Текст книги "Рыба - любовь"

Автор книги: Дидье ван Ковелер (Ковеларт)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Quando se scindo el Casiquiare y el rio Siapa [25]25
  Когда расходятся реки Касикьяре и Сиапа? (Искаженный испанский.).


[Закрыть]? – повторяла Беатриса на каждую его гримасу.

– Я бы все-таки предпочла яномами, – шепнула она мне. – Так мы берем его или нет?

Я поджал губы.

– А ты почитай по его руке, тогда и решим.

Беатриса кивнула, взяла руку удивленного индейца и склонилась над его ладонью.

– Ничего не вижу, она слишком грязная.

– Пускай пойдет помоет.

Я впадал в отчаяние, представлял себе, как мы неделя за неделей сидим в этом вертепе, улыбаемся хозяйке, пьем ее коктейли, от которых голова трещит, и выпрашиваем место во всех экспедициях подряд. И я стукнул кулаком по столу. Индеец встал, глядя на меня. Сидящие за соседними столиками обернулись. Наверно, вид у меня был грозный. Индеец, взвизгнув, отбежал в сторону и спрятался за спину высокого и широкого негра, который подошел к нам, поигрывая мускулами. Негр с высокомерным лицом заговорил со мной на незнакомом мне языке, глядя сверху вниз, что мне не понравилось.

– Что он там плетет?

– Говорит, что мы желанные гости! – перевела Беатриса.

Я уже начал разбираться в вольностях ее перевода и медленно встал из-за стола. Он был выше меня, но я – шире. Я соображал, где у него уязвимые места и куда лучше бить.

– Филипп, будь умницей.

На этот раз она переборщила. За кого она меня принимает? Кто я ей? Телохранитель, игрушка, носильщик? Я двинул кулаком не раздумывая, и на пол упал зуб. Негр рухнул под грохот бьющегося стекла. В одно мгновение все мужчины были на ногах. Я почувствовал, что и они охвачены животным возбуждением, предшествующим драке; когда противники не знают друг друга и оценивают свои силы. Согнутые руки, блестящие глаза, застывшие улыбки. Неделями они томились в очередях, заискивая перед секретарями, лебезили перед чиновниками, а я тем временем сопровождал Беатрису неизвестно куда и зачем. Им морочили голову всякой ерундой, меня тащили за собой, как слепого. Мы просто не могли не подраться. Я бросился в самую гущу, а они обломали об меня стулья. Все, как положено. На полу началась свалка. Ни единого крика, ни единого слова – мы дрались, словно дышали, беззлобно, честно, сосредоточенно, упоенно, как звери, заблудившиеся в чуждом им мире и наконец оказавшиеся среди своих.

Я откатился в угол зала и, поднимаясь на ноги, увидел Беатрису, она стояла, не двигаясь, прижавшись спиной к стене. Я улыбнулся ей. Бутылка разбилась о мою голову, я услышал свист, потом кто-то навалился на меня сзади, и я отключился.

Когда я приподнял голову и открыл глаза, оказалось, что я сижу на скамье, за решеткой. Не так уж сильно меня побили, скорее, мне было стыдно. Индеец, сидевший на корточках на глиняном полу, упершись в решетку, играл в кости. Увидев, что я пришел в себя, он пискнул и отошел в другой угол камеры. С нами оказалось еще четыре посетителя ресторана. Я хотел было позвать кого-нибудь, спросить, где Беатриса. Полицейский по другую сторону решетки дремал, положив ноги на стол. Над его головой крутился вентилятор. Сокамерники смотрели на меня, стиснув зубы. Я соображал, сколько времени был в отключке, но тут входная дверь открылась и вошел мужчина в штатском, наверно, комиссар, судя по тому, с какой поспешностью полицейский вскочил на ноги. Комиссар весело потирал руки, за ним появился маленького роста толстячок в рубашке «сафари», со светлыми усиками и хлыстом под мышкой. По знаку комиссара полицейский открыл дверь в камеру, и к нам, заложив руки за спину, вошел толстячок.

– Где француз?! – спросил он, оглядывая нас.

Я невольно поднялся. Он подошел ко мне, ощупал руки, плечи, сказал: «Very well [26]26
  Очень хорошо (англ.).


