Текст книги "Апокалипсис Томаса"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 19

Я решил, что с посещением мавзолея можно повременить. Спустился по склону, пересек дубовую рощу – на земле так и не появилось ни одного листочка, потом длинную лужайку, на которой застыл свинцовый Энцелад, все еще не раздавленный богами.

Если мне предстояло умереть в этот день, а все к этому шло, в спальне у меня осталась одна вещь, которую я хотел бы унести с собой в смерть.

В эвкалиптовой роще я торопливо прошел по вымощенной каменными плитами дорожке и оказался перед дверью башни в тот самый момент, когда Ной Волфлоу выходил из нее. Не могу сказать, кто из нас выглядел более встревоженным, но только он держал в руках помповик.

В обычные времена, если такие выпадали в Роузленде, Волфлоу – гора Везувий в состоянии покоя, невозмутимый, как гранитный пик, упирающийся вершиной в облака. Но вы чувствуете его мощь, вулканическую и всегда кипящую энергию, которая превратила его в такого успешного и богатого человека.

Высокий, ширококостный, с литыми мышцами, напоминающими броню, он производил впечатление даже без короткоствольного, с пистолетной рукояткой, помповика двенадцатого калибра. Решительное лицо, серые глаза, глубоко посаженные в идеальных эллиптических глазницах, прямой нос, крепкий, раздвоенный подбородок, к которому сбегали челюстные кости. Грива густых черных волос, которой позавидовали бы и жеребец, и лев. Только рот, с полными губами, размером вроде бы меньше, чем следовало, наводил на мысль, что внутри этого сильного человека мог прятаться слабый.

– Томас! – воскликнул он, увидев меня.

Он обращался ко мне так не потому, что демонстративно отказывался величать меня мистером. Просто находил мое имя таким необычным, что чувствовал бы себя не в своей тарелке, если бы пришлось его произносить. В день нашей встречи он сообщил мне, что будет использовать мою фамилию как имя, потому что «когда я произношу „Одд“, у меня возникает ощущение, будто я на тебя плюю». Мне не показалось, что Волфлоу настолько щепетильный человек, чтобы смущаться из-за моего имени, но, возможно, он решил показать себя предельно галантным и вежливым, находясь в компании Аннамарии, которая очаровывала всех, кто встречался ей на пути.

Помповик в руках Волфлоу обеспокоил меня ничуть не меньше, чем встреча с двуногими свиньями, но он не угрожал мне помповиком, хотя у меня и возникло ощущение, что будет. Вместо этого он спросил:

– Каким образом она это делает? И зачем она это делает? Я всегда говорю с ней с ясными намерениями, и она всегда отвечает очень вежливо, а в итоге я оказываюсь в полном недоумении, то ли забыв, то ли отказавшись от моих намерений.

Он, разумеется, говорил об Аннамарии.

– Да, сэр, я вам сочувствую. Но у меня всегда есть ощущение, что все, сказанное ею, правда, и со временем я пойму, о чем речь. Может, не завтра, может, не в следующем месяце, может, даже не в следующем году, но пойму.

– Она благородна, как Грейс Келли, но Грейс еще была и красавицей. Ты так молод, что, наверное, и не слышал о Грейс Келли.

– Она была актрисой. «В случае убийства набирайте „М“», «Окно во двор», «Поймать вора». Она вышла замуж за князя Монако.

– А ты не такой пустомеля, как думают некоторые.

Так он говорил со мной – да и со всеми, – когда Аннамария его не слышала.

– Благодарю вас, сэр.

По ходу разговора он подозрительно оглядывал эвкалиптовую рощу. Свет и тени действительно могли замаскировать любого, кто попытался бы приблизиться к нам, шныряя между деревьями.

– Я пришел сказать ей, что вы двое должны уехать. Сегодня. В течение часа. Тотчас. Знаешь, что она мне ответила?

– Я уверен, что-то запоминающееся.

Его серые глаза могли превращаться в клинки из нержавеющей стали, без труда рубящие кость.

– По ее словам, то, что мне хочется увидеть, не случится, если вы двое уйдете прямо сейчас, но вы уйдете завтра ранним утром, когда будет достигнута цель, ради реализации которой я позвал вас сюда.

– Да, в этом она вся.

– Ни один мой гость не отказывался уехать, если я просил его об этом, – от злости его лоб пошел морщинами, а когда он наклонился ко мне, луч света, пробившийся сквозь листву эвкалиптов, еще больше заострил его стальной взгляд. Голос зловеще звенел, он и не пытался скрыть угрозу. – Если вы считаете себя вправе объявлять хозяину дома, когда уйдете, возможно, уйти вам не удастся вовсе.

