Текст книги "Демонический Любовник (ЛП)"

Автор книги: Дион Форчун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА 17

Старик остался у Вероники на три дня, чтобы заняться ее делами. Не то, чтобы они были слишком запутанными, ибо Лукас, очевидно, ждал своей смерти и подготовил все необходимое. Смерть Генерала Соуберри за каких-то пять дней до его собственной сделала его, а следовательно и Веронику, владельцем значительного имущества, лишь малой частью которого был дом в долине реки. Веронике предстояло уладить множество дел, прежде чем она могла вступить во владение своим состоянием, и старик очень хотел, чтобы она покинула мрачный и грязный дом, ставший местом трагедии, и поселилась с ним и его сестрой до тех пор, пока дела ее не будут улажены. Но она отказалась. В этом месте ей казалось, что Лукас был где-то рядом и что если она покинет его и переедет в оживленное людское жилище, он потеряет ее след, и каким бы злым он ни был при жизни, каким бы мрачным ни казался ей этот дом, она все же не могла заставить себя уехать отсюда. Она ничего не желала так сильно, как закончить с ворохом дел, которые обрушились на нее с его смертью, и спокойно наслаждаться тишиной, которая одна только могла позволить ему приблизиться к ней.

Поэтому она попрощалась со стариком, пообещав связаться с ним, если ей что-либо потребуется, и осталась наедине со старой смотрительницей, своей единственной служанкой. Никто не беспокоил ее. Доктор, который настороженно относился ко всей этой ситуации, был счастлив разделаться с ней; а викарий, считавший Веронику паршивой овцой, и вовсе не собирался портить свой имидж в глазах белой и пушистой паствы, пытаясь ее спасти.

Так проходили дни. Распорядок дня Вероники был близок к тому, которому они следовали в течение тех нескольких часов, которые провели здесь вместе с Лукасом. Утром она гуляла по территории и сидела на бревне у реки, а по вечерам прогуливалась по террасе. В перерывах между этими занятиями она сидела в бильярдной комнате, служившей им гостиной, а иногда

– в комнате, в которой умер Лукас. Она верила, что Лукас может появляться в местах, которые были ему знакомы, и что рано или поздно они смогут встретиться; но поскольку шли дни и она не ощущала его присутствия, в ее сердце закрадывался холодный страх. Может быть, он и вправду был мертв? Мертв в том смысле, какой большинство людей вкладывает в это слово? Она прекрасно понимала, что он покинул свое физическое тело, что мужчина с оливковой кожей и прямой осанкой больше не будет гулять рядом с ней той легкой пружинистой походкой, которая всегда отличала его; но она твердо верила в то, что Лукас как личность продолжал существовать – что организованная совокупность мыслей и чувств, которая составляла его характер, все еще удерживалась вместе централизованным сознанием, все еще приводилась в действие желаниями и контролировалась направленной волей, и что именно это организованное сознание и было ее спутником, а не те пять футов и девять дюймов плоти и костей, которые теперь гнили на церковном погосте.

Лето сменилось осенью, и выйдя однажды на улицу после дождливой ночи, Вероника обнаружила, что дул ледяной ветер. Было слишком холодно, чтобы гулять по саду раздетой, поэтому она сняла с крючка старый плащ, в который Лукас завернул ее, когда увозил из Лондона, и облачившись в это одеяние, отправилась в лес.

Странное дело, но одежда как будто бы поглощает какую-то часть личности своих владельцев. Вероника обнаружила, что ее окружила ментальная атмосфера, которую всегда излучал Лукас, как если бы она вдруг оказалась рядом с ним самим, говорящим с ней в свойственной ему манере.

Смутность воспоминаний прошла и он снова стал живой действительностью, и ей внезапно показалось, что он хочет, чтобы она пришла к нему на могилу. Она никогда не ходила туда, ибо она никогда не думала, что сам ее друг был похоронен там, и, кроме всего прочего, она боялась любопытных глаз в деревне. Но теперь, в чем была, с непокрытой головой, завернутая в старый плащ, она отправилась выполнять его поручение.

