355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дин Рей Кунц » Незнакомцы » Текст книги (страница 16)
Незнакомцы
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 02:29

Текст книги "Незнакомцы"


Автор книги: Дин Рей Кунц


Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Странной была и ее первая реакция на фотографию писателя, и, если бы не выработавшаяся за последние два месяца привычка не сбрасывать со счетов ни одно неординарное происшествие или обстоятельство, Джинджер, возможно, и не стала бы долго ломать голову размышлениями над очередным капризом своей памяти. Но теперь все было иначе. Она уставилась на фотографию, надеясь расшевелить дремлющую память, но, кроме смутного предчувствия, что «Сумеркам в Вавилоне» предназначено в корне изменить ее жизнь, никаких других эмоций или ассоциаций у нее не возникло, поэтому она открыла книгу и начала читать.

* * *

Чикаго, Иллинойс

Из университетской больницы отец Стефан Вайцежик поехал через весь город в лабораторию при отделе научных исследований чикагского управления полиции. Несмотря на Рождество, городские службы все еще убирали с улиц снег после ночного снегопада.

В полицейской лаборатории дежурили двое сотрудников. В помещении было душно и пыльно, как в какой-нибудь египетской гробнице, погребенной в толще песка: ничего другого от этого старого правительственного здания ожидать и не приходилось. Звук шагов гулко разносился по длинным коридорам с высокими потолками и кафельным полом.

Обычно лаборатория не делилась информацией с посторонними, но половина полицейских в Чикаго исповедовала католическую веру, из чего следовало, что отец Вайцежик мог рассчитывать не только на нескольких своих хороших знакомых, которые, собственно, и помогли ему проникнуть в эту лабораторию.

Его встретил доктор Мерфи Эймс, полноватый человек с абсолютно лысой головой и моржовыми усами. Они заранее договорились о встрече (отец Стефан предупредил о своем визите по телефону из больницы), и у Мерфи было время подготовиться. Они уселись за длинным столом напротив затемненного окна, и Эймс раскрыл лежащую перед ним папку.

– Должен сказать вам, святой отец, что я никогда не пошел бы на обнародование материалов уголовного дела, будь хоть малейшая вероятность рассмотрения его в суде. Но, поскольку оба преступника убиты и судить некого, я решил удовлетворить просьбу ходатайствующих за вас коллег.

– Я высоко ценю это, доктор Эймс, поверьте. Я чрезвычайно признателен вам за то, что вы смогли уделить мне время и внимание.

На лице Мерфи Эймса читалось недоумение.

– Однако, признаться, я не совсем понимаю, что вас заинтересовало в этом деле.

– Откровенно говоря, я тоже, – произнес отец Стефан несколько загадочно.

Он не посвятил в свои намерения высших чинов, которые помогли ему попасть в секретное учреждение, и не собирался раскрывать карты перед Эймсом, хотя бы для того, чтобы его не посчитали маразматиком.

– Итак, – начал Эймс, несколько задетый недоверием, – вы интересовались пулями. – Он открыл плотный конверт из темной бумаги, в каких обычно хранят или отправляют секретные материалы, и высыпал его содержимое себе на ладонь: это были два кусочка свинца. – Хирург извлек их из тела Уинтона Толка. Вы сказали, что они вас очень интересуют...

– Именно так, – подтвердил отец Стефан, рассматривая смятые в лепешку пули. – Я полагаю, вы взвесили их, ведь это, должно быть, обычная процедура. И вес их совпадает с весом стандартных пуль тридцать восьмого калибра?

– Если вы интересуетесь, не расщепились ли они от удара, то я отвечу – нет. Они деформировались в результате соприкосновения с костью, так что, в общем-то, могли бы и расщепиться, но этого не произошло.

– Дело в том, – глядя на пули, пояснил отец Вайцежик, – что я имел в виду другое: я хотел бы знать, соответствуют ли они вообще пулям этого калибра? Не была ли допущена какая-то ошибка при сборке патрона, не фабричный ли это брак? Или они как раз нужного размера и веса?

– О, они соответствуют стандарту, вне сомнений.