Он определенно не боялся того, что мы до скончания веков поселимся в гостевом домике. Его слова обещали урну и нишу в мавзолее.

Я никак не ожидал услышать от него такое. В Везувии нарастало давление.

– Да за кого она себя принимает?! – возмущенно произнес он.

– Вы не спросили ее, сэр? – я позволил себе ответить вопросом на вопрос, потому что ее ответ интересовал и меня.

Стальной блеск ушел из глаз, угроза – из голоса, он вновь оглядел растущие вокруг эвкалипты, уже не боясь, что к нам приближается стая мутантов-свиней. Просто не мог вспомнить, как он здесь оказался.

– Нет. Она проделала этот фокус с цветком, словно иллюзионист в Вегасе или что-то такое, – похоже, он до сих пор не мог очухаться, испытав на себе ее магию. – Ты видел, как проделывает она этот фокус с цветком?

И продолжил, прежде чем я успел ответить:

– Внезапно я услышал, как говорю ей, что она, разумеется, может остаться, вы двое можете оставаться, сколько пожелаете, если она того хочет. Я сказал, что тревожусь исключительно о вашем благополучии, вы понимаете, раз уж по моему поместью бродит кугуар. И я извинился за проявленную бестактность. Думаю, я даже поцеловал ей руку. Я никогда в жизни не целовал женщине руку. С какой стати мне целовать женщине руку?

Он глубоко вдохнул, потом раздраженно выдохнул и покачал головой, словно пораженный собственным поведением.

– Тут она и говорит, что вы оба уйдете, когда случится то, что мне хочется увидеть, когда моя цель, ради реализации которой я вас сюда позвал, будет достигнута… и о какой чертовой цели она говорит?

– Вашей цели, сэр.

– Не умничай, Томас.

– У меня и в мыслях такого нет, сэр.

– Я не знаю, почему привез ее сюда. Какое-то безумие. Дурь. Я ее не хочу. Я сказал Паули, что, возможно, захочу, чтобы отделаться от него, потому что сам не знаю, как это объяснить, но я знаю, что она не в моем вкусе.

– Мистер Семпитерно такой проницательный.

– Заткнись.

– Да, сэр. Мы уйдем завтра, – пообещал я.

Теперь он, скорее, говорил сам с собой, чем обращался ко мне:

– Я ее не хочу. Она мерзкая, отвратительная, накачанная и раздувшаяся, будто корова. Нет в ней ничего такого, чтобы зажечь мужчину. Я не хочу с ней ничего делать и никогда не захочу.

– Мы уйдем завтра, – повторил я.

Он вновь обратил на меня внимание, и его маленький рот негодующе изогнулся, словно я в его представлении напоминал то самое, что прилипает к подошве, а потому говорить со мной ниже его достоинства.

– Ты сказал Генри Лоулэму, что встретил человека, который называет себя Кенни. Никто не видел его долгие годы. Ты сказал шефу Шилшому, что видел бурых медведей с красными глазами.

– Может, не бурых медведей, сэр. Может, что-то другое.

Он вновь оглядел рощу. Даже с каменным, но красивым лицом и стальными глазами он не выглядел таким сильным, как раньше, потому что чуть задрожали губы.

– Ты видел их при свете дня?

– Нет, сэр, – солгал я.

– Ночь – это одно, день – совсем другая история, – его взгляд вернулся ко мне. – Ты всегда расспрашиваешь людей, Томас, стараешься выудить у них информацию, расспрашиваешь и расспрашиваешь?

– Я просто любопытный, сэр. Всегда был таким.

– Заткнись.

– Да, сэр.

– Здесь тебя ничего не касается. Слышишь меня, Томас?

– Да, сэр. Извините. Я злоупотребил вашим гостеприимством.

Угрюмость его лица впечатляла даже сильнее стального взгляда.

– Ты шутишь?

– Нет, сэр. Насколько мне известно, если уж я шучу, собеседнику обычно не удается удержаться от смеха.

– Если я говорю – заткнись, значит, я хочу, чтобы ты заткнулся. Заткнись.

– Да, сэр.

– До вашего завтрашнего ухода оставайтесь в гостевой башне.

Приняв во внимание помповик, я кивнул.

Заметив, что я смотрю на помповик, Волфлоу вдруг понял, что должен объяснить, откуда он взялся.

– Я подумал, что захочу пострелять по тарелочкам.

Протиснувшись мимо меня, он зашагал по выложенной каменными плитами тропинке, а я шагнул к двери башни.

– И вот что еще.