Окольными путями, через лес, она дошла до церкви и вошла на кладбище незамеченной. Двое мужчин копали могилу, маленькую могилу для ребенка, а позади них виднелось три других маленьких могильных холма. Веронике показалось странным, что в такой маленькой деревне умирает так много детей, ибо четыре маленьких могилы указывали на тяжелую ситуацию с детской смертностью при столь низкой плотности населения. Веронику отделяло от могильщиков лишь несколько кустов и когда она подошла ближе, до нее долетели обрывки их разговора:

– ...И хотя следствие длилось несколько дней, и они не хоронили его еще неделю, чтобы узнать, что скажут врачи в Ланноне, и лишь затем Местер Сэмпсон должен был его похоронить, он оставался всё также свеж, как и в день своей смерти, и на теле его не было ни единой отметины...

Когда Вероника обогнула церковь в поисках могилы Лукаса, ее локтя коснулась рука, и она обернулась, увидев миловидного, свежего молодого человека со шляпой в руках, который обратился к ней:

– Я... Я прошу прощения, но... Это же вы Мисс Мэйнеринг? Вероника кивнула.

– Тогда, если вы позволите проводить вас – вам сюда, – и он повел ее через кусты в дальний угол кладбища, ибо инстинктивное чутье деревенских жителей подсказывало им, что Лукас не был одним из них и даже после смерти они отвели ему место как можно более далекое от того, где должны были лежать они сами или их дети.

Вероника остановилась, глядя на свежую насыпь сырой земли; здесь покоилось все, что осталось от Лукаса, как думал весь мир, и она почувствовала, как холодная волна страха поднималась в ее сердце при мысли, что мир, судя по всему, был прав; не было никаких доказательств обратного и никакая призрачная рука из могилы не коснулась ее, как она ожидала, и у нее не возникло совершенно никаких предчувствий, и теперь, когда она стояла перед этой глиняной насыпью среди тисов, смерть в том виде, в каком ее знал весь мир, казалась неопровержимым фактом; за каким странным призраком веры пытался угнаться Лукас, таща ее за собой в своем поезде? Он умер от сердечной недостаточности, вызванной переутомлением, как заключила медицинская комиссия; а перед тем, как умереть, страдал от галлюцинаций, и она, очарованная его личностью, тоже поверила в них. Но теперь он был мертв, а здесь было захоронено его тело, а его душа, согласно всем постулатам ортодоксальной веры, отправилась в ад. Это был конец.

Вероника вынырнула из своих мыслей. Сквозь унылые вечнозеленые заросли дул холодный ветер, поэтому она плотнее завернулась в тяжелый плащ и вытащила ноги из раскисшей земли, в которой они утонули. В десяти шагах от нее все еще стоял в ожидании мужчина с непокрытой головой, показавший ей дорогу в могиле, и наблюдал за ней, и как только она отошла от могилы, он подошел к ней, преисполненный неловкого английского сочувствия, неловкость которого лишь усиливалась двусмысленностью ее положения; но какими бы ни были ее отношения с Лукасом (а у деревни на этот счет было совершенно определенное мнение), он был тронут видом этой одинокой девушки, пришедшей к столь же одинокой могиле.

– Я... Я боюсь, вы прескверно чувствуете себя в усадьбе, – начал он неуверенно. – Особенно после всего пережитого. Это место внушало отвращение даже в лучшие свои времена. Я ужасно сожалею о случившемся. Должно быть, вы переживаете кошмарный период.

Вероника молча и неподвижно смотрела на него некоторое время. Это был крупный, румяный парень, похожий на одного из тех, с кем она играла в теннис в садах на холмах Суррей; он напоминал о старых днях, когда ее мир еще не рухнул ей на голову, днях, которые, как ей казалось, навсегда остались в прошлом, и в память о тех днях она улыбнулась.

