Текст книги "Осколки"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Что это ты натворил, а, Вик? – спросила его мать. – Чертовски холодно тут, – сказала она мне. – Может, зайдете?

– Э-э… – неопределенно протянул я. В последнее время я куда больше боялся неожиданностей, чем холода. Однако хозяйка не стала ждать ответа – она обогнула мальчика и ушла. Я вынул из кармана письмо, адресованное Мартину. Тревога на лице юного Виктора тотчас же взяла верх над любопытством.

– Мартин Стакли умер! – воскликнул он. – А вы кто такой?

– Я друг Мартина Стакли.

– А-а. – Его лицо сделалось непроницаемым. – Ну да, понятно. А что вы хотели?

– Ну, во-первых, – напрямик сказал я, – я хотел бы принять приглашение твоей матери.

– То есть?

– Зайти погреться.

– А-а, понял! Теплее всего на кухне.

– Показывай дорогу.

Виктор пожал плечами, закрыл за мной дверь и повел меня мимо лестницы в сердце всех подобных домов, в место, где, собственно, и проходит жизнь. Посреди кухни стоял обеденный стол, застеленный цветной клеенкой, вокруг стола – четыре разномастных стула. На кухонном столе царил хаос. В углу на шкафчике стоял телевизор, на полках шкафчика красовалась немытая посуда, пол был оклеен клетчатой виниловой плиткой.

Невзирая на беспорядок, кухня была свежеокрашена и не производила впечатления особенно грязной. Преобладающим цветом был желтый.

Миссис Верити раскачивалась на одном из стульев и затягивалась сигаретой с такой жадностью, словно питалась дымом.

– У нас тут всякие люди бывают, из-за Вика и этого его чертова Интернета, – сказала она достаточно дружелюбно. – Если в один прекрасный день к нам явится настоящий джинн, я ничуть не удивлюсь.

Она сделала неопределенный жест в сторону одного из стульев, и я сел.

– Я был другом Мартина Стакли, – сообщил я ей и спросил у Виктора, что было на той кассете, которую он прислал или передал Мартину в Челтнеме.

– Никакой кассеты не было, – коротко ответил Виктор. – И в Челтнем я не ездил.

Я молча достал из конверта его письмо Мартину.

Вик пробежал его глазами, пожал плечами и вернул мне.

– Это просто игра такая. Про кассету я все придумал.

Однако было заметно, что парень нервничает.

– А что это за сведения, которые все равно что динамит?

– Да не было никаких сведений! – Виктор начал раздражаться. – Я же говорю, я все придумал.

– А зачем ты послал это Мартину Стакли?

Я очень старался, чтобы мои вопросы не казались агрессивными, но почему-то с каждым новым вопросом мальчишка все больше ощетинивался и заливался краской. А почему, я не понимал.

– Что это за история с кассетой? – спросила его мать. – Вы имеете в виду видеокассету? Видеокассет у Вика нет. Мы вот буквально со дня на день собираемся купить видик, тогда – другое дело.

– Понимаете, – объяснил я, – на скачках в Челтнеме кто-то передал Мартину видеокассету. Мартин отдал ее на хранение Эду Пэйну, своему помощнику, а Эд передал ее мне, но кассету украли прежде, чем я успел ее просмотреть. А потом были украдены все видеокассеты в доме Мартина и у меня тоже.

– Надеюсь, вы не собираетесь сказать, что это Вик их украл?! Ничего он не крал, уж можете мне поверить!

Миссис Верити приняла упоминание о краже как обвинение на свой счет и все остальное пропустила мимо ушей, потому что тоже ощетинилась. Я долго извинялся и оправдывался, но настроение хозяйки было испорчено бесповоротно, и ее доброжелательность испарилась. Она задавила окурок вместо того, чтобы закурить от него новую сигарету, и встала, давая мне понять, что пора уходить.

– Позвони мне, – дружелюбно сказал я юному Виктору и, несмотря на то что парень замотал головой, написал номер своего мобильника на полях воскресной газеты.

Потом я вышел из дома номер 19 по Лорна-террас и неторопливо зашагал в сторону вокзала, обдумывая два странных вопроса, так и оставшихся без ответа.