[Закрыть]». Полицейский вывел меня из камеры и запер дверь. Похоже, меня покупали, как раба.

– Сэр Брюс Вумберст, – представился толстяк-коротышка, склоняя голову. – How do you do [27]27
  Здравствуйте (англ.).


[Закрыть].

Появились оператор, звукооператор с «удочкой» и видеоинженеры, которые тянули кабели. Комиссар сел за стол и принял надлежащую позу.

– Keep silent, please, – бросил англичанин заключенным, подняв хлыст, – ready? Go! [28]28
  Тише, пожалуйста. Готовы? Начали! (англ.).


[Закрыть]

Камера загудела. Комиссар, глядя в объектив, говорил по-испански с важным видом, сопровождая сказанное соответствующей мимикой.

– Right [29]29
  Отлично (англ.).


[Закрыть]! – воскликнул сэр Брюс, щелкнув хлыстом по сапогу, и подошел к комиссару, благодаря его за интервью. Видеоинженеры тем временем убирали технику.

– День добрый, сын мой, – сказал чей-то голос за моей спиной.

Обернувшись, я увидел священника в тесной сутане, который протягивал мне руку.

– Отец Михайлович, священник. Пусть вас не смущает мое имя, я родился в Лозанне. Отправляюсь в экспедицию с англичанами и очень рад, что среди нас будут французы.

Он взял меня под руку, и мы вышли из участка. Он был седой, подстрижен под пажа, с хрупкой, девичьей фигуркой.

– Согласитесь, телевидение – это потрясающе, любую дверь откроет. Сэр Брюс говорит, что снимает для новостей: берет интервью у чиновников, просит рассказать о себе, и потом они подписывают все, что угодно. На самом деле его передача называется «Animal-trotters» [30]30
  По звериным следам (англ.).


[Закрыть]. Мы снимаем хищников, пресмыкающихся – в общем все подряд. Только что вернулись с Льянос. Ваша подруга очаровательна.

– Где она? – подскочил я.

– У командующего Национальной гвардией. Идиот полный! Представляете, он потребовал, чтобы мы подписали бумагу с обязательством не рвать цветов, не убивать насекомых, не встречаться с индейцами! Когда мы предложили сделать с ним интервью, он покраснел и выставил нас вон. Уверен, он бывший нацист.

– А… Беатриса?

– Очаровательна. Я так рад, что она говорит на языке яномами, потому что сам я приехал из Верхней Кауры и говорю только на языке ширишанас. Это разные языки. Мы встретили ее, выходя от командующего, она ждала в приемной. Она рассказала нам о вас и послала вам на помощь, пока улаживает дела с нацистом. Ее отец был ботаником, пользовался влиянием. Мне по душе ваша манера путешествовать, в чем-то мы схожи. Понимаете, экспедиция, с которой я приехал, не состоялась, и я остался не у дел. Теперь присоединяюсь к экспедициям, которые меня принимают.

Улица была пустынной, пыль плавала в солнечных лучах. Брюс со своей командой вышел из полицейского участка, и мы все вместе пошли к микроавтобусу с надписью «БиБиСи». Оператор открыл камеру, достал пленку и выкинул ее в водосточную канаву. Мы тронулись с места.

– I hope, – объявил мне режиссер, – я надеюсь, she’ll succed, она добьется успеха.

– Видите, – заметил миссионер, – бывает, что он переводит сам себя. Привычка.

Перед зданием Guardia National,которую сэр Брюс называл комендатурой, мы увидели сидящую на скамейке Беатрису. Выскочили из автобуса. Она пошла нам навстречу, опустив голову, прикусив расплывающиеся в улыбке губы, протянула нам бумагу.

– Splendid [31]31
  Потрясающе (англ.).


[Закрыть]! – фыркнул сэр Брюс, прижимая документ к груди. – Потрясающе! Можно, я поцелую ей руку? – спросил он у меня.

Я пожал плечами.

– Привет, скандалист, – Беатриса искоса поглядела на меня, пока англичанин целовал ей пальцы. – Ты заслужил, чтобы я оставила тебя в тюряге.

– Как ты смогла добыть разрешение?