В спокойствии Вероника казалась милой куклой; оживляясь, она казалась милым ребенком, но ее улыбка была улыбкой Моны Лизы, превращавшей ее в вечную женщину, древнюю как мир, но не имевшую возраста, и намекала на скрывавшиеся за ней сущностные силы жизни, пребывавшие в спокойном и неактивном состоянии, и лишь ожидавшими прикосновения, которое их пробудит; и ни один мужчина, видевший эту улыбку, не мог удержаться от попытки подарить ей это прикосновение и увидеть, как по его команде разгорится пламя.

Наконец, Вероника заговорила.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказала она. – Но мне не было одиноко. После того, как все закончилось, я была счастлива побыть в тишине.

– Но эта Богом забытая усадьба – скверное место для девушки. Как долго вы планируете там оставаться?

– Я не знаю, – ответила Вероника. Еще час назад она бы сказала, что планирует прожить там всю жизнь, но теперь ей овладело странное равнодушие. Лукас был мертв, все было кончено; не было никакого смысла там оставаться.

– Вы сейчас возвращаетесь в усадьбу? Я могу показать вам короткий путь через лес, если хотите, и вам не придется идти через деревню, – и он повел Веронику к тропе, которая вела через дыру в низкой каменной стене, окружавшей церковное кладбище. – Меня зовут Алек Батлер, – продолжил он. – Мой отец местный врач.

– Я помню его, – ответила Вероника. – Он приходил, когда умер Мистер Лукас.

– Эм... Да, – ответил Алек, смутившись, и между ними повисла тишина, которую Вероника не потрудилась нарушить.

Но внезапно тишину нарушил сам мужчина.

– Послушайте, взгляните на свою руку! – воскликнул он. – Она в крови!

Вероника в удивлении подняла руку. Тонкая струйка крови стекала по ее запястью и тяжелыми каплями падала с пальцев на лежавшие под ногами мертвые листья, разлетаясь алыми брызгами в бледном свете солнца, наконец-то показавшегося из-за облаков. Такое же багровое пятно виднелось и на серых камнях, валявшихся вокруг разрушенной стены. Вероника откинула негнущийся рукав плаща и увидела, что кровь, капля за каплей, вытекала из вен ее предплечья; рана, которую Лукас нанес ей во время той странной сцены, что разыгралась в ночь его смерти, по каким-то неизвестным причинам вновь открылась и начала кровоточить.

– Послушайте, это же довольно глубокий порез! – воскликнул Батлер. – Как вы только умудрились? – и достав большой белый носовой платок, он весьма умело перевязал им ее руку. Однако он не спешил с завершением этой задачи и Вероника подозревала, что получи он хоть малейшее одобрение с ее стороны, он бы взял ее под руку, поэтому она решительно опустила грубый рукав и спрятала пораненную руку под плащ; некоторое время они еще постояли так, и мужчина смотрел вниз, на девушку, а девушка вверх, на него. От ветра их укрывала низина и хотя он трепал верхушки деревьев, подлесок оставался нетронутым. Но пока они стояли, вдруг налетел легкий странный ветерок и начал кружить вокруг них; небольшие воздушные вихри закручивали мертвую листву в маленькие смерчи, и этот причудливый ветерок был странно холоден, словно ветер, дувший в пещере. Вероника задрожала и плотнее закуталась в плащ, а Батлер, движимый сам не зная каким порывом, оглянулся, и они одновременно зашагали дальше по тропе ускоренным шагом.

Батлер проводил Веронику до самой нити провисшей проволоки, окаймлявшей проржавевшие ворота, и остановился в нерешительности, ожидая приглашения войти. Однако его не последовало; Веронике о многом нужно было подумать и хотелось побыть одной, и неохотно подняв шляпу, он развернулся и пошел обратно.

