Текст книги "Собака Кантерсельфа"

Автор книги: Дино Динаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

– Погоди, парень, – один из мужчин схватил его за руку.

Сафа выдернул руку, крикнув:

– Сека, беги!

Та сделала пару шагов по направлению к выходу и стала заваливаться. Сафа сунул под ноги ближайшему преследователю табурет, подхватил девушку и бросился бежать.

У самых дверей его настиг наиболее шустрый таксист, мужчина лет сорока, малорослый, но коренастый. Сафа понял, что шанс у него только один, но все дело в том, что взрослых мужчин он никогда не бил по настоящему. Развернувшись и крикнув как можно более тонким голоском "Не бейте, дяденька", он со всей силы засветил таксисту в скулу.

Ощущение оказалось не из приятных. Мужики на пробу оказались твердыми словно колоды, и кулак полыхнул огнем. Сафе показалось, что сейчас из него посыпятся пальцы. Но таксисту пришлось явно хуже. Голова его запрокинулась, и он рухнул через перевернутый стол. Остальные преследователи оказались далеко, чем Сафа воспользовался и выволок спутницу на улицу. За ними никто не последовал.

27.

Чутко спавший Никита Ребрий проснулся от тихого скрипа двери, и пистолет очутился у него в руке раньше, чем он открыл глаза. В дверях, заслоняя вечеряющее небо, стояли двое. Счастливчик сжимал плечи Марины, возвышаясь над ней и глумливо подмигивая:

– А вот и мы!

Полковник почувствовал некоторый дискомфорт оттого, что лежит в одних трусах, к тому же скатанных в размер набедренной повязки, и поэтому ответил грубее, чем хотел:

– Чего надо?

– Уборочку у вас давно не делали, господин командир, – продолжал юродствовать Счастливчик.

– Убирайтесь к черту!

– Хорошо, – тихо проговорила Марина, готовая шмыгнуть обратно в дверь.

– Стойте! – Никитос проговорил это раньше, чем подумал, зачем.

– Вот и ладушки! – подсуетился Счастливчик, подталкивая женщину по направлению к лежащему Ребрию, и продолжал усердствовать до тех пор, пока колени женщины не уперлись в кровать.

– Иди уже! – был вынужден прикрикнуть на него Ребрий.

Счастливчик щелкнул каблуками чище унтер-офицера, отдал честь, и еще бы секунда такого спектакля, и Никитос бы ему врезал, но, чутко прочувствовав момент, Счастливчик ретировался за дверь за мгновение до драки. Оказалось, что наглец был единственным стержнем, хоть как-то удерживающим всю сцену в целостности.

Едва заместитель ушел, возникли недопустимо неловкие паузы. Никитос поймал себя на том, что по-прежнему лежит, глядя на подошедшую женщину снизу вверх. Он судорожно соображал, для чего она пришла. Не для уборки же.

– Что же это я? – всплеснула женщина руками. – Вам же одеться надо. Я выйду.

– Нет, нет! – его вихрем выкинуло их кровати.

И чего он боялся? Что она выйдет за дверь и убежит?

Повернувшись спиной, он натягивал галифе, когда она спросила:

– Какая татуировка у вас на спине страшная.

– Это не татуировка, – беззаботно махнул он рукой. – Это меня миной в Суметии накрыло.

– Суметия? А где это?

– Счастливая вы женщина, однако, – констатировал Ребрий и по возникшей паузе понял, что опять ляпнул что-то не то.

Когда повернулся, в глазах женщины стояли слезы.

– Извините, я не привык с женщинами разговаривать.

– Да, ничего, – она теперь смотрела на его богатырскую грудь. – Это тоже мина?

– Нет, это я в детстве шифер в костер бросил.

Она провела пальцем по шраму, и Никитос почувствовал неземное наслаждение.

Правда, мучительно хотелось, чтобы она задействовала другой шрам, вертикальный, тянущийся ему прямо под трусы и упирающийся в причинное место, но оный не задевший, и полученный им…Впрочем, наплевать, когда полученный.

– Мне вас так жалко, – произнесла вдруг женщина.