Она ответила загадочной улыбкой, которая выбила меня из колеи. Подъехали еще два микроавтобуса, и меня попросили помочь перенести оборудование. За работой я успокоился и смирился. Решил, что все равно скоро ночь, и мы все же будем где-то ночевать, и тогда Беатриса снова станет моей. А то все вертятся вокруг нее. И все же это чересчур: добраться до края света и потерять ее. Я чувствовал себя несчастным. Ронял контейнеры прямо на ноги рабочим.

Мы разгрузили один из автобусов, поставили его в гараж и на двух других тронулись в путь. На тех семидесяти километрах, что отделяли нас от пристани на реке Ориноко, национальная гвардия останавливала нас шесть раз. И всякий раз они заставляли нас предъявлять груз. Я одурел от усталости и жары и просто тупо выполнял работу. Спал между остановками, и голова моя стукалась о стойку.

К вечеру мы добрались до Венадо, большой рыбацкой деревни на берегу широченной грязной реки, грохот которой долетал до нас вместе с криками птиц.

– Ориноко, – шепнула Беатриса, подходя ко мне.

Я вылез и стал разгружать автобус. Тут нас ожидала остальная часть группы с двумя проводниками-индейцами в бейсболках с надписью «Бритиш Моторс», не из племени яномами. Мне показали пироги, которые здесь называли бонго. Пятнадцать метров в длину и не больше полутора в ширину, с навесом из пальмовых листьев и мотором в сорок лошадиных сил. Это все мне объяснили наши рабочие, навьючивая на меня самое тяжелое. Уж не знаю, сколько тонн жратвы прихватили с собой англичане, но я, честное слово, предпочел бы умереть с голоду.

Местные рыбаки в деревне готовы были одолжить нам гвозди, чтобы подвесить гамаки, но сэр Брюс устроил всех нас на ночлег. Я оказался с Беатрисой и миссионером. Миссионер распаковал свои вещи, повесил на бамбуковую стену крест и благословил Беатрису по ее же просьбе. На правой руке у него не хватало пальца.

– Пиранья? – тихо спросила Беатриса.

– Нет, гуахарани, когда я причащал их.

Мы ушли, оставив его погруженным в молитвы. Уже совсем стемнело, и пришлось погасить керосиновые лампы. А англичане были просто психи. Оператор включил фары одного из автобусов, решил протереть объектив, и тут же на него налетела туча комаров, они жужжали с остервенением и облепили фары. Он вопил и бил себя по всем местам. Беатриса взяла меня за руку, и больше меня никто не кусал. Мы двинулись к лесу, перешагивая через ручейки, скрытые под густым кустарником. Казалось, что от птичьего гомона дрожит листва и раскачиваются лианы. Беатриса взяла в руки палку и расчищала перед нами путь. По идее, я должен был впасть в ужас от этой темени, от тех опасностей, которые меня здесь подстерегают, – Беатриса прожужжала мне все уши рассказами про оцелотов, кайманов, ядовитых пауков… Но для меня все это уже не существовало. Я держал Беатрису за руку и грустил, что я здесь, вдалеке от всего, затерялся в ее мире. Моя жизнь больше ничего не стоила, и я представлял себе, как наступаю на змею, она кусает меня, и я падаю как подкошенный. В голове было пусто, и хотелось плакать.

– У них свой маршрут, – говорила она в темноте. – Они собираются пройти по Касикьяре и вернуться обратно. Но вот что я подумала: с запасом в три тонны бензина можно добраться и до Сиапы. Я постараюсь их уговорить.

