Текст книги "Изумрудные берега (СИ)"

Автор книги: Динна Астрани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

====== Глава 3. ======

Здоровье Чандра пошло на поправку и он объявил молодой жене, что отправляется в ней в Берос. Она принялась уговаривать его взять и Кити и Магаму с ними.

 – Ведь у тебя там очень большой дом, Чандр, целых пятьдесят одних только жилых комнат, ты говорил! Неужели там не найдётся места моей Кити, её мужу и ребёночку, что должен у них родиться? Чандр снисходительно улыбнулся и ответил:  – Дело не в том, сколько там места, а в том, что в мой до вхожи не все люди. Только учёные жрецы и высокопоставленные сановники могут гостить у меня. Даже очень богатые люди не могут запросто бывать у меня, если у них нет других достоинств, кроме богатства. А Кити и её муж – кто они? Они осквернят мой дом своим присутствием.  – Ты отзываешься о моей сестре, как о грязи! – глухим от обиды голосом проговорила Марана.  – Я не это имел в виду. Разумеется, твоя сестра такое же дитя богов, как и мы все. Но я очень дорожу своей репутацией. Моему обществу избранных людей может показаться странным, что я позволил жить в своём доме простолюдинам.  – Но я тоже из простых!  – Ты – другое дело. мои друзья меня поймут, когда я объясню им, что за ребёнка ты способна мне родить. И довольно говорить об этом, Марана. Я вижу, ты волнуешься, а беременной женщине это вредно. Чтобы как-то тебя успокоить, я разрешаю тебе обеспечить твою сестру материально. Мне ничего не стоит подарить ей и её мужу, скажем, небольшую лавочку, что даёт больше дохода, чем палатка еды. У них уже есть раб, я дам им ещё одного, чтобы им самим не пришлось трудиться тяжело…  – Ещё двух рабов! – неожиданно твёрдым голосом проговорила Марана. – И квартиру! Три комнаты – не меньше! Только так я буду относительно спокойна за Кити и смогу благополучно выносить твоего ребёнка!  – Хорошо, – промолвил Чандр, – твоя сестра всё это получит. Но помни, Марана, что ты должна во всём подчиняться мне и не пытаться поступить по-своему! Он тёр продолговатый камень о камень-булыжник, пытаясь сделать заточку. Если у него будет эта вещь, его, восьмилетнего сопляка, будут бояться даже взрослые. Взрослые такие же трусы, как детвора. Конечно, с дядей и тётей не надо ссориться. Люди они добрые, но всякой доброте есть предел. Племянник, которого они взяли на воспитание, ещё в раннем детстве так измучил их дурным поведением, что они начали поколачивать его. Но физическая боль была не самым худшим для Рахома. Порою, ему казалось, что она не так уж плоха, потому что отчасти утихомиривала его недетскую ярость и злобность, изнурявших его самого. Если чего-то мальчишка и опасался, то только того, что дядя и тётя могут выгнать его из дома. А дом в степи нужен обязательно. Степь очень страшна. В ней водятся опаснейшие гавы, разбойники, беглые каторжники, зимой в ней очень холодно, летом – невыносимо жарко. И ещё в ней трудно найти еду. Поэтому годам к пяти Рахом понял, что до поры до времени благоразумнее быть послушным племянником своим дяде и тёте и выполнять всю работу по хозяйству, что ему поручали. Однако, ещё в очень раннем возрасте он начал носить при себе что-то острое: то осколок от разбитой бутылки, то гвоздь, то шило. Не только для защиты, но и для нападения на сверстников, а также на тех, кто был младше или даже старше. Нередко он и сам оказывался нещадно бит и ранен собственным оружием, но с годами он всё меньше боялся боли, потому что она отчасти успокаивала его душу, полную ненависти и враждебности по отношению ко всему миру. Тётя приписывала его недобрый нрав тому, что родители дали ему нехорошее имя. Она сама звала его Небу, что означало «нежность». Он ненавидел это имя, но терпел, когда его так называли дядя и тётя. Другим же он этого не позволял, взрослым он грубил, когда они так пытались его звать, на сверстников бросался драться. Ему приходилось по вкусу собственное грозное имя. Чем больше он подрастал, тем сильнее боялись его даже те ребята, что были старше его. Когда он дрался, им овладевало сумасшедшее бешенство, он не чувствовал боли, а главное, в любой момент он мог как из ниоткуда выхватить что-то острое и нещадно ранить. Причём, стараясь попасть в вену, чтобы кровь было трудно унять или шаркнуть по лицу, чтобы изуродовать. На него часто жаловались, дядя Люк порол его, но он стойко терпели наказание и делался ещё злее, хитрее и искуснее в драках. К восьми годам он собрал себе компанию из друзей и её боялись даже те, кто был старше его. Ему нравилась власть и он всё больше обретал её. Заточка была готова и он спрятал её за голенище старых потрёпанных полусапожек. Затем поднялся, взвалил на плечо корзину с ягодами и зашагал по пыльной тропе. ягоды были собраны им и тётей в степи, тётя осталась там, чтобы собрать ягод ещё, а эти велела племяннику отнести домой, разложить на лыжи свака, чтобы высушить. Приближаясь к дому, Рахом ещё издалека увидал ссутулившуюся тучную фигуру дяди Негола. Прошли годы и после того случая с просыпанной Рахомом мукой Негол и его сестра успели помириться. Им после доводилось не раз ссориться именно из-за Рахома, но они всегда мирились – чувство родства брало своё. Рахом ненавидел дядю Негола особенно. Потому что тот постоянно вмешивался в его дела, поучал, наставлял, обвинял. Не обошлось без этого и в этот раз. Рахом вошёл в хижину. Там, на земляном полу уже лежало несколько лыжин свака, их затащила сюда тётя перед тем, как отправиться в степь по ягоду. На таких лыжах обычно сушили ягоды в помещении, чтобы они не покрылись песком. Рахом присел на корточки возле пластин свака, поставил рядом корзину с ягодами, принялся горстями выгребать их и раскладывать на лыже. Солнечные лучи, проникавшие в хижину через окошко, освещали свак. Рахом услышал за спиной чьи-то шаги, значит, кто-то ещё вошёл в хижину. Шаги приближались и продолговатая теь нкрыла мальчика. Рахом поднял лицо, оглянулся и от ярости сжал зубы: ненавистный Негол был уж тут как тут.  – Ты помогал своей тёте, – произнёс он, – это хорошо. А вот молитвы, что я велел тебе выучить наизусть, ты выучил?  – Ты дал мне тряпку с буквами, а я ещё не умею читать! – злобно огрызнулся мальчик, глядя на Негола исподлобья недетским свирепым взглядом. Неголу всегда было не по себе, когда Рахом так смотрел на него. Но ему не хотелось выдать себя, что он испугался какого-то сопляка и он продолжал нравоучительным тоном:  – Во-первых, это не просто тряпка, это текст священной молитвы. Я же говорил тебе об этом, как же ты не запомнил! Или ты нарочно так сказал? Нарочно или нет?  – Я забыл! – сквозь сцепленные зубы процедил мальчик.  – Это очень плохо – забыть то, что связано с религией! Неужели ты не понимаешь, что важнее богов ничего быть не может? Неужели тебе неизвестно, что на их милости держится весь наш мир и то, как много всего они нам дали? И он нудным монотонным голосом начал перечислять всё то, что боги сотворили. Рахом тяжело задышал от душившего его бешенства. Негол раздражал каждую его нервную клетку. Он надеялся, что вот сейчас к дому дяди и тёти подойдут покупатели и Негол отстанет от него со своими проповедями, начав торговать сесовой мукой. Но никто не шёл, а от голоса Негола начинало тошнить. Наконец, все ягоды из корзины были разложены на сваке и Рахом, поднявшись на ноги, поспешил прочь из хижины к небольшому сарайчику, где хранились овощи. Отправляя его с ягодами из степи домой, тётя дала ему поручение очистить от кожуры турес и он принялся за работу прямо в сарайчике, чтобы не возвращаться в дом, не слышать голоса Негола, казавшегося ему невыносимо мерзким. Но вскоре Негол тоже оказался в сарайчике. И встал за спиной у мальчика, сидевшего на корточках, наблюдая, как пальцы того ловко снимают кожуру с туреса. Негол. кряхтел и посапывал и это ещё сильнее раздражало Рахома.  – Если ты не умеешь читать, попросил бы, чтобы кто-нибудь из старших тебе прочёл и помог заучить, – голос Негола сделался ещё нуднее. – Ты ведь просто не хотел? Тебе лень молиться и ты горазд радовать ордием? А ты знаешь, что это очень большой грех? Он принялся разглагольствовать о ордиеме и зле, а Рахом лишь ощущал в себе рост злобы и ненависти с каждым его словом. Они переполняли его, растягивали внутренний мир, как бурдюк водой и, наконец, это сделалось нестерпимо. Он вытащил из-за голенищ полусапожек заточку, сжал в руке каменную рукоять и, вскочив на ноги, развернулся к Неголу и резким движением всадил острие заточки ему в живот. К счастью, заточка оказалась недостаточно остра, да и силы ребёнка оказались не так велики, чтобы Неголу был причинён серьёзный вред. Было много крови и крику, Негол носился по всей Киле, вопя, что мальчишка выпустил ему кишки и с перепугу ему казалось, что это на самом деле так. Но когда его осмотрели, оказалось, что у него только в низу живота немного порезана кожа, а маленький Небу горячо клялся, что Негол сам оступился и напоролся на ножик, которым он, Небу, собирался порезать турес. Однако, его слишком хорошо знали, чтобы поверить. Дяд Люк выпорол его в очередной раз, но мальчишка в душе лишь жалел, что на самом деле не выпустил кишки брату своей тёти. В посёлке долго обсуждали этот случай. Небу, с его нежным прозвищем, давно был в Киле как бельмо на глазу. Поселяне считали дни, когда его отправят в самый большой посёлок в Урр-Шту – Навал, уже превратившийся в небольшой городок, где была школа-пансион для детей-селян. В Локаде было обязательным четырёхлетнее образование для всех, кроме рабов. Для детей из бедный семей существовали бесплатные школы, даже школы-приюты. В такой школе Рахому предстояло жить и учиться на содержании государства. Но старший жрец в храме Навала, услышав о злодеяниях мальчика из Килы, решил, что его надо отправить на перевоспитание в самую настоящую жреческую школу в Пальвах. Служение богам, изучение, как это следует делать, пойдёт на пользу душе маленького негодяя – так рассудил этот жрец. Узнав, что он поплывёт на купеческом корабле в Пальвы через всё море, Рахом пришёл в неописуемый восторг. Правда, он опасался, что дядя откажется оплатить ему даже самое скромное место на корабле, но Люк был готов отдать все деньги, что копил годами, лишь бы надоевший племянник исчез с глаз долой. Один из купцов, считавший богоугодным делом помочь в пути будущему ученику жреческой школы, взялся передать послание от жреца навальского храма насчёт устройства в жреческой школе в Пальвах Рахома ректору этой школы. Он же обязался кормить за свой счёт мальчика в течении всего путешествия на корабле и его самого проводить в Пальвах в жреческую школу. На корабле Рахому отвели место в большой каюте для матросов. Но он лишь ночевал в ней, проводя целые дни на палубе и любуясь открытым морем. Он пребывал в эйфории от путешествия и считал дни, горя от нетерпения увидеть Пальвы. Наконец, этот день настал. Пальвы поразили его резким отличием от того места, где он жил раньше. Он ехал вместе со своим провожатым в нанятой тем повозке с запряжённым в неё гионом, озирался кругом и его поражало всё. Раньше он слышал от жрецов их описания этого города, но это было совсем не то, что увидеть всё лично. Открыв рот, он с удивлением и восхищением рассматривал огромные многоэтажные дома из оранжевых кирпичей, высоченные деревья – фруктовые и нефруктовые, какие никогда не росли в Урр-Шту, клумбы с цветами, множество повозок и клеомб, фонтаны и дороги, мощёные булыжникам. В школу его приняли без заминок. Это была начальная благотворительная школа для детей из бедных семй, за обучение в ней не только не надо было платить, но при школе находилась казарма, в которой ученики жили под надзором воспитателей. В основном, в этой школе учились