Полковнику Ребрию шел 41-й год и еще никто никогда его не жалел, старались только убить. Он услышал в словах женщины материнские нотки и понял, что, возможно, эти слова, эти секунды, единственные в его жизни, отпущенные в качестве компенсации за все прошедшие годы. Он положил ей руки на плечи, совершенно не представляя, что предпримет дальше. Ему хотелось упасть перед ней на колени и спрятать лицо в складках фартука с крупной надписью "ФАРТ". Может, ему действительно повезло.

– Надо убираться, – она не отстранилась, но так отвернула лицо, что любое действие с его стороны воспринималось бы как посягательство.

– Да, конечно, все в вашем распоряжении, – он махнул рукой, чувствуя невыносимый стыд.

Вокруг царил дикий срач, повсюду виднелись следы былого веселья, на полу баррикадами возвышались ссохшиеся консервные банки, на которые даже смотреть было страшно, на батареи пустых бутылок были надеты использованные презики.

Никитос и не подозревал, что их так много, к тому же он очень вовремя вспомнил о запертых в сауне проститутках. Сколько их там – две? Три?

Он попросил у Марины пять секунд, но на самом деле ему понадобилось гораздо больше, чтобы собрать и выкинуть мешок презиков и непонятно чьих трусов. Открыв дверь сауны, он остолбенел. Нет, столько пить нельзя. Шлюх было не две и даже не три. Свесив кудлатые головы с полок, вповалку спало шестеро. Он их брал по две и вышвыривал вон, голыми на траву. Бабы подняли ор, который бы услышали, если бы в главном корпусе не шла очередная попойка, и не орали еще громче.

– Зачем вы так? Им же больно, – мягко укорила Марина, но в ее глазах он прочитал одобрение.

Потом она налила ведро воды и взяла в руки швабру.

– Вы что мыть здесь собрались? – недоуменно поинтересовался он.

– Ну да. А вы что подумали?

Вообще то он подумал всякое, но вслух произнес, что тут отродясь никто не убирался, и стоит ли начинать. Она убежденно сказала, что стоит. Дело кончилось тем, что он начал помогать, в его руках оказывалась то швабра, то ведро. Марина трудилась, словно хотела поставить рекорд по скорости мытья полов. Женщина раскраснелась, на лице выступил пот. Капли стекали по пышной груди и убегали за вырез, словно звали за собой.

– Пойдем, – позвал он против воли.

– Куда? – она выпрямилась, груди тяжело смотрели чуть в стороны, облепленные мокрым платьем.

– Прогуляемся, тут жарко, – нашелся он.

Вечерело. Ледяной бриз путался в деревьях окружающего пансионат парка и отлетал обратно в море, казавшееся черным как смоль.

– Свежо, – она поежилась. – Завтра меня отпустят отсюда.

– Постой, а ты разве не вольнонаемная? – не понял он.

– Я задержанная, – призналась она.

– Ерунда какая. Здесь не КПЗ. Ты что-то путаешь.

– Это уже не важно. Завтра поеду домой.

– Я тебя в любой день мог отпустить. Тебе надо было только сказать.

– У тебя ничего бы не вышло. Толстый бы тебе не разрешил.

– Прапорщик? Как ты его смешно назвала. Толстый! Так вот Толстый мой подчиненный.

Ты что не знаешь, кто я такой? Я вообще-то командир всего этого.

– Возможно, – пожала она плечами.

– Погоди. Ты что-то не договариваешь. Что тебе там про меня нашептали?

– Про тебя ничего. Толстый сказал, что завтра все кончится, и я получу полную свободу.

– Интересно, – озадаченно протянул Никитос.

Она обеспокоено остановилась и повернулась к нему.

– Что-нибудь не так? Меня не отпустят?

– Все нормально, – успокоил он, добавив про себя, все нормально, кроме того, что срок службы теперешнего спецмона заканчивается лишь через месяц.

– У вас, наверное, Черный пароход завтра приходит?

– Послезавтра, – автоматически поправил он.