Мы вернулись в деревню, рыбаки нажарили рыбы, на вкус совершенно резиновой и страшно костлявой. У англичан были с собой «сухие пайки» в целлофане и ярких упаковках. На ужин мы все собрались в одном из домишек, ставни в нем были плотно закрыты, чтобы спастись от жары, но комары все равно проникали сквозь щели, пробирались из-под двери. Священник не выпускал из рук баллончик с инсектицидом и каждые пол минуты пшикал вокруг себя с таким видом, будто изгонял бесов. Скоро дышать стало совсем нечем, и разговор иссяк. Только Беатриса была неугомонной, она рассказывала англичанам об их соотечественнике Уолтере Рейли, безумце, который побывал здесь задолго до нас, еще в XVI веке, практически ничего не видел, зато написал книгу, выдумав богачей-индейцев, которые падали ниц перед портретом королевы Елизаветы. Вот уж на это мне было плевать с высокого дерева. А англичане, наоборот, умирали со смеху и расточали ей комплименты. И все, как один, пытались привлечь ее внимание, засыпая вопросами. У священника кончился баллончик, и он фырчал и пшикал уже сам. Я встал и пошел спать. Я с ума сходил от ревности и дошел до предела. Я не представлял себе, как проведу здесь хотя бы еще один день, чувствовал себя беспомощным, бесполезным, да и сама Беатриса, которая относилась ко мне так равнодушно, тоже мне поднадоела. Я заснул, вычеркнув ее из своей жизни, а утром понял, что лицо у меня воспалилось, прямо горит, – меня буквально сожрали комары. Беатриса, склонившись надо мной, говорила:

– Теперь ты понимаешь, что это такое…

Английский фельдшер дал мне порошки против малярии, и мы стали грузить вещи в бонго. Я ходил, как во сне, таскал продукты и оборудование, словно глядя на себя со стороны. В последующие дни мое состояние еще ухудшилось. Мы медленно плыли вверх по реке, снимая на пленку все живое, что попадалось нам на глаза, от попугая до ягуара. Все, что кричало, летало, ныряло. За нашими бонго увязались желтые бабочки. Я все больше опухал, пальцы синели, мне объясняли, что комаров на свете чертова прорва, анофелес, или еще хехен [32]32
  Американский москит ( исп.).


[Закрыть],как будто это могло помочь мне поправиться. Лес становился гуще и ближе подступал к воде. Все было зеленым, однообразным, и мне казалось, что лодки вообще не двигаются. Я лежал под навесом из пальмовых листьев, мимо меня проплывали стволы деревьев, работали моторы, в листве раздавались крики. Шел проливной дождь.

Мы остановились в городишке под названием Сан-Ферандо де что-то-там-еще, где опять должны были проверять наши разрешения. Пост Национальной гвардии располагался в розовом домишке с ржавой крышей, и часовой в майке сообщил нам, что у коменданта сиеста. Мы отправились прогуляться: глиняные улочки, запертые дома, громкоговорители на стенах церкви, паутина. Не встретили ни души, кроме трех солдат, спящих в «джипе». И опять вернулись к часовому. На этот раз комендант полдничал, нас попросили вернуться через час. Через час выяснилось, что комендант на прошлой неделе умер и ждут преемника. Сэр Брюс тут же заплатил сколько надо, и мы спокойно поплыли дальше.

Вечером решили ночевать в затопленной деревушке. Стали заводить наши бонго под навесы и привязывать к сваям гамаки. Подгребая, я опустил одну ногу в воду и тут же выдернул с громким воплем. Сэр Брюс объяснил, что я наступил на пресноводного ската и нужно быть внимательнее. Фельдшер обработал рану, забинтовал ногу и сказал, что заживет не раньше, чем через месяц. Я заснул, напившись лекарств, под двойной противомоскитной сеткой. Беатриса держала меня за руку и обещала, что завтра мы увидим индейцев.

Но назавтра мы увидели только национальных гвардейцев. Один из них, который, видно, совсем истосковался по клиентам, мариновал нас три часа, изучая наши разрешения и придираясь к каждой букве. В конце концов мы поняли, что он не умеет читать.

– Неграмотные обычно самые дотошные, – просветил нас священник, спокойно улыбаясь.

Гвардеец лишь равнодушно пожимал плечами, глядя, как сэр Брюс считает боливары в своем бумажнике. Мы все же растопили его сердце часами, тремя вакуумными упаковками с едой и номером «Плейбоя», который пожертвовал звуковик. Он следил за нашим отплытием из окна и даже помахал нам шарфиком «Гермес», как видно, доставшимся ему от предыдущей экспедиции.

Все деревни, мимо которых мы проезжали, пустовали. Время от времени мы причаливали то к одной, то к другой, чтобы проверить. Ставни были забиты досками, на дверях замки. Сначала мы испугались, не случилась ли здесь какая эпидемия, но проводники объяснили, что сейчас время школьных каникул, и люди уехали на земли, которые можно обрабатывать. Беатриса уверяла меня, что мы миновали последний пост и вступаем на территорию яномами.