– И следовательно, способны нанести больший урон. Значительно больший, – задумчиво произнес отец Вайцежик. – А какой марки револьвер?

– Короткоствольный «смит-вессон» тридцать восьмого калибра, модель «чифс-спешиал», – сказал Эймс, извлекая из другого конверта револьвер, из которого стреляли в Толка.

– Вы производили из него контрольные выстрелы?

– Безусловно, это предусмотрено инструкцией.

– И никаких отклонений не обнаружили? Никаких аномалий, в результате которых, например, пуля может вылетать из ствола с меньшей, чем требуется, скоростью?

– Интересный вопрос, святой отец. И ответ на него – нет. Это отменный револьвер, он соответствует всем высоким стандартам фирмы «Смит и Вессон».

– А как насчет гильз? Возможно ли, что в патроне оказалось меньше пороха, чем обычно?

Собеседник отца Вайцежика прищурился.

– Сдается мне, что вы пытаетесь выяснить, почему эти две пули не разнесли в куски грудь Уинтона Толка. Верно?

Священник кивнул, сохранив на лице непроницаемую маску, и задал следующий вопрос:

– В барабане остались неиспользованные патроны?

– Да, два. Плюс запасные патроны в кармане куртки одного из стрелявших – около дюжины.

– Вы не вскрывали неиспользованные патроны, чтобы установить, насколько они соответствуют стандарту?

– Не вижу для этого причин, – пожал плечами Эймс.

– А вы не могли бы сделать это прямо сейчас?

– Мог бы, конечно. Но какая в этом необходимость? Скажите, святой отец, для чего вообще все это нужно?

– Я понимаю, что это несправедливо и мне следовало бы отплатить вам за вашу любезность хотя бы разъяснениями, – с тяжелым вздохом отвечал отец Вайцежик, – но увы! Я не могу пока этого сделать. Священники, подобно врачам и адвокатам, обязаны соблюдать конфиденциальность, беречь тайну. Но обещаю, вы будете первым, кому я раскрою ее, если когда-нибудь буду волен это сделать.

Эймс пристально взглянул на него, и отец Стефан не отвел глаз. Наконец эксперт распечатал еще один конверт: внутри его находились неиспользованные патроны от револьвера убитого налетчика.

– Подождите здесь, – сказал Эймс и вышел.

Спустя двадцать минут он вернулся с белой эмалированной кюветой, в которой лежали разобранные патроны 38-го калибра. Пользуясь карандашом как указкой, он дал подробные объяснения:

– Все очень просто: вот гильза, вот пуля, вот капсюль. Между ними камера сгорания, или пороховое отделение, где находится нитроцеллюлоза, горючее вещество – вот оно, серенькое, видите? Я его взвесил, все в норме. На всякий случай я разобрал еще один патрон, с ним тоже все в порядке. Патроны фирмы «Ремингтон» не подводят. Просто Уинтону Толку очень повезло. Он родился в рубашке, святой отец.

* * *

Нью-Йорк

Джек Твист провел Рождество в палате санатория с Дженни. В праздник ему рядом с ней было особенно тоскливо. Но оставить жену одну и уйти он не мог, потому что знал – ему будет еще хуже.

Хотя Дженни и провела на больничной койке большую часть их семейной жизни, Джек по-прежнему любил ее. Уже почти восемь лет она не могла ни улыбнуться ему, ни поцеловать, ни назвать по имени, но в его сердце ничего не изменилось, просто время остановилось. Она все еще оставалась для него прекрасной Дженни Мэй Александер, юной и очаровательной невестой.

В той безымянной Центральноамериканской тюрьме он жил мыслью о том, что Дженни ждет его дома, скучает по нему, волнуется и молится за него каждый вечер. Мечта об их будущей встрече после долгой разлуки помогала ему переносить пытки и голод, сохранить рассудок.

