Текст книги "Демонический Любовник (ЛП)"

Автор книги: Дион Форчун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Тон его голоса и зловещее спокойствие в тихом доме победили Веронику, и она, разрыдавшись, прижалась к нему. Некоторое время они стояли так, но затем он мягко высвободился.

– Пробила полночь, я должен идти. Ложа собирается в полночь. Поцелуйте меня на ночь, Вероника.

Без какого-либо принуждения она обхватила руками его шею и поцеловала его.

ГЛАВА 15

Сон Вероники был омрачен дурными предчувствиями; казалось, над домом нависла тень, наподобие той, что нависает над тюрьмой, когда становится известно, что один из заключенных будет повешен на рассвете; напряженная вибрация души, настраивающая ее на уход, задает тон всем остальным сознаниям в пределах диапазона своих колебаний, ибо ни одна душа не живет и не умирает обособленно; общество целостно, непрерывность Природы нерушима, и одна аура проникает в другую на всей протяженности нашей расы, и волнение одной души расходится рябью по всему морю духа до тех пор, пока импульс, который его порождает, не иссякает; рябь идеи, заряженной эмоцией, будь та положительной или отрицательной, распространяется сквозь время и пространство. В этом ключ к великому множеству вещей.

Итак, Вероника спала под тенью. В ее сны проникал образ Лукаса, и иногда это был мужчина, которого она встретила, впервые оказавшись в доме в Блумсбери Сквер, когда он предстал перед ней так, как исследователь предстает перед животным, подвергающимся вивисекции – воплощение разрушения – и все же без злобы; существо другого порядка, чьими действиями руководили мотивы, настолько отличные от ее собственных, что он казался совершенно непредсказуемым. В другой раз он представал в образе человека, который говорил с ней в лесу возле реки, показывая широкие аллеи жизни, уходившие далеко за видимый ей горизонт, и в то же время искушающий ее идти все дальше и дальше, как серебристая дорога, искушающая путника. Но в основном он выглядел как человек, испытывающий странную неизмеримую потребность, о которой не мог рассказать, и взывал к ней о помощи, природу которой она не могла постичь. Он внезапно возникал в лабиринтах ее снов, протягивая руки в мольбе, и глаза его были черны, как тогда, когда на поверхность выходила мягкая сторона его натуры; она устремлялась к нему, но он ускользал от нее, и она беспокойно скиталась по огромным пространствам, похожим на российские степи, пытаясь отыскать его; она знала, что он в беде, знала, что он нуждается в ней, но не знала, как ей его найти. Из этого тревожного сна она выныривала каждый час, находя лишь тень надвигающейся трагедии, ожидающей ее на пороге сознания.

Однако незадолго до рассвета все изменилось; тень, которая была смутной, хотя и зловещей, внезапно приняла определенную форму; она сгустилась, сузилась, удлинилась и приняла вид огромного меча с крестообразной рукояткой; с минуту он удалялся, словно бы освобождая место для удара, а затем стремительно опустился вниз по велению космической Руки, держащей его; мгновение он дрожал, как если бы пронзил сердце живого существа, а затем исчез, и Вероника, уснувшая мертвым сном, больше ничего не видела.

Она забылась тем тяжелым сном без сновидений, который оставляет тело одурманенным его же собственными ядами, и, вероятно, проспала бы до самого полудня, если бы ее не разбудила старая смотрительница, яростно трясущая ее за руку. По ужасающему выражению на лице старухи она поняла, что произошло, хотя ее беззубое бормотание было неразборчивым; но Веронике не нужно было ничего говорить, она итак все знала. Завернувшись в кимоно, она последовала за старухой в комнату Лукаса.

Он лежал на кровати, вытянувшись на спине, держа ноги вместе и скрестив руки на груди, положив левую поверх правой, словно скульптура на могиле; солнечный свет озарял его лицо, и алые лепестки вьющейся розы, росшей под окном, были рассыпаны по покрывалу, занесенные в комнату ветром. Постель не была расправлена, а на подушке была единственная вмятина в том месте, где покоилась его темная голова. Комната была совершенно тихой и спокойной, и Вероника знала, что она была здесь одна; также тихо и намеренно, как человек снимает свою одежду, Лукас сбросил с себя тело этой ночью и перешел в царство теней, которое для него было одним из планов реальности.