Мы плыли целый день и не встретили ни одного жилища. Не отрывая глаз от карты, Беатриса попросила остановить бонго и отправилась на разведку в шуршащие кусты, без компаса, но зато в сопровождении четырех операторов и сэра Брюса с кольтом. Проводники-индейцы не отваживались теперь углубляться в лес. Они сидели в моем бонго, не обращая на меня никакого внимания, настороженно поглядывали вокруг и о чем-то переговаривались. Договор с белыми они заключили не так давно, после чего переселились в резервацию в нижнем течении реки, приобщившись к некоторым благам цивилизации, и к яномами, которые так и остались дикарями, относились со страхом и презрением.

– Shori! Shori! – выкрикивала Беатриса в лесу.

Она кричит им «друзья, друзья», – объяснил мне миссионер, качая головой и поглядывая на небо. – Друзья-индейцы услышьте меня! Отряд таких, как она, спиртное с бейсболками – и можно продавать сюда турпутевки!

Пока Беатриса с операторами гуляли по лесу, расчищая себе путь мачете, священник излагал мне свои теории о восприятии чужой культуры, «добрых» дикарях, об индустриальном обществе. Я третий день мучился от запора: живот крутило, я то и дело корчился от спазмов, но вместо слов утешения он морочил мне голову антиклерикальными обличениями. Есть такие миссионеры-стахановцы, – жаловался он, они не брезгают никакими средствами, лишь бы обратить побольше индейцев в свою веру. Например, один иезуит из Оверни плел индейцам-ширишанас, что они могут поговорить с самим Господом Богом, и в качестве доказательства беседовал по рации с подставным индейцем, который выступал у него в роли Святого Духа.

Пока он вот так пудрил мне мозги, у меня вдруг зачесалось ухо, час спустя я уже бил себя по голове и вопил от боли. Какая-то мошка отложила яйца в моем слуховом канале, и теперь каждое утро из моего уха извлекали червячков, которые гроздью висели на моей барабанной перепонке. Я кричал во весь голос, и мне увеличили дозу снотворного, чтобы все остальные могли жить спокойно, так что теперь я бодрствовал от силы два-три часа в сутки. Спал я без снов, пейзаж не менялся, и все моменты просветления сливались воедино. Когда я просыпался, мне сообщали мою температуру, сколько километров мы проплыли, давали еду, потом – все по новой. Я видел, как Беатриса в задумчивости склоняется над картами, листает книги, поднимает голову, снимает очки.

– Ничего не понимаю, – сокрушалась она, – яномами должны быть здесь.

Она призывала их криками на разные голоса, даже подражала птичьему щебетанью, и ждала ответа. Как-то вечером к реке подошли несколько индейцев в боевой раскраске, вооруженные луками. Вид у них был настороженный. Беатриса тут же поплыла им навстречу, отчаянно жестикулируя, и обратилась к ним на яномами. Индейцы молчали и сплевывали жеваный табак. Беатриса крикнула нам:

– Они кретины! С ними разговариваешь, а они ничего не понимают!

Она показала им фотографию отца. Они подозрительно поочередно подержали фотографию в руках, потом перевернули, почему-то обрадовались и заржали.

– Да они фотографии никогда не видели! Вы на лицо смотрите! Это мой Happé [33]33
  Папа (на языке яномами).


[Закрыть]!

Она поискала какое-то слово у себя в словаре и произнесла несколько фраз. Индейцы тянули фотографию в разные стороны, обнаружили, что она рвется, и тут же порвали ее на мелкие кусочки. Беатриса вернулась в подавленном состоянии.

– Они не яномами, хотя такого быть не может.

– А может, яномами вообще не осталось? – предположил миссионер.

Всякий раз, когда мы встречали индейцев, Беатриса брала свои книги и показывала им картинки, тыча в фотографии яномами, сделанные путешественниками.

– Это вы? Вайка [34]34
  Другое название племени яномами.


[Закрыть]? – спрашивала она.

Наши проводники во время таких разговоров обычно ложились на дно бонго и прикрывали глаза, наверное, стеснялись своих бейсболок и желтых маек.