Легкий холодный ветерок все еще обдувал Веронику, когда она пробиралась сквозь заросли, и она слышала, как он шелестит в ветвях позади нее, и видела, как неухоженные лилии шевелились над ее головой, и листья дождем осыпались сверху. Она остановилась у открытого окна на террасе, заметив, как маленькие спирали из листьев танцуют в неподметенных углах лестницы, и когда она открыла дверь, поток опавших листьев дикого винограда, красных, словно кровь, пронесся по полу и поднялся вихрем в головокружительном танце перед камином.

Вероника плюхнулась в большое кожаное кресло и уставилась на теплящийся огонь. Поскольку сквозняк прекратился, листья легли блестящими пятнами на выцветший ковер. Все стихло.

Вероника оказалась на распутье, это подсказывала ей женская интуиция; она могла, переключившись на Батлера и все то, что он нес с собой, снова вернуть свою душу в нормальное состояние; или она могла, сосредоточившись на личности Лукаса и том странном мире, от которого у него был ключ, уйти туда, куда стремился уйти он, достигнув большей свободы души. Все ее раннее обучение, сильнейшая вещь в жизни, толкала ее к тому, что символизировал собой Батлер, к ее излюбленным холмам Суррей, к садам и вечерам у камина; но Лукас освободил ее от межзвездного пространства и эонического времени, и показал ее душе путь из темного Океана Непроявленного к Космическому Огню. Она видела это, и она не сможет забыть; ни одна душа не смогла бы. Словно ласточка, слишком долго парившая в небесах, Вероника готова была сложить свои крылья под навесом человеческого жилища, но все же она была птицей, познавшей полет, а не птицей скотного двора, и рано или поздно ей снова захотелось бы взлететь; рано или поздно, она чувствовала, вновь раздастся зов Незримого и она должна быть готова ответить на него.

Так сменялись ее настроения. Приветствие садовника, крики детей, игравших ниже по дороге, и ее понимание, что Лукас был мертв и погребен, и безумный сон окончен; затем, когда угасал дневной свет и в дом проникал вечерний ветер, закруживая листья в спиралевидном танце, угасающий в камине огонь начинал освещать все меньше пространства и в углах возникали тени; тогда невидимый мир подбирался очень близко к Веронике и завеса, которая защищает нас, смертных, от чрезмерно яркого жизненного пламени, истончалась, и сквозь щели в ней она улавливала кратковременные, зыбкие отблески быстрых потоков пространства, кружащихся и вздымающихся облаков славы, поднимавшихся словно дым из печи, и исполинских Форм, движущихся среди них; и среди всего этого, словно летающие золотые пчелы, мелькали заостренные кверху огоньки, являвшиеся сокровенными душами людей; некоторое из них спали в течение краткого промежутка между смертью и новым рождением, другие – наслаждались большей свободой, что разделяет рождение и смерть. За пределами шоу теней нашего мира она видела отблеск великого Присутствия, которое отбрасывало эти тени, и рано или поздно из завихрений и ускорений пространства к ней должен был выйти тот, кого она ждала, и позвать ее за собой.

Потом старая смотрительница приносила утренние газеты, доставленные запоздавшей сельской почтой, и Вероника стряхивала с себя свои видения и возвращалась к реальности.

ГЛАВА 18

Настроение Вероники менялось также быстро, как солнечная погода сменялась пасмурной в эти короткие осенние дни, но она все еще оставалась в ветхом старом доме. А меж тем Батлер старательно развивал знакомство, завязанное у свежей могилы. Он приходил в странное время, в самый разгар утра, после чая, а также после ужина, но никогда не оставался разделить трапезу, даже если стол уже был накрыт. Это вызвало бы много разговоров в домашнем кругу, а он не хотел, чтобы домашние узнали о его визитах в усадьбу к ее одинокой обитательнице. Вероника, не знавшая, как устроен мир, удивлялась его отказам и не понимала, что они могли значить. Батлер готов был стать защитником попавшей в беду красавицы, но только до определенных пределов; вне этих пределов он был связан условностями своего мира.