Ждал ли он удара меча или же открыл дверь и шагнул в нее, она не знала, но она была уверена, что это не было смертью в том смысле, в каком она была научена воспринимать ее. Лукас ушел, оставив свое тело, как если бы срочный вызов заставил его уйти и бросить свой багаж. Лукас был не здесь, а его тело с кожей оливкового цвета, служившее им местом встречи, больше не было таковым; ее друг ушел и она не знала его нового адреса, и было непонятно, сможет ли он снова общаться с ней, но ее друг не перестал существовать. У нее не было ощущения горя или потери, лишь растерянности; как Лукас собирался снова связаться с ней? Вспомнит ли он о ней или же забудет? В комнате не ощущалось никакого беспокойства; какую бы битву ни пришлось вести Лукасу, она закончилась еще до его ухода; он был повержен, она знала это, ибо он не хотел уходить, но война еще не была закончена, он лишь был отброшен на вторую линию окопов; с его уходом звуки сражения стихли, и теперь лишь умиротворение пустоты царило в комнате.

Она долго стояла так, глядя на тело на кровати; она совершенно не была потрясена, но она была озадачена тем, каким может быть следующий шаг в этой игре. Звук тяжелых шагов на ступенях вернул ее из задумчивости, и она повернулась, чтобы столкнуться с мужчиной рабочего вида, которого, по всей видимости, позвала старуха.

– Э, мэм, – сказал он. – Это кошмарное происшествие. Ваш бедный муж...

Он заметил ее палец без кольца и замолчал в нерешительности, ибо ум деревенских жителей был чрезмерно традиционным. Его вмешательство задело каждый нерв в теле Вероники; она хотела пребывать в том странном возвышенном состоянии, к которому привыкла за последнее время, в той ментальной атмосфере, которая оказывала тот же эффект на разум, какой разреженный воздух в горах оказывал на тело. Она не хотела разговаривать, чтобы не разрушить эту атмосферу контактом с другим человеком; не произнеся ни слова, она немного отстранилась, мягко вытолкнула мужчину за дверь и захлопнула ее у него перед носом; потом она уселась в кресло рядом с окном, и попеременно смотрела то на залитый солнцем сад, то на залитое солнцем лицо на подушке.

Наконец, ее уединение вновь было нарушено. Мужчина с маленькой коричневой сумкой для вызовов в руках, возникший в дверном проеме, изучал комнату. Он переводил взгляд с лица на подушке, умиротворенного смертью, на лицо женщины, сидевшей у окна, которое тоже, казалось, выражало такое же точно умиротворение. Затем он подошел к кровати и начал молча проводить обследование; казалось, он не посмел нарушить тишину. Но тишину нарушила сама Вероника. Действия мужчины вернули ей способность к действию, и она мгновенно заняла оборонительную позицию.

– Я не хочу, чтобы к нему прикасались, – сказала она, заговорив впервые за день.

Новоприбывший мягко ответил:

– Боюсь, что к нему придется прикоснуться. Нам много всего придется сделать, но вы можете быть совершенно уверены в том, что мы сделаем для него лучшее, что мы можем, равно как и для вас. Скажите, вы не его родственница?

– Я его секретарша, – ответила Вероника.

– О, – ответил доктор, – Ну, как бы то ни было, мы сделаем лучшее, что в наших силах, и для вас тоже. Но вы не знаете, где можно найти его родственников?

– Нет, – сказала Вероника. – Не думаю, что они у него были.

– Вы провели здесь не слишком много времени, верно? Где вы были до того, как приехали сюда?

Вероника ответила.

– А что вы там делали?

Сначала ей захотелось рассказать ему обо всем, но затем она поняла, что не может; она соприкоснулась со скрытой стороной вещей, а он нет, и она не могла говорить с ним об этом, между ними зияла огромная пропасть; он был чужаком, он плавал на поверхности, но она была посвященной, она прошла сквозь завесу и увидела причины явлений; отныне она принадлежала к скрытой стороне вещей, она была лишь странником и временным обитателем в мире явлений, и могла создавать связи, дружить и проявлять симпатию лишь к тем, кто видел жизнь также, как видела ее теперь она. Она должна была идти одна, если только рядом не было людей ее типа, а доктор явно был не из них; она не могла ничего ему рассказать, он бы этого не понял.