Во-первых, как Виктор познакомился с Мартином?

И во-вторых, почему ни мать, ни сын не спросили, как мое имя?

Лорна-террас резко свернула налево, и дом номер 19 скрылся за поворотом.

Я ненадолго остановился, размышляя, не стоит ли вернуться. Я сознавал, что встреча прошла не слишком удачно. Я отправился сюда, рассчитывая раскрыть тайну видеокассеты, если и не одним махом, то, по крайней мере, без особого труда. А вместо этого я окончательно запутал даже то, что раньше казалось понятным.

Из-за этих колебаний я потерял много времени и опоздал на поезд, которым рассчитывал уехать. Да, пожалуй, стеклодув из меня неплохой, а вот Шерлок Холмс никудышный. Бестолковый доктор Ватсон, вот я кто. Стемнело. До Бродвея я добрался очень не скоро. Спасибо еще, тем же поездом ехал мой сосед, который согласился подбросить меня от станции.

Я уныло размышлял о том, что без Мартина мне придется либо потратить целое состояние на такси, либо ездить автостопом. До тех пор пока я смогу снова получить права, оставался еще восемьдесят один день.

Я поблагодарил соседа, махнул рукой ему вслед и, достав из кармана связку ключей, направился к дверям магазина. Воскресный вечер. Кругом ни души. Ярко освещенные витрины «Стекла Логана».

Я все еще не научился шарахаться от теней. Из глубокого дверного проема букинистического магазина и из-за темного ряда мусорных баков, которые должны были забрать в понедельник утром, возникли темные фигуры.

Вроде бы их было четверо, но вполне возможно, что мне показалось: пересчитать их я не успел. Четверых, пожалуй, было многовато: с таким делом вполне могли управиться двое-трое, а то и один человек покрепче. Видимо, они довольно долго ждали меня здесь, на морозе, и, разумеется, их настроения это не улучшило.

Я не ожидал очередного насилия. Воспоминание об оранжевом баллончике с циклопропаном несколько развеялось. Но я обнаружил, что один-единственный удар баллончиком и целый град ударов – очень разные вещи. Меня били кулаками, пинали ногами и пару раз крепко приложили о корявую каменную стенку, соединявшую букинистическую лавку с моим магазином.

Я был ошеломлен и растерян. Смутно, словно бы издалека, я слышал, как кто-то требовал, чтобы я рассказал что-то, чего я совершенно точно не знал. Я пытался объяснить, что ничего не знаю, но меня не слушали.

Все это само по себе было мерзко и жутко, но они не собирались останавливаться на этом – и когда я понял, что они хотят сделать, мой инстинкт самосохранения наконец-то включился на полную мощность и заставил вспомнить полузабытые навыки кикбоксинга, которым я занимался в школе.

Очевидно, они намеревались не просто избить, но еще и искалечить меня. Пронзительный голос верещал:

– Сломайте ему запястья! Давайте, ломайте! И чуть позже из темноты радостный возглас:

– Вот! Так ему!

Руку пронзила острая боль. Я проклял все на свете. Сильные, здоровые и гибкие запястья необходимы стеклодуву не меньше, чем спортсмену-гимнасту.

Две из проворных фигур в черном размахивали бейсбольными битами. Один, с могучими плечами гориллы, явно был Норман Оспри. Позднее, припоминая, как все было, я понял, что только одному из нападающих хватило ума прижать мою руку к стене, прежде чем его «коллега» замахнулся битой.

Я никогда раньше не подозревал, как отчаянно может сражаться человек, которому угрожает потерять все, чем он дорожит. Мои запястья остались целы – только часы разлетелись от прямого удара битой. Я был весь в шишках, синяках и ссадинах, но пальцы работали, а это главное.

Быть может, эта драка кончилась бы тем, что я упокоился бы в земле рядом с Мартином, но все-таки Бродвей – это тебе не город-призрак в штате Невада. Воскресным вечером некоторые люди, к примеру, выгуливают собачек, и именно собачник заорал на моих врагов, а три зубастых добермана, гавкающих и рвущих поводки, были достаточно веским аргументом, чтобы темные фигуры передумали и растаяли так же быстро, как появились.

