Текст книги "Демонический Любовник (ЛП)"

Автор книги: Дион Форчун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА 5

Вероника пошла в свою комнату, но уснуть ей не удалось. События минувшего дня были настолько странными, что ее удивление перевешивало страх. Если событие нельзя назвать нормальным, то человек начинает сомневаться в реальности своих ощущений, в правдивости своих воспоминаний; в ретроспективе оно становится больше похожим на вымысел, нежели на реальность. Веронике начало казаться, что драка с Лукасом ей привиделась – как и это необычное происшествие с ошейником и цепью. Какую цель он преследовал, удерживая взаперти не слишком хорошую машинистку-стенографистку против ее воли? Он не пытался заняться с ней любовью, в его прикосновениях не было ни капли нежности, он обращался с ней так, как если бы она была упрямым щенком. А этот странный иллюзорный ошейник с цепью, который возник из ниоткуда от его прикосновения и исчез снова по его команде? Это был самый странный момент в произошедшем; Вероника отчетливо помнила это ужасающее удушье; действительно ли это повторится, если она попытается сбежать от Лукаса? Ощутит ли она это кошмарное сжатие – эту неспособность дышать – если она попытается позвать на помощь, рассказать о том, о чем он не хотел, чтобы она рассказывала? Если это так, то она действительно попалась в ловушку. А что произойдет с этой странной цепью, если она попытается вырваться? Будет ли она звенеть на улице при каждом ее шаге? И если да, то это, бесспорно, не останется незамеченным.

Пребывая в полном недоумении, она сидела в кровати, уставившись в теплую летнюю ночь сквозь широкое окно. Сейчас было слишком поздно повторять попытку, но она твердо решила встать на рассвете и выскользнуть из дома, пока не проснулись домочадцы. Успокоившись от этой мысли, Вероника начала раздеваться, и события минувшего вечера отступили еще дальше в страну теней, когда маленькое ежедневное дело, снятие с себя одежды, вернуло ее обратно в будничный мир, где люди не преследовали друг друга на лестницах и никакие призрачные цепи не возникали из воздуха. Затем, когда она уже решила было погасить свет, на нее снова обрушилось чувство реальности происходящего – если предположить, что сказанное им было правдой – если предположить, что она была связана с ним невидимой цепью, которая могла натянуться и задушить ее, если она ослушается Лукаса

– почему тогда она была в его власти, телом и душой? Она не могла убежать, не могла позвать на помощь, и поскольку ее оковы были невидимыми, незаметными ни для кого, кроме нее самой, никто не поверил бы ей, если бы она о них рассказала; и даже если бы она попыталась о них рассказать, сила Лукаса обрушилась бы на нее, начав ее душить, и она боролась бы за глоток свежего воздуха, который она не смогла бы набрать в свои легкие.

Она села в кровати и кое-как сдержалась, чтобы не закричать от страха перед своей невидимой тюрьмой. Она вспомнила львов на террасах Маппина и вспомнила о своем

первом впечатлении от дома. Она действительно была в клетке, прутья которой не только не давали ей выйти, но могли даже лишать ее воздуха по воле ее хозяина, и прутья эти были невидимыми. Она не могла надеяться на помощь или сочувствие своих собратьев. Странно, но именно это внушало ей наибольший ужас. Она не смогла бы получить понимания своих собратьев; она была так одинока в этом мире мужчин и женщин, как если бы Лукас сослал ее на другую планету. У нее возникла мысль, что Эшлотт мог бы понять ее, но она была почти уверена в том, что он не стал бы ей помогать; а полицейский на углу или управляющая общежитием, если она обратится к ним за помощью, сочтут ее безумной, и все же этот ошейник с цепью был достаточно реальным, чтобы придушить ее. Самостоятельно решить проблему она была не в силах. В отчаянии она упала на подушки в ожидании рассвета.

Внизу, в кабинете, Лукас писал в свой дневник. Лампа с зеленым абажуром отбрасывала круг света на стол, а остальная комната была погружена во мрак. События дня, очевидно, приходились ему очень по душе, ибо легкая улыбка не сходила с его губ, пока он писал.