Как-то утром разразилась гроза, поднялся ветер, начался ливень, закачались бонго. Проводники кричали и размахивали руками, старались отогнать грозу, тряся амулетами. Когда я проснулся на следующий день, стояла прекрасная погода, моя пирога была привязана к дереву, в пальмовых листьях навеса торчала стрела. Сэр Брюс стоял на берегу, кусая усы, Беатриса что-то искала в траве, все остальные смотрели на нее с похоронным видом. Оказывается, наши проводники этой ночью дали деру, на той самой пироге, где хранились запасы продовольствия и бензин. Наш радиоприемник кто-то утопил в реке: то ли проводники, то ли индейцы, которые напали на нас в полночь и чуть не убили ассистента режиссера.

Я попытался встать в пироге на колени, но ноги меня не слушались. На меня напал кашель, и я начал плеваться желтоватой мокротой с привкусом дрожжей. Фельдшер, долговязый прыщавый юнец, краснея, признался мне на каком-то фантастическом французском, что он фанат кино и благодаря кузену его квартирной хозяйки в Лондоне, который познакомил его с сэром Брюсом, у него появился вот такой уникальный шанс, но ради того, чтобы его приняли в съемочную группу, ему пришлось подделать свои дипломы. Короче, он лечил меня лифедрином вместо робтила, и, наверно, будет лучше, если меня срочно заберут отсюда на вертолете.

Я закрыл глаза и с трудом разлеплял слипшиеся губы, пока он рыдал надо мной. Потом ко мне подошел еще и ассистент режиссера с известием, что он отплывает с двумя стажерами на оставшейся бонго.

Они не надеются нагнать сбежавших проводников, у которых мотор куда мощнее, просто спустятся по реке до первого же поста, откуда пошлют телефонограмму. Надеются справиться за три дня, экономя бензин, и считают, что меня обязательно эвакуируют.

– А я вам говорю, что стрела не яномами, – упрямо твердила Беатриса. – У них стрелы гораздо длиннее, а главное, ядовитые.

По ее мнению, какое-то местное племя, возможно макиритаре, вышло на тропу войны, и, если мы останемся здесь, они убьют нас. Спросила у меня, что я об этом думаю. Поскольку я все равно был при смерти, меня это касалось меньше, чем остальных, но я счел, что она права. Судя по картам, шабоно [35]35
  Поселение племени яномами.


[Закрыть]яномами находилась на три километра севернее, и она отправится туда с двумя провожатыми, прихватив подарки, просить у яномами защиты. Я не сомневался, что она вернется ни с чем, а я тем временем умру, с меня снимут скальп и бросят на съедение пираньям, ей останется только выловить какую-нибудь мелкую рыбешку и отправить ее моим родственникам на память обо мне. Глаза мои закрылись. Последнее, что я слышал, – крик обезьяны, какой-то удар и стук моей головы о нос пироги.

9

Я лежал под навесом из листьев, в зеленоватой тени, вокруг меня царил страшный гвалт и клубился дым. Голоса смолкли. Индейцы пристально смотрели на меня, потом подошли. У всех у них торчали вперед челюсти, на шее болтались ожерелья, на бедрах красные повязки, а прически – как у Мирей Матье. Пестро раскрашенный старичок на непонятном языке что-то проговорил мне.

– Это шаман, – раздался голос Беатрисы. – Колдун.

Я осторожно повернул голову и увидел ее сидящей на корточках у моего гамака: в набедренной повязке, с голой грудью. Всю раскрашенную. Я открыл было рот, но тут снова заговорил старик, дотрагиваясь до своего живота.

– Что они со мной сделали? – спросил я.

Мне казалось, что я – не я: в груди – пустота, голова раздута, бок свело.

– Теперь ты должен встать, чтобы кровь начала циркулировать.

Беатриса позвала индейцев, которые подхватили меня под мышки, подняли и поволокли, заставив передвигать ногами. Я проковылял мимо стайки молчаливых женщин – в носу, в уголках рта, на подбородке у них торчали стебельки, будто усы у кошек.

– Эти стебельки символизируют у яномами плодовитость, – объяснила мне Беатриса, – они не снимают их никогда, с ними едят, спят, целуются.

