Текст книги "Ангелы-хранители"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Лем не ответил. Ему показалось, что в глубине леса он заметил небольшое движение, какая-то темная масса шевельнулась в сосновом мраке.

– Морские пехотинцы провели всю среду и половину четверга, рыская по горам. Когда об этих «учениях» узнали репортеры и прибыли на место вынюхивать, в чем дело, начальство дало отбой. Складывалось впечатление, будто они ищут что-то настолько неприятное и настолько секретное, что для них лучше вообще ничего не найти, чем найти на глазах у прессы.

Скосив глаза, Лем вглядывался в сгущающуюся лесную тьму, стараясь уловить движение, которое, как ему показалось, он увидел там секунду назад.

Уолт продолжал:

– Вчера вечером УНБ просит предоставлять им отчеты о любых «необычных происшествиях, нападениях или убийствах, совершенных с особой жестокостью». Мы требуем разъяснений, но не получаем их.

Вон там. Что-то шевельнулось в сумраке вечнозеленых ветвей. Футах в восьмидесяти от края леса. Что-то там движется, крадучись, стараясь не выходить из темноты. Лем просунул руку за отворот пиджака и нащупал рукоять пистолета в кобуре под мышкой.

– Через день, – говорил Уолт, – мы находим этого бедного сукина сына Далберга, растерзанного на куски – происшествие необычное, и уж, конечно, «особая жестокость» налицо. И вот прибываете на вертолете вы, мистер Лемюэль Аса Джонсон, начальник южнокалифорнийского отдела УНБ, и мне становится ясно: вы прилетели сюда совсем не для того, чтобы узнать, какую закуску я предпочитаю за завтрашним вечерним бриджем.

Подозрительное движение в зарослях было гораздо ближе, чем в восьмидесяти футах. Лема сбила с толку игра света и тени между деревьями. Существо находилось футах в сорока от того места, где они стояли, когда внезапно оно бросилось прямо на них, ломая кустарник. Лем вскрикнул, выхватил пистолет и, спотыкаясь, сделал несколько невольных шагов назад, прежде чем занял огневую позицию, широко расставив ноги и держа пистолет двумя руками.

– Да это олень! – сказал Уолт Гейнс.

И в самом деле, из зарослей выбежал олень, остановился в нескольких футах от них и с любопытством взглянул на людей своими большими коричневыми глазами. Голову он держал высоко, а уши у него стояли торчком.

– Они так привыкли к людям в здешних местах, что стали почти ручными, – заметил Уолт.

Лем засунул пистолет в кобуру, ощущая противный вкус во рту.

Почувствовав неладное, олень повернулся и исчез в чаще.

Уолт не сводил пристального взгляда с Лема.

– А ты думал, это что?

Лем не ответил. Он вытер вспотевшие ладони о пиджак.

Подул холодный ветер, предвестник ночи.

– Никогда не видел тебя таким испуганным, – сказал Уолт.

– Это от кофе. Я сегодня выпил его слишком много.

– Иди ты знаешь куда.

Лем пожал плечами.

– Очевидно, убийца Далберга – животное, у которого полно зубов и когтей, настоящий зверюга, – сказал Уолт. – Но объясни мне, какое животное сумеет положить мертвую голову так аккуратно на блюдо посередине кухонного стола? Ничего себе юмор. Но животные не склонны к юмору, даже такому. Убийца Далберга оставил нам голову в качестве издевки. Так скажи мне, ради Христа, с чем мы имеем дело?

– Тебе не надо и не положено это знать, поскольку дело находится в моей юрисдикции.

– Бред собачий.

– Я здесь не командую, – сказал Лем. – Теперь расследование находится в ведении федеральных служб, Уолт. Я изымаю все доказательства, собранные твоими людьми, и все отчеты. Ни ты, ни твои люди не должны никому рассказывать об увиденном здесь. Ты заведешь папку на это дело, но в ней будет только один документ: служебная записка за моей подписью о том, что оно передается федеральным органам. Ты выходишь из игры, Уолт. Что бы ни случилось, никто не сможет тебя обвинить в этом.

– Дерьмо.

– Хорошо, пусть так.

Уолт возвысил голос:

– Я должен знать…

– Теперь твое дело – сторона.

– Подвергаются ли опасности люди в моем округе? Хоть это ты мне можешь сказать, черт тебя дери?

– Да.

– Подвергаются?

– Да.

– А если я буду бороться с тобой, чтобы заполучить это дело, смогу ли я как-то уменьшить эту опасность?

– Нет. Ничего не сможешь, – сказал Лем искренне.

– Тогда нет смысла бороться с тобой.

– Никакого, – согласился Лем.

Он зашагал к хижине, поскольку начинало быстро смеркаться, а ему не хотелось с приближением темноты оставаться слишком близко к лесу. На этот раз это был олень. А на следующий?

– Погоди-ка, – сказал Уолт. – Послушай, что я тебе скажу. Можешь не говорить ни «да», ни «нет». Просто выслушай меня.

– Валяй, – сказал Лем нетерпеливо.

Тени от деревьев медленно ползли по сухой траве вырубки. Солнце повисло над горизонтом.

Уолт вышел из тени на угасающий солнечный свет, засунув руки в карманы и глядя себе под ноги, как бы собираясь с мыслями.

– Во вторник вечером кто-то вошел в частный дом в Ньюпорт-Бич и застрелил человека по имени Ярбек, а потом забил до смерти его жену. Ночью следующего дня кто-то убил семью Хадстонов в Лагуна-Бич: мужа, жену и сына-подростка. Полиция этих районов пользуется одной и той же криминалистической лабораторией, поэтому не составило труда определить, что и в том и в другом случае использовался один и тот же пистолет. На этом открытия, сделанные местной полицией, заканчиваются, поскольку в обоих этих случаях УНБ также взяло расследование под свою юрисдикцию. В интересах национальной безопасности.

Лем не отвечал. Он уже пожалел, что согласился выслушать Уолта. Во всяком случае, Лем не руководил лично расследованием убийств ученых, которые, по его мнению, почти наверняка были организованы советской стороной. Он поручил это дело другим людям, чтобы высвободить себя для поисков собаки и Аутсайдера.

Заходящее солнце окрашивало все вокруг в оранжевый цвет. Окна хижины вспыхивали в отблеске пылающего заката.

Уолт сказал:

– О'кей. Потом появляется сообщение о пропаже доктора Дэвиса Вэтерби из Корона-дель-Мар. Никто не видел его со вторника. Сегодня утром его брат находит труп доктора в багажнике машины. Не успевают прибыть туда местные патологоанатомы, а агенты УНБ уже тут как тут.

Лема слегка обеспокоила быстрота, с которой шерифу удалось собрать и сопоставить информацию из разных районов, не входящих в состав его округа и, таким образом, не входящих в его компетенцию.

Уолт усмехнулся, но глаза его были серьезны.

– Не думал, что я сумею нарисовать такую схему, а? Все эти преступления совершены в районах, подчиненных разным полицейским управлениям, но для меня этот округ – один большой город с двумя миллионами жителей, поэтому я поддерживаю тесные контакты с местными управлениями.

– Ну и к какому выводу ты пришел?

– К такому, что удивительным образом в один день происходит убийство шести видных граждан. Это ведь графство Ориндж, не Лос-Анджелес. И еще более удивительным образом все шесть убийств имеют отношение к национальной безопасности. Любопытно, не так ли? Поэтому я сразу начинаю проверять всю подноготную этих людей в поисках того, что может их связывать…

– Уолт, ради Бога!

– И выясняю: все они работают или работали в заведении под названием Исследовательский комплекс Банодайн.

Лем не разозлился. Он не мог злиться на Уолта – они были ближе чем братья, – но проницательность этого верзилы на мгновение взбесила его.

– Послушай, ты не имеешь права проводить расследование.

– Я вообще-то шериф, ты не забыл?

– Ни одно из этих убийств – кроме Далберга здесь – не входит в твою юрисдикцию. Начнем с этого. А если бы даже они входили… когда в дело вступает УНБ, ты не имеешь права продолжать. Если уж говорить серьезно, это строжайше запрещено законом.

Не обращая внимания на его слова, Уолт продолжал:

– Я отправляюсь в Банодайн посмотреть, чем они там занимаются, и узнаю: генной инженерией, рекомбинацией ДНК…

– Ты неисправим.

– Конечно, нет прямых указаний на то, что в Банодайне работают на оборону, но ведь это ничего не значит. Это могут быть «слепые» контракты и проекты, настолько секретные, что их финансирование не проходит отдельной строкой в общественном бюджете.

– Боже мой, – раздраженно произнес Лем. – Неужели ты не понимаешь: с нами лучше не связываться, тем более когда законы о национальной безопасности на нашей стороне?

– Я просто рассуждаю.

– Ты дорассуждаешься до тюремной камеры.

– Послушай, Лемюэль, давай не доводить дело до расовых противоречий.

– Нет, ты неисправим.

– Ты повторяешься. Ну, в общем, я немного пошевелил мозгами и сообразил, что убийства сотрудников Банодайна каким-то образом связаны с поиском, который вели военные в среду и четверг. А также убийством Вэса Далберга.

– Убийство Далберга не похоже на остальные.

– Разумеется, нет. Исполнители – разные. Ярбеки, Хадстоны и Вэтерби были убиты профессионалом. А бедняга Далберг растерзан на куски. Но, видит Бог, тут все-таки существует связь. Иначе ты бы не приехал. И эта связь – Банодайн.

Солнце скрывалось за горизонтом. Тени сгущались и набухали.

Уолт сказал:

– Вот что я думаю: там, в Банодайне, они создавали какую-то новую бациллу, ну, другими словами, генетически измененный микроб, который выполз из пробирки и заразил кого-то. Но этот кто-то не просто заболел, а получил поражение мозга и превратился в дикого маньяка…

– Ну да, современный вариант доктора Джекилла, – саркастически перебил его Лем.

– Потом он сбежал из лаборатории, прежде чем кто-то узнал о случившемся, дотопал до этих холмов, пришел сюда и напал на Далберга.

– Ты что, насмотрелся фильмов ужасов?

– Ярбеков и остальных, возможно, убили из-за того, что они знали о происходящем и так боялись последствий, что намеревались сделать публичное заявление.

Вдали в сумерках каньона раздался надрывный протяжный вой. Наверное, койот.

Лему хотелось поскорее убраться подальше от этого леса. Но сейчас ему надо было разобраться с Уолтом Гейнсом и каким-то образом отвлечь шерифа от той линии, которую он так упорно гнул.

– Давай начистоту, Уолт. Ты хочешь сказать, что правительство Соединенных Штатов приказывает убивать своих ученых, чтобы заткнуть им рот?

Уолт насупил брови, понимая: подобный сценарий маловероятен, если вообще возможен.

Лем продолжал:

– Неужели наша жизнь похожа на фильм ужасов? Убивать собственных граждан? Это что, месяц национальной паранойи, или что? Ты на самом деле веришь в такой бред?

– Нет, – признался Уолт.

– Ну как, по-твоему, убийцей Далберга мог оказаться научный сотрудник, у которого поражен мозг? Ты ведь сам сказал, что существо, расправившееся с Далбергом, было с когтями и острыми зубами.

– О'кей, о'кей, в моей версии есть недостатки. Но в главном она верна. Я убежден, что все завязано вокруг Банодайна. Я ведь прав в принципе, а, Лем?

– Нет, – отвечал Лем. – Ничего похожего.

– Правда?

– Правда. – Лем не привык лгать Уолту, но ничего другого не оставалось. – Я не имею права говорить тебе даже этого, но по старой дружбе признаюсь.

К жутковатым завываниям в зарослях присоединились другие голоса, и теперь стало ясно, что это всего-навсего койоты, но Лему все равно было не по себе.

Потирая бычью шею ладонью, Уолт сказал:

– И что, Банодайн здесь совсем ни при чем?

– Абсолютно. То, что Ярбеки и Вэтерби, а в прошлом и Хадстон, работали там, – чистое совпадение. Если хочешь, можешь дальше крутить свою версию, но предупреждаю: толку не будет.

Солнце скрылось, и в небе, казалось, внезапно отворилась какая-то дверь, откуда в ночной мир подуло холодом.

Все еще потирая шею, Уолт сказал:

– Значит, Банодайн ни при чем, да? – Он вздохнул. – Я слишком хорошо тебя знаю, парень. С твоим чувством долга ты бы соврал собственной матери, если бы этого требовали интересы государства.

Лем промолчал.

– Ладно, – сказал Уолт. – Брошу это дело. Занимайся им ты. При условии, что больше не будет убийств в моем районе. Если нечто случится… тогда мне, наверное, придется вмешаться. Не могу тебе обещать ничего другого. У меня тоже есть чувство долга, к твоему сведению.

– Знаю, – сказал Лем виновато, чувствуя себя полным негодяем.

Вместе они зашагали по направлению к хижине.

Небосвод – темный на востоке и испещренный полосками оранжевого, пурпурного и красного света на западе, – казалось, падал вниз, как крышка ящика.

Завывали койоты.

Их ход прерывал вой другого существа.

«Кугуар», – подумал Лем, но понял, что лжет самому себе.

4

В воскресенье, два дня спустя после их удачного свидания в кафе, Тревис и Нора поехали в Сольванг – деревню, выстроенную в датском стиле в долине Святой Инессы. Это было туристское местечко с сотнями магазинов и магазинчиков, где торговали всем – от изящного скандинавского хрусталя до пластиковых имитаций датских пивных кружек. Причудливая (не без умысла) архитектура и обсаженные деревьями улицы только усиливали удовольствие от рассматривания витрин.

Несколько раз во время прогулки Тревису хотелось взять Нору за руку. Это казалось ему совершенно естественным. Тем не менее он чувствовал, что она может оказаться не готовой даже к такому безобидному прикосновению. На Норе было надето очередное платье-мешок на этот раз блеклого синего цвета. Практичные туфли. Ее густые темные волосы спадали вниз неаккуратными прядями, как в первый день их знакомства.

Находиться рядом с ней было необычайно приятно. У нее был замечательный характер, отличавшийся тонкостью и доброжелательностью. Ее наивность производила освежающий эффект на Тревиса. Застенчивость и скромность, хотя и чрезмерные, нравились ему. Нора смотрела на все вокруг восторженными, широко раскрытыми глазами, и это было очаровательно. Тревис получал удовольствие от того, что удивлял ее простыми вещами, показывая ей магазинчик, торгующий часами с кукушкой, лавку, где продавались чучела животных, музыкальную шкатулку, в которой отворялась перламутровая дверца, открывая взору кукольную балерину, делающую пируэт.

Тревис купил ей футболку с короткими рукавами, на груди которой в его присутствии – пока Нора ждала в сторонке – сделали надпись: «Нора любит Эйнштейна». Хотя девушка предупредила, что никогда не наденет футболку, поскольку это не в ее стиле, Тревис знал: она будет ее носить – ведь Нора так сильно любила собаку.

Когда они вышли к псу из магазина и отвязали его от парковочного счетчика, Нора показала ему футболку, и Эйнштейн, внимательно осмотрев надпись, со счастливым видом полез к ней лизаться. Вряд ли Эйнштейн мог прочесть надпись, но, похоже, он все-таки понял ее смысл.

За весь этот день у них был только один неприятный момент. Когда они повернули за угол и подошли к очередной витрине, Нора внезапно остановилась и оглядела толпы на тротуарах: людей, едящих мороженое в больших вафельных рожках и яблочные пирожные в кульках из вощеной бумаги; парней в украшенных перьями ковбойских шляпах, купленных в одной из лавок; хорошеньких девушек в коротеньких шортах и бюстье; жирную тетку в просторном гавайском платье; туристов, говорящих на английском, испанском, вьетнамском и многих других языках, которые можно услышать в любом курортном месте Южной Калифорнии; затем она перевела взгляд вдоль оживленной улицы на магазинчик сувениров, выстроенный в форме ветряной мельницы, и вдруг оцепенела, покачнулась. Тревису пришлось усадить ее на скамейку в ближайшем скверике. Ей потребовалось несколько минут, чтобы унять дрожь, прежде чем она смогла говорить.

– Перебор, – произнесла она наконец нетвердым голосом. – Слишком много… впечатлений, звуков… всего сразу. Извини, пожалуйста.

– Я понимаю, – сказал он растроганно.

– Я привыкла к нескольким комнатам, к знакомым вещам. Люди смотрят на нас?

– Да нет, никто не обратил внимания. На что тут смотреть?

Нора сидела, вздернув плечи, опустив голову и сжав кулаки. И только когда Эйнштейн положил голову ей на колени, она постепенно начала приходить в себя.

– Мне было так хорошо, – сказала Нора Тревису, не поднимая головы, – правда, очень хорошо, и я думала о том, как далеко я нахожусь от дома и как это чудесно.

– Не так уж и далеко. Меньше часа на машине, – заметил Тревис.

– И когда я осознала, как далеко я забралась и какая незнакомая здесь идет жизнь… я испугалась, чисто по-детски.

– Хочешь, мы сейчас поедем назад, в Санта-Барбару?

– Нет, – ответила Нора, встречаясь с ним глазами и отрицательно мотая головой. Осмелев, она взглянула на людей, гуляющих в сквере, и на магазин в виде мельницы. – Нет, я хочу побыть здесь еще. До конца дня. Я хочу поужинать в ресторане – в настоящем ресторане, а не в уличном кафе – как это делают другие люди, а затем, когда стемнеет, ты отвезешь меня домой. – Нора моргнула и мечтательным голосом повторила: – Когда стемнеет.

– Хорошо.

– Конечно, если ты не собирался вернуться домой пораньше…

– Нет, нет, – сказал он. – Я так и планировал, что мы пробудем вместе целый день.

– Это так мило с твоей стороны.

Тревис поднял брови:

– Что ты имеешь в виду?

– Сам знаешь.

– Боюсь, что нет.

– Ты помогаешь мне войти в этот мир, – сказала Нора. – Жертвуешь своим временем, чтобы помочь… мне. Это очень щедрый подарок.

Тревис был поражен.

– Нора, уверяю тебя, я не занимаюсь здесь благотворительностью.

– Я просто думаю, что такой мужчина, как ты, может гораздо интереснее провести воскресный день в мае.

– Ну конечно, – сказал он иронически. – Я мог остаться дома и почистить все свои башмаки с помощью зубной щетки. А еще можно было сосчитать все макароны в кухне.

Она не улыбнулась его шутке.

– Клянусь Богом, ты на самом деле так думаешь, – сказал Тревис. – Ты полагаешь, что я нахожусь здесь с тобой из жалости?

Закусив губу, Нора произнесла:

– Оставим это. Мне все равно.

– Но я здесь не из жалости, черт меня возьми! А потому, что мне нравится быть с тобой, потому что мне нравишься ты!

Несмотря на то, что она еще ниже опустила голову, Тревис заметил: ее щеки заливаются краской.

Наступила неловкая пауза.

Эйнштейн умиленно смотрел на Нору, которая водила рукой по его шерсти, и время от времени поднимал глаза на Тревиса, как бы говоря: «Послушай, ты вовлек ее в эти отношения, так не сиди, как дурак, а скажи что-нибудь, действуй, постарайся завоевать ее сердце».

Минуты две она сидела молча, почесывая и лаская ретривера, а затем сказала:

– Со мной уже все в порядке.

Они покинули скверик и опять пошли вдоль торговых рядов, делая вид, что не помнят ни ее минутной паники, ни его неуклюжего признания.

У Тревиса было такое чувство, что он оказывает знаки внимания монашке. После некоторого размышления, однако, Тревис понял: ситуация еще сложнее. Со времени смерти жены три года назад он не вступал в связь ни с одной женщиной. Сама тема сексуальных отношений была для него как бы в новинку. Поэтому Тревис ощущал себя священником, ухаживающим за монашкой.

Почти на каждом углу располагалась кондитерская, и от витрины к витрине выставленные в них лакомства казались все более аппетитными. Ароматы корицы, сахарной пудры, мускатного ореха, миндаля, яблок и шоколада пронизывали теплый весенний воздух.

У каждой витрины Эйнштейн вставал на задние лапы и жадно смотрел сквозь стекло на искусно выставленные яства. Тем не менее он не входил внутрь и не лаял. Выпрашивая угощение, он тихонько скулил, чтобы не беспокоить окружающих. Получив конфету или яблочное пирожное, он успокаивался и переставал попрошайничать.

Спустя некоторое время Эйнштейн продемонстрировал Норе свои выдающиеся способности. Разумеется, он и до этого вел себя как умная и примерная собака, а еще раньше проявил инициативу в поимке Арта Стрека, но тем не менее раскрыться в полной мере ему до сих пор не удавалось.

Они проходили мимо аптеки, в которой, помимо всего прочего, продавались газеты и журналы, частично выставленные на наружном стенде около входа. К удивлению Норы, пес вдруг помчался туда, вырвав конец поводка у нее из рук. Прежде чем она и Тревис догнали его, он успел вытащить зубами журнал со стойки и положил к Нориным ногам. Журнал назывался «Модерн Брайд».[11]11
  Букв.: «Современная невеста» (англ.) – Прим. пер.


[Закрыть]

– Глупая псина, – сказала она. – Что это тебе взбрело в голову?

Подобрав поводок, Тревис пробился сквозь толпу и поставил свой экземпляр на стенд. Он был уверен, что понял намек собаки, но промолчал, боясь обескуражить Нору, и они зашагали дальше.

Эйнштейн смотрел по сторонам, с интересом обнюхивая прохожих, и, казалось, забыл о матримониальных изданиях. Однако, когда они отошли шагов на двадцать, ретривер резко повернулся и проскочил у Тревиса между ногами, вырвав у него из рук поводок и чуть не свалив его самого. Эйнштейн подбежал к аптеке, выхватил журнал со стойки и вернулся к ним.

«Модерн Брайд».

Нора все еще не понимала происходящего. Ее это забавляло, и она потрепала собаку по спине.

– Это что, твой любимый журнал, глупая псина? Не пропускаешь ни одного номера? Могу поспорить, что так и есть. А ты, оказывается, романтик!

Несколько туристов обратили внимание на игривое поведение ретривера, но еще меньше, чем Нора, осознали, какое серьезное намерение скрывается за этой игрой.

Когда Тревис нагнулся за журналом, собираясь вернуть его на место, Эйнштейн опередил его, схватил журнал зубами и начал яростно мотать головой из стороны в сторону.

– Нехороший пес, – сказала Нора, явно удивленная таким изменением в поведении собаки.

Эйнштейн разжал зубы, и «Модерн Брайд», потрепанный, порванный и мокрый от слюны, упал на тротуар.

– Похоже, придется за него заплатить, – сказал Тревис.

Высунув язык, пес сел, склонил голову и посмотрел на Тревиса.

Нора по-прежнему оставалась в неведении относительно всего происшедшего. Разумеется, у нее не было причин делать какие-либо сложные умозаключения по поводу поведения Эйнштейна. Она не могла оценить его способности и не ожидала от него сложного уровня общения.

Строго поглядев на пса, Тревис сказал:

– Ты прекращай это дело, псина. Чтобы я больше этого не видел. Понял?

Эйнштейн зевнул.

Заплатив за журнал и засунув его в пластиковый пакет, они продолжили прогулку по Сольвангу, но не успели дойти до конца квартала, как Эйнштейн решил осуществить свои намерения до конца. К удивлению и испугу Норы, он вдруг схватил ее зубами за руку, осторожно, но крепко, и потянул вдоль тротуара к картинной галерее, где молодая парочка любовалась выставленными в витрине пейзажами. Рядом с ними в прогулочной коляске сидел ребенок, и именно к нему старался Эйнштейн привлечь внимание Норы. Он не отпускал ее руки, пока не заставил дотронуться до пухлой ручки младенца, облаченного в розовый костюмчик.

Нора произнесла недоуменно:

– Он думает, что у вас замечательный ребенок, и это, конечно, так.

Родители, поначалу встревоженные появлением собаки, убедились, что пес безопасен для их малыша.

– Сколько вашей девочке? – спросила Нора.

– Десять месяцев, – ответила мать.

– А как ее зовут?

– Лана.

– Красивое имя.

Наконец Эйнштейн успокоился.

Когда Нора с Тревисом отошли в сторону и остановились полюбоваться антикварным магазином, который, казалось, по кирпичику и по досочке был перевезен сюда из Дании семнадцатого века, Тревис сел на корточки рядом с псом и, подняв рукой его лохматое ухо, проговорил:

– Хватит. Если хочешь еще раз получить «Алпо», прекращай свои штучки.

Нора недоумевала:

– Что с ним?

Эйнштейн зевнул, и Тревис понял: дело плохо.

В течение следующих десяти минут Эйнштейн еще дважды брал Нору за руку и подводил к детишкам.

«Модерн Брайд» и младенцы.

Намек был теперь совершенно очевиден даже для Норы: «Ты и Тревис предназначены друг для друга. Женитесь. Создавайте семью. Заведите детей. Чего вы ждете?»

Нора залилась краской и не смела взглянуть на Тревиса. Он тоже был не в своей тарелке.

Почувствовав, что его намек ясен, Эйнштейн успокоился. Глядя на него, Тревис понял: у собак тоже бывает самодовольное выражение.

Когда настало время ужина, было еще очень тепло, и Нора отказалась от мысли пойти в ресторан. Она выбрала одно местечко, где на открытом воздухе под огромным дубом стояли столики, затененные красными зонтами. Тревис знал, что Нора не боится идти в ресторан, а просто не хочет расставаться с Эйнштейном, которому бы не позволили войти внутрь. Много раз в течение ужина она то украдкой, то открыто следила за собакой внимательным взглядом.

Тревис не упоминал в разговоре о происшедшем и сделал вид, что обо всем этом забыл. Но, когда Нора отвлекалась и смотрела по сторонам, он произносил шепотом угрозы в адрес пса:

«Больше никаких пирожных. Посажу на цепь. Надену намордник. Отправлю на живодерню».

Эйнштейн воспринимал их спокойно, скаля зубы, зевая и выдувая воздух из ноздрей.