Из всех четверых десантников, попавших в плен, лишь Джек и его друг Оскар Вестон выжили и вернулись домой, хотя их побег был просто чудом. Почти год они ждали, что их выручат, не сомневаясь в том, что их страна не забудет своих сыновей. Случалось, они спорили, как именно их освободят – с помощью коммандос или же прибегнув к переговорам по дипломатическим каналам. Спустя одиннадцать месяцев они все еще верили, что соотечественники вызволят их, но потом терпение друзей лопнуло. Они сильно похудели и ослабели, их мучили какие-то неизвестные тропические болезни. Ждать дальше манны небесной становилось опасно.

Бежать они могли только во время одного из регулярных посещений Народного центра правосудия – чистого светлого учреждения, образцовой тюрьмы, созданной в столице страны специально для того, чтобы убедить иностранных журналистов в гуманности нового режима. Джека и Оскара возили туда каждый месяц. Там они мылись в душе, подвергались санобработке, переодевались в чистую одежду, после чего им надевали на руки наручники и, усадив перед видеокамерами, задавали вопросы. Джек и Оскар обычно сдабривали ответы махровой похабщиной или же прикидывались идиотами, но это не имело ровным счетом никакого значения, потому что цензоры редактировали запись, а на стертые куски накладывали голоса опытных лингвистов, говоривших по-английски без акцента.

Когда пропагандистский фильм был отснят, их стали показывать зарубежным журналистам, но лишь на экране телевизора. Журналисты находились в другом помещении и не могли видеть, что отвечает за них сотрудник контрразведки, остающийся за кадром.

В начале одиннадцатого месяца заключения Джек и Оскар начали разрабатывать план побега. Они надеялись осуществить его во время ближайшей поездки в Центр правосудия, охраняемый, как им казалось, менее тщательно, чем тюрьма.

Физически они были слабы, а их единственным оружием являлись заточки из крысиных костей – с их помощью узники надеялись одолеть вооруженную до зубов охрану.

Как ни странно, но их затея удалась. Внутри здания Центра правосудия узников «пас» всего один охранник, сопровождавший их в душевую, которая находилась на втором этаже. Охранник держал свой револьвер в кобуре, вероятно, полагая, что из тюрьмы, находящейся в другой большой тюрьме, которой, по сути, и была столица, бежать бессмысленно, а может быть, потому, что считал Джека и Оскара морально раздавленными, слабыми, безоружными. Он даже не успел удивиться, когда они набросились на него и закололи спрятанными под одеждой костяными заточками: после двух ударов в шею и одного в правый глаз он затих навеки, не издав ни звука.

Забрав у охранника револьвер и патроны, узники побежали по коридорам, рискуя быть замеченными и схваченными. Но так как это была не тюрьма в полном смысле этого слова, а пропагандистский центр «перевоспитания», им удалось спуститься до черной лестницы в подвал, откуда, пройдя через несколько складских помещений, они выбрались через окно на разгрузочную площадку.

Семь или восемь больших ящиков только что выгрузили из доставившего их грузовика, водитель которого что-то доказывал диспетчеру. Больше поблизости никого не было видно, и, как только эти двое направились к застекленной конторе, Джек и Оскар сперва перебежали к ящикам, а потом забрались в кузов машины. Спустя минуту водитель вернулся, проклиная тупоголового диспетчера, хлопнул дверцей и укатил в город до того, как завыла сирена.

Минут через десять, отъехав довольно далеко от Центра правосудия, грузовик остановился. Водитель открыл задние двери фургона, взял какую-то коробку, не заметив притаившихся за ящиками беглецов, и понес ее в здание. Друзья не стали дожидаться, пока он вернется.

Пробежав несколько кварталов, они очутились среди грязных обветшалых лачуг, обитатели которых не испытывали верноподданнических чувств ни к прежним, ни к нынешним тиранам, а потому рады были спрятать от них двух сбежавших из тюрьмы янки. Дождавшись ночи, Джек и Оскар поблагодарили хозяев за приют и скромные съестные припасы в дорогу и стали пробираться в пригород. Достигнув фермерских полей, они проникли в амбар и стащили там острый серп, сушеных яблок, кожаный фартук кузнеца и несколько мешков, чтобы подвязать ими свои гнилые тюремные ботинки. Вдобавок они увели лошадь. На рассвете беглецы добрались до настоящих джунглей, отпустили лошадь и пошли дальше уже пешком.