«Сегодня днем все встало на свои места», – аккуратный мелкий почерк, понятный, как если бы это был напечатанный текст, возникал на страницах книги перед ним. «Пришлось выложить карты на стол раньше, чем я ожидал, но обнаружил, что В. М. очень внушаема и подчинил ее себе, и не вижу никаких сложностей с введением ее в транс. Думаю, она хорошо справится с этим при условии, что это выдержит ее тело, хотя она очень хрупкая и пережила сильное перенапряжение. Пришлось попросить Миссис Эшлотт, чтобы кормила ее лучше. Миссис Э. думает, что у меня доброе сердце. В. М. попыталась сбежать. Поймал ее внизу и отнес в офис, где внушил ей, что я надел на нее ошейник с цепью. Она прекрасно поддалась внушению. Сказал ей, что ошейник задушит ее, если она попытается рассказать кому-нибудь о происходящем, и она чуть не задохнулась; очень любопытно, тот же механизм действия, что и у астмы. Буду осторожен, чтобы совсем ее не придушить».

Лукас закрыл книгу и убрал ее в свой личный сейф. Да, у него были все причины быть довольным проделанной работой. Он доверился своему ясновидению, подсказавшему ему поискать потенциального медиума среди разношерстной женской публики секретарских агентств, которую к нему направили в ответ на его запрос о машинистке-стенографистке, и это выглядело так, как если бы он выбирал победителя.

Вероника Мэйнеринг была, без сомнений, очень чувствительной, и единственный вопрос заключался в том, была ли она достаточно сильной? Трансовая работа вызывала ужасное перенапряжение, она всегда тяжело сказывалась на мужчинах, выступавших в роли оккультного телефона, когда ложи переговаривались между собой, и им приходилось работать по очереди; но он не мог держать целый флот секретарш, чтобы они замещали друг друга, так что Веронике придется справляться самостоятельно. Она, вероятно, сможет продержаться необходимое время; все, что ему было нужно, это Слова Силы; получив их, он обретет независимость. Да, имей он в своем распоряжении Слова Силы и имущество генерала Соуберри, и жизнь Лукаса стала бы намного интереснее. Итак, он заполучил перспективного трансмедиума и генерал был снова болен, как сказала Эшлотту сиделка; все, кажется, складывалось благоприятно; в любом случае, он намеревался свериться со своим гороскопом и посмотреть, что тот сулит ему.

Как и все те, кто имел дело со скрытой стороной вещей, Лукас по собственному опыту знал, какое влияние оказывает макрокосм, то есть наша вселенная, на микрокосм, которым является человек, и он не стал бы, если бы того можно было избежать, начинать дело такой важности, как это, если бы звезды не благоволили ему.

«Да, человек может подчинить себе звезды», сказал бы он, «Но почему я должен плыть

против течения, если стоит мне подождать еще немного, и на моей стороне будет прилив?». Поэтому он отмечал множество небесных приливов и так выстраивал свой маршрут, чтобы они помогали ему, а не противодействовали.

То, что он увидел сегодня вечером, было достаточно приемлемым. Нептун, оккультная планета, был хорошо аспектирован в Доме Удачи, подкрепленный Марсом, бойцом; единственное, что вызывало сомнения, это Венера, пораженная и находящаяся в Доме Смерти.

Лукас внимательно изучил карту.

– А, ладно, – сказал он, наконец, – Невозможно иметь всё и сразу, да и, как бы то ни было, Венера не та леди, которая когда-либо доставляла мне проблемы.

После этого он отправился спать.

Веронике казалось, что Эшлотты не проснутся раньше семи, но в общежитии к этому времени уже никто не будет спать, ибо деловым девушкам приходилось вставать рано, чтобы успевать позавтракать перед работой. Она завела будильник на пять часов, чтобы у нее было время упаковать свои пожитки в те два чемодана, из которых состоял весь ее багаж, и ускользнуть в общежитие раньше, чем в этом доме кто-то проснется. Управляющей не понравилось, что она согласилась на эту должность, и она конечно же поможет ей, даже если Вероника рассудительно опустит эпизод с ошейником и цепью, что, скорее всего, сделает весь ее рассказ неправдоподобным, хотя и достаточно жутким. Того факта, что Лукас гнался за ней по лестнице и насильно удерживал ее в доме, было вполне достаточно.