Она, поколебавшись, спросила:

– В народе говорят, что Черных пароходов неисчислимое множество. Целый флот.

– Врут в народе. Черный пароход существует в единственном числе.

– А куда он все время плавает?

– Это секрет даже для нас.

Она, не поверив, обиделась и замолчала.

– Я, правда, не знаю. Но, судя по тому, что приплывает он регулярно, несколько раз в месяц, то плавает он явно не далеко.

– И ты ни разу не разговаривал с капитаном, не интересовался?

– Мне это не надо, – отрезал Никитос.

– Конечно, ты же не местный, из твоей семьи никого не забирали.

– Да, из моей семьи никого не забирали, потому что нет у меня семьи, и никогда не было!

– А вот у меня была! Пока вы не пришли и все у меня не забрали! – глаза ее заледенели, словно подпав под действие прохладного бриза.

– Не обобщай. Я здесь не при делах.

– Понимаю. Ты выполнял приказы, – горько усмехнулась она.

Он понял одно. Женщина хотела его достать, и она его достала.

– Вот что, хорошая моя, иди-ка ты лучше…домой!

– Меня же только завтра отпустят? – делано удивилась она.

Мелькнула запоздалая мысль, что она все и затеяла, чтобы раньше слинять, но ему хотелось лишь одного, чтобы она исчезла из его жизни раз и навсегда.

– Я тебя отпускаю сегодня. Мало того, прямо сейчас.

Резко развернувшись, он зашагал к воротам, она поспевала за ним лишь бегом. Им оставалось преодолеть небольшой подъем перед воротами, когда из расположенной рядом караульной будки вышли трое автоматчиков во главе с дежурным сержантом.

– Вольно! Это я! – бросил Никитос, но когда он хотел приблизиться, бойцы наставили на него умхальтеры.

– Вы что спятили? – опешил Никитос. – А ну, разойдись!

В ответ они с самым решительным видом передернули затворы.

– Имеем приказ, стрелять на поражение! – нагло заявил сержант.

– В кого? Ты что командира не узнаешь? Тогда я имею желание выбить тебе мозги!

Но когда он хотел двинуться дальше, то отчетливо понял, что они церемониться не станут. Умхальтеры сняты с предохранителей, патроны уже в стволе, достаточно шевельнуть пальцем, и они оба с Мариной трупы.

– Пойдемте, Никита Сергеевич, отсюда!– женщина тянула его назад, Никитос остро почувствовал, что стоит на самой линии, за которой сразу смерть, женщина почувствовала эту незримую границу чуть раньше, но на то она и женщина.

– Я с вами утром разберусь! – пригрозил он, чудесно понимая, что ни фига он не разберется, разбираться надо было раньше, и не разбираться, а лупить всю эту шелупонь со всех уголков необъятной и гнать взашей, а теперь уже поздно, и разберутся, скорее всего, уже с ним.

Драпать надо, уяснил он. Сделав вид, что все произошедшее не воспринял серьезно, он полуобнял Марину и велел проводить в баню.

Бойцы не уходили до тех пор, пока они не скрылись из виду. Никитос ждал этого момента, был шанс уйти через набережную, на одной из прогулочных лодок. Но шанс испарился, когда он разглядел неясное движение в кустах вдоль аллеи. За ними следили, ни на миг не выпуская из поля зрения.

Обложили. Пришлось возвращаться. Еще не вечер, подумал Никитос. Полковника так просто без хрена не сожрешь.

Они вернулись в сауну, и стоило ему включить свет, как Марина вскрикнула. За время их отсутствия в бане побывали гости и явно не для помывки. Первым делом они демонстративно привели в негодность вещи, которые принесла Марина. Ведро было смято в блин, на нем, верно, прыгал кто-то здоровый. Швабру изломали, по крайней мере, в десяти местах.

Стол и кровать опрокинуты. Матрас распущен на длинные рваные лоскуты, как будто на нем драли дикобраза.

Никитос в бешенстве распахнул дверь и оказался лицом к лицу с тремя спецмоновцами. Дула автоматов смотрели ему в лицо. Никитос беззвучно ругнулся.