Изможденные, полуголодные, вооруженные лишь серпом и револьвером, взятым у убитого охранника, без компаса, ориентируясь по солнцу и звездам, они шли на север через тропический лес к границе. До нее было восемьдесят миль. Только мысль о Дженни спасла тогда Джека: все семь дней и ночей этого кошмарного путешествия, пока они не вышли на дружественную территорию, он мечтал о встрече с ней, видел ее во сне, стремился к ней.

Вырвавшись на свободу, он думал, что худшее позади. Но он ошибался.

И теперь, сидя возле постели жены и слушая рождественские мелодии, Джек Твист вдруг остро ощутил печаль: ему вспомнилось Рождество, которое он встречал в тюрьме. Тогда его согревала мысль о Дженни, но он еще не знал, что она уже в коме и навсегда потеряна для него.

Веселые праздники.

* * *

Чикаго, Иллинойс

Шагая по коридорам и залам детской больницы Святого Иосифа, отец Стефан Вайцежик все более веселел и ободрялся духом, хотя и до прибытия сюда уже был в приподнятом настроении.

Больница гудела оживленными голосами посетителей, из динамиков внутренней радиосети неслись рождественские песни. Мамы, папы, братья, сестры, бабушки и дедушки, а также другие родственники и друзья пришли поздравить детей с подарками, угощениями и наилучшими пожеланиями, и поэтому в этом обычно мрачном учреждении сейчас звучало смеха и радостных возгласов больше, чем можно было услышать за месяц. Даже самые тяжелые больные широко улыбались, забыв на время о своих страданиях.

Но нигде в больнице не было так оживленно и весело, как возле кровати десятилетней Эммилин Халбург. Когда отец Вайцежик представился, его тепло приветствовали родители Эмми, две ее сестры, дедушка и бабушка, тетя и дядя, приняв его за одного из больничных капелланов.

По рассказам Брендана Кронина, с которым Стефан виделся накануне, он ожидал увидеть маленькую девочку, потихоньку идущую на поправку. Но он не был готов увидеть Эмми сияющей. Всего две недели назад она умирала, парализованная. А сейчас ее глаза светились счастьем, на щеках появился румянец, боли в совсем еще недавно опухших суставах прошли. Она выглядела не выздоравливающей, аздоровой.

Но, что самое поразительное, Эмми не лежала на кровати, а ходила по ней, держась за поручни, к полнейшему восторгу и восхищению родственников. Из палаты даже убрали ее коляску.

– Ну, – сказал отец Стефан, – мне пора, Эмми. Я ведь зашел, чтобы передать тебе поздравления от твоего друга Брендана Кронина.

– От Толстяка! – радостно воскликнула она. – Он прелесть, правда? Это ужасно, что он здесь больше не работает, мы все по нему скучаем.

– Я не знакома с этим Толстяком, – заметила мама Эмми, – но дети его обожают, он для них был полезнее любого лекарства.

– Он работал здесь всего неделю, – сказала Эмми. – Но он ведь еще вернется, это точно. Он и теперь иногда заходит меня проведать. Я ждала его сегодня, чтобы поцеловать.

– Он хотел забежать, но потом решил побыть на Рождество с родителями.

– Это замечательно! Ведь для чего же тогда этот праздник, верно, святой отец? Все должны быть вместе с родными, вместе веселиться, любить друг друга.

– Да, Эмми, – подтвердил отец Стефан Вайцежик, думая о том, что лучше не сказал бы ни один философ или теолог. – Для этого мы и празднуем Рождество.

Если бы он был в палате один, он спросил бы девочку о событиях 11 декабря. В тот день Брендан расчесывал волосы Эмми, сидевшей в коляске вот перед этим самым окном. Отцу Стефану хотелось узнать, не испытала ли она каких-либо необычных ощущений, когда Брендан прикасался к ней. Но вокруг было слишком много взрослых, и они наверняка стали бы задавать вопросы. А отец Стефан пока еще не был готов раскрыть причину своего любопытства.

