейшин, должен делать? – разгневался Черный. – Оставить Чернигов, дочь свою и идти с дружиной навстречу хозарам и печенегам? А знают ли старейшины, что хозары только того и ждут. Ни дружине, ни ополчению нашему не под силу одолеть их в поле. Только тут, за стенами градскими, воины наши сумеют постоять за волю Северянщины, за честь княжны.

Задумались старейшины. Ответ князя показался им убедительным. Народ разноголосо зашумел. Послышались крики одобрения и сомнения.

Черный почувствовал это и подобрал поводья коня, готовясь подкрепить свои слова какими-то новыми доводами. Но вдруг из толпы раздался, особенно громкий среди всеобщей тишины, сильный и звучный голос:

– А может, князь скажет нам, зачем приезжал сюда Олег, князь киевский?

Для Черного слова эти прозвучали как гром с ясного неба. Северяне притихли, с любопытством поглядывая туда, откуда раздался вопрос, потом на князя. В самом деле: почему молчит об этом Черный? Ведь Олег был здесь, в Чернигове, князь вел с ним какие-то переговоры. Почему же молчит о них, не поведает вечу? Именно сейчас единение с киевлянами было бы особо кстати. И хозар можно бы остановить, и печенегов прогнать. Вот когда единение послужило бы добрым и спасительным делом.

– Говори, княже! – потребовали передние. – Зачем приезжал Олег, о чем говорил ты с ним в своих хоромах.

Вече снова зашумело, заволновалось. Князь молчал, обдумывая, как быть, что ответить северянам.

– А может, князь припомнит, что обещал тогда Олегу? – послышался тот же звонкий, сильный голос.

Черный метнул злобный взгляд в сторону говорившего и на этот раз заметил, кто об этом спрашивает. Он еще больше нахмурился.

«Тварь такая, – подумал он, – пронюхал, значит, как-то».

А вечу ответил:

– Не давал я никаких обещаний князю Олегу. Да и не мог их дать.

– Неправда! – крикнул тот, которого приметил Черный. – Олег советовал тебе объединиться с ним против лихой напасти хозар и печенегов, а ты обещал ему поговорить о том на вече, посоветоваться с вечем!

Слова эти и вовсе озадачили Черного. Казалось, подробностей переговоров его с Олегом никто не мог слышать, В гостиной зале были только они вдвоем… Кто мог подумать, что брошенные им тогда лишь для отвода глаз слова «поговорю на вече», станут известны этому человеку, а сейчас и всем северянам? Как мог он о том проведать, подслушал или рассказал ему Олег?

Собираясь с мыслями, князь досадливо подергивал повод, как бы сдерживая неспокойно танцующего под ним коня. Но молчать дальше нельзя было: время идет, северяне ждут и каждый миг может стать решающим.

– Разговор тот для веча не нов, – ответил наконец Черный. – О Киеве, о союзе с полянами речь шла и в прошлый раз на вече. И мы тогда решили…

– Решили встать против печенегов! – прервал его все тот же неугомонный голос. – Но разве мы тогда сказали свое слово против единения с полянами? Почему же князь хочет решать дела земли нашей самочинно? Почему не говорит о предложении Олега на вече?

– Потому что не было в том нужды! – уже раздраженно ответил Черный.

– Как это не было нужды?

– А так… – хотел было продолжить Черный, но его прервали. Раздались выкрики:

– Значит, князь попирает права северян? Он не хочет признавать веча? – настаивали передние.

– Позор! – поддержали в задних рядах те, что толпились по обочинам Соборной площади. – Князем овладела гордыня! Он нарушает договор с северянами!

– Это измена! – покрыли шум чьи-то голоса.

– Измена!!! – громким эхом откликнулись люди под стенами, и толпа, дрогнув, двинулась на стоявшую позади князя дружину. Но тут из толпы всадников выехал широкобородый, наиболее уважаемый думный муж и, развернув коня, знаками приказал людям остановиться.

Медленно, нехотя покорились передние конники, сдерживая натиск возмущенного на обочинах люда.