Спецмоновцы нагло расхохотались, открыто потешаясь над ним. Никитос с треском захлопнул дверь.

– Ты разве им не командир? – не преминула поддеть Марина, у женщин это всегда здорово получалось. – Я плохо соображаю в армейских делах, но, по-моему, полковник старше сержанта.

– Ну, ты то хоть не лезь! – в сердцах воскликнул Никитос.

– Действительно, чего я суечусь, меня завтра и так отпустят, – обиделась она.

– Тебя не отпустят, тебе дадут полную свободу, – мрачно поправил он. – А ты знаешь, что такое полная свобода?

– Нет, а что? – обеспокоилась Марина. – Что происходит, ты можешь объяснить?

За стеной кашлянули. Никитос прыжком подскочил к выключателю и выключил свет. В темных окнах мелькали тени. Марина поспешно ткнулась ему в плечо, и он успокаивающе обнял ее. Затем он вернул кровать на место, кое-как приладив на ней остатки несчастного матраса.

– Ложись в постель, – прошептал он.

– Зачем?

– Ложись и ори!

Так как на окнах не было штор, то он прикрыл их картоном. Марина продолжала упрямо торчать среди комнаты, он нашарил ее руку в темноте и усадил на рваный матрас.

– Ты можешь изобразить секс? – спросил он. – Мне надо кое-что достать.

Он объяснил ей, что надо делать, и она более-менее поняв его затею, стала раскачивать кровать и негромко постанывать.

– Громче можешь?

– Это будет ненатурально. Я никогда не ору.

– Моим архаровцам все сойдет.

Под все усиливающиеся женские крики Никитос зашел и заперся в туалете, только после этого включил свет. Перекрыв воду, он отсоединил унитаз и перевернул. На пол хлынули остатки воды. Сунув руку в агрегат, достал массивный целлофановый пакет, перетянутый проволокой. Размотав его, он достал тяжелый хлопчатобумажный пояс, в котором хранились все его сбережения: доллары, снятые с убитых сумитских ублюдков, золотые кольца и часы, обменянные и выигранные, африканские золотые же монеты с профилем какого-то негра.

– Вот оно значит как. Демобилизация,– вздохнул Никитос.

Не страдающий предрассудками, полковник надел пояс и тщательно спрятал под одежду. Когда он вернулся в комнату, за окнами открыто комментировали происходящее.

– Что-то долго не кончают, – делился сомнениями сержант.

Полковник исправил ошибку, прикрыл рот Марине и заржал по – жеребьиному.

– Вот это вдул! – уважительно отозвался сержант.

– Передохни пока, – прошептал Никитос в ухо женщине.

– Ты что решил?

– С тобой пойду, все равно меня никто тут не слушает.

– У меня муж есть!

– Это не повод оставаться здесь и подыхать.

– Здесь все так серьезно?

Не успел он сказать, насколько это все серьезно, как со стороны пансионата донесся душераздирающий вопль, оборвавшийся на высокой ноте.

– Нам надо торопиться, – произнес Никитос, женщина вцепилась ему в руку, он еле смог ее выдрать. – Я еще не все собрал. Дождись, пока я в соседнюю комнату выйду, и опять начинай.

– Я боюсь. Что там происходит? Надо что-то делать! Позвони своему начальству! В

ГАИ!

– Гаишники первыми же меня и шлепнут. Я у них на очень хорошем счету.

Полковник вышел в предбанник и под все усиливающиеся стоны Марины вскрыл паркет.

Носить оружие в санатории было запрещено всем, кроме часовых. Оружие хранилось в арсенале, куда теперь, как понял Никитос, доступ ему был закрыт.

Но Никитос слишком любил оружие, чтобы так легко от него отказываться. Он достал из тайника хорошо смазанный "Умхальтер М-38", двадцати зарядную убойную машинку, способную стрелять очередями. Он бы предпочел отечественный автомат, так как умхальтер славился плохой надежностью и часто заклинивал. Но тут уж не до жиру.

Что имеем, то имеем. Да и запасных обойм могло быть побольше. Но он не рассчитывал на полноценный бой.