* * *

Лас-Вегас, Невада

Между тем события в доме Жоржи Монтанеллы развивались в этот праздничный день весьма стремительно и драматично. Мэри и Пит перестали донимать дочь неуместными советами и упрекать, обуздав порывы благонамеренности и переключившись на внучку. Рождественский обед начался без десяти час, всего на двадцать минут позже положенного времени, и был изысканным. К этому моменту Марси успела вволю наиграться с дедушкой и бабушкой и забыть о наборе «Маленький доктор». Теперь все ее внимание было отдано роскошному столу, и она ела каждое блюдо не спеша, смакуя, как и взрослые. Это был неторопливый семейный праздничный обед с непринужденной болтовней и смехом, с наряженной елкой, весело подмигивающей огоньками лампочек. Все шло великолепно, пока во время десерта дедушке не захотелось пошутить.

– И куда только у такой малютки помещается столько еды? – спросил он Марси. – Ты одна съела больше, чем мы втроем.

– Ну дедушка!

– Нет, в самом деле, ведь ты просто метешь все со стола! Еще немного, и ты лопнешь! Тебя просто разнесет на куски!

Марси демонстративно взяла еще кусок тыквенного пирога и широко раскрыла рот, намереваясь съесть и его.

– Нет, только не это! – словно бы спасаясь от неминуемого взрыва, прикрыл лицо руками Пит:

Марси запихнула кусочек в рот, прожевала и проглотила.

– Видишь? И не лопнула.

– После следующего куска ты точно лопнешь, – сказал Пит. – На один кусок я ошибся. Ты взорвешься, и нам придется везти тебя в больницу, чтобы там тебя привели в порядок.

– Никакой больницы, – нахмурилась Марси.

– Придется, – стоял на своем Пит, – тебя раздует, и нам не останется ничего другого, как отвезти тебя туда.

– Никакой больницы, – твердо повторила девочка.

Жоржа поняла, что тон голоса Марси изменился, что она уже не участвует в игре, а самым настоящим образом напугана. И не опасностью взорваться от лишнего куска пирога, а самой мыслью о больнице. Бедняжка так разволновалась при одном лишь упоминании о ней, что побледнела.

– Только не в больницу, – затравленно озираясь по сторонам, еще раз повторила она.

– Нет, мы отвезем тебя туда, – веселился Пит, не замечая перемены в настроении внучки.

– Папа, мне кажется, нам... – попыталась отвлечь его Жоржа.

– Ну конечно, конечно, нам нелегко будет это сделать, – не унимался Пит, войдя в роль, – ведь тебя раздует до невероятных размеров. Но мы наймем грузовик!

– Я ни за что на свете не поеду в больницу! – затрясла головой Марси. – Я не дам врачам трогать меня!

– Доченька, – сказала Жоржа, – дедушка только пошутил. На самом деле он...

– Эти доктора сделают мне больно, как они один раз уже сделали, – не слыша ее, срывающимся голосом проговорила Марси. – Я не позволю им делать мне больно.

– Когда это она была в больнице? – удивилась Мэри.

– Она и не была там, – ответила Жоржа. – Я не знаю, почему она...

– Нет, я была, была! – закричала Марси. – Они меня привязали к кровати и втыкали в меня разные иголки, и мне было очень страшно, и я не дам им ко мне прикоснуться!

Вспомнив о внезапном припадке, случившемся с дочерью у Кары Персаньян накануне, Жоржа решила действовать быстро и решительно, чтобы предотвратить такую же сцену. Положив руку Марси на плечо, она сказала:

– Доченька, ведь ты же никогда...

– Нет, я была! – взвизгнула истерически Марси и отшвырнула вилку, чуть не угодив ею в едва успевшего уклониться деда.

– Марси! – крикнула Жоржа.

Девочка спрыгнула со стула и отвернулась от стола, бледная как мел.

– Когда я вырасту большой, я сама стану себя лечить, и никто не будет втыкать в меня иголки, – рыдая, пролепетала она.

