Текст книги "Чёрная молния"

Автор книги: Димфна Кьюсак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Как и мои друзья в Уэйлере, я стараюсь как-то приспособиться к новому: смотрю телевизор – его недавно купил Джед. Все это, конечно, очень интересно, но не может помочь в решении нашей проблемы. Джед – не член этой семьи, но он сделал для нее все, что было в его силах, – писал членам парламента, в организации защиты гражданских прав. Но, к несчастью, он – инвалид и возможностей у него немного. Только Хоуп была и остается нашим оплотом. Без нее вся семья давно была бы уже выброшена с насиженного места.

– Как, по-вашему, я смогу что-нибудь сделать?

– Боюсь, вы приехали слишком поздно. Три дня тому назад женщины и дети были выселены из Уэйлера. Мы ждали вас раньше. Разве, получив наше письмо, вы не поняли, что только крайняя необходимость вынудила нас прервать столь долгое молчание?

– Я в этом не виновата. Вы послали письмо на студию телевидения.

– Да, но мы не знали вашего адреса, – вступила в разговор Хоуп. – Что же нам оставалось? И в телефонной книге вашего номера нет.

– Дело в том, что я… мы… то есть… У меня всегда был закрытый номер телефона. К тому же я лежала в больнице и с письмами получилась путаница. Я приехала сюда прямо с больничной койки.

– Простите. – Хоуп извинилась, но получилось это у нее как-то небрежно. – Я думала, что просто… что вас просто не стоило беспокоить.

– Ну полно, – сказала Тэмпи, – не думайте обо мне хуже, чем я есть. Ни ваши обвинения, ни увещевания пастора не откроют для меня ничего нового. И давайте сделаем так, чтобы ничто не мешало мне помочь вам, насколько это в моих силах.

Хоуп взглянула на часы с кукушкой и порывисто встала.

– Тогда едемте. В четыре тридцать начнется отлив, и мы сможем подъехать прямо к дому. Там мы обо всем поговорим с мужчинами. Они пока еще остались в доме. – Она посмотрела на Тэмпи чуть-чуть насмешливо. – Боюсь только, их образ жизни покажется вам несколько пуританским по сравнению с вашими стандартами. Такими их воспитал Капитан. Ни спиртных напитков, ни бранных слов, ни азартных игр. Во всем они остаются истинными христианами.

Тэмпи промолчала, не желая вступать в спор по этому поводу.

Они медленно проехали по песчаной дороге у самого края берега, где взвихрялись и разбивались волны. Серое море уходило далеко, сливаясь с перламутровым небом, и только Уэйлер был озарен последними отблесками заходящего солнца. Оранжево-красные лучи золотились на белых стенах дома и превращали траву на покатых склонах холмов в таинственный зеленый покров. Последние волны отступали через узкий каменистый пролив, превращавший Уэйлер в остров. Пока они ехали по ободку Блюдца, Тэмпи разглядывала крохотный пляж с одиноко лежащей на нем рыбацкой лодкой. Ей казалось, что все это она уже видела, все знает – так верно описал эти места Кристофер в своем дневнике. Когда она вышла из машины, у нее было чувство, будто она ступает по родной земле.

Какой-то человек, прихрамывая, спускался к ним по каменистой тропинке. Тэмпи узнала Джеда и удивилась, найдя, что он намного моложе, чем она предполагала по описанию Кристофера.

– Я рад, что вы приехали, – вот все, что он сказал, когда пастор представил его Тэмпи, и пошел вверх по тропинке, оживленно разговаривая с Хоуп. До Тэмпи донесся его раздраженный голос: – Сегодня приходили двое, один из муниципалитета. Он заявил, что завтра присылает рабочих и начинает сносить дом. Я ответил им: «Только через мой труп!» Они назвали это угрозой.

Джед провел всех на кухню, где в огромной, старинной печи ярко пылали поленья, и указал Тэмпи на стул.

– Здесь теплее, – сказал он, – я решил не тратить попусту дров и не разводить огонь в гостиной.

Да, это был тот самый дом, который так любил Кристофер, – полы тщательно натерты, повсюду маленькие коврики, мебель крепкая и прочная. Атмосфера старинного дома.