Она погрузилась в беспокойную дремоту между сном и бодрствованием, но всякий раз, когда ее бессознательное подкрадывалось к ней, ей снова овладевал страх и она резко просыпалась, и каждый ее нерв, каждый мускул были напряжены, и вся ее душа вставала на ее защиту.

Казалось, прошло совсем немного времени, прежде чем небо стало серым, и как только стало достаточно светло для того, чтобы что-то видеть, она встала и упаковала свои вещи. Было почти шесть часов утра, когда она тихо пошла на цыпочках по коридору; в это время Лукаса не было на софе, хотя она была почти уверена, что встретит его там, и никто не воспрепятствовал ее успеху.

Она пробиралась все дальше и дальше, и сердце ее бешено колотилось; она знала, что Эшлотты спят в подвале, но она не была уверена в том, какая из комнат принадлежала Лукасу. Об этом она догадалась по паре коричневых башмаков перед дверью на нижнем этаже, и проскользнула мимо, едва осмеливаясь дышать.

Воздух в холле закрытого дома был тяжелым, но с большой входной дверью не возникло никаких трудностей, она никогда не закрывалась на засов и лишь пружинный замок защищал дом от нежелательных вторжений, ибо «джентльмены» Миссис Эшлотт приходили и уходили в любое время суток. Дверь бесшумно открылась и Вероника не осмелилась рискнуть закрыть ее, чтобы не щелкнуть замком. На секунду она остановилась на широких ступенях, чтобы проверить, будет ли эта странная цепь натягиваться и душить ее? Однако ничего не произошло, и в следующий момент она уже бежала по улице – абсолютно свободная!

Через пять минут она уже была в общежитии; управляющая, одетая в халат, но уже проснувшаяся, смотрела на нее со смесью удивления и неодобрения.

– Что принесло вас сюда в такое время? – спросила она.

Вероника так запыхалась, что не смогла ответить, и управляющая, видя, что проблемы только начались, завела ее в офис, подальше от глаз любопытной уборщицы. Там она стала сверлить девушку взглядом, дожидаясь объяснений. Мир всегда готов поддержать советом и предупреждением молодую и невинную девушку, дабы она не нажила себе проблем, но стоит чему-то плохому произойти на самом деле, как ситуация становится совсем другой и мир начинает думать, как бы ему самому не оказаться втянутым в неприятности.

– Там, где я работала.. – начала Вероника смущенно, – Произошла небольшая неприятность. Мистер Лукас, мужчина, на которого я работала... Я думаю, он забылся... Мы подрались... Я не хочу возвращаться обратно... Могу я остаться здесь? Моя комната еще не сдана?

– Ваша комната еще не сдана, – ответила управляющая несколько раздраженно, – Да, я полагаю, что вы можете остановиться здесь, если хотите, но только если не будет проблем, потому что они нам не нужны. Я отправлю носильщика за вашими вещами. Мне еще в прошлый раз показалось, что идея устроиться на эту должность была не самой лучшей.

Она замолчала, испытующе глядя на Веронику; у всех женщин есть нюх на романы, даже если речь идет об омерзительной, целующейся с кем попало машинистке, на что Вероника ясно намекнула в своем полупризнании.

– Какой он, этот мистер Лукас? – поинтересовалась она, наконец.

– Он очень странный человек, – начала Вероника медленно. – Самый странный из всех, кого я когда-либо встречала.

Образ Лукаса возник перед ее глазами. Гладкая оливковая кожа, острый нос, тонкие губы, волевой подбородок, зловещие зеленовато-коричневые глаза. Что он будет делать, когда обнаружит, что она сбежала? Она замерла, забыв об управляющей, пораженная всплывшим в ее памяти образом, который был таким ярким. Но кошмар из кошмаров – образ перестал быть просто образом-воспоминанием, он стал живым, настоящим, способным действовать самостоятельно! Тонкая смуглая рука потянулась к ней, как это было минувшей ночью, и голос (неужели управляющая этого не слышала?) произнес: «На вашей шее стальной ошейник, вы не сможете дышать, если скажете еще хоть что-нибудь. К нему присоединена стальная цепь, ее конец в моей руке, вам придется вернуться». Рывок. Вероника сделала два запинающихся шага по направлению к двери. Еще рывок, и она сделала еще два.

– Куда вы собрались? – воскликнула управляющая, уставившись на нее с подозрением.

– Я... Я передумала, – сказала Вероника, – Мне все-таки придется вернуться. Управляющая фыркнула.

– Вам не следует снова приходить сюда, если вы опять решите сбежать, – сказала она, захлопнув дверь у девушки перед носом.

Стоя на крыльце, Вероника поняла, что вход в ее единственное убежище теперь был закрыт для нее, и что теперь она еще больше находилась во власти Лукаса, чем когда-либо прежде. Свой кошелек она потеряла в драке на лестнице и у нее с собой было лишь несколько шиллингов; ей ничего не оставалось, кроме как под воздействием стальной цепи вернуться обратно в дом в сквере. Поэтому она пошла обратно.

Миссис Эшлотт мыла крыльцо, когда она пришла, так что ей не пришлось звонить в дверь.

– Вышли на раннюю утреннюю прогулку? – поинтересовалась эта добрая женщина с милой улыбкой. – Мне нравятся молодые леди, которые рано встают, это так редко кто-то делает в наши дни, не то, что во времена моей юности. Я скоро принесу вам завтрак наверх, Мисс, я полагаю, вы очень проголодались.

Из-за подступающих слез Вероника ничего ей не ответила; она проскользнула мимо ведра и прокралась наверх. Туфли Лукаса все еще стояли на коврике, как и его вода для бритья. Он явно был не из тех, кто мог заслужить похвалу Миссис Эшлотт за ранний подъем.

Вернувшись в свою комнату, Вероника упала в кровать и забылась мертвым сном, проснувшись лишь тогда, когда Миссис Эшлотт стала звенеть посудой, накрывая на стол в соседней комнате.

За завтраком Вероника обдумывала свое положение. Она осталась без гроша в кармане; потеряла расположение управляющей общежитием из-за своего странного поведения; Лукас имел над ней больше власти, чем раньше, больше, чем было возможно.

К слову, этот дружок, весело напевая в ванной под аккомпанемент бегущей воды, был абсолютно доволен жизнью; у него не было причин чувствовать себя как-то иначе.

Вероника, дождавшись его появления в десять часов, была проинформирована, что она выглядит так, как если бы не спала всю ночь, и что ей было бы полезно выйти прогуляться в Риджентс-парк и подышать свежим воздухом.

– На поводке, конечно, – добавил он с хитрой улыбкой. – Но если вы будете хорошо себя вести, а я думаю, что вы будете, то получите милый голубой бантик на свой ошейник, и кстати, что вы скажете о колокольчике? Не хотите получить еще и колокольчик, Мисс Мэйнеринг?

Вероника поспешно удалилась. Самым ужасным в Лукасе было то, что самые неприятные вещи он делал с милой улыбкой; это, и еще его глаза – в те моменты, когда зрачки его исчезали, сужаясь до мельчайшей точки. Жизненный опыт Вероники не был слишком богат. Злодеи были для нее злодеями и выглядели соответственно, но Лукас, хоть он и был смуглым, что было одной из обязательных примет злодейства, совсем не казался таковым. Да и вел он себя иначе, за исключением того мелодраматичного момента, когда поймал ее на лестнице – тогда он, конечно, вел себя в лучших традициях Суррей-сайда, но его дальнейшая бесстрастность почти полностью свела на нет все впечатления. Нет, Лукас ни в малейшей степени не был злым, он просто был равнодушным. А в этом кроется причина большинства самых жестоких поступков в мире.

ГЛАВА 6

Вернувшись с прогулки, Вероника обнаружила сообщение от Лукаса; ей следовало лечь и как следует выспаться, так как этим вечером она была ему нужна и нужна была непременно отдохнувшей. Второй части послания хватило, чтобы не суметь выполнить указания из первой. Она пошла в свою комнату, но уснуть не смогла; вместо этого она ворочалась с боку на бок в своей кровати, гадая, что же от нее сегодня потребуется.

Вероника была слишком юна и слишком наивна. С тех пор, как она закончила школу, и до момента, когда ее домашняя жизнь рухнула, она жила вместе с матерью в маленьком коттедже в графстве Суррей. Сад, церковь, редкие чаепития с женщинами, ведущими такой же образ жизни, как и они сами – все это вряд ли способствовало расширению ее кругозора; пока смерть ее матери не ворвалась в это царство безмятежности и постоянства, годы никак не касались Вероники и ничуть не меняли ее.

Она была чрезмерно милой; она была кроткой, потому как от нее никогда не требовалось ничего другого; и открытой, ведь не имея рядом никого другого, они с матерью создали свой собственный уютный мирок. Она была воспитана на христианских ценностях и исповедовала их настолько, насколько могут это делать женщины, живущие в глуши, но не была подготовлена к жизни и не знала, как живут люди за пределами их деревни. Она вышла в мир такой прелестной и неиспорченной, что ее можно было назвать заветной мечтой любого мужчины, но мир оказался к ней жесток. Она не могла постоять за себя в коммерческом колледже; девочки, которые познали трудности жизни и борьбу за существование как в местной школе, так и дома, умело вытесняли ее с лучших мест в классе и выгоняли с удобных шкафчиков в раздевалке; в хостеле же она страдала от проблем, которые доставляли ей соседи, но никогда не протестовала и не возмущалась, чтобы заявить о своих правах.

И теперь, попав в лапы Лукасу, она была настолько же беспомощной. Она не знала, что делать и как поступить; она не знала, всегда ли работодатели обращались так с подчиненными и не была уверена в том, что ее протест не будет осмеян и ее не сочтут чрезмерно изнеженной натурой, как это часто случалось прежде. Она искала помощи у управляющей общежитием, но к своему удивлению узнала, что это она сама каким-то мистическим образом спровоцировала подобное поведение Лукаса и ее собственный характер стал причиной такого обращения, которому она не смогла противостоять и не придумала ничего лучше, кроме как сбежать. Благодаря некоей умственной алхимии управляющей досталось все то доверие и покорность, которые раньше доставались матери; и хотя она была рада покорности, которая делала Веронику покладистым жильцом, сильно отличавшимся от ее недисциплинированных соседей, к доверию со стороны чужого ребенка она оказалась не готова. Да и с чего бы ей быть готовой? Ей тоже нужно было выживать, и у нее было достаточно своих проблем, чтобы еще и вешать на себя чужие.

После неудачи с управляющей у Вероники не осталось сил. Ей не пришло в голову обратиться к одноклассницам, ибо они никогда с ней не дружили и считали ее глупой; хотя, попроси она их помочь, они бы сплотились, словно мелкие разъяренные кошки, ради противостояния общему врагу в лице работодателя, а тем более работодателя-мужчины, который пытался использовать беспомощную женщину в своих целях; двери их бедных домов распахнулись бы ей навстречу и все родственные им мужчины в третьем и четвертом поколении встали бы на ее защиту лишь для того, чтобы получить возможность атаковать другого со столь выгодных позиций. Но Вероника об этом не знала. Ее не учили тому, что слова могут обозначать не то, что было сказано, а за дешевыми украшениями не обязательно скрываются смелость и великодушие. Самое беззащитное существо на свете, леди, оторванная от привычного общества, она противостояла этому миру в одиночку. Беспомощная, нищая, не понимающая, где искать помощи и к кому обратиться за советом – Лукасу не удалось бы найти лучшего человека для исполнения задуманного. Смелая, но не имеющая целей, сообразительная, но не имеющая жизненного опыта – конец ее истории был заранее предрешен; Вероника, теоретически бывшая идеальной английской девушкой, на практике находилась на грани гибели.

Этим она истязала себя наверху, в своей бело-голубой спальне – комнате, которая показалась такой уютной после бокса в хостеле и которая теперь была для нее словно вертеп,

в котором животных держали перед закланием. Она не слишком разбиралась в жизни и еще меньше – в мужчинах, но благодаря своей развитой интуиции могла достаточно хорошо понять Лукаса. Его забота о ней была заботой мясника о звере, которого он откармливал с определенными целями; его доброта ничего не значила, Лукас был не способен что-либо чувствовать; она могла бы сдаться на милость ближайшего полицейского, но странный запрет, возникавший внутри нее при мысли об этом, не давал ей так поступить. Лукас пугал ее, но в то же время и восхищал. Она ничего не знала ни о психологии внушения, ни о тех тонких реакциях, которые вызывал под гипнозом секс; о таком не рассказывали в книгах; она только знала, что та власть, которую имел над ней Лукас, определенно ее восхищала, но причины этого оставались ей не ясны.

Поскольку приближалось время ее встречи с Лукасом, она сменила свой потертый свитер и юбку на аккуратное серое платье, которое не видело дневного света с момента последней чайной вечеринки под деревом в саду графства Суррей. Темные кудрявые волосы были причесаны и перевязаны лентой, и хотя глаза ее были опухшими от слез, теперь она казалась совершенно другим человеком по сравнению с тем худым и изможденным созданием, которое впервые переступило порог этого дома.

В девять часов Лукас отправил за ней Эшлотта и она с выскакивающим из груди сердцем проследовала за ним вниз по покрытой толстым ковром лестнице, в комнату, которая служила одновременно и приемной, и кабинетом, и в которой Лукас проводил все свои дни напролет. Здесь она и обнаружила его, курящего послеобеденную трубку, которой он весело помахал ей, когда она вошла. Он был невероятно бодр и очень доволен жизнью; Вероника и раньше замечала, что он всегда выглядел особенно бодрым по вечерам, но сегодня его бодрость превосходила все пределы. Она молча села в огромное кресло, на которое ей было указано, утонув в нем целиком, и уставилась на стоящего перед ней Лукаса, все еще курившего трубку и насмешливо изучавшего ее.

– Вы ведь были хорошей девочкой и выспались, не так ли? – поинтересовался он. Тихим голосом Вероника ответила, что да.

– Отлично. Я сказал Эшлотту, чтобы нас никто не беспокоил, но мы еще и закроем дверь. Нет, не нужно так на меня смотреть, я не собираюсь вас убивать, но если кто-то внезапно разбудит вас, когда вы будете в трансе, вы испытаете немалый шок.

Он пересек комнату и повернул ключ в двери, а затем вытряхнул пепел из трубки и убрал ее. Вероника, не шевелясь, наблюдала за каждым его действием с тем зловещим восхищением, которое он всегда в ней вызывал. Его быстрая, тихая поступь, и напряженная, но вместе с тем грациозная осанка сильно выделяли его из всех остальных мужчин. Лукас был настолько живым, что все остальные казались на его фоне безжизненными, плоскими и пресными. Его зеленые глаза с их странным блеском, худые студенческие руки с длинными смуглыми пальцами, волосы вороньего цвета, которые он накручивал на палец, когда о чем-то размышлял, и аккуратный рот с тонкими губами, на которых всегда играла усмешка, не видимая в его глазах, – все это производило на девушку весьма сильное и яркое впечатление. Лукас, если бы не его странные глаза, казался бы весьма приятным парнем; но дело было не в задумчивом и изучающем взгляде, который обычно выдавал людей, обученных оккультной медитации, но в некой отрешенности, как если бы он не принадлежал к числу существ, населяющих наш уютный человеческий мир; Лукас, казалось, прибыл с другой планеты или принадлежал к другому витку эволюции, и не был связан с нами и нам подобными; наши мелкие проблемы казались ему несущественными. Откуда он пришел, туда он и вернется, забрав с собой столько благ, сколько сможет отнять у нашей расы, и он не был намерен

повторять ошибку Персефоны, съевшей семена граната и оказавшейся привязанной к своему мрачному возлюбленному. Наблюдая за ним, Вероника понимала, что имеет дело с кем-то, кто не был человеком, и что взывать к человеческому милосердию в случае с ним было бессмысленно.

Лукас нервно ходил по комнате, вероятно дожидаясь заката, и Вероника внимательно следила за ним. Наконец, когда угас последний луч солнца, он подошел к ней. Он опустился перед ней на колено и его смуглое лицо поравнялось с ее лицом.

– Смотрите мне прямо в глаза, Мисс Мэйнеринг, – сказал он.

Вероника, напуганная и зачарованная одновременно, сделала, что он велел, и увидела, как его зрачки начали излучать странный внутренний свет, как если бы череп Лукаса вместо мозгов вмещал в себя пылающий огонь, который прорывался наружу сквозь хрусталики его глаз. Стоило ей лишь взглянуть в его глаза, как она уже не смогла от них оторваться. Свет становился все ярче и ярче, человеческое лицо начало растворяться в нем и она обнаружила, что смотрит прямо в горнило, для которого человек был только лишь ширмой. Она, казалось, стремительно неслась сквозь этот огонь к тому, что лежало за ним. Потом земля ушла у нее из-под ног и она провалилась в безграничную темноту; миновав планеты, она оказалась прямо в межзвездном пространстве. Затем ее резко потянуло вверх, как если бы она была дайвером, выныривавшим на поверхность, пространство стало светлеть и она оказалась в бледно-сапфировых небесах, возвещавших о скором рассвете. Потом она пролетела сквозь розовые предрассветные облака и очнулась в своем кресле.

Перед ней стоял Лукас в рубашке с коротким рукавом. За окном все также царил полумрак, но теперь зеленая лампа на столе была включена.

– Ну? – сказал он. – С возвращением? Все не так уж и плохо, правда?

За исключением пугающего путешествия в космос, произошедшее не показалось Веронике таким уж ужасным, о чем она и сообщила Лукасу.

Лукас облегченно вздохнул, затем зевнул, потянулся и прошелся по комнате, как если бы желая размять затекшие ноги. Легкий прохладный ветерок задувал в окно и ворошил огромную кипу бумаги на столе, исписанную рукой Лукаса. Вероника гадала, откуда она взялась, ведь когда она закрыла глаза несколько минут назад, бумаги на столе не было. От прохладного ветра Лукас поежился, подобрал с пола пальто и накинул его на плечи. Вероника, наблюдая за его действиями, внезапно осознала, что тоже ужасно замерзла, как будто бы и правда побывала в ледяных глубинах космоса, и судорожная дрожь пробежала по ее телу. Лукас улыбнулся, увидев это, и взял со стола маленький термос. Когда он открыл его, в воздухе возник завиток пара.

– Замерзли? – спросил он. – Так всегда бывает после транса. Выпейте горячего кофе, – и он налил его из термоса в стоявшую наготове чашку.

– Если бы я знал, что наш сеанс будет таким долгим, – продолжил он, – Я бы приготовил кофе и для себя. Но ничего не поделаешь, придется обойтись пивом. Я не употребляю крепких напитков после подобных дел. Пейте, а я схожу за пивом.

Оставшись в одиночестве, Вероника пила свой кофе, гадая, что бы означало странное поведение Лукаса. Она заметила, что свет в комнате стал ярче, хотя настольная лампа казалась бледной и бесполезной. Свет шел от окна. Щебет и шорох в плюще говорили о том, что воробьи уже проснулись; Вероника, удивленная, пыталась понять, что же могло побеспокоить их в столь поздний час. Лукас, вернувшийся с пивом, выключил настольную лампу, и Вероника увидела, что вся комната была залита серым светом и свет этот не был светом сумерек, но возвещал о наступлении рассвета, и она наконец осознала, что каким-то неведомым образом семь часов жизни просто выпали из ее памяти. Она никогда не теряла сознания; на каких-то несколько мгновений она оказалась в космосе и потом вернулась обратно, но весь этот процесс мог длиться от тридцати секунд до пары минут, хотя при этом семь часов просто бесследно иссчезли из ее жизни. Она заснула в вечерних сумерках и проснулась в сумерках рассветных, и вряд ли она когда-нибудь узнает, что с ней делали на протяжении всего этого времени; эти семь часов просто выпали из ее памяти и она никогда о них не вспомнит. Лукас выглядел очень уставшим, но вел себя как обычно; на столе лежала кипа бумаги, которая была исписана, по-видимому, за эти семь часов и о назначении которой ей ничего не было известно, и холодный рассветный ветер дул в окно после жаркой Лондонской ночи.

Новый страх зародился в душе Вероники, страх перед потерянными семью часами и тем, что могло произойти за это время. Она пристально посмотрела на Лукаса, как если бы пыталась вытянуть из него правду одной только силой взгляда.

– А что происходило пока я... спала?

– Вы пребывали вовне.

– Вовне. Что это значит?

– Вы находились вне тела. Ваша душа находилась вне тела. Я выгнал ее оттуда.

– Но почему. Зачем?

– Потому что мне нужно было использовать ваше тело как динамик бесконтактного телефона. Когда вы в теле, ваши голосовые связки контролируются импульсами вашего разума; но когда вы вне тела, то ваши голосовые связки могут контролироваться импульсами разума других людей и тогда вы начинаете говорить за них. Вы знаете немецкий? Нет? А вы ведь весьма бегло говорили на нем всю минувшую ночь и рассказали мне много интересных вещей, о которых я хотел узнать. Вот почему вы нужны мне, детка, и почему я буду содержать вас здесь дальше. Вы можете выходить и проводить время так, как вам нравится, если только это не вредит вашей восприимчивости, но отпустить вас совсем я не могу.

Он подошел к ней вплотную и пристально посмотрел в ее глаза.

– Вы не сможете уйти дальше, чем позволит вам длина вашей цепи. Это ясно?

Вероника выслушала его, не поняв смысла сказанного. Это так сильно выходило за рамки ее представлений о действительности, что она была не в состоянии этого понять. Она поняла, что Лукас использовал ее в каких-то своих странных целях, и что он ценил ее также, как ценят хороший инструмент, и что ее будут содержать, как содержат домашнее животное, в

идеальных условиях, но исключительно ради удовольствия хозяина. Страх наполнил ее душу; все это дело не было человеческим; Лукас не видел в ней человеческого существа, но относился как к какому-то предмету или приспособлению; цели, в которых он ее использовал, тоже не казались ей человеческими, замешанными на страсти или алчности, но казались какими-то ультра– или инфра-человеческими, не принадлежащими вместе с тем и к сфере нашей земной жизни. Она не знала, чего он хотел достичь, но считала, что это сильно вредит ее душе; не смотря на то, что он был мил и вежлив с ней, он причинял ей ужасный вред, но не физический, а куда более страшный, чем если бы просто делал что-то с ее телом. Кошмарный липкий ужас навалился на нее, ужас не тела, но души; она была напугана не земной жизнью и встречающимся в ней человеческим коварством, но далеким космосом с его нечеловеческими делами. Лукас определенно не был человеком. Конечно, когда он сидел на офисном столе, покачивая ногой и распивая пиво из чайной кружки, он казался более человечным, чем все остальные люди, и выглядел совершенно обычным мужчиной, но она знала, что это было не так. Она сосредоточенно смотрела на него, пытаясь разгадать его тайну; что было в нем такого, что выделяло его среди всех остальных? Она отметила его руки, глаза и, как ни странно, ноги. Вероника не понимала, почему включила в этот список и его ноги тоже, но она это сделала.