Жоржа вышла из-за стола и направилась к дочери, желая успокоить ее, но та выставила ладони вперед, словно бы защищаясь от нападения, хотя боялась она вовсе не матери. Она смотрела куда-то сквозь Жоржу, и в ее глазах застыл неподдельный ужас. Она не только смертельно побледнела, но буквально сотрясалась от страха, переполнявшего ее.

– Марси, что с тобой?!

Девочка забилась в угол. Жоржа сжала ее вытянутые руки.

– Марси, объясни мне, в чем дело, – повторила Жоржа, но не успела она вымолвить это, как в комнате резко запахло мочой и темное пятно начало расползаться на джинсах Марси по обеим ногам.

– Марси!

Девочка хотела закричать, но не смогла, только хватала раскрытым ртом воздух.

– Что происходит? – спросила Мэри. – Что случилось?

– Я сама ничего не понимаю, – сказала Жоржа. – Видит бог, я ничего не понимаю.

Не отрывая полных ужаса глаз от какого-то лишь одной ей видимого предмета, Марси начала тихо хныкать.

* * *

Нью-Йорк

Из динамиков магнитофона по-прежнему лилась рождественская музыка, а Дженни Твист лежала все так же неподвижно и бесчувственно, но Джек уже прекратил бесполезное и удручающее одностороннее общение, которым он заполнял первые несколько часов своего посещения. Теперь он сидел молча, и его мысли сами собой перенеслись через годы к событиям, последовавшим за его побегом из тюрьмы в Центральной Америке...

Вернувшись в Соединенные Штаты, он обнаружил, что спасение заключенных из «Института братства» было расценено в некоторых кругах как террористический акт, массовое похищение людей с целью спровоцировать войну. Его, как и других участников операции, выставили перед общественностью уголовниками в военной форме, а на освобожденных заключенных обрушила свой праведный гнев оппозиция, имевшая, видимо, на это особые причины.

Переполошившийся конгресс с перепугу наложил запрет вообще на все тайные операции в Центральной Америке, включая уже разработанный план освобождения четверых попавших в плен диверсантов, предписав добиваться их освобождения исключительно по дипломатическим каналам.

Так вот почему так долго к ним никто не приходил на помощь! Их родина предала их. Сначала Джек отказывался этому верить, а когда наконец поверил, это стало для него вторым сокрушительным ударом, одним из сильнейших, которые он перенес в жизни.

Отвоевав свою свободу, снова оказавшись дома, Джек стал жертвой назойливых журналистов и к тому же был вынужден давать показания специальному комитету конгресса о своем участии в секретной операции. Он надеялся, что уж там-то правда восторжествует, но очень скоро обнаружил, что его точка зрения никого не интересует, а все эти слушания, транслируемые телевидением на всю страну, политические деятели используют исключительно как возможность лишний раз устроить шоу в позорных традициях Джо Маккарти.

Однако уже через несколько месяцев о нем забыли, а когда он восстановил прежнюю физическую форму, прибавив в весе, в нем перестали узнавать преступника, которого показывали по телевидению. Но боль и обида отверженного не стихали в его душе.

Если предательство со стороны своей страны было для Джека вторым сильнейшим потрясением в его жизни, то самым ужасным стало то, что произошло с Дженни, пока он гнил в центральноамериканской тюрьме. В подъезде на нее напал насильник и, приставив к голове пистолет, затолкал в ее же квартиру, где надругался, оглушил ударом рукоятки пистолета по голове и оставил умирать.

Вернувшись наконец домой, Джек нашел Дженни в больнице, в коматозном состоянии, лишенной какого-либо ухода и внимания врачей.

Преступник, изнасиловавший и едва не убивший Дженни, был вскоре найден по отпечаткам пальцев и показаниям очевидцев, но изворотливый защитник умудрился оттянуть суд над ним. Джек провел собственное расследование и пришел к заключению, что подонок по имени Норман Хазерт, уже судимый ранее за жестокие сексуальные преступления, виновен и должен быть наказан. Джеку также стало ясно, что Хазерта оправдают за недостаточностью улик.