Джед прислонился к стене рядом с печкой и левой рукой стал скручивать сигарету. Судя по той стороне его лица с оливково-коричневой кожей, которая не была покрыта рубцами от ожогов, когда-то он был замечательно красив. Теперь он напоминал собой дерево, опаленное молнией. Кожа правой половины лица была страшно сморщена, правый глаз прикрыт повязкой, кисть правой руки скрыта под кожаной перчаткой. Но единственный глаз смотрел на Тэмпи сурово и оценивающе, как будто Джед старался определить, насколько она могла быть им полезной.

– Не знаю, можно ли что-то сделать теперь, – резко сказал он. – Если бы она приехала раньше, мы могли бы начать борьбу своевременно.

– Она была в больнице, – вмешалась Хоуп, – и наше письмо пришло с опозданием.

– Прошу прощения, – бросил Джед.

Он сел в огромное кресло у огня. Кристина забралась к нему на колени. Хоуп налила в кружки пенящееся пиво.

Дверь отворилась, и вошли двое мужчин. Хоуп представила одного из них:

– Берт Свонберг, отец Занни.

Глядя на этого высокого человека, казавшегося еще выше из-за величественной осанки, на его редкие седеющие волосы, на глубоко посаженные глаза под косматыми бровями, на все его широкое лицо, Тэмпи думала: «Это кровь, которая окрасила в темный цвет кожу Кристины. Это кровь Занни. И все же Кристофер любил ее. Но как можно любить человека, так резко отличающегося от тебя самого?» Она была удивлена, что, хотя ей раньше не приходилось так близко соприкасаться ни с кем из черных, она сейчас не испытывала к ним неприязни.

Мысли ее были прерваны словами Хоуп:

– А это Пол Свонберг. Он женат на Мэй, сестре Занни.

Пол ростом был ниже Берта, более коренастый, более энергичный, с более светлой кожей и более резким голосом.

Они оба вежливо поздоровались. И хотя Тэмпи ничего не могла прочитать на их лицах, она почувствовала, что они, так же как и остальные, настроены к ней враждебно. Сможет ли она когда-нибудь прорваться через заслон, который они возвели? И все же Кристофер считал их своими друзьями, и он любил Занни. При мысли о Кристофере взгляд ее перешел на Кристину, свернувшуюся калачиком на коленях Джеда. Ради Кристофера она должна попытаться понять их. Ради того, чтобы иметь право жить, она должна заслужить его прощение, даже если он никогда не сможет ее простить.

– В газетах есть что-нибудь об этом деле? – спросил Пол.

Пастор утвердительно кивнул и вытащил из кармана смятый листок.

– Вот заметка о том, что Ларри оскорбил полицейского. И при этом, конечно, «непристойно ругался».

Пол зло рассмеялся.

– Ларри вообще никогда не ругается. Он говорил, что только встал между Евой и сержантом полиции, когда тот хотел вытащить ее из дома. Это сержант ударил его так, что сбил с ног.

– А ты слышал это от него самого?

– Нет. Том Гэлвин рассказывал: сын Сэма отвез Ларри на своем грузовике в Ньюкасл, но оказалось, что полиция караулила его у дома Хоуп. Тогда другой парень, какой-то белый, вызвался подвезти его до Сиднея.

– И куда же он там денется?

– В Сиднее живет сестра Сэма.

Пол стукнул кулаком по столу.

– Да ведь полицейские и там разыщут его. В Сиднее всегда следят за аборигенами, даже если они вообще ничего не делают.

Берт слегка толкнул Пола локтем, но остановить его было уже невозможно.

– Я не могу сдерживаться, несмотря на то, что в гостях у нас леди. Но если она намерена помогать нам, ей следует знать, что это не какой-нибудь телевизионный фильм, где в результате все кончается благополучно к общему удовольствию ханжей. Все далеко не так просто, когда дело касается нас, аборигенов. Если уж мы попадаем в заваруху, для нас это никогда хорошо не кончается, независимо от того, виноваты мы или нет. В этой стране быть аборигеном – уже преступление.

Берт положил руку ему на плечо и сильно сжал, но голос его прозвучал мягко и убедительно:

– Мне кажется, ты уже все сказал, Пол. Леди вовсе не интересно слушать обо всех наших проблемах.

Пол слегка отстранился от него.

– Если она собирается помогать нам, то рано или поздно ей придется об этом услышать, и мне кажется, чем скорее, тем лучше. Hе к чему ей обольщаться, будто по мановению ее лилейно-белой руки произойдет чудо. Для аборигенов чудес не бывает, это уж точно.

Он потянулся за оплетенной бутылью с пивом и налил себе еще одну кружку.

– По закону мы теперь имеем право пить в барах. А знаете, что произошло, когда однажды в Уоллабе я зашел в бар? «Убирайся, черномазый ублюдок!» – завопил бармен, а другой белый подставил мне подножку, когда я уже был у двери. Это мне-то, прошедшему всю войну!

Какие у нас, аборигенов, права? Никаких. У нас отобрали нашу землю. У нас отняли наши имена. Я не знаю песен моего народа, я говорю на языке белых. Вот ваша внучка, – указал он пальцем на Тэмпи, – аборигенка. А знаете ли вы, что в конституции нашей страны нет даже упоминания об аборигенах как о народе, имеющем законные права наряду с народами любой другой расы? Нас даже не учитывают при переписи населения. Знаете ли вы, что меня теперь могут признать гражданином Австралии лишь в случае, если я подпишу документ о том, что обязуюсь не иметь ничего общего с моими братьями по крови, проживающими в резервациях?

Берт вдруг засмеялся, сотрясаясь всем телом.

– Хоть ты и мой зять, Пол, но я должен сказать, что, когда ты входишь в раж, ты совсем теряешь голову. Леди может подумать, что ты ищешь повод к ссоре.

– О господи! – взорвался Пол. – Разве хоть одна женщина в мире, черная или белая, может быть настолько глупой, чтобы подумать, будто человек способен искать повод к ссоре, когда полиция выбросила его жену, детей и тещу из их дома, из дома, который был пристанищем для них и для их предков, из дома, в котором они жили дольше, чем любой из этих белых подонков живет в Уоллабе; когда сын его вынужден бежать и скрываться лишь потому, что поступил так, как поступил бы любой честный парень, если бы он увидел, что его семью сгоняют с насиженного места?! К чему же вводить в заблуждение леди, которая хоть и приехала сюда, но презирает нас так же, как и другие белые. Мы все время ведем себя неправильно. – Он снова стукнул кулаком по столу. – Я давно говорил: единственный способ отвоевать для себя безопасность – это начать за нее бороться. А ты, Берт, тогда побоялся, вот теперь и смотри, как оно обернулось.

– Я был против этого, Пол. Но не потому, что побоялся, – просто мне казалось, Капитан знает все лучше нас. Я ведь до самой женитьбы был неграмотен – не умел ни читать, ни писать. Это Ева меня научила. Когда Капитан говорил, что нужно сохранять себя для самих же себя и воспитывать детей так, чтобы они были такими же хорошими, как дети белых, мне казалось, это правильнее всего. Пусть они растут, думал я, чувствуя себя в полной безопасности, пусть они будут счастливыми. Наверно, я просто слабовольный человек, а Ева – сильная женщина. – Он безнадежно махнул рукой. – Тебе и Джеду легче: вы поездили по белу свету. А я видел лишь резервации для аборигенов да Уэйлер. И знаю только то, о чем прочитал в книжках Капитана.

– С самого первого дня, как я приехал в Уэйлер, я понял, что вы ведете себя неправильно, – прервал его Джед. – У белых есть поговорка: «Нельзя жить в башне из слоновой кости». Так же нельзя жить и в башне из черного дерева. А Капитан этого никогда не понимал.

Пол поднял вверх руки со сжатыми кулаками.

– Когда я попал в армию, – сказал он, – я вскоре понял: если хочешь чего-нибудь добиться, дерись за это. До тех пор я был просто мальчишкой, аборигеном, каких тут сотни, тысячи, зарабатывал несколько шиллингов на сезонной работе, вроде сбора гороха или бананов, мотаясь с одного места на другое. Оглядываясь назад, мне трудно поверить, что я принимал как должное то, что внушала мне полиция и белые. «Убирайся вон из города, черномазый!» – кричали мне даже тогда, когда я спокойно шел по тротуару. Или: «Тебе здесь есть нельзя, тебе здесь пить нельзя – даже лимонад». В обычную школу ходить тоже нельзя – можно учиться только в резервациях, а там учат лишь до третьего класса, и ты сразу забываешь все, когда уходишь из школы. В кино тоже нельзя: «Вон отсюда, ты, черномазый, грязный…» – Он взглянул на Тэмпи. – Я даже не хочу повторять вам то, что они говорили. Когда я приехал сюда, я воздерживался от худых слов, хотя в армии научился таким словечкам, которые могли бы выразить мое состояние получше, чем обыкновенные английские слова.

В армии я оказался случайно. Как-то проходил через эти места и столкнулся с Ларсом. «Пойдем со мной», – сказал он. Я пошел, но вовсе не потому, что думал бороться за что-то – просто у меня не было работы. Очутившись в армии, я словно с истощенного клочка земли попал на зеленую лужайку. Все, о чем я мечтал, я получил, лишь надев военную форму. Я маршировал в одном строю с белыми, купался вместе с белыми, спал в одной палатке с белыми, а когда отправлялся вместе с белыми в увольнение, то мог даже выпить с ними в баре, и никто меня не гнал оттуда. Конечно, не все шло гладко и в армии. Были там и такие, которые называли меня черным ублюдком, старались унизить. Я выносил все безропотно. Но однажды парикмахер из нашего взвода (мы звали его Рекордсменом – он был чемпионом в своем деле) сказал мне: «Почему ты все это терпишь? Чтобы заставить уважать себя, есть только один путь – дать им сдачи».

Я никогда никому не давал сдачи, я даже не знал, что кулаки можно использовать еще для чего-то, кроме работы. Спасибо ему, что научил меня. В следующий раз, как только кто-то сказал: «Эй ты, черный ублюдок!» – я, не задумываясь, двинул ему в морду. Конечно, мне крепко досталось, но насмешки с тех пор прекратились. Они поняли: даром им это не пройдет. Я тоже понял простую истину: тебя будут уважать, если ты сумеешь за себя постоять. Не знаю, лучше я стал или хуже, поняв это и проверив это на деле. Знаю лишь одно: когда я впервые сшиб с ног белого подонка, я наконец почувствовал себя человеком.

– Вероятно, мы живем здесь слишком хорошо и слишком спокойно, – сказал Берт.

– Не живем, а жили, – перебил его Джед. – Теперь это уже все в прошлом. Теперь мы живем здесь совсем не хорошо и не спокойно, а если не начнем бороться, то и вообще не будем здесь жить.

После того как смолк его резкий голос, все долго сидели молча, уставившись в свои кружки. Тэмпи тоже молчала. Да и о чем, собственно, можно было говорить? Все чувствовали правоту слов Пола и Джеда.

Хоуп наконец решилась прервать унылое молчание.

– Ну, ладно, – сказала она. – Все, что вы здесь говорили, правда. Мы это знаем. Это было правдой всегда, это правда и сейчас. Но мы больше не собираемся покорно сносить все это. Мы не должны. А теперь, я думаю, настало время обсудить, что надо сделать прежде всего, чтобы вернуть сюда семью и вырвать Ларри из рук полиции. Давайте послушаем Джеда, он хотел рассказать, что произошло сегодня.

– Утром я отправился в город, – начал Джед, – и сразу же наткнулся на полицейскую машину. Сержант, увидев меня, сказал, чтобы я не совал нос не в свое дело, а не то они и меня шуганут из Уоллабы, как любую другую скотину – это его слова. Потом он потребовал, чтобы до одиннадцати часов я покинул город, а иначе… Я пошел в резервацию узнать, что там с женщинами, но старший инспектор заявил, что никого из нас туда не впустит. Я не стал спорить – ведь что бы я ни сделал, это может отразиться на судьбе Евы и…

– Бедная моя женушка, – простонал Пол. – Неужели еще мало страданий выпало на ее долю?

Он встал и начал ходить по комнате, засунув руки глубоко в карманы. На виске под багровым шрамом неистово пульсировала жилка.

– Он хоть сказал, как себя чувствует Ева? – спросил Берт.

– Я его не спрашивал, – ответил Джед. – Я был уверен, что сумею узнать все и без него, и точно – Джорджина поджидала меня у дороги, когда я возвращался. Она пробралась туда через кусты. Она сказала, чтоб мы не волновались. Эмма и Джордж с удовольствием взяли их к себе. Им там удобно, все о них заботятся.

– Конечно, они заботятся, – заскрежетал зубами Пол. – Они ведь люди, хотя и черные.

– Жена старшего инспектора лечит Еву. Она говорит, что переломов ноги нет, просто сильный ушиб и кровоподтеки. Это продлится, видно, не меньше недели.

– Да, хорошенькое место для лечения, отдохнешь там черта с два в этой хижине, где их как селедок в бочке набито! – Берт вздохнул и закрыл глаза узловатой рукой.

– Могу сказать еще вот что, – продолжал Джед, – если это хоть как-то успокоит тебя. Два или три человека останавливали меня в городе и говорили, что считают это позором, а старшая сестра больницы просила передать, что, если кто-либо из них нуждается в медицинской помощи, она готова ее оказать.

– Да, не все белые – подонки, – сказал Берт.

– Тогда почему они не объединяются, чтобы помочь нам в борьбе с подонками? – спросил Пол.

Опять наступила гнетущая тишина. Хоуп шепнула Кристине, чтобы она отправлялась спать. Девочка неохотно ушла. Когда дверь за ней закрылась, Хоуп сказала решительно:

– Ну а теперь перейдем к делу.

Джед подошел к Тэмпи.

– Вам должно быть теперь совершенно ясно, что нам ничего другого не остается, как попытаться разоблачить всю эту мерзость в печати. И вы, наверно, понимаете, что мы вызвали вас сюда, чтобы предложить использовать ваше влияние на радио и в прессе добровольно, без принуждений, пока мы не предали гласности тот факт, что Кристи является вашей внучкой.

Тэмпи в недоумении взглянула на него.

– Я не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать.

– Мы хотим сказать следующее: если вы откажетесь нам помочь, мы раструбим на всю страну, что Кристина ваша внучка. Нам не хотелось бы идти на это, но мы в отчаянном положении. У нас есть доказательство – фотография, сделанная сегодня утром, когда вы обнимали Кристи. В газетах она будет выглядеть очень эффектно, особенно если ее снабдить сенсационной подписью: «Тэмпи Кэкстон со своей внучкой-аборигенкой».

Тэмпи, не веря своим ушам, смотрела на злые лица вокруг нее.

– Так, значит, вы действительно решили шантажировать меня, угрожая напечатать в газетах, что у меня внучка – полукровка, и тем самым вынудить помочь вам? – спросила она.

– В ней всего лишь четвертая часть крови аборигенов, – поправила Хоуп. – И нам вовсе не хотелось бы угрожать вам, но…

– Забавно, что вы решили шантажировать меня тем, чего я вовсе не стыжусь.

Хоуп пожала плечами.

– Поймите, если нам будет трудно доверять вам…

Тэмпи переводила взгляд с одного на другого.

– Это все мне понятно, – медленно произнесла она. – Шесть лет тому назад это все было правдой, даже шесть месяцев тому назад. Теперь же… – Она вдруг замолчала, почувствовав, что прикусила нижнюю губу точно так же, как это делал Кристофер, как это делает теперь Кристина, и подумала о том, что даже такие вот странные привычки кровь переносит с собой от одного поколения к другому. – Не знаю, что я могу сделать. Не знаю, чего вы от меня ждете. Но, в конце концов, давайте поговорим как люди, желающие найти какой-то разумный выход, без этих ужасных обвинений. Поверите ли вы мне, если я скажу, что никогда не знала о женитьбе Кристофера? Если вам хочется подвергнуть меня еще более тяжелой каре, чем эта… Все, что тогда происходило, я расценивала как мимолетное, безрассудное увлечение восемнадцатилетнего юноши. Скажу честно, когда он умер, я даже не подумала о Занни. Не знаю, сделала ли бы я что-нибудь, если бы вы написали мне тогда. Теперь же все изменилось. Я не собираюсь объяснять вам, почему. В этом, я думаю, нет надобности. Теперь я чувствую ответственность за свою внучку. Я знаю, что Кристина меня не любит. Ей было бы трудно полюбить меня. Но это ничего не меняет. Я буду бороться за нее, как должна была бороться за своего сына.

И вдруг всем стало как-то легче, словно рассеялся туман. Вернулась та атмосфера тепла и сердечности, что когда-то покорила Кристофера. Джед принялся жарить рыбу, которую принес Пол, Хоуп чистила ананасы и плоды папайи, собранные на плантации возле дома. Тэмпи все еще оставалась для них чужой, но уже не была врагом. Берт подошел к ней и сел рядом.

– Простите нас, если мы недостаточно дружелюбно вас встретили. Ведь нам сейчас приходится нелегко. Я любил Кристофера как родного сына.

Он протянул огромную черную руку, и Тэмпи положила в нее свою, удивляясь, что при этом прикосновении не испытала ни ужаса, ни отвращения.

Подошел и Пол и тоже протянул руку.

– И я хочу извиниться. Но ведь мы думали, что…

– Давайте забудем об этом, – прервала его Тэмпи. – Сейчас главное не в прошлом. Что мы будем делать?

– Мы вам расскажем о наших планах, – сказал Джед, садясь напротив нее. – Мы хотим переписать Уэйлер на имя Кристины. Она является прямой наследницей Капитана, законной дочерью его законной внучки, вышедшей замуж за белого человека – военнослужащего. Поэтому мы намерены заявить права на это место, принадлежащее ей по наследству, а члены семьи, в которой она выросла, будут ее опекунами. Для нас сейчас самое главное – остаться в Уэйлере. Если им удастся выгнать нас отсюда, дом будет немедленно снесен. И тогда даже в случае нашей победы нам негде будет жить.

После ужина Хоуп отвела Тэмпи в сторону и спросила:

– Вам не страшно остаться здесь на ночь?

Тэмпи заколебалась.

– Страшно? Но почему же?

– Пастор и я должны будем уехать. Сержант угрожает арестовать нас, если найдет, что мы нарушили закон и оказались в неподобающем нам месте. Кристи должна остаться здесь. Мы думаем, что полиция и мэр не решатся что-либо предпринять, пока вы в Уэйлере.

– Я останусь.

Тэмпи никак не могла заснуть. Она лежала на кровати, некогда принадлежавшей Капитану, слушала глухие удары волн о скалы, видела их белые вершины во вспышках зарниц. Наверное, именно в такую ночь Кристофер и Занни зачали Кристи – триумф любви над всеми препятствиями, вставшими на их пути.

Хорошо ли укрыта девочка, подумала Тэмпи, ведь Хоуп сказала, ребенок спит неспокойно. Она открыла дверь в соседнюю комнату и вдруг услышала приглушенные всхлипывания, которые тут же стихли.

Она зажгла свечу возле кроватки. Кристи смотрела на нее широко раскрытыми глазами, по щекам ее текли слезы, ко рту она прижимала носовой платок. Тэмпи обняла девочку и разразилась рыданиями, которые так долго рвались наружу.

Сознание бесконечности жизни потрясло ее. Когда-то вот так же, как сейчас Кристи, плакал, уткнувшись в ее плечо, Кристофер. Но тогда единая кровь, текущая в их жилах, нисколько не сближала их. Тэмпи никогда не умела заглянуть в душу сына; и теперь она чувствовала: его дочь прижалась к ней лишь потому, что рядом не было никого другого.

– Что с тобой, моя детка? – шепотом спросила Тэмпи, глотая слезы.

– Тоффи уехала, и мне страшно, – всхлипывая, ответила Кристи.

Тэмпи подняла ее и отнесла в свою комнату; ребенок успокоился у нее на руках. Потом она долго лежала рядом с девочкой, когда та уже уснула; разглядывая ее., она со сжавшимся сердцем увидела, что за исключением цвета кожи Кристи как две капли воды похожа на Кристофера. Девочка была так же сложена, в ней была та же кровь, и вдруг, неожиданно для себя, Тэмпи почувствовала, что цвет кожи больше не отпугивает ее. Она смотрела на девочку так, как смотрел бы на нее Кристофер. Когда Тэмпи наконец уснула, она уже наверняка знала, что вступила на долгий путь, которому не видно конца.

Проснулась она от шума мотора и, взглянув на рябую поверхность моря, увидела скользящую между белыми бурунами черную лодку, которая оставляла за собой белый след в виде буквы V. Все еще не отойдя ото сна, в котором видела непривычно смущенного Кристофера с дочерью, она лежала в пробуждающемся свете дня; Кристи уютно посапывала рядом, и Тэмпи испытывала безотчетную радость от мысли, что взяла на себя заботу об этом ребенке. По мере того как сон оставлял ее, сознание начало отделять действительное от воображаемого: она понимала, что, если полюбит девочку, жизнь ее приобретет смысл. Но какой ценой?..

Когда через некоторое время она снова проснулась, Кристи уже не было.

Она выглянула в окно и увидела маленькую фигурку в пижаме. Девочка тихо стояла на крыльце, внимательно наблюдая за попугаями, прыгающими в коралловых ветвях дерева и что-то вынимающими своими клювами из ярко-красных цветов с острыми лепестками. Потом Кристи сбежала с лестницы, держа в руках тарелку с размоченным хлебом, и птицы слетелись к ней, сверкая зеленым и желтым, малиновым и голубым оперением крыльев. Тэмпи слышала, как над разноголосым пронзительным щебетом журчал серебристый смех девочки, видела ее сияющее личико, которое светилось еще большей радостью, когда птицы садились ей на плечи, на головку. Потом Тэмпи услышала свой собственный смех, слившийся со смехом ребенка.

Когда они подъезжали к городу, с моря надвинулся туман и над Хогсбэком нависли тяжелые облака. Между двумя женщинами все еще стоял незримый барьер, воздвигнутый недоверием и сомнением. Тэмпи искала тему для разговора, которая могла бы создать хоть какую-то видимость общения.

– А вы – родственница семьи в Уэйлере? – спросила она, предпринимая первую попытку.

– Только со стороны моей сестры. Флора была замужем за Ларсом Свонбергом, тем, который спас жизнь моему мужу в Новой Гвинее ценой собственной жизни. Они подружились в армии, и оба оказались такими прекрасными людьми, которых мне в жизни больше не приходилось встречать. Именно Ларс первым из всех учил нас, что мы должны сплотиться и вместе бороться за свои права. До свадьбы Флоры, до того времени, как Ларс начал рассказывать нам о тех ужасных несправедливостях, которые терпят аборигены, я даже не представляла себе, насколько страшно положение этих людей. Он и в армию-то пошел только потому, что считал, будто с демобилизованным солдатом станут считаться больше, чем с простым полукровкой.

– А как же получилось, что вы… э… совсем другая, чем они?

– Очевидно, потому, что я не совсем аборигенка: во мне смешалось несколько рас. Моя мать была полуиндианкой, а это означало, что над ней нельзя было куражиться так же, как над аборигенами. Отец был родом с островов Фиджи; в начале века его привезли в Австралию на корабле невольников – добрые христиане-австралийцы просто-напросто выкрали его, привезли сюда и продали в рабство за семь фунтов и десять шиллингов. Но вот что странно: отец ведь был рабом, а не аборигеном, но дети его стали пользоваться такими правами, каких не имели дети «свободных» аборигенов. Отец этим страшно гордился, да и мать тоже, а я росла, не чувствуя себя ниже сортом по сравнению с другими, – так было положено хорошее начало. А потом сестра и я с неустанной помощью моего мужа продолжали дело отца. А вы хоть что-нибудь знаете о нынешней ситуации?

– Боюсь, что ничего.

– Если вы действительно хотите принести пользу своей внучке, вам нужно начать разбираться в этих делах.

– А почему до сих пор ничего не сделано?

– В основном из-за неведения. Если бы ваш сын семь лет тому назад не влюбился в аборигенку и не женился на ней, бьюсь об заклад – вы никогда не встретились бы с аборигенами, да и не пожелали бы этого.

– Вы правы.

– Не будь Кристи, разве вы задумались бы, даже теперь, о том, что родственники вашей невестки подвергаются поруганию, что их презирают, изгоняют из общества, заставляют жить на худших землях, дают более тяжелую работу, что они в конце концов теряют какую бы то ни было веру в себя?! Они, по существу, не могут получить образование. Старшее поколение в Уэйлере в данном случае исключение, так как Капитан и пастор обучили их грамоте. Берт – один из немногих чистокровных аборигенов, умеющих читать и писать.

– А Джед?

– Его судьба была необычайно удачной. Он учился в Киншельской школе-интернате, возле города Кемпси. Потом поступил в техническое училище в Ньюкасле и работал там же на сталелитейном заводе вплоть до несчастного случая, после которого стал непригодным уже ни для какой работы по найму. Самое ужасное, что Джед очень тяжело переживает свое уродство, и, хотя он еще молод, я сомневаюсь, что он сможет устроить свою жизнь. Ему труднее, чем другим, мириться со всеми невзгодами, потому что он познал свободу промышленного города и работал на равных условиях с белыми, которые обращались с ним как с равным – ведь если люди объединены в нечто целое, цвет кожи не имеет значения.

– А почему он относился с таким недоверием к Кристоферу?

– Здесь дело совсем в другом, это не было недоверием. Он защищал Занни. Вам никогда не приходило в голову, что он был влюблен в Занни?

– Нет.

– Я думала, вы догадались. Хотя, мне кажется, и сам Кристофер об этом не догадывался. Теперь Джед всю свою любовь перенес на Кристи, и она тоже обожает его. Он прекрасный человек и настоящий борец. Вы получите представление о том, против чего мы восстаем, уже сегодня вечером, когда закончится наша поездка.

– А какой помощи вы хотели бы от меня?

– Спросите мэра, почему изгоняют семью из Уэйлера. Не знаю, что за прием устроят вам у него. Но, видимо, вас все же встретят повежливее, чем нас. Вчера, когда я начала было с ним разговор об Уэйлере, он просто отказался меня выслушать и крикнул: «Вон отсюда, черная ведьма, из-за таких вот, как ты, и возникают беспорядки!» А потом набросился на секретаршу за то, что она пропустила меня к нему. Теперь мы надеемся только на вас. Пустите в ход все свои чары, льстите или угрожайте, если понадобится. Единственное, чего они боятся, – это гласности и публичного скандала. Они такие же, как большинство белых. Филантропия издалека. Вы ведь знаете, что они провозглашают «избавление от голода» для Азии и Африки, а у себя лозунг у них другой: «Пусть подохнут все аборигены».

– Вы ненавидите белых?

Хоуп мгновенно обернулась и взглянула на Тэмпи:

– Мой муж – белый.

Помолчав немного, она продолжала:

– Моя мать с ужасом думала о том, что я и сестра выйдем замуж за белых. Когда я еще была ребенком и видела, как валялись в канавах белые пропойцы, я иногда говорила: «Как прекрасно, что во мне нет крови белых». Но моя мать – она была очень религиозной – обычно отвечала: «Это не по-христиански, Хоуп. Не нужно думать, будто все белые от природы безнравственнее цветных. Все происходит оттого, что им легче совершать плохие поступки – их за это в тюрьму не сажают». Я работала со многими белыми, – продолжала Хоуп, – это были честные, порядочные люди, готовые бороться за то, чтобы аборигены пользовались равными правами со всеми австралийцами, чтобы искоренились любые расовые предубеждения. Лишь изуверы и лицемеры хотят навсегда сохранить миф о превосходстве белых с тем, чтобы эксплуатировать всех остальных, все равно кого: аборигенов или малайцев, папуасов или вьетнамцев, африканцев или американских негров. Все это части одного целого, и у нас здесь – только крошечный метастаз той раковой опухоли, которой поражен мир.

Тэмпи слушала, и ее охватывала дрожь. Жизнь втягивала ее во что-то такое, чего она не любила и боялась. Ей хотелось выскочить из машины и бежать прочь отсюда, вернуться в привычный ей мир – ведь даже лишенный теперь для нее блеска, он оставался надежным и удобным. А тот, другой мир, в который старалась вовлечь ее эта женщина, состоял из сплошных конфликтов. Там сталкивались силы, о существовании которых она никогда не догадывалась и о которых даже теперь ей было страшно подумать. Стоит ей попасть туда, и ее закрутит вихрь.