Повернувшись к нему, я порадовался, увидев, что помповик лежит на сгибе руки и по-прежнему направлен в землю.

– В твоих комнатах телефонов нет, но у тебя наверняка есть мобильник. Я хочу, чтобы ты понимал: здесь нет ничего, что могло бы заинтересовать полицию. Ты понимаешь?

Я кивнул. Мобильника у меня нет, потому что у меня никогда не возникало желания играть в видеоигры, бродить по Сети или обмениваться фотоснимками обнаженной натуры с конгрессменом.

– У меня отличные связи с местными властями, – продолжил Волфлоу. – Получше, чем у тебя с твоим крантиком. Среди копов есть люди, которые раньше работали здесь охранниками. Я многое для них сделал. Я сделал для них больше, чем ты сможешь себе представить, и могу гарантировать, что им не понравится никчемный бродяга, льющий на меня грязь. Это ясно?

Я кивнул.

– Ты вдруг онемел или как?

– Я понимаю, сэр. Насчет копов. Оставаться в башне, запереть дверь, запереть окна, задернуть шторы, не звонить копам и даже в пожарную команду, если что-то здесь вспыхнет, ждать до утра, а потом, с восходом солнца, направиться к выездным воротам.

Он злобно смотрел на меня, его девичий рот изогнулся в презрительной ухмылке, и я решил, что скоро он уже не будет чувствовать себя не в своей тарелке, называя меня Оддом вместо Томаса, потому что он выплюнул:

– Ты действительно идиот.

– Да, сэр. Я передам Аннамарии ваши слова.

Мы смотрели друг на друга, он – зло, я – с любопытством, пока он не прервал затянувшуюся паузу:

– Слушай… я бы предпочел, чтобы ты этого не делал.

– Не делал что?

– Я бы предпочел, чтобы ты не передавал ей мои слова. Я не знаю, что со мной. Может, это безумие. Она гипнотизирует меня или что? Почему меня должно волновать, скажешь ты ей или нет, что я обозвал тебя идиотом?

– Тогда я ей скажу.

– Не надо, – тут же возразил он. – Мне все равно, что она обо мне думает, она для меня никто, она интересует меня, как пончик без сахарной пудры. Я не хочу иметь ничего общего с такой женщиной, но я бы предпочел, чтобы ты не говорил ей, что я обозвал тебя идиотом.

– Она так странно воздействует на людей.

– Более чем странно.

– Я ей не скажу.

– Спасибо тебе.

– Всегда рад услужить.

Я наблюдал, как он идет среди эвкалиптов, а потом по залитой солнцем лужайке к особняку. Даже на открытой местности, где никто не мог подкрасться к нему, Волфлоу нервно поглядывал направо и налево, то и дело оборачивался. Вероятно, остерегался нападения кугуара, прислушивался к крику гагары, опасался, что внезапно может оказаться лицом к лицу с Бармаглотом, сверкающим огненными глазами, и злопастным Брандашмыгом.

Глава 20

В шестнадцатилетнем возрасте мы со Сторми Ллевеллин провели вечер на ярмарке. В одном павильоне набрели на предсказывающую будущее машину размером с телефонную будку высотой в семь футов. Нижние три занимало закрытое основание, на которое поставили стеклянный ящик. На табличке мы прочитали, что в ящике находятся мумифицированные останки цыганки, карлицы, известной своими точными предсказаниями.

Ссохшуюся, пугающую фигуру, – скорее, мы видели перед собой куклу, слепленную из гипса, бумаги, воска и резины, а не мумифицированный труп, – нарядили в яркие цыганские одежды. За четвертак машина выдавала прямоугольник бумаги с напечатанным на нем ответом на ваш вопрос. Четвертак – не такие уж большие деньги за изменяющее жизнь предсказание, но мертвые могут брать по минимуму, потому что им нет нужды покупать еду и подписку на кабельное телевидение.

Молодая пара, подошедшая к машине раньше нас, спросила, ждет ли их долгая и счастливая семейная жизнь. И хотя они скормили «Мумии цыганки» восемь четвертаков, им ни разу не удалось получить ясный и четкий ответ. Мы со Сторми слышали, как потенциальный новобрачный, Джонни, зачитывал все ответы своей девушке, и хотя предсказательница отвечала расплывчато, их смысл не укрылся от нас. Один из ответов гласил: « Во фруктовом саду, где растут больные деревья, созревают ядовитые фрукты». Остальные тоже не вселяли особой надежды.

После того как Джонни с подругой отбыли в тягостном раздумье, мы задали «Мумии цыганки» тот же вопрос, что и предыдущая пара. На медный поднос выпала карточка с надписью: «ВАМ СУЖДЕНО НАВЕКИ БЫТЬ ВМЕСТЕ».