Я начал кое-что вспоминать, но как-то отстраненно, словно помимо воли. Ребятишки натягивали маленькие луки, и малюсенькие стрелы вонзались в мои брючины. Мы находились в огромном шатре, который держался на пальмах и стволах деревьев, связанных лианами и вкопанных в сероватую землю. На стенах висели гамаки. Дымились костры, вокруг них сидели старики и пели.

От Беатрисы я узнал, что здесь тоже никто не знает ее отца, и поначалу индейцы встретили нас не слишком дружелюбно, но после того, как сэр Брюс подарил им топоры и мачете, сменили гнев на милость. И даже раскрасили ее в знак того, что она здесь желанная гостья. Мы здесь уже два дня, и англичане отправились на охоту с индейцами, надеясь заодно отснять оставшуюся пленку.

– Есть хочешь? – спросила Беатриса.

Я тут же понял, что умираю с голоду. Она усадила меня перед грудой углей, к нам подошли старики от костров, равнодушно волоча за собой ветки. Последний из них бросил в золу гроздь бананов. Тем временем Беатриса дала мне что-то вроде жареной сосиски, и я с жадностью набросился на нее. Сосиска оказалась жестковатой и безвкусной, но съедобной, и я глотал кусок за куском. И только покончив с ней, я понял, что съел змею. Желудок сразу возмутился, но было поздно, дело сделано, и мне все еще хотелось есть. Мне изжарили еще одну змею, я съел ее целый метр, потом закусил тремя бананами в золе, и постепенно в голове моей прояснилось.

– Не налегай так на еду, – посоветовала Беатриса. – С ней тут проблемы. Индейцы промолчат, но ты съел свой рацион на три дня вперед.

Затылок у меня отяжелел, но моя реакция оказалась неожиданно бурной. Я крикнул ей: пусть заранее считает калории, если ей нечем заняться, а раз я такая обуза, довести меня снова до комы раз плюнуть, особенно с помощью кинофила-коновала, – короче, мне все ясно! Я швырнул остатки змеи в огонь, и старики-индейцы тут же ушли со своими ветками. Конечно, толку от меня теперь, как от козла молока: когда были продукты, я их таскал на своем горбе, но продуктов больше нет. Так лучше мне совсем сдохнуть, тогда ей не придется делиться со мной бесценной едой и пичкать меня шаманскими снадобьями! И потом, с какой стати она демонстрирует всем свою голую грудь? Хочет, чтобы ее изнасиловали? На меня пусть не рассчитывает. Мне все обрыдло! Да, да, да! Где мой вертолет? Хочу в нормальную больницу, а главное – покоя! ПОКОЯ! Ясно тебе?

Беатриса внезапно выпрямилась и сказала мне всего несколько слов, но лучше бы она их не говорила, они были совершенно лишними:

– Ты так и будешь портить мне жизнь?!

Рука моя стремительно рванулась вперед, голова Беатрисы описала круг. Беатриса полетела прямо на калебасы, встала с затуманенным взором. Подбежали индианки, окружили нас, замахали руками, изображая драку. Ко мне, хромая, подошел шаман и повел меня за собой. Беатриса, не взглянув в мою сторону, встала на колени возле индианки, которая толкла зерна. Шаман уложил меня в гамак, расстегнул рубашку, освободил мне плечи, выплюнул табак, Потом склонился к моей шее. Я оттолкнул его. Он затряс головой, звеня амулетами, и опять взялся за свое, ну, я махнул рукой: пусть делает что хочет. Он укусил меня в правое плечо и стал отсасывать кровь. Боли я не чувствовал, лишь слышал чмоканье, и было в этом что-то необратимое и заунывное. Потом он выпрямился, сплюнул и положил мне на ранку какие-то травы, которые сушились у него возле костра.