Имея за плечами горький опыт общения с прессой и политиканами, Джек решил для себя, как жить дальше: во-первых, он убьет Нормана Хазерта, но так, чтобы его никто в этом даже не заподозрил; а во-вторых, он достанет необходимое количество денег, чтобы положить Дженни в частную клинику, хотя ради этого ему и пришлось бы совершить преступление. В диверсионно-десантном подразделении его научили многому: владеть почти всеми видами оружия, искусству рукопашного боя и выживания, обращаться со взрывчатыми веществами. Общество обмануло его, но оно также дало ему и знания и средства для реванша, научило нарушать законы, избегая наказания.

Норман Хазерт погиб при случайном взрыве газа спустя два месяца после возвращения Джека в Соединенные Штаты. А еще через две недели, после незамысловатого, но и по-военному четко организованного ограбления банка, Дженни переместилась в частную лечебницу.

Убив Хазерта, Джек не ощутил удовлетворения. Более того, он впал в депрессию. Убивать на войне и убивать в мирной жизни – это далеко не одно и то же. Он не испытывал потребности убивать, разве что в целях самообороны.

Другое дело – хищение денег. После налета на банк он долго находился в прекрасном настроении, успех пьянил его. Дерзкое ограбление оказывало на него положительное воздействие, становилось жизненным стимулом, преступления наполняли смыслом его существование. До недавнего времени.

Сейчас, сидя у постели Дженни, Джек Твист думал, что у него останется в жизни, если покончить с воровством. Кроме Дженни, у него ничего не оставалось. Но ему не нужно было доставать для нее деньги, он уже накопил больше, чем требовалось. Значит, единственное, что ему оставалось, – это приходить к ней в палату несколько раз в неделю, смотреть на ее безмятежное лицо, брать ее за руку – и молить Бога о чуде.

Смешно подумать: трезвомыслящий, уверенный в себе индивидуалист вынужден надеяться только на какое-то мистическое чудо!

Эти невеселые размышления прервал странный булькающий звук, который издала Дженни. Потом она дважды судорожно и глубоко вздохнула и захрипела, подергиваясь. Пронзенный безумной надеждой, что чудо свершилось, едва он успел о нем подумать, Джек вскочил со стула, ожидая, что Дженни впервые за восемь лет откроет глаза и посмотрит на него осмысленным взглядом. Но глаза ее были закрыты, а лицо обмякло. Джек провел по нему рукой, потрогал горло: пульс не прощупывался. То, что произошло у него на глазах, было вовсе не чудом, а полной его противоположностью. Свершилось неизбежное – Дженни Твист скончалась.

* * *

Чикаго, Иллинойс

В это Рождество в больнице Святого Иосифа дежурили несколько врачей, и двое из них, Джарвил и Клинет, согласились побеседовать с отцом Вайцежиком об Эммилин Халбург, чудесным образом идущей на поправку.

Клинет, молодой человек с густыми курчавыми волосами, проводил священника в совещательную комнату, чтобы вместе с ним пролистать историю болезни девочки и просмотреть рентгеновские снимки.

– Пять недель назад ей начали вводить новый лекарственный препарат – намилоксиприн, – начал он, несколько волнуясь.

Доктор Джарвил, постоянно работающий и живущий при больнице человек с тихим голосом и массивными надбровными дугами, тоже был явно взволнован резким, неожиданным улучшением здоровья Эмми.

– Намилоксиприн очень эффективен при лечении подобных костных заболеваний, – пояснил он. – Он останавливает процесс разрушения надкостницы, способствует росту костных клеток и в некоторой степени стимулирует накопление межклеточного кальция. А в случаях, схожих с тем, что мы наблюдаем у Эмми, то есть когда поражен костный мозг, намилоксиприн создает необычную химическую среду в костномозговых полостях и в гаверсовых каналах, среду, губительную для микроорганизмов, но способствующую росту костномозговых клеток, образованию кровяных клеток и гемоглобина.

– Но мы не ожидали такого быстрого результата, – заверил Клинет.

