Текст книги "Дракон должен умереть. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Дин Лейпек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Генри слегка улыбнулся.

– Что это была за лекция о мужчинах сегодня?

Леди Теннесси спустила со спицы несколько петель и подхватила пропущенную.

– Дорогой мой, – проговорила она так же размеренно, – Джоан – первая девушка, с которой ты меня познакомил, а эту лекцию я репетировала уже лет десять. Я просто не могла удержаться.

Генри снова улыбнулся и откинулся на спинку.

– Мне кажется, ты зря поторопилась. Второй раз у тебя уже не получится так убедительно.

Она отложила одну пару спиц, развернула все вязание и принялась за другую часть.

– Я очень надеюсь, – сказала она, поднимая на него глаза, – что мне не придется повторять ее дважды. Джоан производит впечатление понятливой девочки с хорошей памятью.

– Что ты имеешь в виду?

Леди Теннесси опустила голову и сосредоточилась на петлях.

– Мама...

– Я согласна с тобой, это было чуть-чуть рановато. Но, в конце концов, кто знает, когда еще я смогу поговорить с твоей будущей женой?

– Мама, – сказал Генри очень-очень спокойно, потому что этот разговор совсем перестал ему нравиться, – Мама, это принцесса. Превращающаяся в дракона. Ей четырнадцать лет. Я не собираюсь на ней жениться.

– Дорогой мой мальчик, мужчины никогда не собираются жениться.

– Тогда каким же образом мужчины становятся женатыми? – спросил Генри, не скрывая сарказма.

– Очень просто, – ответила его мать, поднимая бесформенное изделие, ощетинившееся спицами, и критически осматривая его на расстоянии вытянутых рук. – Однажды ты понимаешь, что эта женщина – твоя жена. И тогда уже поздно что-то планировать или менять. И я бы на твоем месте хорошенько подумала, – добавила она серьезно, – хочешь ли ты, чтобы эта девочка стала чьей-то чужой женой.

Жена барона Тойлера

Когда на южных склонах снег начал сходить, и из-под него показались первоцветы, Генри и Джоан отправились к Сагру. Джоан была солидно экипирована – книгами, платьями («мама, где она их будет носить? Красоваться перед козой?» – «молчи, Генри, тебе этого не понять»), некоторым количеством редких снадобий и ручным хорьком, который, правда, сбежал на первом же привале в лесу. Джоан расстроилась, но Генри смог убедить ее, что мечтой всей жизни этого хорька было вырваться наконец на свободу.

У Сагра Джоан спросила, останется ли Генри с ними ненадолго. Он сослался на «кучу дел», и на следующий же день рано утром отправился в обратный путь. После разговора с матерью Генри не хотел проводить с Джоан ни единой лишней минуты. Тем более когда вспоминал, что несколько дней назад ей исполнилось пятнадцать.

Он собирался вернуться летом, может, не в начале, а ближе к середине – но не вернулся. В конце весны, на первой королевской речной регате (бессмысленном мероприятии большого размаха, имеющем огромное значение для поддержания престижа правящего монарха), Генри встретил Мэри, молодую жену барона Тойлера. И после этой встречи он на долгое время стал потерян для остального мира.

Это случилось во время пикника – новомодного увлечения, пришедшего с юга, из Кресской Империи, где подобным образом отмечали конец весны и начало лета. Суть увлечения по большей части сводилась к тому, что прекрасные и благородные дамы и господа, одетые в прекрасные и благородные одежды, усаживались на какой-нибудь лужайке, где количество солнца и тени было перед тем тщательно проверено специально учрежденным для этого придворным, и дальше вкушали легкую и необременительную пищу и запивали ее легким и необременительными охлажденными напитками. Генри, откровенно предпочитавший стол, мясо и кувшин красного вина траве, устрицам и шампанскому, стоял в стороне у дерева и с улыбкой наблюдал за остальными, которые развлекались в свое удовольствие – или делали вид, что развлекались. Генри слышал, как чуть вдалеке король обстоятельно рассказывал бесконечную историю про поимку огромного сома, периодически отвлекаясь и вставляя в свой рассказ истории поменьше. Прямо за его спиной под сенью гигантского дуба сидела группа дам и довольно увлеченно обсуждала мужей, любовников, постоялые дворы и своих модисток. Одним ухом Генри внимал истории про сома, а другим – разговору благородных дам, и в конце концов в его голове сложился образ хорошо одетого сома, въезжающего на постоялый двор в окружении любовников собственных жен. Генри улыбнулся, и в этот момент услышал шелест юбок по невысокой траве.

– Когда мужчина стоит в стороне от всех и улыбается самому себе, – произнес мелодичный женский голос со слегка кошачьими интонациями, – это обычно означает, что он влюблен. Вы влюблены, сударь?

Он поднял глаза и прямо перед собой увидел женщину с мягкими темными волосами, уложенными в легкую прическу, открывавшую ее уши и шею. В первое мгновение он подумал, что она очень похожа на Клару – вот только у той лицо было жестким и строгим, а у этой женщины – мягким и загадочным.

Женщина стояла, слегка наклонив голову набок, и от этого ее шея изогнулась таким образом, что у Генри перехватило дыхание.

– Теперь – да, – ответил он, не думая, что говорит.

Женщина улыбнулась.

***

Генри шел по галерее. Справа проплывали факелы и двери, слева – пустые провалы окон, из которых сочились глубокие летние сумерки. Полумрак расползался сизым ковром по каменному полу, испуганно отшатываясь там, где на плитах отплясывали всполохи света.

– Генри!

Он резко обернулся – слишком резко, хотя шаги и голос были мягкими, дружелюбными, искренними.

Эд Баррет. Сын старого лорда Баррета, шалопай и умница. Друг детства.

Чужой, незнакомый, совершенно ненужный сейчас человек. Что он делает здесь в предрассветный час? Что ему вообще нужно?

Генри замер, внимательно наблюдая за приближающейся фигурой. Движения молодого мужчины были легки и уверенны – и оттого слишком сильно контрастировали с нежной лиловой тьмой, льющейся из окон и кипящей внутри Генри.

– Что ты тут делаешь, Теннесси? – широко улыбнулся Баррет.

– А ты? – осторожно усмехнулся Генри, пытаясь спрятать темный яд, который пробегал по венам и так и просился вырваться наружу.

– Я по поручению папани к его величеству, – Баррет весело прищурился. – Какие-то бумаги привез. Мог бы переночевать по дороге – но решил добраться сегодня. Ночи светлые.

– Светлые, – согласился Генри.

– Так что ты тут делаешь?

Не унялся. Генри еле заметно поморщился.

– Шел спать.

– А ты разве не в южном крыле живешь, как обычно?

– В южном.

– А...

– А сюда я пришел воздухом подышать.

– А.

– Да.

Баррет перестал улыбаться и пристально посмотрел на Генри.

– Значит, Джим не соврал?

– Джим?

– Гелленхорт. Встретил его внизу. А он, как обычно, вывалил на меня все последние сплетни.

– Ясно, – только и сказал Генри. Эд снова кинул на него быстрый взгляд и вдруг громко расхохотался.

– Как тебе это удается? – спросил он наконец, отсмеявшись.

– Что именно? – сухо уточнил Генри.

– Затаскивать любую понравившуюся бабу в постель.

Генри только усмехнулся, очень надеясь, что его улыбка не выглядит слишком грустной. У него не было никакого желания рассказывать, что в постель затаскивали его самого – и весьма эпизодически. И он даже не мог бы ручаться, что между эпизодами в этой постели не успевал побывать кто-то еще. Претендентов было много.

Но сегодня Мэри сказала, что хочет видеть именно его. И он в очередной раз, как последний дурак, пошел. До последнего момента маялся, пытался отговорить себя. Но все равно – пошел.

Потому что – глупо же? Глупо было не пойти? Если она – звала?

Глупо. Все это было – глупо.

И слишком уже затянулось.

– Ладно, старик, – Эдвард хлопнул Генри по плечу. – Я пойду к себе. А ты иди – куда собирался. Увидимся.

– Увидимся, – согласился Генри.

Он проследил за тем, как Баррет скрылся за поворотом, ведущим в боковой коридор – и снова пошел по галерее. Справа факелы чадили, исходя едким темным дымом – слева занимающийся рассвет перекатывал через подоконник светло-серый туман и легкую грусть.

Генри поспешил.

***

Генри сидел в королевском кабинете, возле огромного камина, в одном из больших кресел, оставшихся еще со времен прадедушки короля. Кресла эти были до ужаса старомодны и уже много раз сменили обивку, но в свое время их ничем не заменили – и поэтому теперь они стали семейной реликвией, набирая в цене при каждом следующем короле.

– Хочешь что-нибудь выпить, Теннесси?

Генри вежливо покачал головой.

– Благодарю ваше величество. Воздержусь.

– Как знаешь, – король крякнул и тоже опустился в кресло. – Так вот, на чем бишь мы...

Генри молчал. Он не помнил, на чем остановился король – но это было и не важно. Генри прекрасно понимал, почему его вызвали сюда – и совсем не хотел об этом напоминать.

Он и сам предпочитал на эту тему не думать.

Король прокашлялся, посмотрел в камин, на потолок, на свои колени – и, наконец, на Генри.

– Как там Джоан?

Генри очень следил за тем, чтобы его лицо не дрогнуло.

– Хорошо. Учится. У нее уже очень хорошо получается себя контролировать. Она молодец, ваше величество.

В уголках глаз короля проступили довольные морщинки.

– Когда собираешься к ней?

Генри слегка помедлил.

– Скоро, ваше величество. Скоро.

Скоро. Но еще не сейчас. Не сейчас, когда...

Генри незаметно сжал подлокотники кресла, чтобы остановить мысль, побежавшую теплыми воспоминаниями вдоль позвоночника.

Король радостно улыбнулся.

– Отлично. Не забудь сообщить мне, когда соберешься – прикажу приготовить мои маленькие гостинцы. Ты же донесешь их по своим северным горам?

– Донесу, ваше величество. Непременно.

***

– Скоро, Теннесси! Ты сказал «скоро»!

– Я собирался выехать со дня на день.

– И не предупредил! Что я теперь ей передам? Ничего не готово.

– Я могу подождать.

– Нет уж. Поезжай как можно скорее. Отдам в следующий раз.

***

– На север? Ты собрался на север? – ее дыхание обжигало.

– Я должен ехать.

– Но там холодно.

– В начале осени еще не очень.

Он почувствовал ее губы, скользнувшие по его уху.

– Поедем с нами, в Рейнгар. Там не будет холодно. Я обещаю – не будет...

– Мэри...

– Поедем.

Он прикрыл глаза – и успел подумать, что Рейнгар – это лишь немного на юго-восток. Он заедет туда. Ненадолго. А потом – сразу на север.

Сразу.

***

– Милорд...

– Ленни, не спорь, пожалуйста. Я уже все равно пообещал.

– Ей?

– Не только.

Ленни стоял в дверях с охапкой одежды, принесенной от прачек, такой большой, что сверху виднелась только копна волос – и глаза.

«Лучше б и их не было видно», – с досадой подумал Генри.

– Милорд, но вы же должны были ехать на север, – тихо сказал Ленни.

– Я и поеду. Просто не сразу.

Ленни стоял в дверях и мял пальцами лен, бархат и сукно.

– Генри, – сказал он совсем тихо, но твердо. – Поехали в Тэнгейл.

Генри резко вскинул голову и посмотрел прямо в эти несносные голубые глаза, сверлящие его поверх горы тряпья.

– Ты забываешься, – прошипел Генри.

Голубые глаза вгрызались в него непоколебимой честностью.

– Ты поедешь в Тэнгейл, – бросил Генри, отворачиваясь. – Один.

Ленни прикрыл глаза, перехватил одежду – теперь над ней торчали только его кудри.

– Да, – глухо раздался его голос из-за тряпок. – Конечно, милорд.

***

Они поехали в Рейнгар – шумной пестрой компанией. Мэри тоже ехала верхом, крутилась в дамском седле, пытаясь улыбнуться всем и каждому, кокетничала, смеялась. Генри остался в самом конце колонны, подальше от звука ее голоса. Ему было не по себе после того, как он отослал Ленни в Тэнгейл. Это был нехороший разговор. Неправильный.

Все было неправильно.

«Переночую с ними, – подумал Генри, подгоняя лошадь, чтобы догнать остальных. – Переночую – и завтра поеду на север. Пора».

Он по-прежнему носил дракончика, вырезанного Джоан, в нагрудном кармане. Перед отъездом Генри положил туда все письма Мэри – и места в кармане стало очень мало. Вечером, в трактире, где они остановились на ночлег, Генри выложил дракона на стол, чтобы назавтра положить в наружный карман куртки.

Но утром к нему совершенно случайно зашла баронесса – и дракончик так и остался лежать на столе в темной и душной комнате.

***

Генри прожил в Рейнгаре два месяца. Постепенно остальные члены компании разъехались, кто куда, и вдали от шума и блеска столицы Мэри стала еще мягче, нежнее и постояннее. Она была только с ним, только его, только для него...

Так продолжалось до конца осени, когда Мэри решила наконец вернуться к своему дорогому мужу. Генри уговаривал ее остаться, умолял ее, но она была непреклонна. Она вернула Генри все его письма, поцеловала в щеку – и уехала в свой замок.

Зимой Мэри всегда была верной и любящей женой.

Генри, внезапно осознавший, что он невесть что делает в доме у почти незнакомых ему людей, тут же уехал. В Тэнгейле, он встретил взгляды матери и Ленни, молчаливые и от того особенно давившие на совесть. Неожиданно Генри вспомнил, что оставил дракончика на столике в безвестном трактире, и почему-то это страшно раздосадовало его. Он даже подумывал о том, не вернуться ли в этот трактир и попытаться отыскать фигурку – но в конце концов собрался и ушел в горы.

На дворе стояло самое начало зимы.

***

Его никто не встречал. Когда Генри вошел в маленький домик, ему стало холодно, хотя внутри было хорошо натоплено. Сагр ничего не сказал ему и только кивнул в знак приветствия, Джоан что-то буркнула под нос и тут же исчезла за занавеской, откуда не появлялась до самого ужина. Ели молча.

Встав из-за стола, Генри решил, что больше не в состоянии это выносить, и вышел чуть-чуть проветриться. Но на улице дул резкий ледяной ветер, и он вынужден был тут же вернуться в дом. Генри еще немного посидел за столом, а потом пошел устраивать спальное место в привычном углу. Сагр, проходя мимо, сухо пожелал ему спокойной ночи, Генри так же сухо ответил. И больше не было ни звука.

В молчании прошла неделя. Генри чувствовал себя отвратительно. Ему впервые в жизни было неуютно в этом доме, да и история с Мэри тоже давала о себе знать. Генри по-прежнему страстно ее желал, и чем больше он ее желал, тем холоднее он становился, а чем холоднее он становился, тем сильнее он ее желал. Он уходил на целые дни в горы, невзирая на мороз и снег, и возвращался разбитым и угрюмым – а в доме его встречали такие же угрюмые лица. Генри хотел вернуться в замок – «раз ему все равно здесь не рады» – но там его ждали укоризненные глаза матери. И их он тоже видеть не хотел.

В тот день Генри вернулся раньше обычного, поскольку началась метель. Сагр работал во дворе, но Генри уже слишком замерз и устал, чтобы остаться ему помочь, и пошел сразу в дом. Войдя, он остановился, снимая теплую куртку, повернулся – и увидел, что Джоан сидит за столом и читает его письма. Генри громко вздохнул, она подняла глаза и побледнела. Некоторое время стояла гробовая тишина. Наконец Генри очень медленно и очень тихо спросил:

– Как у тебя оказались эти письма?

Джоан молчала.

– Джо, – сказал Генри еще медленнее, – как они у тебя оказались?

– Я, – начала девочка, но у нее совершенно пропал голос, как будто она долго кричала на морозе, – я залезла в твою котомку.

– Зачем?

Она опустила глаза.

– Джо! Зачем?

– Я хотела, – прошептала она, – хотела найти своего дракончика.

Генри вздрогнул.

– Хотела забрать его у тебя.

– И ты решила выкрасть его? А раз не удалось украсть дракончика, то ты решила украсть письма?

Джоан замотала головой.

– Я хотела, чтобы ты решил, что он пропал, —начала она, запинаясь. – И тогда ты бы начал его искать, и не нашел бы, и тогда, я думала, ты понял бы... – она всхлипнула. – Я залезла в котомку, но там было полно этих дурацких писем, и я сначала просто вытащила их... А потом... Я подумала...

– Что ты подумала?

– Я подумала, что, может, если я посмотрю, что в них, я узнаю, почему тебя так долго не было, – шепнула она.

– И что? Узнала? – спросил он жестко.

Она подняла взгляд, и ее глаза вспыхнули.

– О, да! Узнала! Много всего интересного! О тебе и о... ней, – последнее слово Джоан прошипела язвительно, с вызовом глядя на Генри.

На мгновение он замер. А потом шагнул к Джоан и с силой вырвал письма – она покачнулась и упала назад, ударившись спиной о книжную полку. Она лежала, глядя на Генри широко раскрытыми глазами, а потом вскочила, с небывалой силой отшвырнула стол в сторону, попав ему при этом по ноге, и выбежала за дверь.

Генри услышал, как Сагр окликнул ее на улице, потом раздались шаги. Дверь распахнулась, и Сагр влетел в дом вместе с облаком морозного воздуха.

– Что случилось? Что, случилось, Генри?!

Он молчал. Сагр выругался и выскочил из дома.

Генри долго не двигался, глядя прямо перед собой. Потом он понял, что ему очень не удобно стоять, и с удивлением обнаружил, что ножка стола так и продолжает лежать на его ноге. Генри поднял стол и стал собирать с пола рассыпавшиеся письма, от которых все еще пахло духами Мэри.

Сагр привел Джоан затемно. Она сразу скрылась за своей занавеской. Сагр принес ей туда кружку отвара, потом вернулся к столу, за котором сидел Генри, приготовил себе небольшой ужин, молча поел и тоже пошел спать, так и не сказав ни слова.

Наутро, за завтраком, к которому Джоан тоже не вышла, Генри решил положить всему этому конец.

– Надо уходить отсюда, пока все не замело, – бросил он нарочито небрежно.

Сагр молчал, глядя в свою миску. Генри повернулся в сторону занавески и услышал оттуда многообещающее шуршание. Занавеска отодвинулась, и Джоан подошла к ним. Генри вздрогнул, увидев ее лицо, но все же собрался с духом:

– Джо, – начал он сухо, одновременно пытаясь загладить свою вину и совершенно не собираясь этого делать. – Прости меня за... вчерашнее.

Она молчала.

– Нам пора отправляться Тэнгейл, – продолжил Генри слегка раздраженным тоном. Ему надоело их молчание.

Джоан смотрела на него в упор.

– Я никуда не пойду, – сказала она наконец монотонным, бесцветным голосом.

Генри поднял брови.

– Я никуда не пойду, – повторила Джоан куда-то в пустоту и снова скрылась за занавеской.

Генри посмотрел на Сагра, но тот продолжал молчать.

– Ну и отлично! – Генри швырнул ложку на стол. – Прекрасно! Значит, уйду один.

Спустя несколько часов Генри вышел из дома, на прощание хлопнув дверью так, чтобы они точно знали, насколько он зол.

***

Вернувшись в Тэнгейл, Генри почувствовал, что не может находится с матерью под одной крышей. Он поехал по знакомым, кочуя из одного замка в другой, от одних друзей и к другим. В конце зимы Генри снова встретил Мэри, и она обратилась к нему с такой нежностью и лаской, что на несколько недель Генри почувствовал себя совсем счастливым. И только спустя месяц он стал замечать, что каждое утро, просыпался ли он один, или в объятиях Мэри, у него возникает странное, неприятное чувство. Через несколько дней Генри вспомнил, что точно так же чувствовал себя в детстве, когда в чем-то был виноват и не мог набраться смелости, чтобы показаться родителям на глаза.

Возможно, дело было в том, что он спал с замужней женщиной? При своей прелести это не совсем соответствовало общепринятым нормам морали. Но в конце февраля Мэри снова уехала к мужу, а чувство так и не прошло. На этот раз Генри не пробовал удержать баронессу – ему этого не очень и хотелось. Чувство вины все усиливалось, и от этого любые приятные ощущения становились совсем не такими приятными. Кроме того, общество Мэри стало ему надоедать. Общение с ней, за исключением общения в постели, начало казаться Генри односторонним и скучным. Он перестал реагировать на ее игры в горячо-холодно, и Мэри стала все больше и больше к нему льнуть, что оказалось совсем не столь прекрасным, как он думал в начале их романа. Когда они наконец расстались, Генри почувствовал облегчение.

Однако Мэри уехала, а чувство вины по-прежнему не отпускало его, и стало окончательно ясно, что дело совсем не в ней.

Генри вернулся в Тэнгейл. Леди Теннесси встретила его вполне дружелюбно, хотя была и не очень разговорчива. Дав ему прийти в себя, а снегу – окончательно растаять, она как-то за завтраком спросила его:

– Как там Джоан?

Генри долго смотрел на свою мать, а она – на него, и брови у нее были подняты точь в точь как у Генри, когда он ждал ответа на какой-нибудь каверзный вопрос.

Через два дня Генри уже был в пути.

***

Это было самое тяжелое путешествие в его жизни. Погода стояла прекрасная, пели птицы, светило солнце, журчали ручьи, но каждый шаг давался Генри с невероятным трудом. Не не знал, что скажет Джоан, когда придет. И он не знал, захочет ли она его слушать, даже если ему будет, что сказать.

Генри простоял под скалой куда больше времени, чем обычно, собираясь с духом, пока солнце не стало клониться к закату. Наконец он пнул себя мысленно в последний раз и начал долгий подъем вдоль отвесной каменной стены.

Его снова никто не встречал, но на этот раз Генри это не удивляло. Когда он вошел, в домике было очень тихо. Сагр раскладывал на столе остатки высушенных трав, Джоан сидела на полу спиной ко входу, разбирая какие-то книги. Когда Генри вошел, осторожно прикрыв за собой дверь, Сагр поднял глаза на звук, а Джоан обернулась.

Какой-то маленькой толикой своего сознания Генри заметил, что Сагр молча прошел мимо него, снял с вешалки плащ и вышел на улицу. Но он не мог проследить за ним даже глазами, потому что все остальные его мысли заполнило лицо Джоан.

Он думал, что знает людей и мир. Он думал, что многое уже повидал и ко многому привык.

Но он никогда бы не мог предположить, что человек может так измениться за несколько месяцев.

Ее лицо было очень худым и очень бледным. Ореховые глаза над проявившимися скулами казались очень большими, а тонкие губы на фоне белой кожи – очень яркими. Она поднялась, пока он стоял, оглушенный и остолбеневший, и Генри увидел, что она еще выросла и сильно похудела. Длинное шерстяное платье, одно из тех, что связала ей сама леди Теннесси, еще больше подчеркивало эту худобу, делая девушку, стоявшую перед Генри, эфемерной. Да, именно девушку, потому что за эту зиму Джоан совсем перестала быть девочкой.

Но больше всего его поразила внутренняя перемена, которую он чувствовал, хотя Джоан продолжала стоять и молчать. В ней были тишина и отстраненное спокойствие, которое иногда он встречал разве что у своей матери, да еще у Сагра. Спокойствие и мудрость.

Она повернула руку, поправляя замявшийся рукав, и его внутренности вдруг резко скрутило. Длинный, неровный яркий шрам, идущий почти на всем протяжении руки от локтя до запястья. Она заметила его взгляд и повернула обе руки другой стороной, сложив их перед собой. Он моргнул и снова посмотрел ей в глаза.

В голове повторялось глупым бессмысленным рефреном что-ты-натворил-что-ты-натворил-что-ты-натворил...

Он медленно подошел, не очень понимая, что делает, и еще немного постоял перед ней, а потом опустился на одно колено, взял одну искалеченную руку и поднес ее к губам. Рука казалась очень хрупкой. Некоторое время оба не двигались, потом наконец она освободила пальцы и положила ее ему на щеку, заставляя его поднять голову. Некоторое время она смотрела на него сверху вниз очень серьезно. Потом опустила руку и сказала мягко:

– Я приготовлю нам ужин.