Когда волнение немного улеглось, широкобородый снова развернул коня и решительно обратился к Черному уже не с просьбой, а как бы приказывая:

– Отвечай, княже: как это не было нужды? Черный исподлобья, сжав губы, гневно поглядывал на людей и молчал. Видно было, что пеняет на себя за несдержанность, ищет выхода из трудного положения, но не находит. Допущенная сгоряча оплошность раздражала и толкала его все дальше по ошибочному пути.

– Я говорил уже, – зло ответил он, – что Олег коварством захватил Любеч – лучший северянский град и пристань на Днепре. Теперь и Чернигов хочет к рукам своим прибрать, петлю задумал набросить нам на шею.

– Откуда князю ведомо о том? – спросил кто-то.

– Говорю же вам: Олег коварно захватил наш Любеч.

– И все? – допытывался тот же голос.

– А разве мало? Тем самым он прибрал к рукам весь путь из варяг в греки, оттеснил нас от Днепра! В толпе раскатисто засмеялись.

– Разве путь из Чернигова в греки идет через варягов? Смех пронесся по всей площади, как-то сняв на время напряжение.

– Княже, – спокойно и наставительно сказал широкобородый, – нам кажется, что сейчас не до обид. Можно ли вспоминать старые обиды, когда надвигается новая, страшная беда. Надо подумать о единении с братьями-полянами, если не хотим допустить разорения и гибели земли Северянской.

Но Черный не уступал:

– Уж лучше разорение, чем такое единение. И хозары и печенеги – чуждые северянам племена. Хозары придут и уйдут. А Олег на веки вечные сядет нам на шею. Помяните мое слово: союз с Киевом погубит Северянское княжество!

– Союз этот спасет северян! – крикнул кто-то из стоявших против князя конников.

Вече одобрительно зашумело, возмущенные люди двинулись на Черного и его дружинников.

– Так вот как говорит с нами князь! – раздались гневные выкрики. – Вот как заботится о народе и земле Северянской! Ему и впору на разорение отдать ее!

– Да что мы смотрим на него! – выделился чей-то голос. – Князь печется о своем княженье, о себе, а не о северянах! Он нарушил договор с вечем!

– Позор! Измена!

И снова поднялся на стременах широкобородый муж, дал знак успокоиться людям, прекратить шум и выкрики.

– Княже! – сурово и твердо проговорил он. – Ты обещал защищать нас от врагов. Или выполняй свой долг… – Или что? – не в силах сдержать свой гнев крикнул Черный.

– Или уходи от нас прочь! – решительно закончил старик.

На площади воцарилась тягостная тишина. Люди, не двигаясь, вытянув шеи, во все глаза смотрели на князя. Вече ждало. Что он ответит?

– Одумайся, княже, – советовали стоявшие впереди толпы, – объединяйся с полянами и веди нас против степняков.

– Не будет этого! Никогда! – в запальчивости, весь охваченный гневом ответил князь и оглянулся на стоящую за ним дружину.

– Тогда уходи прочь!! – раздался грозный клич веча. Люди схватились за оружие. Крики, шум, стоны, проклятия слились с лязгом выхваченных мечей, с визгливым ржанием пришпоренных и вздыбленных над толпой коней. Передние рванулись к князю, но столкнулись с закованными в броню дружинниками. Народ на площади нажал с боков, и все быстро окружили княжескую дружину тугим, неподатливым кольцом.

Теперь старейшины не сдерживали людей. Они подбадривали молодежь, призывали отстоять родную землю, отчий кров, сеяли бурю. А молодые воины только того и ждали. Отважные и сильные, словно барсы, кидались на дружинников, поднявших отточенные пики, мечи стальные. Чем дальше, тем плотнее сжималось окружавшее дружину князя кольцо, охваченное буйством настоящей сечи.

Дружинники, видно, не ждали такого смелого и злобного натиска. Они дрогнули и начали отступать. Под одним упал уже конь боевой, другой сам свалился под копыта от мощного удара мечом. Ожесточение людей все росло, и Черный, отступая, стал поглядывать на ворота, думая, что лучше сделать: послать гонцов за оставшейся в детинце боевой дружиной или укрыться за его крепкими стенами.