В глубине тайничка лежала оборонительная граната Ф-700, цифра в названии указывала разлет осколков в метрах. Весила она полтора килограмма. Когда он положил ее в карман галифе, они едва с него не свалились, пришлось ремень застегнуть на одну дырку туже.

Полковник сидел на полу с карманами набитыми боеприпасами, с пистолетом в руках, прислонившись к стене и вытянув ноги. Последние минуты передышки.

– Смеетесь, значит, над своим командиром? – процедил он сквозь зубы. – Ну-ну!

Он чувствовал, как адреналин насыщает кровь, как она устремляется в мышцы, как приходит в рабочее состояние боевая машина под именем "Полковник Ребрий". Он готовился делать работу, которой его обучали всю жизнь, а то, что его могли убить, нисколько не портило настроения. Дискомфорт вносила разве что мысль, что он даже не поцеловал Марину, не говоря уже обо всем остальном. Ну, это, пардон, война.

– Анекдот слышал про то, как коммунисты на Солнце летели? – спросил Неволин. – Сначала они боялись обжечься, но парторг успокоил, что они полетят ночью. Прям как мы.

– Болтаешь много, – одернул Шорохов. – Ночью над водой голос на три километра слышен. Греби лучше.

– Это еще неизвестно, кто много болтает. Если бы не твой длинный язык, мы бы не шатались в море на ржавом тазу. Будь прочнее ржавый таз, был бы длиннее мой рассказ.

– Замолкли, стихоплет.

Оба были в темном камуфляже, у них имелся один автомат на двоих. Неволину ситуация отчаянно не нравилась. Ему было холодно и противно. Шорохов вообще был омерзителен. Особенно то рвение, с которым тот взялся за дело. Ему доставляли удовольствие любые физические упражнения. Грести, бежать, стрелять. Ему не понятно чувство глубокого удовлетворения от приведенной в порядок документации.

А как обалденно пахнут тома в архиве.

Удалившись от берега на кабельтов, дальше они двинулись параллельно береговой линии, ориентируясь по компасу.

– Включай мотор, я руки до крови стер! – взмолился Неволин спустя полчаса.

– Ты же в перчатках. Подожди, сейчас погранцы подкатят.

Те не заставили себя долго ждать. Все-таки город был классно обложен. Как пожираемый чумой Лондон.

Из темноты выдвинулась еще более темная громада. Противно взвыл ревун, нож прожектора иглой дырявил волны.

– Как свинья носом желуди ищет, – неодобрительно заметил Неволин.

– Не болтай! Отвечай лучше!

Неволин поднял фонарик и поморгал 8 раз. Эсминец словно подавился сиреной, и луч втянулся обратно. Некоторое время были слышен шум мощных дизелей. Шум утихал по мере удаления эсминца и затихарился где-то. Корабль не ушел совсем. Пограницы выжидали, чем кончится дело. Им тоже было интересно.

– Удивительно, как генералу это удалось? – рассуждал Неволин. Напарники подняли со дна ялика мотор и сообща установили. Уютно застрекотавший движок споро толкал ялик. Напарники молчали. Даже Неволину не хотелось разговаривать. Весь его треп шел от мандража, теперь мандраж прошел, как будто то, что мотор комфортнее доставит их к месту рандеву со смертельной опасностью, его успокоило.

Спустя два часа они выключили мотор и втащили обратно на дно лодки. По расчетам они находились на расстоянии не более километра от Алги-17. Было свежо и море было ледяное. Издавна ходили легенды про это гиблое место, и какому светлому уму пришла идея строить здесь город – сателлит?

Говорили о залежах радиоактивных руд. Нашедшие их первыми геологи пролежали неразложившимися год, пока их не обнаружила следующая партия.

Неволин за оставшееся время проштудировал всю найденную под скорую руку литературу про Алгу-17, и даже на первый поверхностный взгляд у него сложилось стойкое убеждение, что вся документация прошла жесточайшее цензурирование. Не хватало не только отдельных страниц, но целых томов. Разрозненные сведения никак не хотели ложиться в стройную картину. Единственное, за что зацепился взгляд, это то, что в городке создавался специализированный медицинский центр, равного которому не было в Европе.