Но тем не менее, не смотря на сложности, он так часто пользовался укромной лесной тропой, начинавшейся на церковном кладбище, что даже мастиф, сидевший в будке на цепи и охранявший задние помещения, начал узнавать его шаги и перестал лаять при его приближении. Снова и снова, сидя в залитой теплым светом комнате вместе с Вероникой, он был почти готов попросить ее стать его женой, но снова и снова колебался. Она спокойно рассказывала о своем детстве, о времени своей учебы в колледже, но о своей жизни с Лукасом она рассказала ему не больше, чем следователям. Она была секретарем Мистера Лукаса в Лондоне, когда он управлял делами Общества по Сравнительному Изучению Фольклора; она приехала с ним в Бекерин, чтобы продолжить выполнять свои обязанности, когда он покинул Лондон; он был очень добр с ней и она не потерпит никакой клеветы в его адрес. Как и все остальные в округе, Батлер понимал, что эти очевидные заявления не могли объяснить всего, но Вероника не собиралась просвещать его, а ему не хватало смелости спросить ее обо всем напрямую.

Не сумевший найти работу среди всей послевоенной разрухи, живший в доме своего отца и зависящий от него даже в деньгах на карманные расходы, и еще не пришедший в себя после сильного отравления газом, он находился не в том положении, чтобы выбрать путь, который вызовет недовольство родителей, так что Батлер не мог занять никакой определенной позиции в отношении Вероники. Дни проходили довольно приятно, он проводил с ней так много времени, как если бы они официально встречались, но был избавлен от всех проблем, которые могла бы вызвать огласка; ни одного другого мужчины не было видно на горизонте, так что ему не нужно было делать предложение из страха потерять ее. Вероника, со своей стороны, все еще оставалась жертвой переменчивых настроений и придерживалась столь же гибкой политики в отношениях с Батлером. Хотя он отлично подошел бы на роль Прекрасного Принца и победителя драконов в те дни, когда она жила в Суррей, то время ушло навсегда, и в кратком насыщенном промежутке Вероника узнала мужчину, в котором так яростно пылал огонь жизни, что все другие мужчины казались блеклыми на фоне его света, словно печь, на которую светит Солнце. Другие мужчины казались ей теперь слабыми, один лишь Лукас был мужчиной в самом расцвете сил. Батлер был ребенком, щенком; ей нравилось его общество и ей льстило, что она ему нравилась, но он не мог разжечь в ней огня. Лукас, с помощью алхимии своей личности, поднял температуру возгорания ее эмоций так высоко, что мало кому из ныне живущих удалось бы воспламенить ее снова.

Так бы всё и продолжалось неопределенно, если бы Батлер не пришел в один день без предупреждения и не обнаружил Веронику грызущей конец своей ручки в попытках расправиться с какими-то официальными бумагами. Его предложение помощи было принято, и он быстро понял, что помогает разобраться в вопросах, связанных со значительным состоянием. Это придавало делу совершенно иной оборот. Батлер не хотел быть меркантильным, да и не был, в сущности, таковым по своей природе, но он был слаб, а страсть его была не такой сильной, чтобы заставить его преодолеть все препятствия на пути к желаемому. Обнаружение, что у Вероники есть средства, и притом немалые средства, устраняло финансовый барьер, мешавший их женитьбе. Конечно, он не собирался жить за счет жены, он нашел бы работу и поправил свое положение, но они могли не зависеть от доброй воли его семьи, доброй воли, которая, как он был уверен, никогда бы не распространилась на Веронику, даже если бы она сумела доказать свою непорочность после той дурной славы, которую она заслужила в деревне, а Вероника не выказывала ни малейшего желания отмыться от клеветы, в которой ее испачкали. В сущности, она была так неопытна в жизни, что не понимала, почему ей вообще нужно отмываться, ведь ее совесть была чиста и это все, что имело для нее значение.