Сторми вставила ее в рамочку под стекло и повесила над своей кроватью, где она оставалась несколько лет. Теперь, в рамочке поменьше, табличка стояла на прикроватном столике в моей спальне гостевой башни.

После гибели Сторми у меня и в мыслях не было в злобе уничтожить карточку. Злобы я не испытывал. Никогда не проклинал человека или Бога за случившееся. Печаль – мой удел с того самого дня, так же, как смиренное осознание собственных недостатков, которым несть числа.

Чтобы не позволить печали сокрушить меня, я стараюсь сосредоточиться на красоте мира, которая проявляется везде в своем бесконечном разнообразии, от крошечных диких цветов и переливающихся всеми цветами радуги колибри, которые пьют их нектар до ночного неба, высвеченного мириадами звезд.

Поскольку мне дано видеть души мертвых, задержавшихся в нашем мире, я знаю, что за его пределами лежит что-то еще, место, которому они принадлежат, и куда я уйду в положенный мне день. Таким образом, нельзя сказать, что предсказание мумии цыганки лживое. Оно еще, возможно, исполнится, и я держу печаль в узде, рассчитывая, что так и будет.

Покинув Пико Мундо, я постоянно носил карточку предсказательницы при себе. Она побывала во всех местах, куда направляла меня моя интуиция. Но из страха потерять ее в момент каких-то отчаянных действий я не держу ее при себе постоянно, изо дня в день.

Недавние события убедили меня, что обитающее в Роузленде зло не знает аналогов. Аннамария мне только помощник, но не щит, и шансы дожить до завтрашнего утра не представлялись мне высокими. Я не вбил себе в голову глупую идею, будто эта карточка «Мумии цыганки» с пятью словами, находясь при мне, сделает меня неуязвимым. Но я чувствовал, – может, это идея не менее глупая, – что властям на Другой стороне, куда я попаду, если умру и покину наш мир, придется отвести меня к Сторми, поскольку я предъявлю доказательство того, что нам обещана вечная жизнь вместе.

Если кто-то считает меня глупцом, я возражать не стану. Дурости во мне столько же, что и у любого, больше, чем у некоторых. Я постоянно помню об этом и не нахальничаю. Нахальство зачастую приводит к смерти.

Я отогнул скобки на задней стороне рамки, убрал картонный прямоугольник, достал карточку. Сунул под одно из пластиковых окошек бумажника.

Другие окошки пусты. Я не ношу с собой фотографию Сторми, потому что не нуждаюсь в ней. Ее лицо, улыбка, фигура, красота изящных рук, голос хранятся в моей памяти. В памяти она живет, двигается, смеется, тогда как фотография может предложить лишь застывший момент жизни.

Поверх свитера я надел пиджак спортивного покроя, который приобрел, когда отправился за покупками в город. Я не старался поменять мой имидж. В пиджаке имелись карманы, и он позволял что-то под него спрятать.

В соответствии с указаниями Ноя Волфлоу, я закрыл на защелку узкие, забранные решеткой окна и задернул шторы. Включил все лампы, чтобы позже, после наступления темноты, свет, проникающий в щели между шторами, предполагал, что я дома.

Заперев дверь своих апартаментов, я поднялся по каменной винтовой лестнице в вестибюль второго этажа. Костяшки моих пальцев только приближались к двери, когда она распахнулась, так что постучать я и не успел.

Рафаэль, золотистый ретривер, которого мы спасли в Магик-Бич, лежал на полу, держа передними лапами косточку «найлабоун» [14]14
  «Найлабоун/Nylabone»– разнообразные товары для животных, в том числе и косточки для собак, выпускаемые одноименной американской компанией.


[Закрыть], и энергично ее жевал. Завилял хвостом, приветствуя меня, но «найлабоун» прочно приковывал его внимание, и он не желал отвлекаться на почесывание груди или живота.

Бу находился в другой комнате или отправился обследовать Роузленд. Собака-призрак, он мог проходить через стены, если возникало такое желание, и проделывать все, присущее призракам. Но я и раньше замечал, что его, так же как любого живого пса, отличает здоровое любопытство и он обожает исследовать новые места.

Портьеры Аннамария не раздвигала, так что освещение обеспечивалось, как прежде, двумя лампами с абажурами из цветного стекла. Аннамария сидела за тем же маленьким обеденным столом. Только ни для нее, ни для меня не дымились кружки с чаем.

Вместо них на столе стояла неглубокая синяя миска диаметром в восемнадцать дюймов, наполненная водой, в которой плавали три огромных белых цветка. Чем-то похожие на цветы магнолии, но размером побольше, никак не меньше канталуп, с лепестками такими толстыми, что они казались искусственными, сделанными из воска.

Мне уже доводилось видеть эти цветы на большущем дереве, растущем рядом с домом, в котором она некоторое время жила в Магик-Бич. Однажды мы вместе ели за столом, на котором три цветка плавали в такой же неглубокой миске.

Знать названия того, что окружает нас, – один из способов отдавать дань уважения красоте этого мира, которая поддерживает меня и помогает не поддаться печали. Я знаю название многих деревьев, но не того, на котором растут такие цветы.

– Где ты их взяла? – спросил я, подходя к столу.

Свет лампы падал на цветы, вощеные лепестки отражали его на Аннамарию, и этот отблеск обманывал глаз, создавал впечатление, что ее лицо светится изнутри.

Она улыбнулась.

– Я сорвала их с дерева.

– Это дерево растет в Магик-Бич.

– Это дерево здесь, Одди.

Я лишь однажды видел дерево с такими цветами, то самое безымянное в Магик-Бич, с широко раскинутыми черными ветвями и восьмидольчатыми листьями.

– Здесь, в Роузленде? Я облазил все поместье. Не видел ни одного дерева с такими цветами.

– Оно здесь, точно так же, как ты.

Менее чем неделю тому назад она проделала фокус с одним таким цветком. Мою подругу, женщину по имени Блоссом, которая при этом присутствовала, фокус этот потряс до глубины души. Теперь, похоже, она потрясла и Ноя Волфлоу, хотя созданная ею иллюзия подействовала на него наверняка не так, как на Блоссом.

– В Магик-Бич ты обещала мне что-то показать посредством такого цветка.

– И покажу. Ты запомнишь это на всю жизнь.

Я отодвинул стул, на котором раньше сидел.

Прежде чем уселся, она подняла руку, останавливая меня.

– Не сейчас.

– Когда?

– Всему свое время, странный ты мой.

– Ты это уже говорила.

– И говорю снова. Как я понимаю, сейчас у тебя неотложное дело.

– Да. Я нашел того, кому я нужен. Мальчика, который не называет мне своего имени. Я думаю, он действительно ее сын… если в этом может быть хоть какой-то смысл.

Отражения лепестков цветов, которые плавали в миске, подсвечивали ее большие темные глаза.

– У тебя нет времени на объяснения, да они мне и не нужны. Делай, что должен.

Что-то ткнулось мне в руку. Посмотрев вниз, я увидел материализовавшегося Бу. По ощущениям он ничем не отличался от настоящего пса, все признаки под моим прикосновением приобретают плоть. Его теплый язык лизнул мои пальцы, но мокрыми они не стали.

– И помни, что я говорила тебе раньше, – добавила Аннамария. – Если ты усомнишься в справедливости своих действий, ты умрешь в Роузленде. Не ставь под сомнение благородство своего сердца.

Я понимал, почему она напутствовала меня такими словами. Не так уж и давно в Магик-Бич произошли некие события, по ходу которых мне пришлось убить пять человек, замешанных в террористическом заговоре, в том числе красивую молодую женщину с большими чистыми глазами. Если бы я не убил их, они убили бы сотни тысяч людей, возможно, миллионы, и они убили бы меня. Но убийство, особенно женщины, даже при самозащите, опустошает меня, я ужасаюсь самому себе.

Потому-то я в самом начале сказал вам, что в последнее время я пребывал не в лучшем расположении духа и не мог найти что-нибудь веселое в любой ситуации, как это обычно случалось раньше. По этой же причине мне снился Освенцим, и я боялся умереть дважды.

– Ты нужен мальчику, – напомнила Аннамария.

Еще раз взглянув на цветы, я направился к двери.

– Молодой человек, – я взглянул на нее, – верь в справедливость своих действий и возвращайся ко мне. Ты мой защитник.

Ретривер и белая овчарка смотрели на меня. Ни один не вилял хвостом. Генри Уорд Бичер [15]15
  Бичер, Генри Уорд/ Beecher, Henry Ward (1813–1837) – американский религиозный деятель, борец с рабством, брат писательницы Гарриет Бичер-Стоу.


[Закрыть]в свое время сказал: «Собака создана специально для детей. Она – бог веселья». Я с этим согласен. Но собаки иной раз могут посмотреть так серьезно, как удастся далеко не всякому человеку. Словно они могут видеть будущее и ужасаются тому, что тебя ждет.

Я покинул апартаменты Аннамарии, плотно закрыл за собой дверь, нашел в кармане ключ и запер ее.