сироты или прибывшие из Урр-Шту, а Рахом относился и к тем, и к другим. В школе, кроме основных наук, больше изучали религию и окончившие эту школу могил стать учениками высшей жреческой школы. Все школы в Локаде предусматривали изучение религии, но в этой школе её постигали в деталях. Учиться Рахом начал усердно не потому, что был набожен, а из-за того, что вдохновляли иллюзии перспектив грядущего. Он мечтал стать жрецом и навсегда остаться в этом красивом и богатом городе и уже никогда не возвращаться в ужасные степи Урр-Шту. В учёбе он превзошёл своих соучеников, у него оказалась отличная память и это для учёбы послужило главным. Кроме того, от природы он был остроумен и сообразителен не по годам, но эти качества уходили у него на то, чтобы держаться на хорошем счету у учителей и подчинять себе других учеников, держа их в страхе перед собой. Злобность его никуда не делась, она просто обрела маску. Он старался быть почтительным с учителями и воспитателями, чтобы они не возненавидели его и отправили обратно в Урр-Шту. Из учеников же такого склада, как у него – жаждущих кого-то мучить и делать несчастнее, он создал свою команду и возглавил её. В здании и во дворе школы были свои тёмные углы и закоулки, в которые можно было кого-то затащить и жестоко избить или обобрать. Кое-кто из старших учеников обучил Рахома бить так, чтоб на теле не оставалось синяков. Кроме того, можно было истязать в анус или ущемлять гениталии. Самого Рахома не заставлял страдать никто, даже те, кто был старше и сильнее его. Он сумел всего через год пребывания в школе поставить себя так, что его боялись даже они. Кроме того, он проникся интригоплетением и доносительством учителям на тех, кто был ему неугоден и доносы эти были часто несправедливы, но он научился преподносить их, как чистую правду. В Пальвах у него начал развиваться вкус к богатству после того, как он посетил храм Амалис в первый раз, войдя в него в сопровождении своего воспитателя и одноклассников. Храм богини Амалис был поистине роскошен: статуя богини, колонны, свод, стены – всё было вытесано и облицовано из лучших пород поделочных камней и деревьев, украшено барельефами, инкрустацией. В храме было много золота: ритуальные чаши, светильники, ложки из этого благородного металла, но главной гордостью храма были золотые браслеты на запястьях исполинской статуи богини, которая была высотой в семь метров. Браслеты постоянно подсвечивались, чтобы их блеск подчёркивал богатство храма. Были в Пальвах храмы и другим богам и они были устроены достойно, но роскошь храма верховной богини Амалис, возглавлявшей пантеон саломских богов, превосходила все остальные храмы в этом городе. Рахом наблюдал за людьми, приходившими в этот храм. Почти все они были хорошо одеты, у многих были дорогие украшения. И Рахому, мальчику из-за моря, из нищего посёлка, казались богатыми абсолютно все обитатели этого огромного и чудесного города, все, кроме него, одетого в тёмно-синюю форменную хламиду, выданную ему школой-приютом. Он видел лишь школу, казарму и храмы. Бродить по городу ученикам жреческой школы без сопровождения воспитателя было запрещено. И Рахом видел лишь маленький мир Пальв. В храмы было принято являться в лучших своих нарядах, оборванца могли не пустить в зал для моления, заставить молиться на заднем дворе, где ученики жреческой школы не бывали. Не видел Рахом и нищих, обитавших, как муравьи, в окраинных трущобах этого города. Поэтому в то время Пальвы казались ему земным раем – все четыре года обучения в начальной школе. Когда он окончил начальную школу, он получил браслет лучшего ученика и право продолжить учёбу уже в другой школе – высшей жреческой. Эта школа содержалась на благотворительные подношения и в ней можно было обучаться бесплатно, школа даже предоставляла ученикам место для проживания в казарме, наподобие как в жреческой начальной школе для детей из бедных семей, а также обеспечивала трёхразовым питанием. Правда, ха это ученики были обязаны в свободное от учёбы время выполнять в храмах грязные работы, трудиться в садах при храмах, прислуживать старшим жрецам. Такая жизнь не понравилась Рахому. Он ощущал себя униженным, когда его заставляли мыть полы в туалетах храмов, чистить от навоза гионники и загоны для ликков, принадлежавших храмам, да ещё и старшие жрецы обращались с ним, как с рабом. Если он и продолжал это терпеливо сносить и прилежно учиться в школе, то только потому, что ещё больше не желал возвращаться в Урр-Шту. Просто выбрал из двух зол меньшее. Его по-прежнему изнурял внутренний жар злобы и приходилось искать, куда его можно было бы слить. Как и в начальной школе, он обзавёлся друзьями и вместе с ними взял в кулак всю казарму, каждый день кого-то заставляя страдать и добывать для него хотя бы мелкие деньги. Это был его подростковый возраст. Он начал понимать, что обладает привлекательной внешностью. В высшей жреческой школе ученикам разрешалось покидать казармы и после учёбы и работ в храмах выходить в город. Когда Рахом бродил по улицам Пальв, просто так, чтобы изучить их, на него то и дело заглядывались девочки, а иногда и взрослые женщины. Да и во время службы в храме, когда ему поручали выйти в зал для прихожан, чтобы, например, подлить масла в светильники, он слышал, как прихожане отзываются о нём, какой он красивый мальчик. Он был на самом деле очень красив. Это подавало надежды ему, что, когда он достигнет брачного возраста, у него будет возможность найти себе богатую жену и завладеть её богатством. Богатый супруг или супруга были вожделенной мечтой большинства неженатых мужчин и юношей, незамужних женщин и девушек Локады. Молодёжь любила много говорить на эти темы, в них не было ничего зазорного, такое желание считалось разумным и хорошим, даже если оно начинало вытеснять другие желания. В Локаде даже была популярна песенка:

О боги, боги, добрые боги!

Пошлите мне богатую невесту!

Чтоб были у неё обширные земли,

Поля бескрайние,

Сады с плодовыми деревьями,

Стада огромных ликков,

Стада быстроногих гионов,

Что скакал я верхом,

А деньги у меня н иссякали!

О боги, добрые боги!

Пошлите мне жениха богатого,

Чтоб был у него большой дом,

И много рабов,

Чтоб водилось золото

В его кладовых А у меня – наряды И украшения дорогие без числа! Мечтать было не вредно, но мечты чаще всего оставались мечтами. Браки в Локаде предпочитали равные: приданое давали и со стороны жениха и со стороны невесты или не давали ничего, если оба были бедны. И крайне редки были случаи, когда богатые вступали в брак с теми, кто был беднее их, как в случае брака Чандра и Мараны. Марана разродилась девочкой в доме мужа в Беросе. Чандр решил дать дочери имя Дина, что означало «жизнь».  – Жизнь после меня, – объяснял он своё решение, – будет в ней. И понесёт она жизнь и спасение Локаде и её правительству, как это делал я! Ещё до рождения дочери он приобрёл в павильоне рабов опытную няньку с хорошими рекомендациями, которую звали Мазу. Это была женщина тридцати с лишним лет, маленькая, толстая и круглая, как мяч. Но кормилицу Чандр подыскивать не стал.  – Ты выкормишь грудью сама! – приказал он жене. – Я не могу доверить кормление этого ребёнка ни одной рабыне! Марана не посмела перечить – она помнила, что Чандр этого очень не любил. Она не решалась раздражать его, опасаясь, что теперь, когда она родила, муж может выставить её из дома ни с чем, а она уже так привыкла к богатству. Хотя особого счастья оно ей не принесло. Она скучала по Кити, к тому же, ей никак не удавалось обзавестись подругами из высшего общества, да в это общество и некому было её ввести. Чандр не заботился о том, чтобы у неё был общения, ему было вовсе не до неё – вечно занятому великими делами. У Чандра не оказалось иной родни, кроме младшего родного брата Атания. Атаний также был богат. Как и старший брат, он имел в Беросе четырёхэтажный дом с обширным приусадебным участком, туресовые плантации за городом и самый престижный в столице павильон «Волшебные звёзды». В нём выступали лучшие танцоры и певцы Локады до тех пор, пока они были популярны и на их концерты толпами шли восторженные зрители, принося Атанию колоссальный доход. Раз в год он проводил в своём павильоне конкурс танцоров и певцов, отбирая самого лучшего, и каждый актёр Локады мечтал выступать именно в «Волшебных звёздах». «Волшебные звёзды» достались Атанию несколько лет назад в качестве приданого за его женой Зирой, а ей – в наследство от отца. Атаний невзлюбил Марану сразу же после знакомства с ней. Аргументы Чандра, что эта женщина, именно она и никакая другая, должна родить ему ребёнка, который будет обладать таким же даром, как и у него, даром общения с богами, вроде бы, заставили Атания смириться с женитьбой брата на ней. Но никакая сила не могла вызвать у него симпатию к Маране. Да, эта женщина была очень красива, но её красота казалась Атанию вульгарной и неприятной, она вызывала у него подозрение, что она способна погубить его брата, чтобы завладеть его имуществом. Он высказывал свои опасения Чандру, но тот лишь посмеивался над ним:  – Она не посмеет. Она не так глупа. И понимает, что я слишком важная персона, чтобы после моей смерти не началось тщательное расследование её причины. Опять же, она не так ума, чтобы обмануть следствие – и это она понимает. Не захочет же она вместо роскоши и комфорта закончить жизнь в яме с ядовитыми жуками! Но подозрения Атания всё же не уменьшались, он заразил ими свою жену Зиру, которая и без того невзлюбила Марану за то, что та вышла из бедной среды и не принесла в дом мужа приданого. Маране приходилось довольствоваться обществом портних и своей приближённой рабыни Сивы. Тем больше усиливалась её тоска по сестре. Кити слала ей письма из Пальв. У неё родился сын, которому дали имя Лурис. Благодаря богатой и щедрой сестре дела Кити и её мужа шли очень хорошо. Кроме доходов с лавки, деньги слала ей и Марана, сколько ей позволял Чандр. Рабы трудились в лавке, а Кити туда не показывала и носа, окончательно обленившись. Она бездельничала и скучала по старшей сестре. Марана мечтала отправиться к ней в гости, но Чандр не одобрял это:  – Не стоит тебе отправляться в путешествие, пока ты кормишь грудью ребёнка. Это сопряжено с волнениями, ты рискуешь потерять молоко. И путешествие может утомить девочку. Не сейчас, Марана. Когда Дине исполнилось шесть месяцев, Зира также разродилась дочерью, которой дали имя Энтана. Теперь Зира также стала матерью, но и это не сблизило её с Мараной, хотя предполагалось, что их дочери-двоюродные сёстры со временем могут стать подругами. Шли месяцы и миновал год после того, как Марана родила дочь. И однажды произошёл сюрприз, какого Марана никак не ожидала: в гости к ней явилась Кити с маленьким сыном на руках. В тот день Маране просто доложили рабы, что какая-то женщина с ребёнком на руках стоит у ворот и говорит, что она – сестра Мараны и хочет видеть её. Марана вскрикнула от радости и стрелой понеслась из дома во двор, мимо клумб перед фасадом, к воротам. Она забыла о том, что Чандр запретил Кити гостить в его доме. Марана обняла сестру вместе с крошечным племянником, сидевшим у той на руках, покрыла её поцелуями, слёзы радости выступили на глазах у обоих сестёр. Марана была так счастлива, что напрочь забыла запрет Чандра пускать Кити в гости. Марана повела сестру в дом, взяв на рука её сына. В доме она приказала рабам готовить для Кити пышный стол. Затем няла с себя все драгоценности, что были на ней, кроме брачных браслетов с именем мужа, и одела на