– Джерард Логан! – Высокий собачник, склонившийся надо мной, знал меня в лицо, так же как и я его. Он был ошеломлен. – С вами все в порядке?

Разумеется, нет. Впрочем, я ответил «да», как и полагается в подобных случаях.

Он протянул руку, чтобы помочь мне встать, но мне сейчас хотелось не встать, а лечь, и желательно – на очень мягкую перину.

– Может быть, вызвать полицию? – спросил собачник, хотя я знал, что он не питает особой любви к полиции – скорее наоборот.

– Спасибо, Том… Нет, полицию не надо.

– А что это было-то? – судя по голосу, он обрадовался, что полицию вызывать не надо. – У вас проблемы? Все это очень похоже на разборку…

– Ограбить хотели.

Том Пиджин, который кое-что знал о темных сторонах жизни, улыбнулся немного разочарованно и подтянул поводки своих грозных защитников. В свое время он заверял меня, что они больше лают, чем кусают. Мне в это не очень-то верилось.

Сам Том выглядел так, что ему и лаять не надо было. Он не отличался могучим сложением и борцовской шеей, но видно было, что он достаточно силен. Том был моим ровесником, но короткая темная бородка делала его старше и придавала ему угрожающий вид.

Том Пиджин сказал, что у меня на волосах кровь и что, если я дам ему ключи, он откроет мне дверь.

– Ключи я обронил, – ответил я и тяжело привалился к каменной стенке. Перед глазами все плыло. Никогда прежде мне не бывало так плохо – даже в школе, когда однажды, во время очень жесткого матча в регби, я оказался в самом низу кучи и мне сломали лопатку.

Том Пиджин упрямо шарил вокруг, пока не наступил на ключи и не отыскал их по звону. Он открыл дверь магазина и, придерживая меня за талию, довел до порога. Бдительные псы ни на шаг не отходили от хозяина.

– Пожалуй, внутрь моих собачек заводить ни к чему, а то у вас там всюду стекло, – сказал Том. – Дальше сами управитесь?

Я кивнул. Он прислонил меня к дверному косяку и убедился, что я держусь на ногах, прежде чем отпустить меня.

Том Пиджин был известен в Бродвее под прозвищем «Язва», поскольку был остер на язык и скор на расправу. Он благополучно отсидел полтора года за кражу со взломом при отягчающих обстоятельствах и, выйдя на волю, приобрел репутацию «отчаянного», о котором говорили со страхом и почтением. Но, как бы то ни было, меня он буквально спас, и я был польщен тем, что он так обо мне заботится.

Том терпеливо подождал, пока я приду в себя, и заглянул мне в лицо. Его взгляд говорил о том, что отныне Том принимает меня если и не за друга, то… скажем так, за своего.

– Заведите себе питбуля, – посоветовал он.

Я вошел в свой ярко освещенный магазин и запер дверь. Враги остались там, снаружи. Жаль, что нельзя вот так же оставить за дверью и боль от побоев. Я чувствовал себя идиотом. Таким разъяренным. Таким беспомощным. И еще эта проклятая тайна…

В дальнем конце мастерской была раковина, где можно было умыться, и кресло, дарующее возможность отдохнуть телом и духом. Некоторое время я отсиживался в кресле, потом позвонил, чтобы вызвать такси. На том конце провода извинились, сказали, что на субботу и воскресенье у них уже все машины заняты, но я у них буду первым на очереди… да… да… ничего-ничего, пожалуйста… Сейчас бы мне очень не повредила двойная порция циклопропана со льдом. Я подумал о Уортингтоне, решил попробовать позвонить ему, но вместо Уортингтона нарвался на Бомбошку.

– Джерард, дорогой! Мне так одиноко! Похоже, Бомбошка была в плаксивом настроении, как выразился бы ее старший сын.

– Вы не могли бы приехать, посидеть со мной? Уортингтон за вами заедет, а домой я вас потом сама отвезу, честное слово!

Предложение было соблазнительное, но… Я сказал, что боюсь заразить ее гриппом (хотя никакого гриппа у меня не было), и остался тупо сидеть в своем кресле. Я не забыл предупреждения Уортингтона. Бомбошка вполне устраивала меня в качестве хорошей знакомой, но никак не в качестве жены.

Примерно в половине одиннадцатого я задремал, а полчаса спустя меня разбудил звонок у двери.

Проснувшись, я не сразу понял, где я. Все тело ныло, я чувствовал себя несчастным, и ужасно не хотелось двигаться. Однако звонок трезвонил не умолкая. Я кое-как поднялся на ноги и со скрипом выполз из мастерской, поглядеть, кому я понадобился в такой поздний час. Заметьте, даже теперь, невзирая на полученный урок, я не догадался захватить с собой хоть что-нибудь, что можно было бы использовать для обороны.

По счастью, моя припозднившаяся гостья выглядела вполне безобидной. Более того, я был рад ее видеть. Пожалуй, ее поцелуй мог бы заставить меня на время забыть о моих невзгодах…

Увидев меня, детектив-констебль Кэтрин Додд отпустила кнопку звонка и улыбнулась с облегчением.

– К нам поступили заявления сразу от двух жителей Бродвея, – сказала она первым делом, когда я ее впустил. – Они утверждали, что видели, как на вас было совершено нападение. Но от вас никаких заявлений не поступало, несмотря на то что вы, похоже, даже передвигались с трудом… Короче, я обещала заглянуть к вам по дороге домой.

Кэтрин опять была в мотоциклетной кожанке. Ее мотоцикл стоял у бордюра. Она, как и в прошлый раз, сбросила шлем и встряхнула головой. По плечам рассыпались светлые волосы.

– Один из звонивших утверждал, – добавила она, – что на вас напал не кто иной, как Том Пиджин со своими собаками. Этот человек – настоящий бандит…

– Нет-нет! Том как раз и разогнал бандитов. Вот те и в самом деле были бандиты.

– Вы смогли бы их опознать?

Я пожал плечами и потащился обратно в сторону мастерской. Кэтрин пошла следом. Я жестом предложил ей занять кресло.

Кэтрин глянула на кресло, на пот, который катился у меня по лбу, и уселась на лавку, где обычно отдыхали Айриш, Гикори и Памела Джейн. Я с удовольствием опустился в мягкое кресло и принялся рассеянно отвечать на ее расспросы, не зная, что это – полицейский допрос или обычное любопытство.

– Джерард, – сказала она, – мне случалось видеть людей в таком состоянии, как ваше.

– Бедняжки!

– Не улыбайтесь, это совсем не смешно.

– Но и трагедию из этого делать не стоит.

– Почему вы снова не обратились за помощью к моим коллегам?

И в самом деле, почему?

– Понимаете, – сказал я беспечным тоном, – я не знаю, кто это сделал и почему. И каждый раз, как мне кажется, что я что-то узнал, потом оказывается, что на самом деле я ничего не знаю. А ваши коллеги не любят неопределенности.

Кэтрин долго обдумывала мои слова – куда дольше, чем они того заслуживали.

– Ну ладно, попробуйте рассказать мне.

– Некто хочет получить нечто, чего у меня нет. Что именно он хочет – я не знаю. Кто такой этот некто – тоже не знаю. Ну как?

– Ерунда выходит.

Я поморщился и постарался спрятать это за улыбкой.

– Вот именно, выходит ерунда.

«А вдобавок, – саркастически подумал я про себя, – мне следует включить Бомбошку и драконицу в число тех, кого стоит остерегаться, констебля Додд – в число тех, с кем хочется познакомиться поближе, но неизвестно, получится ли; Тома Пиджина и Уортингтона – в число ангелов-хранителей, Розу Пэйн-Робинс – в число людей в черных масках (возможно) и юного Виктора Уолтмена – в число тех, кто не может или не хочет открыть тайну…»

А еще Ллойд Бакстер с его эпилепсией, Эдди Пэйн, хранящий и раздающий видеокассеты, могучий Норман Оспри, содержащий букмекерскую контору с 1894 года, и милая старушка Мэриголд, нередко надирающаяся еще к завтраку, а уж к ланчу-то непременно. Все они с одинаковым успехом могут быть замешаны в это дело и знать, где тут собака зарыта.