Это было модно. Создавать что-либо, равному которому не было в Европе, мире. Не важно что, торговый центр или бардак.

Едва Неволин прочитал про врачей, у него засвербело. Подлые людишки в белых халатах. И сюда добрались со своими скальпелями и пилами.

– Слушай, а мы ведь фактически выбрались за пределы официальной блокады, – сказал Неволин. – Ничто не помешает нам включить мотор и продолжить плавание до встречи с более цивилизованными местами.

– Мне кое-что может помешать, – буркнул майор. – Совесть. Есть такая противная штука навроде наездника. Сидит в тебе и понукает. Это нельзя, то нельзя. Все более-менее приятные вещи либо аморальны, либо незаконны. Стыдно. Чувство-паразит.

Но вот что я решил. Я сойду на берег первым, а если ты решишь запустить мотор и куда-нибудь уплыть, я, пожалуй, ничего не успею предпринять.

Дело кончилось тем, что они молча погребли к берегу, ориентируясь на шум волн, разбивающихся о волнолом. Вскоре лодка ткнулась в возвышающуюся на пару метров бетонную стену. Они поплыли вдоль нее, ища, где можно оставить лодку и подняться.

Вскоре такое место обнаружилось. Горизонтальная площадка располагалась чуть выше уровня воды, от площадки вверх протянулась лестница.

Они так обрадовались находке, что невольно расслабились, и это едва не стало трагедией. Когда они привязывали лодку, со стороны лестницы раздался тихий шорох, и тотчас некто, молча и яростно врезался в них. Если бы он хотел убить, то убил бы, но у него оказалась другая цель. С недюжинной силой отшвырнув напарников, при этом автомат Шорохов выронил в воду, незнакомец вскочил в лодку и яростно отпихнулся ногой, после чего так же яростно загреб.

Неволин прицелился, но Шорохов помешал ему выстрелить. Поднимать шум было нельзя.

Они стояли и бессильно смотрели, как воришка деловито пристраивает мотор на место. Сейчас взревет мотор, и вся их конспирация полетит к черту. Внезапно раздался короткий свист, и в теле вора возникла оперенная деталь. Он бултыхнулся за борт и без промедления пошел на дно.

Шорохов, велев оставаться напарнику на месте, бесшумно опустился в воду. Нырнув, вынырнул почти у самой оконечности волнолома. Обогнув его, нырнул опять и вынырнул в точке, приблизительно диаметрально противоположной, где остался Неволин. Он ожидал увидеть такую же лестницу и не ошибся. Тихо выбрался, дождался, пока вода стечет с одежды. Бесшумно поднялся по ступеням. Стрелка увидел сразу. Тот лежал у противоположного буртика и высматривал лодку.

Шорохов кошкой бросился ему на спину. В последний момент стрелок что-то почувствовал и начал оборачиваться, вследствие чего майор немного промахнулся и вместо того, чтобы всей массой обрушиться на противника и вышибить из него дух, попал грудью на выставленное плечо. Мало того, что он сам себе сбил дыхание, но еще и не смог как следует приложить соперника.

Тот ужом выскользнул из-под него и вскочил на ноги. Шорохову, использовавшему весь свой немалый рост, удалось ухватить его, но то, что он поначалу принял за тело противника, оказалось на деле краем длинного одеяния. Незнакомец рванулся с такой силой, что почти без задержки вырвал его из рук и окончательно освободился.

Пошла к черту конспирация, понял Шорохов.

Он ожидал, что скрывшийся незнакомец поднимет тревогу, но прошла минута, другая, а вокруг была все та же, ничем не нарушаемая тишина.

Майор еще для верности полежал, прислушиваясь, потом полез в воду за лодкой. На этот раз он заметил, насколько она была ледяной. Не влезая в лодку, он дотолкал ее до причала, где они с Неволиным привязали ее в укромном месте, и без задержки тронулись в глубь суши, встретившей их столь негостеприимно.