Кити. Обоим сёстрам стало очень весело, они то и дело обнимались и целовались, сидя за столом и без умолку болтая. Кити пожелала увидеть племянницу и Марана повела её в детскую, где её маленькая дочь лежала в колыбели под присмотром Мазу. Марана, не спускавшая с рук маленького Луриса, уложила его в колыбель рядом с дочерью и сёстры, смеясь, принялись качать в ней своих детей. И тут в детскую, словно мрачная тень вошёл Чандр – как всегда, мрачный и в тёмных одеждах. У обоих сестёр отнялся язык от одного его сурового вида. Он поначалу выглядел удивлённым, но затем его лицо вновь сделалось холодным и спокойным и он произнёс, обращаясь к жене:  – Разве ты забыла, что я говорил тебе о гостях в моём доме? Похоже, забыла. А кроме того, ты не можешь класть в колыбель рядом с моей дочерью другого ребёнка. Может, он нечист. Или болен и заразен. Или я не объяснял тебе, как важна для Локады жизнь нашей дочери? В тот же день Чандр выпроводил Кити из своего дома, даже не позволив ей отдохнуть с дороги и перекусить, он просто посадил её на корабль, который отправлялся в Пальвы. Его дом находился неподалёку от пристани, всего каких-нибудь пару сотен метров, можно было добраться пешком. И пока он самолично вёл Кити к пристани, просто приказав её следовать за ним, Марана шагала рядом, обливаясь слезами и дойдя в отчаянии до такой дерзости, что осмелилась осыпать его упрёками. Но Чандр не собирался их выслушивать. Посмотрев на жену огромными пронзительными глазами, он жёстко произнёс:  – Замолчи, Марана, и ступай в дом сейчас же. Оставь меня в покое и не смей мне перечить или ты в дальнейшем не получишь денег для помощи семье сестры! Марана обняла Кити на прощание и, рыдая, вернулась в дом. Она плакала несколько часов подряд, пока Чандр, сжалившись над ней, не утешил её:  – Полно рыдать, Марана. Не наполняй этот дом беспокойством, ни к чему это мне. Вскоре я отправляюсь в Пальвы на отдых и лечение и непременно возьму с собой тебя и дочь. И в Пальвах я разрешу тебе бывать у твоей сестры в гостях, но в мой дом, как и прежде, она не может заходить. Марану утешили эти обещания. Что ж, по крайней мере, он не изолирует её от семьи сестры оплностью, да ещё и время от времени даёт деньги, чтобы помогать Кити. Не так уж всё и плохо. Она ждала осени, чаще всего именно в эту пору Чандр отправлялся на отдых в Пальвы. Но уже в середине лета Марана получила от Магамы письмо, в котором он сообщил страшную новость: Кити умерла от простуды, искупавшись в холодной родниковой воде. Прочитав это, Марана громко закричала и заплакала. Она не могла понять, как такое могло произойти, ведь Кити с детства в самую жару купалась в ледяных водах родников и у неё никогда не было даже насморка. Марана была вне себя от горя, ей хотелось найти причину непоправимой беды. Ей вспомнилось, как Чандр выпроводил Кити из своего дома, когда та прибыла в гости, ей пришло в обезумевшую голову, что младшая сестра умерла именно из-за этого. Она вихрем ворвалась в кабинет мужа, сидевшего за столом среди раскрытых научных книг и истерично начала кричать, обвиняя его в смерти Кити. Чандр смотрел на неё расширенным глазами, не понимая, что произошло. Между тем, истерика Мараны начала перерастать в подобие сумасшествия. Она выскочила из кабинета мужа, заметалась по всему дому, забежала в детскую, схватила на руки дочь, игравшую на коврике на полу между разбросанными подушками, и вновь помчалась к Чандру.  – Ты негодяй! – сотрясаясь от ярости, проговорила она. – Я ненавижу тебя! Ты убил мою сестру и я не могу больше оставаться в твоём доме с тобой ни за какие твои богатства! Брови Чандра насмешливо поползли вверх.  – И где же ты намерена жить? – спокойно спросил он. – Искать пристанище в жалкой каморке где-то в трущобах Бероса? А на пропитание зарабатывать уличной пляской или проституцией?  – Ты забыл, что у меня есть зять Магама, он обязан мне всем своим благосостоянием! – выпалила Марана. – Он не посмеет не дать мне пристанища в своём доме! Чандр нахмурился.  – Ах, пристанище! – с иронией в голосе промолвил он. – Ну, если тебе больше по вкусу быть приживалкой в доме зятя, чем женой в доме богатого мужа, то воля твоя. Ты не рабыня, неволить тебя не могу. Ступай. Но ребёнка ты не возьмёшь с собой. Ты уйдёшь одна. В глазах Мараны блеснул испуг, она нервно задрожала:  – Ты хочешь сказать, что не отдашь мне своего ребёнка?  – Неужели ты думаешь иначе? – в голосе Чандра появились нотки гнева. – Ты настолько глупа, что могла предположить хоть на миг, что я позволю взбалмошной матери скитаться с моим ребёнком, у которого такие способности и который может принести великую пользу Локаде?!  – Тогда подари мне отдельный дом и дай содержание, чтобы я не скиталась с этим ребёнком! – крикнула Марана.  – Хватит! – Чандр приподнялся с кресла и выражение его лица сделалось грозным. – Охрана не позволит тебе унести девочку из моего дома. Если ты совершенная дура – ступай отсюда одна. Если осталось хоть немного ума – успокойся, живи, как прежде, в моём доме, но не докучай безумными истериками и выходками. Не испытывай моего терпения! Марана поняла, что на самом деле ведёт себя, как безумная. Да, как это было бы нелепо: покинуть дом очень богатого мужа и поселиться на птичьих правах у зятя, вдовца сестры! Она постаралась успокоиться, взять себя в руки, приказала рабыням приготовить ей ванну с экстрактом трав, уравновешивающих нервную систему. После ванны ей немного полегчало и она начала мыслить настолько благоразумно, что догадалась попросить у мужа прощения за устроенный ею скандал. Чандр принял её извинения и она даже сумела выпросить у него немалую сумму денег на постройку небольшого