Батлер придвинул стул к столу и помог Веронике заполнить свидетельства на получение дивидендов. Хотя уже достаточно стемнело для того, чтобы попросить зажечь лампу, его голова оказалась куда ближе к ней, чем того требовали обстоятельства, и в следующий момент роковые слова могли бы сорваться с его губ, если бы внезапно кипа сухих листьев не ударила в стекло и резкий порыв ветра не заставил задрожать окна. Они оба в недоумении подняли глаза, ибо ночь до этого момента была спокойной.

– Начинается шторм, – сказал Батлер, и стоило ему это сказать, как новый порыв ветра ударил в окно с еще большей силой; рамы напряглись, затряслись, а затем ветхая задвижка поддалась и обе створки застекленной двери отворились, и сильный порыв ветра ворвался в комнату, а вместе с ним – поток танцующих листьев. Лампа погасла, но огонь поленьев взметнулся вверх, и пушистый пепел из камина присоединился к листьям в диком хороводе бури. Батлер схватил створки двери и с усилием захлопнул их, а затем чиркнул спичкой и вновь зажег лампу; снова стало светло и стало видно медленно оседавшие по всему полу красные листья и серый пепел. Вероника сидела среди своих раскиданных бумаг и смотрела в пустоту невидящими глазами. Казалось, что что-то из дикой ночи снаружи вошло в комнату вместе с порывом ветра, и хотя все смолкло, томный дух темноты разливался по ней; лампа давала меньше света, огонь давал меньше тепла, а завеса, скрывавшая незримое, свисала лохмотьями, покачиваясь от малейшего дыхания. Вероника чувствовала, что стоит этой странной атмосфере, разлившейся по комнате, стать еще хоть немного более ощутимой, и что-то станет видимым для физических глаз их обоих, даже для лишенного воображения Алека, подобно тому, как жидкость, в которой раствор достигает точки насыщения, внезапно кристаллизуется. Однако невидимый мир, который в этот раз приблизился к ней, был не невидимым межзвездного пространства, но скорее напоминал подземные воды; он был темным, густым, угнетающим, как воздух в колодце; лампа в такой атмосфере не разгоралась, а в камине среди поленьев виднелись лишь маленькие голубые огоньки; но Батлер, в счастливом неведении и со здоровой невозмутимостью, собрал разбросанные бумаги, раскурил трубку и снова сел к столу, чтобы закончить начатое дело.

К счастью, оно было почти закончено, ибо Веронике сложно было концентрироваться на документах, требовавших ее подписи; Батлер тоже торопился, ибо уже приближалось время ужина, а он не хотел вызывать подозрений своими отлучками, опаздывая к трапезе, так что они быстро разобрались с задачей и он встал, чтобы уйти. Однако Вероника не хотела, чтобы он уходил, и ему пришлось побороть все ее попытки оставить его, чтобы вместе поужинать. Она открыла дверь и вышла на террасу. К своему удивлению они обнаружили, что ветер стих также внезапно, как и начался, и никакого движения воздуха не наблюдалось в закрытом от ветра саду. Заметив это, они некоторое время стояли, глядя на звезды на безоблачном небе, но как только Батлер повернулся к Веронике для последнего прощания, тишину в долине нарушил пронзительный вой собачьей агонии. Вой доносился из подсобных помещений, где жил старый сторожевой пес, и выросший в деревне Батлер инстинктивно бросился на помощь несчастному животному, быстро обогнув террасу вместе с Вероникой.

Они увидели старого мастифа, чьей задачей было охранять дом, лежавшим на боку на каменных плитах рядом с бочкой, которая служила ему будкой; его темная морда была вся в пене и он тяжело дышал, но в остальном с ним, кажется, все было в порядке. Он поднял голову, ощутив их присутствие, но снова уронил ее на камни, выглядя совершенно измученным.

Батлер опустился на колени и осмотрел его.

– Бедный старикан, – сказал он. – Должно быть, у него случился какой-то приступ.

И взяв тяжелую собаку на руки, он умудрился положить ее обратно на солому в ее будке, а существо, которое было слишком слабым для того, чтобы сопротивляться, угрюмо приняло его помощь.

– Не понимаю, что с ним могло случиться, – сказала Вероника. – Прошлой ночью он тоже очень странно выл. Я никогда не слышала раньше, чтобы собака так выла; протяжный вой на одной ноте. Садовник сказал мне, что такой вой предвещает смерть, и сказал, что в хибарах ниже по улице очень расстроились из-за этого; он сказал, что собаки так воют, когда видят разгуливающие души умерших, но никто не умер той ночью, разве что какой-нибудь бродяга или цыган сгинул в полях. Люди даже отправились посмотреть, смогут ли они там кого-нибудь найти.

– О, какой вздор, Вероника! Вы же не хотите сказать, что всерьез воспринимаете весь этот бред? – воскликнул Батлер. – Мамин мопс однажды забрался в мусорную корзину и наелся пуха, который сняли со щетки для ковра, и завыл точно также, когда не смог вздохнуть; я вытащил эту дрянь из его горла при помощи пера. У вашего зверя, вероятно, что-то застряло в дыхательных путях, но чем бы оно ни было, он уже прокашлялся, потому что снова дышит нормально.

И он повел ее обратно на террасу вокруг дома, чтобы оставить в безопасности у двери, прежде чем отправиться обратно в деревню.

Он был на седьмом небе от счастья и ноги его едва касались земли; он почти заполучил Веронику (ему не приходило в голову, что она могла ему отказать), и он насвистывал Свадебный Марш Мендельсона, пока шел по темной лесной тропе. Он прекратил свои упражнения, лишь когда зашел на кладбище, ибо он был хорошо воспитан и считал непочтительным свистеть в таком месте. Только что взошедшая Луна оставляла озера света среди темных тисов и в одной из таких областей возвышалась грубая глиняная насыпь, под которой покоился мужчина, чье влияние на выбранную им девушку все еще было ощутимым. Он остановился у этой насыпи. Какую тайну он хранил? Он должен был прямо поговорить с Вероникой обо всем этом, прежде чем сделает ей предложение; не годится, если у жены будут секреты от мужа, и он решил узнать все обстоятельства этого дела. Кем был этот парень и что ему было нужно? Славно, что он отчалил и расчистил тебе путь, Алек.

– Ну, старина, – сказал он вполголоса, кивая лежавшему внизу человеку. – Боюсь, я отбил твою девчонку, но тебе ведь она больше не нужна, правда? Ты ушел туда, где не женятся и не делают предложений; всего тебе хорошего, я надеюсь, ты там счастлив и играешь на арфе, и не скучаешь по тому, как веселился здесь. Пожелай мне удачи, дружище, даже если я тебя обставил.

И он, насвистывая, пошел дальше. Даже на кладбище он не мог успокоиться, думая о своих перспективах. Ночь была тихой и на этот раз никакой легкий ветерок не возник у могилы, чтобы охладить его тело и сердце, и заставить его ускорить шаг.

Вероника, оставшись в усадьбе в одиночестве, поужинала и села у камина, уставившись на пламя. На окнах не было ставней, а тяжелые саржевые занавески легко поддались бы любой попытке сдернуть их, и они были настолько прогнившими от сырости и старости, что ночь беспрепятственно заглядывала в окна, что могли сделать также и те создания, которые обитали в ней. Однако Вероника не боялась; вылеты из тела, к которым ее приучили действия Лукаса, лишило невидимое покровов ужаса; она знала, что скрывалось в нем, оно не было ей незнакомо, и она также знала, что могла в любой момент попросить о защите, и чувствовала себя в безопасности, словно маленький ребенок, нашептывающий старую молитву:

Четыре ангела, стоящих у постели, Двое в ногах и двое в изголовье:

Мэттью и Марк, Джон и Люк, Защитите меня, пока я сплю.

Так она и сидела, глядя на пламя и вспоминая свою жизнь. Свое детство на холмах Суррей, где никогда ничего не происходило; свою сложную жизнь в колледже; свое знакомство с Лукасом и всю последующую вереницу событий; и, наконец, задумалась о своей привязанности к этому старому, сырому дому, в котором он умер. Затем она вспомнила о Батлере; из-за того, что ее чувствительность повысилась благодаря тем процессам, которые запустил в ней Лукас, она без труда уловила его мысли, когда он сидел рядом с ней за столом, и прекрасно понимала, что вскоре он сделает ей предложение, и она думала, какой ответ она даст ему; если бы не было Лукаса, он бы очень сильно ей понравился, ведь он отлично подошел бы той непробужденной милой кукле, которой она была прежде; он был крупным, красивым, добродушным блондином; любил все то, что любила она – собак, сады, маленькие двухместные автомобили и велосипеды; читал дешевые романы; любил популярную музыку с запоминающимися припевами; всегда готов был повеселиться и был хорошим во всех отношениях парнем; и он уже привык обращаться с ней как со своей собственностью, что ей определенно нравилось. Но за его спиной возвышалась темная личность Лукаса, и хотя Батлер прекрасно подходил той девушке, которой она была до того, как переступила порог дома в Блумсбери Сквер, теперь пробудилась к жизни какая-то часть ее природы, которую он не смог бы ни понять, ни удовлетворить.

Ей казалось совершенно естественным, что собака может видеть уходящие души умерших, когда они устремляются в последнее путешествие, и может бояться их; она бы и сама испугалась, если бы не знала, что с ней происходит, но почему кто-то должен был бояться своего друга, будь он в теле или вне его? Смерть никак не меняет человека и если он был кому-то другом при жизни, то останется им и после смерти. Она сама была таким же точно призраком, как и любой умерший человек, когда материализовалась на полу Ложи, но ее природа при этом не изменилась; и человек, который видел ее, Мистер Фордайс, не испугался; он просто разозлился и посчитал ее поступок дерзким, как если бы она проскользнула в своем физическом теле туда, где ее совершенно не ждали. А Алек относился ко всем подобным вещам в первую очередь как к обману или суевериям, и если бы он сам увидел нечто подобное, то перепугался бы до смерти. Какую же свободу давало это знание, путь даже столь малая его часть, как досталась ей; жизнь стала бесконечно больше, а смерть перестала пугать; не смотря на всё пережитое, она не хотела бы возвращаться в прошлое. Она обладала чем-то таким, чем не обладал Батлер, да и никогда не смог бы обладать, если бы только не прошел по пути, по которому прошла она, что вряд ли бы случилось; человек должен заплатить определенную цену за это странное освобождение души, но это стоило того. Как сказал старый Доктор Латимер, она видела только темную сторону оккультизма; она видела Лукаса, пытавшегося использовать черную магию, и она видела, как Братство покарало его; и все же своим собственным внутренним взором она видела, что позади всего этого был свет. Она ощутила Присутствие, которое настолько же превосходило человека, как человек превосходит собаку; она познала Силу, которая могла зажечь огонь в душе, который никто не сможет погасить. Она гадала, какой могла быть ее прошлая инкарнация; она была уверена, что Лукас сыграл в ней особую роль. Она гадала, какой же будет ее следующая жизнь? Она была уверена, что он появится снова, и ей хотелось, чтобы в следующий раз все сложилось правильно, без всей этой трагедии и борьбы. Этим вечером явления внутреннего мира казались ей очень близкими и реальными, они были фактами ее личного опыта, а не рассказами из книг.