И в этот миг настороженное его ухо уловило чей-то отчаянный крик:

– Стойте! Стойте! Да опомнитесь же! Одумайтесь!!! Те, что толпились ближе к кричавшему в стороне всаднику, обернулись. Вслед за ними обернулись и другие, недоуменно глядя то друг на друга, то на кричавшего человека.

– Братья! – еще громче надрывался тот от крика. Его уже увидели князь, дружинники и воины народного веча. – Зачем подняли вы мечи друг на друга? За Десной хозары! Несметная сила, тьма-тьмущая хозар!

В толпе возникло смятение. Все воины опустили оружие, люди растерянно оглядывались, потом ринулись к всаднику, чтобы узнать, кто он таков, кем послан, сам видел хозар или кричит об этом с чужих слов?

Князь воспользовался замешательством, направил лошадь к прискакавшему невесть откуда воину. Его никто не задерживал. Народ расступался перед ним и перед дружиной.

Подъехав к всаднику, Черный окинул его взглядом с головы до ног:

– Кто ты есть, добрый молодец?

– Поселянин я из степного приграничья. Всеволодом прозываюсь. Ехал к тебе, княже, на службу ратную: слух идет, будто дружину набираешь, и по пути увидел в лесах хозар.

– Да будут благословенны боги, надоумившие тебя ехать в стольный град наш Чернигов, – приветливо глядя на юношу, заговорил князь. – В добрый час прибыл ты сюда… И много же их, хозар?

– Говорю же, тьма-тьмущая! Самые большие задеснянские луга по обе стороны Соляного шляха забиты ихними конями.

Черный смотрел на красивого отрока, ловко сидевшего на вороном коне, и молчал. Князю следовало показать окружающим, что он поражен и опечален грозной вестью, а он, улыбаясь, любовался молодцем и радовался ему, чувствуя, что появление его в разгар бунтующего веча, в решающий миг столкновения княжеской дружины с разъяренной толпой спасает князя от явного позора, а может, и от смерти. Как обернутся дела потом, то видно будет, пока же этот юноша – его спаситель!

– А не ошибся ли ты? Может, не хозарские то кони? – больше для порядка, чем сомневаясь, обратился он к Всеволоду. – Сам понимаешь, такими вестями не шутят.

– Если князь не верит, – смело и уверенно ответил отрок, – пусть пошлет со мной воинов своих: я покажу им, где хозары!

Черный одобрительно кивнул головой. Потом повернулся к вечу и громко заговорил:

– Слышали? Враг под стенами Чернигова. Еще немного колебаний, усобиц – и доля земли Северянской будет решена. Хозары только обрадуются нашим распрям и разладу, воспользуются ими да пустят по ветру град наш стольный, а с ним и села окрестные.

Князь окинул быстрым взглядом примолкших северян.

– Братья! – воскликнул он. – Станем ли потворствовать врагам нашей земли, наших очагов? Будем едины в эту грозную для Северянщины годину!

Голос его звучал теперь мужественно и искренне. Но вече молчало. Тогда выехал вперед тот же широкобородый муж и, глядя в толпу, сказал:

– Правда, братья: не в добрый час подняли мы меч друг на друга. Хозары тем попользуются, и усобицы наши скорбью отзовутся по земле Северянской. Но правда и то, княже, – обратился он к Черному, – что ты унизил народ свой, нарушил сложенный с ним договор. – Он увидел, что при этих словах вече снова заволновалось, зашумело, и гулкий бас его зарокотал в полную силу: – Братья! – Он протянул вперед руку. – Воины земли Северянской! Мужи ратные и думные! Народ северянский! Законы дедов и прадедов наших не велят прощать измены и унижения. Но те же законы велят нам не забывать о бедствии, которые несут всем нам хозары, об опасности ратного вторжения чужеземцев на земли Северянские, об угрозе порабощения степняками народа нашего. Так будем же рассудительны, братья! Не позволим гордыне сердца возобладать над разумом людей ратных и державных! С князем разговор будет потом, после сечи с хозарами. А сейчас позаботимся об одном: земля Северянская – наша земля. И мы первыми призваны защитить ее от лихой беды.