мавзолея для Кити и няньку-рабыню для маленького Луриса, ведь кто-то должен теперь ухаживать за мальчиком. Марана не была уверена, что Магама сумеет с этим справиться. Чандр не отказал ей в этих деньгах. Несмотря на суровый нрав и тяжёлый характер, он не был лишён сострадания. Денег у него прибывало так много с плантаций и рынков, да и с жреческого жалованья, что кругленькая сумма, что Марана попросила у него для Магамы, была для него незначительна. Однако, Марана не оценила его доброты. Её никак не покидали навязчивые мысли, что Кити умерла из-за того, что Чандр не позволил ей погостить в его доме. Ей хотелось хоть как-то отомстить мужу. И лучшего способа для мщения, чем супружеская измена, она не нашла. Конечно же, Чандр ни в коем случае не должен был узнать о такой мести. Наверняка он не простит, гнев его будет ужасен, он может выгнать Марану из дома ни с чем. Но если сделать это тайно, Марану утешит, что Чандр стал рогоносцем, даже не зная об этом. Она быстро нашла себе для этого дела партнёра. Это был сын хозяина ювелирной лавки, всегда смотревший на неё с восхищением, когда он заходила в эту лавку, чтобы купить себе какое-нибудь украшение. Марана решила сделать это прямо в доме мужа, в одной из комнат. Она вызвала к себе сына хозяина ювелирной лавки под видом того, что хочет, чтобы он принёс ей товар своего отца на дом, чтобы она могла себе выбрать что-нибудь. Молодой человек не заставил себя ждать и быстро примчался на её зов с коробом, наполненным шкатулками с ювелирным изделиями. Не требовалось его и долго соблазнять: Маране стоило лишь коснуться его руки, как он набросился на неё с объятиями и поцелуями, повалил на толстый ковёр и они занялись любовью. Марана рассчитывала, что её свидание завершится через час-другой, что она всё успеет до возращения мужа, ведь Чандр обычно проводил время в храме до вечера. Но именно в этот день всё совершилось по закону подлости, Чандр нашёл причину явиться домой в самом разгаре любовных игрищ своей жены с сыном хозяина ювелирной лавки. И уже в прихожей охранник доложил ему, что в доме находится уже час с лишним молодой сын владельца ювелирной лавки. Чандр, не жаловавший незваных гостей, что не были из его избранного круга друзей, тут же пожелал увидеть этого гостя. Марана онемела от ужаса, увидав из-за обнажённого плеча своего любовника открывающуюся дверь и мрачное лицо Чандра, возникшее в дверном проёме. Она закричала во всю мочь своих лёгких, оттолкнула любовника обоими руками, вскочила на ноги и принялась натягивать на себя лёгкое домашнее платье.  – Убирайся вон! – крикнула она ничего не понимающему молодому мужчине, которого она ещё минуту назад сжимала в страстных объятиях и покрывала пламенными поцелуями. – Негодяй! Ты погубил меня! Согнувшись, как от поясничной боли, она вползла в кабинет Чандра, удобно расположившегося в кресле, и повалилась к нему в ноги, обвивая их и бормоча, как в сумасшедшем бреду:  – Чандр, прости меня! Я не виновата!.. Это он, он изнасиловал меня, а я не хотела! Не выгоняй меня из дома, не разлучай с дочкой, если хочешь мстить, отомсти этому подонку, изнасиловавшему меня!.. Чандр, Чандр, прости, прости, прости! – её трясло, как в лихорадке, зубы выбивали нервную дробь. Лицо Чандра было спокойно и невозмутимо. В ответ на мольбы жены он лишь усмехнулся:  – Довольно, Марана, ты не в себе. И с колен поднимись, ты же не рабыня.  – Не поднимусь! – Марана подняла на него исступлённое лицо. – Пока не скажешь, что простил и не выгонишь – не поднимусь!  – Ну, простил, простил, – снова усмехнулся Чандр, отстраняя Марану от своих колен. Та села на ковёр, не сводя с него удивлённых расширенных глаз.  – Та просто? – пробормотала она.  – А почему бы и нет, – пожал острыми худыми плечами Чандр. – Это всё объяснимо: я пренебрегал своими супружескими обязанностями с тех пор, как понял, что ты забеременела и носишь моего ребёнка. Моё здоровье не позволяет мне удовлетворить жаркий пыл твоего молодого и полного сил тела. Было бы слишком жестоко не позволить это сделать кому-то другому. Марана не поверила своим ушам:  – Так ты меня оправдываешь?..  – Да, я могу принять всё, как есть и не берусь судить тебя.  – И ты не выгонишь меня из дома?..  – Нет Моей дочери нужна чья-то опека. Уж лучше и надёжнее будет, если она вырастит под покровительством родной матери, чем нянек-рабынь. Именно поэтому я и оставил тебя в моём доме после рождения дочери.  – Значит, только из-за дочери я осталась твоей женой, жить в этом доме?  – А разве ты не поняла это с самого начала? Меня не привлекает твоя красота, Марана, и любви я чужд, всего себя я посвятил служению богам и Локаде. Поэтому, Марана, я разрешаю тебе встречаться с другими мужчинами, что утешили бы тебя. Марану шокировали слова мужа и она онемела на несколько минут. Затем, когда дар речи вернулся к ней, она с трудом выдавила из себя:  – Так значит, ты не ревнуешь меня? Чандр засмеялся, его позабавила наивность её вопроса. Затем лицо его снова посуровело и он поднял ладонь вверх.  – Но ты больше никогда не должна делать это в моём доме, – предупредил он. – Снимай номера в гостинице, там встречайся со своими друзьями, но не смей приводить их в мой дом. Мужчины твои должны быть из приличных людей, не заразными ничем дурным. Следи, чтобы не забеременеть. Мне не нужен в моём доме бастард. Если ты понесёшь от другого, я тебя выгоню вместе с ублюдком. И ещё: встречаясь со своими друзьями, не забывай, что ты обязана заботиться о дочери. следи за её здоровьем и благополучием, она всегда должна быть сыта, ухожена, досмотрена. Помни, что только ради неё я оставил тебя в своём доме, в роскоши и богатстве. Марана внимательно выслушала его. Позже она начала заводить себе любовников, но о каждом из них Чандр должен был знать всё: достаточно ли это благополучный мужчина и не болен ли дурной заразной болезнью. Если у Чандра появлялись сомнения насчёт любовника для своей жены, Маране приходилось расстаться с тем, кого забраковал её муж. Но если её избранник устраивал Чандра, Чандр даже разрешал ей делать ему подарки, выдавая на это ей деньги. Но мысли Мараны то и дело убегали в Пальвы, к Адату, которая она силилась забыть, но он то и дело атаковал её память. Вспоминал её и Адат в глубокой тайне от всех и всегда с болью. Она сильно обожгла его когда-то и ожёг не зажил. после расставания с ней он не был счастлив ни дня и в последние годы начал осознавать, что не любит жизнь. Ему то и дело приходили в голову суицидальные мысли, но он хоть и ненавидел жизнь, но смерти боялся ещё больше. Он оправдывал своё существование тем, что был всё ещё нужен своему сыну. Хотя и мало что мог для него сделать. Адат продолжал, как и прежде, добывать средства к существованию выступлениями на улице, но этого не только не хватало на содержание всей семьи, а просто досыта накормить жену и сына. Чанте приходилось самой кормить себя, занимаясь, чем придётся, а маленький Ром уже выступал на улице вместе с отцом, добывая себе пропитания сам. Адат был обучен профессиональным танцам своим отцом, учителем танцев. Но у самого у него учительствовать не получалось, его не брали преподавать ни в одну танцевальную школу, потому что он был слишком нетерпелив и раздражителен. Единственным его учеником был маленький сын, с младенчества отлично усваивавший уроки отца. Мальчик слишком рано начал пробовать играть на старенькой рэме, с которой выступал на улице его отец. У Анга в Беросе дела шли гораздо лучше, чем у сестры и её мужа. В толице он сумел устроиться в мастерскую по изготовлению сандалий в первый же день своего прибытия. И вскоре женился на её хозяйке, вдове, которую звали Сула. Анг писал письма сестре и отзывался о своей жене, как о женщине очень доброй, отзывчивой и простой. Узнав о том, в какой нужде живёт в Пальвах его родная младшая сестра, она согласилась дать ей, её мужу и сыну пристанище в своём доме. Более того: оказалось, что у Сулы был родной брат, который знался с одним владельцем небольшой танцевальной школы и он мог похлопотать, чтобы Адата приняли туда хотя бы помощником преподавателя танцев. Но Адат наотрез отказался:  – К чему это? – говорил он Чанте. – Разве я сам не мог бы устроиться помощником учителя танцев, если мог бы им быть? И зачем мне жить в доме жены Анга, если я ненавижу зависеть от кого бы то ни было? Когда Рому исполнилось три года, Чанта узнала из письма брата, что у того, оказывается, родилась дочь, которой дали имя Дита – «победительница». ” – Вот и у меня появилась племянница, – подумала Чанта, – а я не могу посмотреть на неё. Как же тяжело жить вдали от родни! И почему Адат так горд, что не хочет принять помощь? Насколько бы легче было бы нам всем!» Но поговорить с Адатом об этом не решалась, он становился с годами всё более нервным и раздражительным. И продолжали тянуться тяжёлые годы, когда год кажется десятилетием изнурительного труда и безденежья. Когда маленькому Рому исполнилось шесть лет в жизни Адата вновь промелькнула Марана. Именно тогда, когда его сердце начало понемногу выпускать её, выздоравливать от неё. Чандр привёз её вместе с трёхлетней дочерью в Пальвы, великодушно разрешив ей навестить овдовевшего Магаму и повидать сына умершей сестры. Правда, Марана мечтала о бОльшем: взять племянника на воспитание себе, в память о Кити, но Чандр отказал ей в этом. Ему не нужен был в доме чужой ребёнок. Оказавшись в Пальвах, Марана навестила не только племянника, но и решилась явиться в хижину Адата, где застала его одного. Чанта с сыном была на базаре, где продавала украшения из голубых ракушек. Ракушки эти вныосилос волнами из мря на берег и в последнее время Чанта научилась делать из них кое-какие украшения и торговать ими. Это было легче и прибыльнее, чем работать в чужих садах. Войдя в хижину, Марана увидала Адата похудевшим, небритым, с синяками вокруг глаз, но любовь с былой силй вдруг охватила её. В порыве страсти она бросилась к нему на шею, осыпая поцелуями и говоря ласковые слова. Адат был поражён происходившим. Марана, ещё более прекрасная из-за полноты тела, роскошных нарядов и приятно пахнущих духов, предстала перед ним, как чудесное видение. И она снова касалась его, как когда-то, сводя с ума. Чувства, угасшие было с годами, вновь начали разгораться в Адате и он сам не заметил, как начал отвечать на её ласки.  – Да, да! – страстно шептала Марана. – Мы теперь снова будем вместе! Я всегда чувствовала, что ты – мой и только мой! Адат ничего не отвечал, жадно целуя Марану и гладя ладонями её тело – новое для него, с иными рельефами, располневшими, соблазнительными. На короткое время он забыл о былых обидах, о существовании жены и сына, так сильно он вожделел эту женщину. Марана провела ладонью по его тощей небритой щеке:  – Мой любимый, ка же ты исхудал! – жалостливо проговорила она. – Как же трудно и тяжело тебе жилось все эти годы! Но теперь твои трудности и нужда окончены. Я могу тебе помогать! Она принялась объяснять ему, что богач Чандр женился на ней потому, что только она могла родить ему ребёнка с какими-то необычными способностями, а сам он – жалкий импотент, не способный выполнять супружеские обязанности, поэтому он разрешил ей заводить себе любовников и даже давать им деньги, если они соответствуют нормам, установленным Чандром.  – А ты соответствуешь, соответствуешь! – горячо говорила Марана. – Ты не заразный, ты хоть и беден, но никогда не был замешан в дурных делах, ты честен – это вполне удовлетворит Чандра и он разрешит нам встречаться! Уж я его знаю. Я дам тебе всё, что ты пожелаешь! Я сниму тебе квартиру, я тебя красиво одену, ты будешь лакомиться самым лучшим, у тебя буду деньги на любые прихоти! Но для этого, ты сам понимаешь, у меня есть свои условия. Ты должен переехать в Берос один, без семьи… Её прагматичные речи начали отрезвлять адата, развевать его любовное опьянение, которому он поддался на некоторое время. Ах, так это, оказывается, Маране разрешил её богатый старик любить его, Адата! А запрети он ей – она бы и послушалась и знаться бы не стала с тем, кого любила. Холод и ненависть начали заполнять душу Адата. Деньги для этой женщины были всегда важнее его, она снова вела себя по отношению к нему оскорбительно. Он резко оттолкнул её и лицо его исказила гримаса брезгливости и презрения.  – Чтобы я бросил жену и сына ради твоих подачек, потаскуха! – хриплым от ярости голосом проговорил он. – Ты предавала меня раньше, неужели ты думаешь, я снова тебе поверю? Грязная, дрянная женщина, убирайся к своему старику-мужу!  – Чем я тебя обидела? – на глаза Мараны навернулись слёзы. – Что сказала не так? Ты так переменился! Адат сжал кулаки и глаза его запылали, как угли:  – Я никогда в своей жизни не ударил ни одну женщину, но ты вызываешь желание разорвать тебя на куски! Ты отвратительна! Я сейчас не пойму себя самого: как я мог любить тебя раньше? Что было в тебе, кроме смазливой красоты, что могло бы вызвать любовь мужчины? Нет, видно, не любовь у меня к тебе была – болезнь! Я болел тобой, да только, хвала богам, выздоровел я от неё сейчас! Убирайся, я ненавижу тебя! Марана больше не могла слышать это. Её словно ошпарили крутым кипятком с ног до головы. Как, Адат её не любит, даже ненавидит?! Она выскочила из его хижины, побежала по песку, в котором утопали её изящные туфли на тонком высоком каблуке. Она почувствовала, что сама начинает ненавидеть Адата, теперь ещё сильнее, чем тогда, когда узнала, что он женится на Чанте. За что он сейчас сказал ей все эти страшные слова? Ведь она шла к нему с любовью и добром, предложить не только себя, но и беззаботную обеспеченную жизнь. Она увезла его в Берос, она смогла бы уговорить Чандра, чтобы тот убедил Атания взять Адата выступать в свой самый престижный павильон развлечений. Атаний прислушивался к старшему брату. Или помогла бы Адату открыть собственную танцевальную школу. А если бы он вообще не захотел работать, просто взяла бы его на содержание. Что ей, жалко денег богатого мужа? Такая женщина, как Марана, была мечтой многих мужчин Локады – богатая, щедрая, к тому же, соблазнительно красивая. О таких любовницах подолгу молили богов, слагали о них стихи и песни. Но не многим везло такую женщину заполучить, к Адату сама пришла эта удача, но он растоптал её и вышвырнул. ” – Безумец! – Марану трясло от бешенства и нараставшей, как ком, злобы. – Всегда был безумцем! Не умел пользоваться тем, что имел, добывать деньги! жалкое ничтожество, достойное своей убогой жены, этой уродины и дуры Чанты!» Яростно сжав кулаки и продолжая вышагивать по песку, Марана подняла к небу искажённое от гнева лицо и зажмурила глаза из-за бивших в них лучей солнца.  – Проклятье тебе, Адат! – вслух проговорила она и голос её заклокотал, как кипящая смола. – Умри, умри, Адат! Умри и не живи больше в том мире, где останусь я! Я не могу больше осознавать, что где-то ты жив с этой Чантой и её ребёнком и уже никогда не станешь моим! Я уже и не хочу, чтобы ты был моим, ты довёл меня до этого, так умри же! Адат остался в хижине, ощущая в душе пустоту: Марана, наконец, полностью ушла из его сердца. Но счастья от этого он почему-то не испытвал. Просто было отупление и безразличие – и больше ничего. И снова потянулось время без перемен и теперь уже без мук любви к Маране. Были всё те же улицы, пляски на них. Новые песни не писались, старые надоели зрителю, заработки не росли, а падали. Адат чах от осознания неудач и вины перед женой и сыном, которым ничего не мог дать. Чанта выглядела лет на пятнадцать старше своего возраста, измучившись от забот, а Ром в свои шесть лет был так мелок и щупл, что казался трёхлетним малышом. Адат понимал – это потому, что он не способен обеспечить их. Особенно жаль адату было сына. Когда тому исполнилось восемь, он выглядел не старше пяти лет. И дела его отца шли настолько плохо, что он, наконец, сломили его гордый независимый дух. Здоровье Адата пошло на убыль, он работа всё меньше и доходы его оказались так малы, что он не мог прокормить теперь даже самого себя. Но для него было немыслимо сесть на шею Чанте трудившейся с утра до вечера, где только возможно, вплоть до уборки улиц от гионьего или личьего помёта. Или маленькому сыну, что также зарабатывал на улицах плясками. ” – Если я буду забирать кусок у моей жены и сына, то лучше мне и не жить, рассуждал Адат. – Я не состоялся, как артист – зачем гордиться? Спасти от нужды семью – вот всё достойное, что я хотел бы совершить в этой жизни.» И он сам лично написал Ангу письмо, жалобное, самоуничижительное, молящее о помощи. ” – Я согласен чистить твоей жене обувь, если бы она согласилась ещё помочь нам! – так завершил он это письмо. – Приезжай и спаси нас!» Анг, чьё чувство родства и привязанность к сестре было по-прежнему крепко, поспешил в Пальвы в хижину сестры и её мужа. Чанта за несколько минут помолодела и похорошела от счастья, узнав, что адат, наконец, согласился переехать в Берос к родственникам, которые могут помочь. И зачем только он упрямился до сих пор, мучил себя и всех остальных?