Эту процедуру он повторял каждый день. Всякий раз мне казалось, что он словно избавляет меня от чувства отвращения и подавленности, которые вызывали у меня здешний климат, комары, лекарства, сон. Остальное лечение заключалось в ворожбе, окуривании меня дымом от сырых дров и в принятии необычных поз: то я сидел, выпрямив спину, поджав под себя одну ногу и высунув язык, то стоял на коленях, заведя руки назад, выпятив задницу и напрягая шею. Но все это давало мне лишь временную передышку, эффект от отсасывания крови быстро проходил, и я опять без сил валялся в моем многострадальном гамаке. Англичане тоже наносили мне визиты, обращались ко мне на языке оригинала, от которого пухла моя голова, похлопывали по плечу. Новостей от ассистента режиссера не было, вертолет не появлялся. Священник приходил каждый день после обеда и предлагал собороваться.

– Ни за что!

– Уверяю вас, от этого еще никто не умирал!

Он все приставал ко мне, а я продолжал сопротивляться, и на это уходили все мои силы.

Беатриса больше ко мне не подходила. Но однажды днем меня посетил мальчуган, на животе у него было написано: ЛЕЖАТЬ ВРЕДНО. У мальчишки была калебаса с цветными толчеными зернами, он протянул ее мне и подставил спину. Я обмакнул палец и написал: ОТВЯЖИСЬ. Мальчуган молча удалился. Чуть позже она прислала мне еще одного бутуза с надписью: ФИЛИПП Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ. Я развернул его и отправил обратно, написав между лопаток короткое: Нет.

На следующий день я крутил головой во все стороны и искал послания на всех проходящих мимо ребятишках. Все они были разукрашены: кто в полоску, кто в квадратиках, и даже натюрмортами и картинами заката. Один младенец, который сосал материнскую грудь, был весь в крестиках и ноликах, но посланий мне больше не было.

Беатриса меня не замечала, разукрашивала ребятню и жила жизнью индианок. Я перестал на нее злиться, просто жалел, что попал в такую переделку, и даже чувствовал к Беатрисе нежность, что вполне могло быть следствием малярии. Кроме шамана, никто из яномами больше мной не интересовался, индейцы были полностью заняты съемочной группой, которая изрядно их веселила. Не имея возможности полить меня елеем, миссионер потчевал меня приключениями англичан на охоте. Несмотря на все свое элегантное снаряжение, они каждый день возвращались ни с чем и приводили индейцев в восторг, и те пытались учить их уму-разуму. Открывали футляры камер, сооружали ловушки из пленки, метали в деревья микрофоны, потом подбирали их и разглядывали с задумчивым видом. Англичане потеряли покой и спали на катушках с пленкой.

Вечером все племя собиралось в кружок, и мужчины нюхали какой-то прокаленный на костре и весьма эффективный порошок. Они тут же начинали кататься по земле, размахивать руками, выть, носиться по шабано и налетали друг на друга, как на автородео. Однажды ночью в самый разгар нарко-вечеринки умер один из стариков, из тех, что постоянно сидели вокруг костра. Его тут же сожгли и пеплом заправили банановый суп. После чего семья покойника выставила этот суп как угощение. Все поели супа с покойником, тем временем воины кружили вокруг деревни и воплями отгоняли духов.

Беатриса готовила из древесной коры веселящий порошок, плела гамаки, ловила сетью рыбу под носом у кайманов. Она жевала соты, плевалась пчелами, пила черную воду из реки, ходила босиком, не боясь никого и ничего, словно за все эти годы, которые она провела, изучая жизнь этих людей, у нее выработался иммунитет против всех напастей. Индианки приняли ее как свою, они вместе раскрашивали ребятишек, давая друг другу советы, и часами готовили клей из сока какого-то растения: садились на камень и месили его, как тесто для пиццы, потом обмазывали им ветки деревьев и таким способом ловили птиц.

Однажды вечером Беатриса, напевая песню, принесла мне поесть. Тихонько покачала гамак. Ее волосы коснулись моей щеки, словно ничего между нами не случилось, словно мы по-прежнему любим друг друга, как в Париже и на Мельнице. У нее это получилось так естественно и легко, что я невольно сжал ей руку, чтобы тоже все забыть и вернуться к ней. Она рассказала мне, как одна индианка, чтобы понравиться своему воину, обмазала клеем целое банановое дерево. Воин уснул под этим деревом, а проснувшись, увидел на нем сотни птиц, приклеенных к веткам. Он схватил ружье, которое украл у миссионеров, и выстрелил. Птицы замахали крыльями и улетели, унося с собой банановое дерево.