Констебль Додд нахмурилась. На ее чистом, гладком лбу возникли еле заметные морщинки. Я решил, что пора и мне начать задавать вопросы, и внезапно спросил:

– Вы замужем?

Она несколько секунд молча рассматривала свои руки – никаких колец у нее на пальцах не было, – потом ответила вопросом на вопрос:

– А почему вы спрашиваете?

– Вы похожи на замужнюю женщину.

– Он умер.

Некоторое время она сидела неподвижно, потом спокойно задала встречный вопрос:

– А вы женаты?

– Пока нет.

Молчание временами бывает весьма красноречивым. Она мысленно выслушала вопрос, который я, по всей вероятности, задал бы очень скоро, и лицо ее сделалось спокойным и довольным.

В мастерской, как всегда, было тепло от печи, несмотря на то что по ночам и по воскресеньям ревущее пламя загораживалось большим огнеупорным экраном.

Сейчас, глядя на лицо Кэтрин Додд над воротником черной, скроенной по фигуре куртки, я как никогда отчетливо представил себе ее изображение в стекле – настолько отчетливо, что мною овладело неудержимое стремление немедленно взяться за работу. Я встал, снял экран и отставил его в сторону, приладив вместо него небольшую заслонку, которая открывалась, давая доступ к резервуару с расплавленным стеклом.

Я включил яркий свет, автоматически погасший в полночь, и, морщась от боли, стянул с себя пиджак и рубашку, оставшись в одной сетчатой майке, как всегда за работой.

– Что вы делаете? – В голосе Кэтрин звучала тревога, хотя опасаться ей было нечего.

– Я буду делать портрет. Сидите и не двигайтесь.

Я прибавил жару в печи, отобрал понтии, которые мне понадобятся, достал марганцевый порошок, дающий черный цвет.

– Но вы же весь в синяках! – запротестовала Кэтрин. – Вы выглядите просто ужасно!

– Я ничего не чувствую.

Я действительно не чувствовал ничего, кроме возбуждения, которое всегда охватывает меня в тех редких случаях, когда ко мне приходит настоящее вдохновение. Мне не раз случалось обжечься расплавленным стеклом – и ничего не почувствовать. В ту воскресную ночь смутная мысль о сыщике, проникающем в самые темные грехи людей, и о том, что добро способно расправить крылья и воспарить над грехом, подействовала на меня как психологическое обезболивающее, так что я мог бы истекать кровью – и не заметить этого до тех пор, пока не выгорит пламя воображения. Временами, когда душевный подъем иссякал, вдохновение сменялось разочарованием. Тогда я оставлял неудавшуюся вещь на катальной плите, вместо того чтобы осторожно поставить ее в отжигательную печь. И через некоторое время под действием внутреннего напряжения вещь внезапно лопалась сама собой, трескалась, рассыпаясь на осколки.

Для непривычного человека зрелище довольно жуткое: на вид вполне прочная вещь вдруг, ни с того ни с сего, сама по себе рассыпается. Для меня же это символизировало всего лишь неудачную идею. Но в то воскресенье я не испытывал ни сомнений, ни колебаний и легко набирал стекло в таком количестве, с каким не без труда работал даже в обычные дни.

В ту ночь я изготовил портрет Кэтрин Додд в трех деталях, которые позднее намеревался соединить. Я не собирался ваять портрет в обычном смысле этого слова – я сделал абстрактное изображение ее повседневного труда. Вздымающиеся вверх распростертые крылья, черные и блестящие у основания, черно-бело-прозрачные в середине, и самое верхнее перо – пронизанное золотыми прожилками.

Золото буквально заворожило мою модель.

– Это действительно настоящее золото?

– Железный колчедан. Но настоящее золото тоже годится… только оно у меня кончилось еще на той неделе.

Я бережно взял хрупкую верхушку перчаткой из нескольких слоев жаропрочной ткани и положил ее в одну из шести отжигательных печей. И только теперь, когда все три части благополучно остывали, я почувствовал, что руки и ноги у меня трясутся от перенапряжения. Мне казалось, что я сам вот-вот тресну и рассыплюсь на осколки.

