Текст книги "Искатель. 1981. Выпуск №4"

Автор книги: Димитр Пеев

Соавторы: Станислав Токарев,Виктор Вучетич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

8

– Полный экземпляр? – библиотекарь музея вскинул на меня фасетчатые стрекозиные очки. – Кто вы по профессии? И есть ли у вас разрешение?

– А кто может его мне дать?

Очки затуманились:

– Откровенно говоря, я и сам не знаю… Просто этот документ у нас никогда не спрашивают… Он существует в единственном рукописном экземпляре, и я должен быть уверен…

– Вы можете быть совершенно уверены, – твердо сказал я. – Мне и читать-то необязательно. Что положено, я в школе отзубрил. Просто я делаю репортаж о музее. И вот несколько слов: «Глядя на священные страницы, благоговейный трепет…» Здорово закручено, верно? А вообще-то меня интересуют люди. Хранители истории. Скромные труженики. Как, простите, ваша фамилия?

Перед хранителем истории стоял напористый белобрысый недоучка, но скромный труженик хотел славы.

Он зря боялся за Ее сохранность. Она была в тяжелой кожаной обложке с коваными уголками, каждая Ее страница заключена в прозрачный пластик. Я скользил взглядом по строкам, выведенным твердым прямым почерком, крепкой, наверное, и тяжелой рукой. Иные были мне знакомы, иные – нет. «…В суровой борьбе, которую нам предстоит вести на планете Руссо, чтобы сделать ее пригодной к жизни для нас и наших потомков, мы обязаны быть равны. Не должно быть героев и толпы, аристократии и плебса, владык и ра-… – Я перелистнул страницу, – предостерегаем вас от перенесения на нашу планету язв земной цивилизации. Строгое ограничение в пище и одежде…»

Стоп, стоп, стоп. Здесь был какой-то разрыв. Здесь и, кажется, еще раньше тоже. Вот оно:

«…Мы утверждаем, что единственная функция, которая осталась человечеству, это развлечения…» – страница кончается, а следующая начинается фразой: «…естественными препятствиями, которые предоставляет ему мать-природа».

В конце последней страницы – ровно и наискось, тщательные и небрежные, с росчерками и без росчерков – шли подписи: Расмундсен… Паули… Каяк… Три каллиграфических иероглифа… Меникелли. М. Баттон… Ю. Баттон. На третьей строке слева тем же твердым прямым почерком – ни хвостиков, ни завитушек, – каким был переписан весь текст «Клятвы», значилось: «Иоаннидис».

Я захлопнул папку. Библиотекарь ждал и улыбался.

Я сказал:

– Красивая какая папка. Ручная работа?

Хранитель расцвел:

– Переплетное дело – моя слабость. Взгляните на наши полки, взгляните – все сам. Врачи не советуют, из-за близорукости, вот горе.

– Да, – вздохнул я, – вы уж берегите, пожалуйста, зрение. Здесь у вас драгоценные реликвии, а я пришел и… взял, например, на память.

– Вы бы не говорили так, если бы знали, какая у нас система сигнализации.

– Абсолютная надежность?

– Попробуйте сами глухой ночкой.

– Это, естественно, подлинный текст?

– Аутентичный, – гордо проговорил он.

– Неповрежденный?

– Как вас понять?

– Мне показалось… Я не специалист… Кажется, одна страница не совпадает с другой. Начало и конец – вы понимаете? Что-то там пропущено. Я невнимательно читал, но…

Он должен был бы схватиться за папку, впиться в рукопись своими окулярами. Если бы не знал.

Он взял Ее со стола и сунул под мышку.

– Вам показалось. Это полный и единственно подлинный текст.

– А кто передал его в музей?

– Это было до моего прихода сюда, я ничем не могу быть вам полезен.

Он боялся меня. Что-то скрывал и боялся. Вот уже вторая подряд встреча с человеком, который знает и боится, – первым был старикашка Монтгомери.

Я вырос в обществе без тайн. Тайны бродили лишь за границей освоенной территории – свирепые, шестиногие черные кони и красные пумы в душных глубинах сельвы, на берегах неизвестных рек. Они вызывали страх, если ты не вооружен, а других страхов не было – бандитов, пиратов, флибустьеров, гангстеров, что ли, мафиози, или как их там – это все на Земле осталось, только деды об этом помнили…

Гласность служила одной из основ нашего общества, оплотом гласности была газета «Старлетт», я в ней служил репортером, и от меня что-то скрывали.

Подведем итог. Если верить Монтгомери, двадцать четыре года назад во время прений в парламенте по вопросу об учреждении профессиональной футбольной лиги некий депутат, выступая против этого акта, ссылался на то, что сказано о футболе в «Клятве».

Я в ней ничего похожего не обнаружил.

Но в экземпляре из музея каких-то страниц явно недостает.

Он же, тот депутат, их, очевидно, читал.

Фамилия депутата Карамаякис. Фамилия покойного «колумба», переписавшего «Клятву», Иоаннидис. Тот и другой по происхождению греки.

Что еще говорил старикашка о депутате? «Он был постарше всех нас, мы его уважали…»

Межзвездный скачок от Земли до Руссо по земному и нашему времени занимает около десяти лет, в ракете они сводятся к нескольким неделям, но если ты был в числе первых…

Если ты был в числе двадцати двух первых, то остальных ждал около десяти лет. Этим остальным – десяти тысячам – в подавляющем большинстве было по восемнадцать-двадцать. Значит, «колумбы», останься они в живых, оказались бы старшими среди основного населения Руссо.

Но ведь они погибли – одновременно, от неизвестной болезни. Когда это случилось – до основной волны переселения или после, что была за болезнь, пострадал ли от нее кто-либо еще, я не знаю. Нигде об этом не слышал и не читал.

– А вдруг болезни вовсе не было?

Что же было?

Стоп, стоп. Как там в «Клятве»? «В суровой борьбе… мы обязаны быть равны. Не должно быть героев и толпы, аристократии и плебса…»

Может быть, здесь разгадка? Может быть, они просто не захотели стать теми, кем мог их сделать ход событий, – героями, неким подобием аристократии? Сочинили легенду о болезни, сменили имена и словно растворились среди десяти тысяч поселенцев – ушли, например, разведчиками в передовые отряды или охотниками – на рубежи сельвы.

И значит, кто-то из них в принципе через какое-то время мог стать депутатом парламента.

Иоаннидис – Карамаякис. Возможно, фамилия матери или друга, оставшегося на Земле. Избрав новое имя, он оставил себе происхождение. Тогда получается, что он знал о написанном в «Клятве» не потому, что просто читал ее. Он сочинял ее вместе с другими «колумбами» и сам переписывал.

Жив ли он? А если не он, то кто-то другой из двадцати двух. Пятьдесят два – возраст Освоения. Плюс, допустим, двадцать – его возраст в год Освоения. Плюс десять лет ожидания. Восемьдесят два года… Жизнь, полная трудов и опасностей…

И все-таки кого-то из них я должен найти. Того, кто з н а е т.

9

«На очередном заседании суда свидетельскую трибуну занял Джереми Багги-младший, президент профессиональной футбольной лиги планеты (28 лет, женат, супруга – Элеонора Багги, популярный косметолог и психогигиенист, трое детей. Род занятий – председатель правления банка Руссо)».

Далее вычеркнуто: «Джереми Багги-младший, единственный сын цельнометаллического Джереми Багги-старшего, удалившегося на покой основателя банка, женат на племяннице президента республики. Воскресное цветное приложение «Эпо» не раз публиковало фоторепортажи, посвященные частной жизни этого образцового семейства: патриарх в алюминиевых сединах, мать-вседержительница в нежно-голубых сединах, мускулистый наследник, любящий алые костюмы и золотистые рубашки, и грациозная косметологиня…»

Пламенный и племенной Джереми Багги на свидетельской трибуне держится аффектированно-мужественно, напрягает шею и натужно откашливается, прежде чем изречь нечто значительное нутряным, желудочным басом.

– Уважаемые господа, я сам изъявил желание предстать перед вами. Считаю это своим долгом. Отец учил меня ходить прямыми дорогами, и я хожу прямо. Кхм. Прискорбные события, о которых идет здесь речь, могут наложить нежелательный отпечаток на деятельность нашей лиги в целом. Потому я здесь и готов ответить на любые вопросы.

Прокурор:

– Мистер Багги, как вы расцениваете случившееся во время матча «Валендии» и «Скорунды»?

– Как досадное исключение.

– Располагает ли возглавляемая вами лига гарантиями беспристрастности арбитров?

– До сих пор мы считали их стопроцентными. Сегодня наш долг перед народом – усилить меры контроля. Кхм. Создана комиссия, ее поручено возглавить мне. Футбол, по нашему убеждению, не только развлечение. Меньше всего развлечение. Футбол служит истине. Футбол – это нравственность. Деятель футбола – это рыцарь. Это паладин. Отец учил меня, что победа всегда и во всем – это чаша Грааля.

Судья:

– Адвокат, имеете ли вы вопросы к свидетелю?

Адвокат:

– Если мне будет позволено, миледи, я хотел бы попросить достопочтенного свидетеля разъяснить нам, на какие материальные средства существуют клубы, входящие в лигу.

– Я уже подчеркивал, что деятельность лиги имеет в основе духовные мотивы. Необходимые материальные средства дают сборы от матчей, благотворительные пожертвования любителей прекрасного вида спорта – как организаций, так и частных лиц, суммы, выделяемые регионами, – исключительно на воспитание резервов, а также продажа сувениров.

– Означают ли ваши слова, что фирма «Кикс», производящая сувениры, самым тесным образом связана с клубами?

– Фирма «Кикс» пропагандирует идеи футбола. Ее деятельность проникнута высоким идеализмом. Идеалы святее коммерции.

– Не буду ли я назойлив, если поинтересуюсь у свидетеля, что он имел в виду, говоря о воспитании резервов?

– Кхм. Это же ясно! Детский и юношеский футбол – наш фундамент. Молодежь – краеугольный камень будущего, как говорит мой отец.

– Можно ли предположить, что руководство клубов в целях правильного воспитания будущих юных героев поддерживает контакт с их родителями?

– Можно ли? Кхм. Я поражен! Нужно! «Футболист – сын народа» – наш девиз. Семья – наша опора.

10

– Хэлло, я Роберт Симпсон из «Старлетт», готовлю репортаж о том, как наше здравоохранение заботится о престарелых. Ну да, о людях преклонных лет, ветеранах Освоения. Кто самый старший из пациентов вашей больницы? Момент, записываю.

Пятый такой визит – в госпиталь имени Багги-старшего – принес славный улов. Мясистый двухметровый младенец, видно только что выпорхнувший из «Высшей костоправки» и мечтающий титуловаться «наш обозреватель по вопросам медицины», смачно потер красные намытые ладони:

– С вас пиво, с нас сюжетик. Был тут в прошлом месяце один дедушка. Грыз орех и зуб сломал. Зубы все целы, но стерты просто до корней. «Сколько ж вам, – говорю, – папа, лет?» – «Пятьдесят пять». Кой черт – ему все девяносто. Туда-сюда, полное обследование. Регидность мышц ярко выраженная, подагрические узлы такие, что хоть в учебник. Пришел проф, туда-сюда: «Девяносто». А папа – фигушки, папа разведчик и хочет полноценно трудиться, потому пиши пятьдесят пять. Сюжет?

– Сюжет, – сказал я. – С меня пиво. Имечко не запомнили?

– А нам память ни к чему, у нас картотека. Джейн, милочка, принеси карточку того черного папы, его еще звали так забавно…

– Джон-Джейкоб Смит, – сказала красивая Джейн. – Шестнадцатый отряд разведчиков, южная граница первого региона, поселок Веселая Собака.

– Вы сказали «черный папа» – он негр, что ли?

– Великолепный негритянище, я бы не удивился, если бы ему добрая сотня отбарабанила.

«Мы, собравшиеся здесь, – мужчины и женщины, белые и черные»… Черные. Джон-Джейкоб Смит… Жан-Жак!

Ох, как это все походило на правду!

11

Собаки в поселке Веселая Собака были грустные. Лежали под сваями домиков в тени, распластав хвосты по серой пыли.

Отец рассказывал, что, когда на Руссо завезли собак, они в первое время рычали, лаяли и выли без передышки. Их земной ум не мог примириться с местной фауной – шестиногой, и когда они стаей загоняли маленького безобидного длинноухого олешка и тот, припав на четыре копытца – средние и задние, в ужасе отмахивался от них передними, то даже бравые псы-вожаки отшатывались и пускались наутек.

Наши собаки жмутся к жилью, для охоты они непригодны. Знаменитый зверолов и зоолог Спаркс носится с идеей приручить черного коня – не для вьючной работы, а именно чтобы охотиться с человеком (я у него на сей счет брал интервью), но это, по-моему, невозможно. Во всяком случае, хрип и зубовный скрежет табуна, в котором низкорослая самочка достигает трех метров в холке – самая кровь леденящая музыка нашей планеты.

Поселок был по-дневному пуст. Издалека – оттуда, где синел лес, – слышался грохот механизмов. Я свистнул, и тотчас послышался ответный свист. С высокого порога ближнего домика спрыгнул мальчик в разведчицкой шляпе набекрень.

– Вы кто?

– А ты кто?

– Я на вахте.

Это был подлинный юный переселенец, независимый, уверенный и настороженный, в комбинезоне на голом коричневом теле. Точь-в-точь я десять лет назад в шестом, отцовском отряде.

– Мне нужен Джон-Джейкоб Смит. Старый негр. Знаешь такого?

– Знаю. Это повар. Только вы ему кто? У него никого нет родных.

– Я из газеты, – проговорил я заветную фразу, которая все и всем всегда объясняла.

– О! Послушайте, ведь у «Скорунды» с «Валендией» будет переигровка, верно? У нас сломался приемник.

– Конечно, будет, – сказал я. – Послушай, а какой он – Джон-Джейкоб Смит? Добрый, сердитый?.. Он старик, он много, наверное, историй знает…

– Может, и знает, но вам из него их не выкачать. Он молчит и рисует на песке цифры.

– Что рисует?

– Всякие цифры и значки. Он не злой, но и не добрый. Не знаю какой. Просто старик, который молчит. Его кухня во-он там – вправо от опушки, возле ручья.

Опушка сельвы была искорежена исполинскими вывороченными пнями, ямами и следами гусениц. Сине-зеленая чаща трещала и рушилась в полусотне метров отсюда. Хижина притулилась к сизому стволу прекрасного пальмового клена, который разведчики пощадили, обрубив только нижние ветки, чтобы какое-нибудь шестилапое не обрушилось ненароком на крышу. В огромном медном котле, висящем над костром, аппетитно скворчало. Я присел на полированный обрубок – давно он, видно, служил табуретом. Возле него на песке, перемешанном с пеплом, было и вправду что-то начерчено.

Я вгляделся.

Это был интеграл вероятности Гаусса, именно он, – я же в техническом полгода оттрубил, прежде чем сбежать в репортеры.

Старый повар на досуге развлекался высшей математикой.

…Смит показался снизу, от ручья. Он нес ведро с водой, и только когда приблизился, я понял, что передо мной великан – согнутый, скрюченный, но великан. Я смотрел прямо на него, а он меня словно не видел. Темно-бронзовая кожа его лица обвисла, глаза были скрыты под складками, только макушка блестела сквозь седой пух. Я сидел и смотрел, пока он приподнял крышку котла, плеснул туда воду, понюхал вздыбившийся пар, полез в карман, что-то достал и бросил в свое варево, аккуратно прикрыл котел и лишь потом покосился на незнакомца.

– Здесь интересно получится, если ввести суммы Дарбу, – сказал я и ткнул прутиком в формулу. – Не пробовали?

Он проворчал что-то неразборчивое, влез в хижину и вылез с железной палкой в руке. Я вспотел. Но это не мне предназначалось – у него, оказывается, висел гонг возле хижины, и он, видно, собрался звонить на обед.

– Постойте, – сказал я. – Не сбежит ведь никуда каша. Все равно я знаю, кто вы, и теперь вам не отмолчаться.

– Все он знает, – пробасил старик нараспев. – Пришел сюда такой, все знает. А за ручьем лошадки топочут. О-ох, надо ему уходить.

– Изящная позиция, – сказал я. – Двадцать два бога создали мир и умыли руки. Разбирайтесь без нас. В мире все, может, сикось-накось, а мы кашу варим.

– Что вам от меня надо? – Это был другой голос, по другому модулированный. Таким голосом можно и об интегральном исчислении толковать.

– Прежде всего меня интересует, есть ли у вас экземпляр «Клятвы».

– Предположим. Но вы, полагаю, должны знать, что там написано.

– Смит, это ваша планета, и на ней неладно. Из «Клятвы», которая хранится в музее, вырезано несколько страниц. Кому-то невыгодно, чтобы полный текст был известен людям. Для вас это новость?

Он снова скрылся в хижине и вернулся с бумажным свертком.

– Уходите в поселок. Там сейчас все дома пустые – садитесь и читайте. Сюда придут люди и будут есть. А я буду думать. Потом приходите.

Когда я вернулся, он мыл котел – скреб изнутри песком. Он спросил;

– Что они из нее вырезали?

– Кто «они»?

– Жаль, что вы об этом спрашиваете у того, кто не может знать.

Я прочел ему то, что переписал в свой блокнот. Он кивал головой точно в такт стихам, с умиленным и светлым лицом. Когда я закончил, он не проронил ни слова.

– Сколько вас осталось?

– Не знаю.

– Вы никого из них не встречали за полвека?

– Полвека… – Он выговорил это слово, будто вдумываясь в его непостижимость. – Полвека… Лет двадцать назад здесь… Не здесь, конечно, тогда мы работали севернее, у истоков Блэк-Ривер, убили охотника. Убил не зверь, а человек. Когда его хоронили, я узнал. Это был младший Баттон – Юджин… Как вы сказали тогда: «Двадцать два бога умыли руки»?.. Полвека – это срок, чтобы подумать. Тем более если нет книг.

– Послушайте, Смит, но ведь книги – это доступно. Не в тюрьме же пробыли вы все эти годы.

– Меня зовут Теренс Тейлор, а тюрьму я выстроил сам. Чтобы быть как все, кто вокруг меня. Я учил себя подчиняться людям и обстоятельствам, чтобы не заболеть жаждой ими управлять. Похоже, что это ложная посылка. Хотя я не должен так говорить. Один я не могу признать неправоту всех, моя информация слишком бедна, да и ваша, я вижу, немногим богаче. Но у вас еще есть время. Наша история только началась, полвека – это для нас страшно, а для нее, друг, смешно.

– Чем я могу быть вам полезен?

– Есть прекрасная древняя книга. «Дон Кихот Ламанчский». Достаньте мне ее.

12

«Продолжается допрос свидетеля Ульриха Земана (27 лет, холост, род занятий – профессиональный футболист, полузащитник команды «Валендия»).

Адвокат:

– Свидетель, вы утверждаете, что ударили игрока «Скорунды» потому, что он вас оскорбил.

– Так это… Конечно. Шестиногим желтопузиком он меня обозвал. Обидно. И нервы. Вот как получилось.

– Свидетель, вы извините меня за вопрос: нормально ли функционируют ваши слуховые органы? Иными словами, не почудилось ли вам?

– Это что, глухой я, что ли? Ну нет, вот уж нет!

– Между мной и вами сейчас пятнадцать метров тридцать два сантиметра. Между мною и судейским столом – тринадцать метров девяносто сантиметров. Теперь я отставляю микрофон и произношу фразу… Прошу извинить, миледи, вы меня слышали?

Судья:

– Нет, адвокат.

– Свидетель, вы меня слышали?

– Так вы же спиной ко мне повернулись!

– Не будет ли невежливым с моей стороны напомнить вам о том, что лицо, назвавшее вас желтопузой шестиножкой… простите… да, шестиногим желтопузиком, находилось от вас на расстоянии приблизительно двадцати метров и тоже спиной? Уважаемый суд, я располагаю видеомагнитофонной записью и готов ее предъявить.

Тишина в зале. Земан потирает шею.

– Так. Значит, так. Они меня дисквалифицировали. Я им денежки спасал, и они у меня из кармана вынули. Ладно. Тут вот какое дело. Нам велели проиграть. 4: 5 должен был быть счет. А тут – 4: 4, всего ничего остается, дают пенальти в их ворота… Была не была. Я ему съездил, и пошла драка, и матч сорвался. Вот как дело было.

В зале шум, судья звонит в колокольчик.

– Кто же дал вам указание проиграть со счетом 4: 5?

– Как кто? Тренер, конечно. Франческо д'Анжело, наш старший тренер.

– Миледи, прошу пригласить на следующее заседание в качестве свидетеля тренера д'Анжело. Извините, свидетель, у меня еще вопрос. Не могли бы вы повторить свою фамилию, место рождения и имена родителей?

Прокурор:

– Миледи, я протестую. Свидетель говорил об этом в начале допроса. Адвокат намеренно затягивает ход процесса.

Судья:

– Адвокат, время сегодняшнего заседания кончается. Вы уверены, что ответ в состоянии открыть нам нечто новое?

– Совершенно уверен.

– Свидетель, отвечайте.

– Ульрих Земан, родился в поселке Три Камня, на ферме Теофила и Марии Земанов.

– Ваши уважаемые родители здоровы?

– А чего ж нет? Я у них в отпуске весной был.

– Свидетель, я должен сообщить вам прискорбную новость. Ваша матушка скончалась три года назад. Мне очень жаль, но вторая новость окажется еще печальнее. Свидетель Ульрих Земан, вы не существуете. Никаких следов вашего рождения нет в метрических книгах планеты. Миледи, вот документы, которые я прошу приобщить к делу.

Оглушительный шум. Судья звонит в колокольчик и предупреждает, что удалит публику из зала.

Адвокат:

– Свидетель, я прошу ответить на вопрос: кто вы?

Судья:

– Ввиду истечения времени допрос свидетеля откладывается. Следующее заседание в понедельник в десять утра.

Адвокат:

– Миледи, я прошу прощения, но мне необходимо сделать заявление.

– Делайте.

– Я прошу суд принять меры к обеспечению безопасности свидетеля. Исчезновение арбитра Бронека уже имело место, и мы…

– Суд принимает к сведению ваше заявление. Заседание закрыто».

Камешек я приготовил заранее. Завернул его в записку. Я был доволен собой, с галереи он попал точно на адвокатский стол.

Я написал ему: «Адвокат, у меня кое-что для вас есть. Жду в ресторане «Тихая сельва» в 21.00. Симпсон («Старлетт»)».