Так что она принялась за сухую констатацию фактов. Она была у Лукаса в подчинении. Он ушел от своего собственного работодателя и приехал сюда, взяв ее с собой. Она не знала, почему он уволился; она не знала, кем были его работодатели, это было что-то вроде научного общества, как ей казалось; как бы то ни было, если доктор направит запрос в дом в Блусмбери, они, вероятно, расскажут о себе; это было не ее дело, ей хорошо платили и она не задавала вопросов. Нет, она не состояла в отношениях с Мистером Лукасом, она уже говорила. Нет, она не знала его имени. Нет, и возраста тоже. Он подписывал документы как Дж. Лукас. Нет, она не знала, что значит Дж., это могло быть Джеймс или Джон, она не имела ни малейшего понятия об этом, это ее не касалось и этот вопрос ее никогда не интересовал. Она всегда обращалась к нему Мистер Лукас. Нет, она не могла пролить свет на причину его смерти, предыдущей ночью он еще был в порядке. Он никогда не жаловался ни какие заболевания, хотя недавно он сказал, что чувствует себя уставшим.

Доктор ухватился за это утверждение, как за первую данную ему внятную подсказку, а Вероника, поскольку ее не спросили, сочла, что не обязана говорить о причине усталости Лукаса; те, кто имеют дело со скрытой стороной вещей, стоят в стороне от своей расы и улаживают конфликты своими собственными методами. Вероника не считала, что Лукаса убили; она знала, что он просто был вынужден оставить тело и была абсолютно уверена в том, что он сможет позаботиться о себе, и пока ждала от него указаний, не предпринимала никаких дальнейших действий. Наконец, доктор убедил ее выйти из комнаты и передал смотрительнице, и она, бедная старая душа, засуетилась вокруг нее, пытаясь выразить свое сочувствие невнятным бормотанием.

Длинные полуденные часы неспешно тянулись, погрузив девушку в полу-дремотное состояние; она никак не могла осознать, что мужчина, заслонявший собой весь ее горизонт в течение последних нескольких месяцев, лежал наверху мертвым, и что, какое бы будущее ей ни было уготовано, этот этап ее жизни закончился навсегда. Она воспринимала это как внезапную перемену в их планах; как остановку, может быть, но не как конец; она не могла предположить, каким будет следующий шаг, но игра, вероятно, еще не была закончена, и она пребывала в надежде и ожидании чего-то, что должно было в скором времени произойти.

ГЛАВА 16

Выводы следствия были подробно представлены на страницах газет, и нет нужды приводить их здесь; читатель уже осведомлён о причинах, которые привели к скоропостижной кончине Лукаса, и нет причин утомлять его полуправдой, озвученной тем, кого волнует лишь судьба плотной оболочки, от которой того заставили поспешно отказаться; доктор заключил, что причиной смерти стала сердечная недостаточность, вызванная переутомлением; это все, что он мог сказать. Тщательнейший перекрестный допрос Вероники, тщательнейший анализ внутренних органов покойного не дал совершенно никакого представления о том, почему он мог умереть, его жизнь просто оборвалась и всё. И всё же у тех, кому пришлось разбираться с этим происшествием, осталось странное ощущение; все они чувствовали, что многое осталось нераскрытым, и всё же ни один из них не мог внятно сформулировать, что именно вызывало его сомнения и что еще следовало бы прояснить в этом деле.

Все они понимали, что молодая леди, которая была спутницей покойного, знала больше, чем пожелала им сообщить; знали они и то, что сурового вида мужчина, прибывший из Лондона и назвавшийся работодателем погибшего, не сказал всей правды в суде; а когда стало известно, что при погибшем нашли свежесоставленное завещание, по которому все его имущество отходило вышеупомянутой девушке, таинственности прибавилось, но все же никто не мог понять, что на самом деле связывало этих людей с произошедшей трагедией. Это была загадка, которую они не в силах были разгадать, так что они решили отступиться от нее и вернулись к выводу, что смерть наступила по естественным причинам, что полностью соответствовало данным медицинского освидетельствования, хотя вся округа понимала, что здесь произошло нечто неестественное.

Однако после завершения следствия состоялась беседа из разряда тех, за присутствие во время которой они бы многое отдали, хотя что бы они могли из нее вынести, было трудно предугадать. Мужчина сурового вида пришел увидеться с Вероникой. Она сидела на террасе во время заката, когда услышала шаги по гравийной тропе, и, подняв голову, увидела его рядом с собой.

Он уселся на каменную балюстраду террасы, подался вперед, упершись локтями в колени, сцепил руки, и, максимально приблизив свое лицо к Веронике, посмотрел ей прямо в глаза.

– Итак, Мисс Мэйнеринг, я хочу правды. Что вас связывало с Лукасом?

– Я была его секретарём, – ответила Вероника.

Глаза мужчины изменились также, как глаза Лукаса в тот день, когда он выбирал одну из всех женщин, направленных к нему Лондонским бюро трудоустройства; он смотрел сквозь Веронику, а не на нее, и взгляд его был расфокусированным и стеклянным.

– Вы обладаете психическими способностями и привыкли находиться вне тела; скажите, можете ли вы делать это по собственной воле или кто-то должен загипнотизировать и вытолкнуть вас?

– Не понимаю, что вы имеете в виду, – ответила Вероника, стараясь выглядеть как можно более удивленной, а ее круглое детское лицо могло выглядеть очень удивленным, когда она предпочитала не понимать чего-либо, как уже выяснилось в ходе следствия.

– Не имеет значения, понимаете вы или нет. В вашем сознании возникают образы и я могу их считывать. В сущности, вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Ну же, Мисс Мэйнеринг, неужели вы не хотите открыться мне? Я пришел как друг, а не как враг; нам прекрасно известно, что вы совершенно не виноваты в том, как были использованы ваши способности.

Вероника все еще пыталась поддерживать удивленный вид и мужчина резко сказал:

– Бессмысленно притворяться, что вы ничего не знаете, потому что Лукас обо всем нам рассказал. Более того, это именно я видел, как вы материализовались в Ложе той ночью, и как только вы поднялись на свидетельское место, я сразу же вас узнал.

После этих слов Вероника достала носовой платок и расплакалась. Суровый мужчина стал мрачно крутить свои усы; в таких ситуациях женщины всегда оказываются в выигрышном положении.

– Очевидно, бесполезно пытаться вас образумить, – сказал он, – Но помните, что как бы много или мало вы ни узнали, вы не должны никому об этом рассказывать. Вы видели, что произошло с одним предателем, так что позаботьтесь о том, чтобы этого не произошло и ещё с одним.

– Вы слишком много на себя берете, – ответила она. – Вы не имеете права учинять самосуд. Это не было исполнением приговора, это было убийством, и вам придется ответить за это. Если бы вы дали ему время, он бы исправился, но вы не дали ему времени и теперь он мертв.

– Это в точности то, что думаю и я, – раздался голос позади них и они оба повернулись, с удивлением обнаружив старика с длинной белой бородой, незаметно пересёкшего газон, пока они беседовали. – Я отвечал за этого парня. Именно я вложил в его руки нож, которым он ранил себя, и вам следовало позволить мне самому разобраться с ним. Я всегда с ним справлялся, он по-своему любил меня, и мы с ней... – указав на Веронику взмахом своей сморщенной старой руки, он продолжил: – ...Могли бы вдвоем заняться им. А теперь вы породили причины, следствия которых мы не сможем так легко просчитать. Однако как юная леди относится ко всей ситуации?

– Упрямые, как ослы, – изрек мужчина сурового вида, закручивая свои усы еще более яростно, чем прежде. – Я умываю руки.

– Жаль, что вы не сделали этого раньше, – холодно ответил новоприбывший, и суровый мужчина повернулся и зашагал прочь по тропе, всё еще покручивая свой ус.

– Итак, дитя мое, – сказал старик, повернувшись к Веронике. – Давайте обсудим произошедшее и посмотрим, что мы можем сделать теперь. Нам практически всё известно, поэтому вам не следует думать, что вы можете выдать какую-либо информацию, которую Мистер Лукас не хотел бы нам предоставить; всё, чего мы не знаем, это какую роль во всём этом играли вы. Вы знали, что вы делаете, или вы были пассивным инструментом в его руках?

– Я ничего вам не скажу, – ответила Вероника. – Не понимаю, почему я должна отвечать на ваши вопросы; вы убили Мистера Лукаса и, если хотите, можете убить и меня тоже, но я ничего не расскажу вам о нем.

Старик вздохнул.

– Не смею настаивать, учитывая ваш долг перед ним, – сказал он. Вероника удивленно посмотрела на него.

– Какой долг? О чем вы?

– Так он вам не сказал? Он не доверял вам?

– Он практически ничего мне не говорил. Я ничего не знаю, за исключением того, о чем догадалась сама.

– Тогда почему вы так верны ему, если вы не его союзник? Вы должны бы быть его жертвой, его инструментом, использованным так беспринципно, как ни одно другое существо, использованное людьми, которое я мог бы вспомнить.

Вероника молчала, всматриваясь в последние отблески заката.

– Вы не поймете, если я скажу вам, – ответила она, наконец. – Я не уверена, что я сама это понимаю, но между нами существовала некая связь; я не понимала ее природы, но осознавала ее существование. Кроме того, на его стороне не осталось бы никого, если бы я ушла, а если бы он остался один, он бы окончательно потерялся. Он был плохим человеком, но он не был полностью плохим; мне кажется, в нем было что-то хорошее, и я думаю, что он бы исправился, если бы они дали ему шанс.

Мужчина протянул руку.

– Продолжайте верить в него, – сказал он. – Если его что-то и может спасти, то это только ваша вера.

Вероника заметила, что он тоже относился к Лукасу, как к живому существу, и хотела было задать вопрос, но осеклась, боясь выдать что-то, важности чего она могла не понимать.

Он уже сделал несколько шагов по тропе, когда вдруг вернулся обратно.

– Он был куда более плохим человеком, чем может представить себе девчонка вроде вас, -сказал он. – Вам понадобится вся ваша вера, если вы хотите возродить его, и я собираюсь сказать вам нечто такое, что должно укрепить вашу веру, хотя я боюсь, что это причинит вам очень сильную боль. Знаете ли вы, что Лукас пошел на смерть вместо вас?

Вероника уставилась на него широко открытыми глазами.

– Братству, членом которого я являюсь, стало известно, что наши секреты кто-то узнал, и мы решили нанести удар по этому человеку, что мы вполне были способны сделать, даже если не знали точно, кто он; и Лукас, узнав об этом, встал и сказал: «Этот человек не более, чем инструмент, это я ответственен за произошедшее», поэтому братство оставило вас в покое и ополчилось против него, и я думаю, что они совершили огромную ошибку, ибо они должны были понять, что человек, принявший такое решение, уже повернулся к свету, и должны были дать ему время, чтобы пройти этим путем. Моя дорогая, я боюсь, что вы увидели самую темную сторону Тайной Мудрости; вы увидели ее использование во зло и вы увидели ее использование для наказания, лишенного хоть какого-то милосердия; но я прошу вас не забывать, хотя, вероятно, вы итак уже это знаете своим внутренним сознанием, ибо я думаю, что вы достаточно пробуждены для таких вещей, что сила, стоящая за братством, благотворна, хотя люди могут призывать ее всуе и использовать неправильно; ибо только люди величайшего калибра могут распоряжаться такой силой и не сгибаться под ее весом, или не быть разорванными ей на части; поэтому не судите строго человека, потерпевшего неудачу в оккультной работе. Пусть вас не вводят в заблуждение наши ошибки, наша слепота или наш страх, ожесточающие людские сердца; мы служим реальности, дитя мое, хотя и не всегда можем ясно воспринимать ее.

Вероника встала и протянула ему руку.

– Я не знаю вас, и у меня нет к вам претензий, – ответила она. – Но я чувствую, что могу доверять вам; вы поможете мне? У меня нет никого, кого я могла бы попросить, и я ничего не понимаю во всех этих деловых вопросах, и мне не к кому обратиться за советом.

Старик взял ее за руку.

– Я принимаю возложенную на меня ответственность и молюсь о том, чтобы справиться с ней лучше, чем с ответственностью за старшего ребенка моего духа, которого мы не уберегли.