Кэтрин встала. Заговорила она не сразу. Наконец она прочистила горло и спросила, что я сделаю с этими крыльями, когда они будут готовы. Я, спустившись с небес на землю, постарался, как всегда в подобных случаях, вернуться к грубой прозе и ответил, что, по всей вероятности, поставлю их на специальную подставку в галерее и подсвечу парой лампочек, чтобы подчеркнуть изящество формы.

Мы оба стояли, глядя друг на друга, словно не зная, что сказать. Потом я нагнулся и поцеловал ее в щеку. Она немного повернула голову, я тоже, и следующий поцелуй пришелся в губы. В этих поцелуях была страсть, взаимная, но еще не готовая хлынуть через край.

Я попытался обнять ее, но мотоциклетная кожанка оказалась слишком жесткой. Я поморщился в самый неподходящий момент. Она отстранилась и, печально улыбнувшись, сказала:

– Может быть, в другой раз…

– К черту «может быть»! – отрезал я.

Глава 4

У всех моих помощников есть свои ключи от магазина, и потому первой, кого я увидел около восьми утра в понедельник, неохотно возвращаясь к реальности, была Памела Джейн. Примерно час после ухода Кэтрин я размышлял о том, как приятно было бы очутиться в мягкой постели в «Драконе» (естественно, без драконицы). Но в конце концов понял, что до «Дракона» мне не дотащиться, рухнул в кресло в мастерской и закрыл глаза.

Кэтрин, как реальная, так и абстрактная, помогла мне пережить самые глухие ночные часы. Но она ушла задолго до рассвета, а сон вопреки распространенному мнению ничего не лечит. Утром я чувствовал себя даже хуже.

– У вас такой вид, будто вы угодили под паровой каток! – с ужасом воскликнула Памела Джейн. – Вы что, прямо тут и ночевали?

По-моему, ответ был очевиден. Начать с того, что я был небрит. К тому же за ночь, похоже, больных мест только прибавилось. Я буквально слышал, как скрипят мои суставы. Я твердо пообещал себе, что больше такое не повторится.

Я даже не подумал, как объяснить произошедшее своей маленькой команде. Когда я попытался заговорить, оказалось, что за ночь я к тому же еще и охрип.

– Не могли бы вы… – Я осекся, прокашлялся и попробовал еще раз: – Памела, можно мне чаю?

Памела поспешно повесила пальто в свой шкафчик и засуетилась. Сперва она поставила чайник, потом отперла заднюю дверь – ее полагалось держать открытой в качестве запасного выхода на случай пожара. К тому времени, как появился Айриш, худшее было уже позади, а Гикори, пришедший последним, застал меня, когда я вынимал детали вчерашнего шедевра из отжигательной печки и аккуратно составлял их вместе, перед тем как спаять. Мои помощники дружно жалели, что не видели, как я это делал. Я пообещал, что когда-нибудь изготовлю копию, специально чтобы показать им.

Конечно, они не могли не заметить, что каждое движение дается мне с большим трудом. Но, по-моему, жизнерадостное предположение Гикори, что это все последствия вчерашней пьянки, было совершенно излишним.

Появился первый покупатель. Жизнь более или менее налаживалась. Айриш принялся сооружать в галерее подставку для крыльев. Я сосредоточился на работе и почти что сумел заставить себя забыть четыре черные шерстяные маски с дырами для глаз.

Ближе к полудню перед магазином остановился «Роллс-Ройс» Мэриголд. Огромная машина заняла сразу две стоянки. За рулем сидел Уортингтон, подтянутый и в фуражке.

Он опустил стекло и сообщил мне, что Мэриголд поехала по магазинам вместе с Бомбошкой на Бомбошкиной машине. А ему дамы дали выходной и разрешили взять «Роллс-Ройс». Уортингтон торжественно заявил, что эта щедрость весьма кстати, потому что мы с ним едем на скачки.

Я растерянно уставился на него.

– Никуда я не поеду, – сказал я. – А кстати, куда я не поеду?

– В Лестер. На скачки с препятствиями. Эдди Пэйн там будет. И Норман Оспри будет со своим ларьком. Я думал, вы хотите выяснить, кто дал Мартину видеокассету. И что на ней было, и кто ее спер, и кто потравил газом меня, дам и ребятишек. Или вы предпочтете сидеть тут и делать хорошенькие розовые вазочки на продажу туристам?

Я ответил не сразу, и Уортингтон рассудительно добавил:

– То есть я понимаю, что вам вовсе не хочется снова так нарваться, как вчера вечером. Так что оставайтесь тут, если хотите, а я уж как-нибудь сам попробую разобраться.

– А вы откуда знаете про то, что было вчера вечером?

Уортингтон снял фуражку и протер лысину белым носовым платком.

– Птичка на хвосте принесла. Сизый голубочекСсылка44
  Игра слов: «Пиджин» – «pigeon» – по-английски значит «голубь».


[Закрыть].

– Том Пиджин?

– Он самый, – Уортингтон усмехнулся. – Похоже, он сильно за вас беспокоится. Нарочно разыскал меня у Бомбошки. Короче говоря, он пообещал, что если кто еще вас тронет, то будет иметь дело с ним.

Я был очень благодарен Тому Пиджину, но никак не мог понять, отчего это он так заботится о моей судьбе.

– Вы с ним хорошо знакомы? – спросил я.

– Помните того старого Мартинова садовника? – уклончиво ответил Уортингтон. – Из-за которого у вас права отобрали?

– Еще бы не помнить!

– Ну так вот, этот садовник приходился Тому Пиджину папашей.

– А-а… Так ведь он же все равно не умер тогда.

– Это неважно. Ну так что, поедете в Лестер?

– Видимо, да…

Я вернулся в мастерскую, надел уличную одежду и сказал Айришу, Гикори и Памеле Джейн, чтобы они тут без меня продолжали делать пресс-папье, а я поехал на скачки. Все они знали Мартина, знали, что он был моим другом, и все по очереди приходили попрощаться с ним. Они пожелали мне выиграть кучу денег.

Я ехал на переднем сиденье рядом с Уортингтоном. Мы ненадолго остановились купить дешевые часы для меня и ежедневную спортивную газету, чтобы узнать, кто сегодня участвует в скачках. На первой полосе, под рубрикой «Новости дня», мне попалось коротенькое сообщение о том, что лестерские распорядители принимают у себя Ллойда Бакстера, владельца чемпиона-стиплера Таллахасси, в память о покойном жокее Мартине Стакли.

Ну-ну…

По дороге я подробно рассказал Уортингтону о своем визите в Тонтон. Шофер хмурился, слушая о наиболее очевидных странностях в поведении матери и сына. Но под конец я спросил:

– Помните, вы говорили, что букмекерская контора «Артур Робинс, 1894» принадлежит теперь людям по фамилии Уэббер, Браун… и Верити?

Этот вопрос его озадачил. Замешательство Уортингтона длилось секунд десять. Наконец он воскликнул:

– А эти двое – тоже Верити!

Он помолчал.

– Совпадение, должно быть.

– Не верю я в подобные совпадения, – возразил я.

Уортингтон молча покосился в мою сторону, лавируя между машинами. Через некоторое время он спросил:

– Джерард, если вы имеете хоть какое-то представление о том, что происходит, – в чем дело? Вот, к примеру, кто были эти вчерашние люди в черных масках и чего они хотели?

– Я так думаю, что это один из них опрыскал вас циклопропаном и огрел меня пустым баллончиком. Но кто это был – я не знаю. Однако я уверен, что одной из этих черных масок была наша нежная Роза.

– Не стану утверждать, что это неправда, но почему вы в этом уверены?

– А кто еще стал бы так орать на Нормана Оспри – или на кого-то другого, но я почти уверен, что это был он, – и требовать, чтобы он сломал мне запястья? Этот голос ни с каким другим не спутаешь. И эта манера двигаться… А насчет того, зачем ей это – отчасти затем, чтобы вывести меня из игры, не так ли? А отчасти – затем, чтобы получить от меня то, чего у меня нет. И еще – чтобы помешать мне сделать то, что мы собираемся сделать сегодня.

– Тогда поехали домой! – сказал Уортингтон.

– Нет. Вы, главное, не отходите от меня, и все будет в порядке.

Уортингтон отнесся к своим обязанностям телохранителя со всей серьезностью. Один из соратников вчерашних костоломов выдал себя своим ошарашенным видом: очевидно, он никак не ожидал, что я появлюсь здесь сегодня, да еще на своих ногах, когда любой здравомыслящий человек на моем месте валялся бы на диване, обложенный компрессами, и глотал бы аспирин. Но я многому научился от Мартина. Я знал, что жокеи-стиплеры зачастую не только ходят, но и ездят верхом и с переломанными ребрами, и со сломанными руками, и с другими травмами. Мартин говорил, что только перелом ноги может заставить жокея на пару месяцев отказаться от участия в скачках. А уж синяки и ушибы для него были неотъемлемой частью повседневной жизни. Он справлялся с болью, просто заставляя себя не думать о ней. «Не обращай внимания, и все», – говорил он. И теперь я по мере сил старался следовать его совету.

Норман Оспри как раз открывал свой ларек. Увидев меня, он остановился как вкопанный. Его широкие плечи напряглись. А тут к нему как раз беспечной походочкой подошла Роза. Проследив направление его взгляда, она растеряла изрядную долю своего самодовольства. «Черт возьми!» – вырвалось у нее.

Если мысленно одеть Нормана Оспри в черный шерстяной свитер, становилось очевидно, что это и есть тот самый таинственный незнакомец, который разбил мне часы бейсбольной битой, целясь в запястье. Но в решающий момент я дернулся и довольно сильно пнул его в голень. А пронзительный голос, который побуждал его ударить еще раз, несомненно, принадлежал Розе.

– Вам привет от Тома Пиджина, – сказал я, обращаясь сразу к обоим.

Не сказать, чтобы это особенно их обрадовало. Уортингтон весьма настойчиво шепнул мне на ухо, что тыкать палкой в осиное гнездо неразумно, и поспешил удалиться от ларька с вывеской «Артур Робинс, 1894». Я последовал за ним, достаточно быстро, но стараясь, чтобы это не походило на бегство.

– Они сами не знают, что именно они ищут, – заметил я, замедляя шаг. – Если бы они это знали, они бы так прямо и спросили вчера вечером.

– Они бы, может, и спросили, если бы Том Пиджин собачек погулять не вывел, – сказал Уортингтон, торопясь уйти подальше от ларька Нормана Оспри и оглядываясь, чтобы убедиться, что нас не преследуют.

Вчерашние события оставили у меня впечатление, что громилы старались не только добыть информацию, но и причинить мне как можно больше вреда. Но если бы Том Пиджин не появился, и мне пришлось бы спасать запястья – а там довольно много мелких костей, и Мартин говорил, что они очень плохо срастаются и до конца так и не заживают, – и если бы я действительно мог ответить на их вопрос, ответил бы я?

Я не мог представить себе, каковы должны были быть сведения, чтобы Мартин счел, что они стоят дороже если не моей жизни, то дела всей моей жизни. А эти люди в черных масках явно уверены, что я знаю то, что их интересует, и не говорю им этого из чистого упрямства. И это мне ужасно не нравилось.

Я ехидно сказал себе, что, если бы я знал то, что им надо, и не выйди Том Пиджин на прогулку со своими собачками, я бы, по всей вероятности, выложил им все, что знал, и теперь не разгуливал бы по ипподрому, а собирался повеситься от стыда. Но в этом я бы никому и никогда не признался.

Разве что тени Мартина. «Черт бы тебя побрал, приятель, – думал я, – во что ж такое ты меня втравил?»

Ллойд Бакстер был в Лестере и обедал с распорядителями. Приглашение к распорядителям – большая честь, но Бакстер принял эти почести как нечто само собой разумеющееся. Он снисходительно сообщил мне об этом, когда мы столкнулись на пути от трибун к паддоку.

Ллойд Бакстер, видимо, счел эту встречу случайной, но я давно его выследил, и, пока Бакстер сидел в ложе распорядителей и расправлялся с ростбифом, сыром и кофе, я караулил снаружи, разговаривал с Уортингтоном и мерз на холодном ветру.

Мороз подчеркивал первобытную грубость черт Бакстера. А в его волосах всего за неделю (хотя, конечно, неделя была трудная) заметно прибавилось седины.