– К тому же этот препарат главным образом останавливает разрушительный процесс, задерживает развитие болезни. Безусловно, нельзя исключить и его благотворное влияние на процесс восстановления, но вряд ли оно может быть столь интенсивным, чтобы вызвать такое стремительное улучшение, как у Эмми, – заявил Джарвил.

– Весьма стремительное, – подтвердил Клинет и при этом даже хлопнул себя ладонью по лбу, лишний раз демонстрируя свое недоумение и восхищение. – Вот, взгляните сами. – Он показал Стефану серию снимков, сделанных за минувшие шесть недель, убедительно демонстрирующих изменения в костях и суставах Эмми.

– Три недели препарат не давал видимых результатов, – продолжал Клинет, – но потом, совершенно неожиданно, две недели тому назад, в организме девочки не только началась ремиссия, но и пошел процесс восстановления поврежденных тканей.

Время преображения Эмми самым замечательным образом совпадало со временем первого проявления красных колец на ладонях Брендана Кронина. Но об этом совпадении отец Стефан Вайцежик умолчал.

Джарвил продемонстрировал другие рентгеновские снимки и результаты анализов, свидетельствующие о заметных улучшениях в гаверсовых каналах, по которым кость снабжается кровью и лимфой, необходимыми для ее жизнедеятельности и восстановления поврежденных участков. Многие из них раньше были забиты бляшками, но за последние две недели эти бляшки почти все исчезли и циркуляция крови и лимфы восстановилась.

– Никто и не подозревал, что намилоксиприн способен прочищать каналы, – сказал Джарвил. – Не было ни одного подобного прецедента. Отмечалось, правда, уменьшение закупорки, но только как следствие приостановления заболевания. То же, что наблюдаем мы, просто поразительно.

– Если регенерация будет идти такими же темпами и дальше, – подвел итог Клинет, – через три месяца Эмми станет нормальным здоровым ребенком. Величайший случай!

– Да, она может выздороветь, – подтвердил Джарвил.

Они довольно улыбнулись отцу Вайцежику, и у него не хватило духу высказать предположение, что девочка выздоравливает вовсе не благодаря их усилиям и новому лекарству. Сейчас они испытывали эйфорию от головокружительного успеха, поэтому священник не стал делиться с ними своей гипотезой, заключавшейся в следующем: своим выздоровлением Эмми обязана силе, куда более загадочной, чем современная медицина.

* * *

Милуоки, Висконсин

Рождественский день, проведенный Эрни и Фэй Блок с Люси, Фрэнком и внуками, выдался веселым и приятным: когда после обеда супруги вышли вдвоем на прогулку, они чувствовали себя значительно лучше, чем все последнее время.

Погода благоприятствовала прогулке. Воздух был свеж, довольно прохладен, но спокоен. Последний снегопад был четыре дня назад, так что тротуары были чисты. По мере приближения сумерек небо обретало багровый оттенок.

Закутанные в теплые куртки и шарфы, Фэй и Эрни не спеша прогуливались рука об руку, обсуждая события этого дня и любуясь снежными фигурами, слепленными соседями Люси и Фрэнка на лужайке перед своим домом. Фэй чувствовала себя помолодевшей, ей казалось, что они с Эрни все еще молодожены, полные сил и планов.

У нее появилась надежда, что отныне все будет хорошо. Эрни даже внешне преобразился за эти десять дней в Милуоки: держался увереннее, чаще шутил и улыбался. По-видимому, уже сама перемена обстановки и внимание детей и внуков помогли ему избавиться от мучившего его в последнее время страха.

Благотворно сказывались на состоянии Эрни и лечебные сеансы у доктора Фонтлейна: уже после шести пациент перестал испытывать панический страх перед темнотой, хотя полностью неприятные ощущения не исчезли. Доктор заверил Эрни и Фэй, что фобии лечатся гораздо легче, чем другие психические расстройства. Исследования в этой области в последние годы показали, что нет необходимости выяснять психологические причины такого заболевания; чтобы избавиться от него, вполне достаточно провести длительный курс направленного лечения, обучить больного приемам десенсибилизации.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю