Текст книги "Знакомство категории X"

Автор книги: Дидье ван Ковелер (Ковеларт)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

А что я ему скажу? Мы виделись два раза: первый – на Салоне вин, тогда он не понял мой французский; второй – в его кабинете: он позволил своим законнорожденным детям выставить меня за дверь. Хотя я пришел не просить, как раз наоборот. Французский рекрутер решил купить меня у кейптаунского «Аякса», а так как я был несовершеннолетним, требовалось разрешение родителей. Со дня смерти мамы не прошло и месяца, так что приютивший меня клуб стал для меня единственной семьей, но с точки зрения закона этого было недостаточно. Тогда я назвал имя своего биологического отца. Будь то какая-нибудь афера, то из уважения к воле матери я никогда бы так не поступил, но ведь то, что со мной произошло, – о таком можно только мечтать. Я никогда не забуду, как ехал через виноградник Шато-Мулина в черном лимузине. Это был не реванш, а паломничество в память о матери. А еще способ воздать ей должное: если я вдруг стал так дорого стоить, то, значит, она все-таки была права, произведя меня на свет.

Все началось ужасно. Увидев юрисконсультов, явившихся с моим продавцом и покупателем, сводные братья подумали, что я пришел силой заставить отца признать меня сыном и собираюсь претендовать на часть наследства. Они все еще не отошли от шока: Брайан сообщил им о моем существовании одновременно со смертью моей матери, то ли из-за угрызений совести, то ли из религиозных соображений – с возрастом люди начинают чаще задумываться о Боге. Когда они поняли, что у них не только не просят денег, а наоборот, предлагают их в обмен на разрешение покинуть страну, обстановка разрядилась.

Отец тем не менее отказался подписать бумаги – он не нуждался в деньгах. А его дети указали мне на дверь. Брайан позволил им выставить меня. Надо сказать, что выглядели они довольно жалко, эти прыщавые трусливые дылды, выросшие за высоким забором и под защитой закона. Они корчили из себя чистокровных африканеров, оказавшихся на грани вымирания, с тех пор как апартеиду пришел конец. У меня вся жизнь была впереди, а они только и ждали, что смерти отца, но я не сердился на них за это. Меня немного покоробило, что Брайан и рта не раскрыл в их присутствии, ну да ладно. Уходя, я видел домик под гигантским молочным деревом на другой стороне пруда, где мама проработала шесть лет бухгалтером, до того как случилось то, что случилось. И несмотря ни на что я остался доволен тем, что побывал здесь. Клуб подсуетился с датами в моем контракте, сделав меня совершеннолетним, и мне досталась трехпроцентная премия от собственной продажи. Эти деньги я отдал в кассу взаимопомощи для таких же, как я, молодых игроков «Аякса».

Я откладываю письмо отца и беру послание от Дженнифер Питерсен. С тех пор как я уехал, она стала величать себя «моей невестой», хотя я переспал с ней всего пять раз, а до этого полгода из кожи вон лез, чтобы она меня заметила. Конечно, теперь мое лицо на автобусах Мыса, футболках и упаковках кукурузных хлопьев. Я – сопутствующий футбольный продукт, мое изображение приносит прибыль, я на обертках жвачек, благодаря мне растут продажи консервированной сердцевины пальмы. Я играю в стране чемпионов мира. Я – гордость города, кумир сверстников, реванш африканеров: впервые символом нашего футбола стал белый игрок… Кейптаунский «Аякс» даже снял про меня рекламный ролик, смонтировав из архивных записей подборку моих голов. Меня уже воротит от этих посланий, что я, мол, там всё, в то время как здесь я уже никто. На обратной стороне того же листка, на котором я начал писать отцу, я прошу Дженнифер Питерсен больше мне не писать: я возвращаю ей свободу, больше ее не люблю, живу с актрисой и очень счастлив, сожалею, такие дела.

Смотрю на три строчки на английском, где за каждым словом – ложь. Все мои чувства к ней обострились из-за того, что вчера утром я познакомился с Тальей. Дженнифер Питерсен – мягкая, спокойная, пухленькая, вся такая податливая; никогда не повышает голос, занимается любовью в темноте, прикрывая рот ладошкой; она стала бы идеальной матерью для четверых детей – именно столько я хочу иметь, – а наши будущие виллы, фотографии которых она вырезает из глянцевых журналов и отсылает мне, очень похожи на те, о которых я мечтал в детстве. Ничего общего с этим лезвием ножа, режущим жизнь по прямой, воительницей из царства стужи, идущей по дороге через члены и йогурты к платановой аллее, где ее ждут покой и пристанище. С такой девушкой, как Талья, ничего не создашь. Но и разрушать из-за нее все остальное тоже не стоит.

Я снова принимаюсь за письмо к Дженнифер и теперь уже выдумываю другую историю. Говорю, что травмировал колено и сейчас не могу играть, что думаю о ней и что мне нравится квартал Сигнал-Хилл, но все-таки у него нет шарма Оранджезихта и Тамбурсклуфа [9]9
  Кварталы старой части Кейптауна.


[Закрыть]. Идеально, конечно, было бы купить розовый дом на склоне Столовой горы с видом на мыс Доброй Надежды, очень жаль, что он продан, но, с другой стороны, сейчас не время что-либо планировать: у меня впереди еще лет десять карьеры, завтра я могу оказаться в мадридском «Реале», мюнхенской «Баварии» или киевском «Динамо», а вообще-то мы скоро увидимся дома на Кубке африканских наций и уже там обсудим наше будущее, целую.

Сгибаю листок, вкладываю в конверт, клею марку. Все это не имеет никакого смысла, но доставит ей удовольствие. Не разрушать иллюзий людей, которым я дорог, – все, что я могу для них сделать. Даже мои деньги не имеют значения: Дженнифер из семьи, которая владеет производством консервированной сердцевины пальмы самой известной марки в стране, а у отца виноградники каких поискать. Они вместе играют в крикет и, думаю, уже обсуждали свадьбу. Мама была бы так счастлива.

Я вырезаю из «Пари-Матч» фотографию, которую мы сделали в поддержку «Ресто дю Кер». Между Зоргенсеном и Кигау я кажусь совсем маленьким, но меня легко узнать и вид у меня вполне довольный. Я подписываю фотографию «Брайану Мулина на добрую память». Потом беру третий лист бумаги, чтобы извиниться перед Тальей за свое поведение в больнице. В голову ничего не приходит. В конце концов, надо подумать и о себе: завтра утром у меня встреча, поэтому я разогреваю в микроволновке еду, ужинаю и ложусь спать.

Брюно пьет кофе и нервно поглядывает на часы, у его ног стоит дорожная сумка. Как только я вхожу, он подмигивает мне, торопливо давая понять, что ждет меня в туалете. Я не спешу и сначала здороваюсь с Жаном-Батистом, сидящим, как обычно, со скучающим видом, на нем один из его двух костюмов, и он, как всегда, никуда не торопится. Потом спускаюсь в туалет, вижу Брюно, который подпрыгивает от нетерпения. Пино Коладо отсмотрел его кассету и лично позвонил ему: Брюно предложили роль, он уезжает на Сардинию сниматься на натуре в крупнобюджетной картине.

– К сожалению, для тебя ничего нет, – добавляет он уже тише, – любителей они не берут. Да к тому же, боюсь, старик, никто тебя так и не увидит во «Властелине анала». Коллега адвоката Максимо наложил арест на кассеты под предлогом охраны детства. Похоже, Светлана несовершеннолетняя, я не могу в это поверить… Прикидываешь? К счастью, в таких случаях в тюрягу отправляются продюсеры. Я сведу тебя с другими конторами, как вернусь, не беспокойся. Жизнь прекрасна, так ведь?

Я не спорю. Он хлопает меня по плечу и убегает, перемахивая через несколько ступенек, как заправский пожарный, который никогда уже ничего не потушит. Когда я возвращаюсь в зал, Жан-Батист допивает свое белое вино, наблюдая, как Брюно с огромной сумкой торопливо садится в такси. Потом поворачивается ко мне, спрашивает, куда это я так вырядился. Я поднимаю руку, сутулюсь, чтобы пиджак на мне не выглядел дорогим, пытаюсь придать себе вид, соответствующий клиенту АССЕДИКа [10]10
  Association pour l’Emploi Dans l’Industrie et le Commerce (Assedic) – служба подбора персонала в сфере промышленности и торговли.


[Закрыть], но Жан-Батист не дает мне времени ответить.

– Вам не стоит напрягаться из-за меня, если у вас жизнь налаживается, – говорит он и смотрит на меня в упор потухшим взглядом. – Если однажды я найду в себе силы войти в класс и преподавать, вы меня больше не увидите.

Чувствую, как щеки начинают гореть, качаю головой, заказываю шоколад – для разнообразия. Замечаю, что из его портфеля что-то торчит, и спрашиваю, как его последняя задумка с заочным преподаванием, наметился какой-нибудь сдвиг? Он пожимает плечами, вытаскивает из портфеля увесистый пакет из крафтовой бумаги с реквизитами издательского дома.

– Я ходил за ним на почту, пришло извещение. То, что я пишу, не входит в мой почтовый ящик, – добавляет он, брезгливо морщась.

Я хватаюсь за эту соломинку, пытаясь подчеркнуть его достоинства:

– Ах вот как, вы пишете? И что? Романы?

– «Уважаемый… – зачитывает он мне вместо ответа, – благодарим вас за предоставленный материал, мы внимательно его прочли, но, к величайшему нашему сожалению, он не соответствует нашей издательской линии. Примите наши…» Всегда одно и то же, читали они или нет. Однажды я послал первую страницу с названием, а остальные четыреста – чистые листы, и получил тот же ответ.

Я помешиваю шоколад, спрашиваю с заинтересованным видом, что за название.

– «Как покончить с убийцами французского языка», – отвечает он, кладя сдачу в карман. – Всего хорошего.

Я смотрю ему вслед, рукава у его синего пиджака кажутся немного светлее: наверное, следы от мела. И у меня становится радостно на душе. Я горд. Разумеется, мне жаль его, но я понимаю, что, если после отъезда Брюно я перестану приходить сюда по утрам, он почувствует себя одиноким вдвойне. Приятно сознавать, что ты кому-то нужен, даже если тот человек и не подозревает об этом.

Я выхожу вслед за ним, иду мимо вереницы такси, ожидающих у станции, спускаюсь в метро. На четвертой ступеньке звонит мобильный. Два длинных гудка, один короткий: пришло сообщение. Я останавливаюсь, достаю телефон, нажимаю опцию «прочесть». На экране три строчки:

большое

спасибо за

наталью

В замешательстве я улыбаюсь хмурым людям, которые поднимаются по ступеням, обходя меня с недовольным видом. Может, это оскорбление, но на нее не похоже: она бы оставила сообщение на автоответчике. Нет, если она послала СМС, да еще на родном языке, то ей явно стыдно. Или из гордости. Значит, это извинение, признание в любви или название русского кабаре, где мы помиримся.

Набираю ее номер по памяти, но понимаю, что прежде, чем звонить, хорошо бы сначала понять, что она написала.

* * *

– …дата перечисления вашей зарплаты на счет оффшорной компании на Багамах, контролирующей товарищество по недвижимости, которому принадлежат ваша парижская квартира и гоночный автомобиль. Вы меня слушаете, месье Диркенс?

Я перевел свой взгляд с левого колена на следователя. По правде говоря, нет, я не слушал. Я все пытался понять, как Талья отправила мне сообщение на языке, которого нет в настройках моего мобильного. Хотя наверняка никакого фокуса тут не было, просто с ее телефона можно писать такими буквами.

– Подтверждаете ли вы сведения, которые оказались в моем распоряжении, месье Диркенс?

– Не знаю. Мне надо уточнить у агента.

– Полагаю, что в вашей ситуации вам понадобится скорее адвокат.

Я вспоминаю того, который заявился на съемочную площадку, и скептически качаю головой.

– Напоминаю, что в списке свидетелей вы значитесь в единственном числе, однако в данном случае закон не запрещает вам пригласить своего адвоката. Вы настаиваете на своем решении или хотите, чтобы я перенесла этот допрос, а вы тем временем свяжетесь с адвокатом?

– Нет-нет. Давайте побыстрее закончим.

Она пристально смотрит на меня, складывает ладони домиком, слегка касаясь пальцами носа, говорит «Замечательно» и продолжает заваливать меня вопросами под равномерный стук: парень, который сидит за моей спиной и ведет протокол допроса, бренчит по клавишам, словно играет на рояле.

– Вы лично получили комиссионные со сделки с кейптаунским «Аяксом» по уступке прав на вас, сумма которой оценивается в три миллиона евро?

– Нет.

– Кто-нибудь получал комиссионные от вашего имени или вместо вас?

– Нет. То есть да: я получил три процента, но не положил их себе в карман, а отдал «Аяксу».

– Почему?

– Просто так. Из вежливости.

– Из вежливости?

– В кассу взаимопомощи.

– Так-так, – понимающе произносит она. – Какова ваша национальность, месье Диркенс, по состоянию на сегодняшний день?

– Южноафриканец, полагаю.

– Полагаете? Почему? Вы подали прошение о натурализации?

– Надо узнать в клубе.

– Я узнавала в клубе. Вы сейчас подпадаете под действие предварительного соглашения о продаже?

– Я не в курсе.

– Вы проходили проверку в НОБПЛС Нантера?

– Где?

– В национальном отделе по борьбе с посягательствами на личность и собственность, который в настоящее время производит проверку в отношении семидесяти восьми профессиональных игроков неевропейского происхождения, находящихся во Франции, чтобы удостовериться в наличии у них вида на жительство и выяснить условия, при которых он был им выдан.

– Этими делами занимается мой агент.

– Кто ваш агент?

– Этьен Демазроль.

– Понятно.

Она замолкает и отворачивается к окну. Через три секунды стук клавиш за моей спиной прекращается. Воцаряется полная тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене.

– Слышали ли вы о деле Босмана, месье Диркенс?

Я отвечаю «да»: из-за него я здесь и нахожусь.

– Я прошу вас хорошенько подумать, прежде чем отвечать. Дело Босмана, рассмотренное европейским судом в 1995 году, разрешает свободное передвижение игроков в границах Евросоюза, точно так же как работников, капитала и товаров. Так?

– Да.

– Но это дело касается толькоигроков-европейцев, месье Диркенс. Напоминаю вам, что на сегодняшний день во Франции футбольный клуб не имеет права выпускать на поле одновременно более трех игроков, не являющихся гражданами Евросоюза, иначе ему грозит присуждение технического поражения, почему и возникла необходимость обеспечить этих игроков европейскими паспортами. Гражданство какой страны ваш клуб собирается вам оформить – или он уже это сделал?

– Ну, как посмотреть.

– На что посмотреть? На страну, которая вас купит, или на имеющиеся на рынке предложения?

– Не понимаю.

– Вы уверены, что вы не грек, месье Диркенс? Или португалец.

– Мне ничего не говорили. Но если у вас есть точные сведения…

– Что у меня есть, так это список приговоров ваших коллег, у которых обнаружили фальшивые паспорта, украденные в консульствах двух упомянутых стран. Статья 441–3 Уголовного кодекса предусматривает наказание в виде штрафа в размере 3500 евро, сущий пустяк, конечно, учитывая уровень ваших зарплат, но также два года тюрьмы строгого режима, что означает для вас конец спортивной карьеры. Я ясно выражаюсь?

– Я вроде тоже! У меня дома лежит мой южноафриканский паспорт, он самый что ни на есть настоящий, действителен до 2006 года! Могу сходить за ним, если вы мне не верите.

Она кладет серьгу, которую вертела в руках, встает, открывает ящик, достает небольшую папку, садится и погружается в чтение, словно меня здесь нет.

Я жду, время идет, достаю мобильный из кармана, начинаю листать меню.

– Я вам не мешаю? – спрашивает она, не отрываясь от чтения.

– Я подумал, что мы закончили.

– Нет, месье Диркенс. И, насколько я помню, я не разрешала вам пользоваться телефоном.

– Я не собирался звонить, просто хотел спросить вас кое о чем.

Она поднимает голову, смотрит на мобильный, который я положил перед ней на бювар. Я киваю на экран, спрашивая, как она думает, украинский это или нет. Ее недоуменно вздернутая бровь выглядывает из-за желтой пластиковой оправы очков.

– Да, похоже на кириллицу, но я не владею славянскими языками – и вообще, что все это значит? Вы пытаетесь узнать, клуб какой страны вышел с вами на связь?

Ее презрение заставляет меня улыбнуться, я отвечаю: «Нет-нет, это личное». Просто я подумал, что в судах должны быть переводчики.

– Надеетесь хоть какую-то пользу извлечь из нашей встречи? Так что ли?

По-моему, я ее обидел. Я выключаю мобильный и убираю его, демонстрируя свою лояльность и желание, чтобы все закончилось поскорей.

Она опять погружается в чтение, и вновь повисает тишина. Секретарь, пользуясь паузой, сморкается. Она переворачивает страницу, но на самом деле притворяется, что читает: чувствую, она о чем-то размышляет.

– Что вам еще рассказать? – говорю я добродушно с видом метрдотеля, готового принять заказ.

Она закрывает папку и, не сводя с меня глаз, надевает сережку на большой палец правой руки.

– Я вас слушаю.

– А, да. Ну… Изначально я играл правого полузащитника, но начиная с сезона 1997–1998 годов в юниорской команде «Аякса» меня поставили на позицию нападающего, и я забил 38 голов за…

– Сейчас нас интересуют условия вашего пребывания на французской земле. Вы хотите сделать какие-нибудь заявления по поводу вашего нынешнего клуба?

– Нет. Все в порядке.

– За девять месяцев с небольшим вы сыграли только в одном матче, так? Почему?

– Это у тренеров надо спросить.

– Последнего я в понедельник утром распорядилась поместить в камеру предварительного заключения за нарушение налогового законодательства и злоупотребление имуществом товарищества. Он акционер той же оффшорной компании, что и вы, которая, кстати, под прикрытием подставной фирмы финансировала предвыборную кампанию брата президента вашего клуба в 1997 году. Вы знали об этом?

Я отвечаю, что никогда не встречался ни с президентом, ни с тремя последними тренерами.

– Вы знаете, в чем причина вашего отстранения?

Я отвожу глаза, смотрю в окно. Мимо проезжает грузовик, и в оконных рамах дребезжат грязные стекла. Не помешала бы замазка.

– Вы получили травму?

– Да.

– Какую?

Я не стану ей отвечать, что получил удар «прямо в сердце», я умею сдерживаться.

– Что произошло, месье Диркенс?

Я пожимаю плечами. Взяла бы да почитала «Экип».

– Вы испытываете душевную боль, чувство несправедливости, когда вспоминаете о своих былых заслугах и о том, что во Франции вы оказались совершенно невостребованным. Не так ли?

Вот как, она решила поиграть в психолога. В каком-то смысле так даже лучше. Я киваю головой, смущенно поджимая губы, чтобы она почувствовала удовлетворение оттого, что попала в точку.

– На кого именно вы обижены?

– Ни на кого, господин следователь.

– Госпожа, если вас не затруднит.

Я так рад, что можно поменять тему разговора, отвечаю «Конечно, не затруднит»; просто мне кажется, что так не совсем по-французски, но это ее язык, и ей лучше знать. В яблочко: она принимается читать мне лекцию о феминизации словаря, что является исторической победой женщин над ретроградной позицией французских академиков, которые попытались оправдать превосходство мужского рода, приравнивая его к среднему при обозначении должности. Но я иду еще дальше, заявляя, что они совсем обнаглели. Она собиралась что-то добавить, но я, пожалуй, немного переборщил, она понимает, что я заговариваю ей зубы, и, выдохнув, кладет руки ладонями вниз на стол.

– Вы знаете, что лежит в основе моего расследования, месье Диркенс? Факты чрезвычайной важности, которые обязывают служителей закона выполнять свой долг – защищать игроков, таких, как вы, от порочной, а подчас и преступной практики, принятой в европейском футболе. А значит, я ваш союзник. Я осознаю значимость влияния, как экономического, так и политического, со стороны лоббистов, которые вас используют. Знаю, что ваши работодатели из кожи вон лезут, чтобы меня отстранили от ведения этого дела, но министр юстиции всецело поддерживает меня, поэтому мне совершенно безразлично, что финансовые воротилы, против которых я веду судебное разбирательство, прикрываясь «любовью к спорту», пытаются превратить меня в козла отпущения в глазах общества!

– Может, в козу?

– Простите?

– «В козу» – разве не так говорят?

Она делает паузу, отодвигается в кресле, делает знак секретарю, вероятно, чтобы тот стер мою последнюю реплику. Думаю, теперь вряд ли удастся вернуть допрос в область грамматики.

– Месье Диркенс, вы понимаете, что с точки зрения закона вы нелегал? Вы въехали во Францию по туристической визе, полученной вашим клубом, которая была действительна в течение трех месяцев, и у вас она не продлена. Внушительный размер зарплаты не спасет вас от немедленной депортации. Я ясно выражаюсь? Следовательно, в ваших же интересах сотрудничать со мной.

Я отвечаю ей «Ладно, нет проблем» и поднимаю руки в знак примирения. Она спрашивает, что я думаю о тренере Джо Аките, которого по ее приказу восемь месяцев назад арестовали до выяснения обстоятельств дела. Я отвечаю, что с туринским «Ювентусом» он добился большого успеха. Она говорит: «Да-да, итальянское правосудие даже потребовало его экстрадиции». Я уточняю, что он появился в клубе через несколько дней после моего прибытия и проработал всего две недели. Она спрашивает, склонял ли он меня к применению допинга. Я кусаю губы, чтобы не засмеяться.

– Говорите прямо, не бойтесь, месье Диркенс.

Я качаю головой. Все, что я могу сказать против него: он страшно кричал, читая наши ответы на вопрос, чем мы питаемся, в анкетах, которые попросил заполнить с целью узнать нас получше. «Пицца! Вы едите ПИЦЦУ?» Он начал тренировочный процесс с того, что исключил всю жирную пищу, протеины и глютен, которые, по его мнению, очень мешали проповедуемой им методе, заменив их железом, антиоксидантами для борьбы со свободными радикалами, минеральными солями, биологически активными добавками, рыбой, приготовленной на пару, и красной капустой.

В результате при обработке перекрестных ударов мы пускали газы и меньше выкладывались на тренировках, а он орал на нас еще сильнее. Меня его диета вообще доконала, я перестал читать игру, у меня с утра до вечера урчало в животе. Наверное, это недостаточное основание, чтобы сажать его в тюрьму, но и сказать, что я сожалею об этом, тоже не могу.

Она слушает меня с еле сдерживаемым раздражением, растягивая рот в улыбке и постукивая кончиком карандаша по лампе.

– Напоминаю вам, что расследование по данному делу было инициировано по заявлению бывшего крайнего защитника Хулио Круса, который обвинил его в том, что из-за запрещенных препаратов он практически ослеп, а ваш сарказм лишь отягощает отказ давать свидетельские показания.

– Я не отказываюсь: говорю вам, нас заставляли есть всякую мерзость, якобы ради нашего же блага. А я верил и не ходил сдавать анализы…

– Другие тренеры также поощряли пассивный прием допинга?

– Не знаю, я больше не посещал тренировок.

Она выкладывает на стол еще один листок и повышает голос:

– В 1998 году, господин Диркенс, в стране ваших предков, неподалеку от Брюсселя было обнаружено 35 африканских игроков-нелегалов, все несовершеннолетние. Их загнали в заброшенное складское помещение, где они жили на голой земле в ожидании вербовщиков. Вам есть что ответить на это?

Я отвечаю, что это ужасно, но тут явно какая-то ошибка: моя семья приехала в ЮАР из Амстердама, а не из Бельгии. Хотя, если честно, я ничего не могу сказать о Голландии, кроме того, что там производят сыры, ну это так, между прочим. А потом добавляю, чтобы разрядить обстановку:

– А вы сами откуда?

– Из Лиона, – сухо отвечает она, будто этим все сказано. – Вы отдаете себе отчет, насколько серьезно то, что я только что озвучила, молодой человек?

Да, отдаю. Я изо всех сил пытаюсь соотнести свое положение с оказавшимися в плену бедолагами, но мне кажется, что это сравнение не совсем уместно, учитывая, сколько я получаю. С другой стороны, они не одни такие, да и теперь, когда их освободили, остается только возместить им ущерб и наказать виновных. А меня кто пожалеет?

– В прошлом году во Франции ввели закон, запрещающий коммерческие сделки с несовершеннолетними. Вы должны сознавать, что ваше молчание мешает положить конец скандальной ситуации, когда люди фактически оказались в положении рабов, и в то же время позволяет виновным избежать судебной ответственности, к которой я пытаюсь их привлечь. Месье Диркенс, на момент совершения покупки вы были несовершеннолетним?

Я задумываюсь. Так как отец не захотел подписать родительское разрешение, дату контракта по продаже перенесли на более поздний срок, а значит, я был уже совершеннолетним. С другой стороны, думаю о тех беднягах на складе в Брюсселе. Но я же не доносчик. Я не хочу, чтобы это повесили на «Аякс», который не был обязан подчиняться французскому закону и желал мне только добра. И просто отвечаю на вопрос: на момент подписания контракта я был совершеннолетним, что, в принципе, правда.

– Руа Диркенс, напоминаю вам: все, что вы говорите, будет проверено и при случае может быть использовано против вас.

– Погодите, мадам… Я жертва или подозреваемый?

– Если вы отказываетесь подчиняться законам, которые вас защищают, и не помогаете изобличить преступников, то вы становитесь пособником, а значит, и соучастником преступления в глазах правосудия.

При этих словах я подскакиваю. Все, что я терпеливо и молча сносил последние несколько месяцев, вскипело во мне, и, стукнув кулаком по ее столу, я выпаливаю:

– Сажайте меня в тюрьму, если вы так хотите! Миленькое дело, это ваше правосудие! Вы говорите «бельгийцы», но я не вижу между вами никакой разницы, по мне, это все равно что запереть меня на складе!

Повеяло холодком. Я почувствовал, что совсем ей разонравился. Я пришел сюда, чтобы обвинять французов, а не затем, чтобы оскорблять Францию. Особых чувств к Бельгии я не испытывал, но, сам не знаю почему, глядя на эту уроженку Лиона с непомерным чувством национального достоинства, которую посмели сравнить с бельгийцами, мне захотелось ее ударить. К тому же вместо того, чтобы рассердиться, она резко откинулась назад с нескрываемым чувством удовлетворения, словно только что заработала очко.

– Я понимаю ваш гнев и разделяю его. Ваша солидарность с коллегами из Брюсселя вполне закономерна, и мы с вами знаем почему.

Она замолкает, и по тому, как слегка дрогнули ее ресницы, я понимаю, что она ждет моей реакции. Пусть не рассчитывает, что я повторю ее «почему» со знаком вопроса. Но она не обращает внимания на мое молчание и продолжает, бросив взгляд на лежащую слева от нее бумажку:

– Месье Паскаль Мутье, заведующий в вашем клубе отбором и вербовкой, был здесь на прошлой неделе и подтвердил, что наносил визит Брайану Мулина, виноградарю из Франшхока Западной Капской провинции, ЮАР. С какой целью?

Я сжимаю кулаки и поправляю ее произношение.

– С какой целью, месье Диркенс?

– Да не знаю я! Хотел вина купить.

– Нет, месье Диркенс. Потому что ваша мать скончалась и нужно было получить согласие вашего биологического отца, а это значит, что на момент покупки вы были несовершеннолетним.

– Вот черт! Вы меня уже достали со своими махинациями!

– Какими махинациями? – спрашивает она, слегка наклоняясь вперед, при этом незаметно делает пальцем знак парню позади меня, как будто я не вижу. Она и вправду принимает меня за олуха.

– Всевозможными! Вся мерзость не в том, был ли я совершеннолетним или мне оставалось до этого всего два месяца! А в том, что мной воспользовались, чтобы очистить боковую трибуну Б!

– Будьте добры, уточните, месье Диркенс.

– На боковой трибуне Б есть сектор, где сидит пара сотен болельщиков-фашистов, которые доставляют клубу неприятности, да и в любом случае клубы пытаются избавиться от всех, кто занимает самые дешевые места на стадионе, чтобы сделать там «Миллениум»!

– Что сделать?

– Вы бы хоть немного справки навели! «Миллениум»! Почетные ложи с шампанским и телевизорами. Их на год арендуют для разных компаний, VIP-персон, министерств, чтобы приглашать туда звезд, из-за чего цены на права трансляций подскакивают! И всем начхать на болельщиков, на простых людей, которые накачиваются пивом и горланят! Они вообще хотят запретить им ходить на стадионы. Пусть сидят дома, смотрят футбол по телевизору и платят за просмотр матчей в прямом эфире. Пусть напиваются в одиночестве и дерутся с соседями. Вот и все. Так с трибун исчезнут хулиганы, футбол станет чистеньким, спонсоры будут гордо предлагать свои услуги и брэнды, клубы выйдут на биржу, а игрокам станут платить акциями и опционами! Вот оно, будущее! Вот чего они добиваются!

– Прошу вас, не будем отвлекаться, поговорим о вас лично. Как эта «боковая трибуна Б» связана с вашим нынешним положением в клубе?

– Когда я вышел против «канареек» из «Нанта», какие-то парни вскочили со своих мест, закричали: «Хайль Диркенс!» – и приветствовали меня по-нацистски, вот так!

Голос у меня дрогнул, я почувствовал, как подкатывают слезы, но мне было все равно: она хотела правду, она ее получила.

– Какая связь?

– Связь с чем?

– С вами. Каковы ваши взаимоотношения с правыми радикалами?

– Мои что?

– Ваши отношения.

– Да какие отношения: это заранее спланированный ход! Для фашистов белый из ЮАР – олицетворение апартеида. Замысел клуба – спровоцировать происшествие, чтобы в дело вмешалось отделение «антикоп»!

– Кто?

– Да вы, в конце-то концов, разбираетесь в футболе или нет? Коп [11]11
  Здесь: наиболее активная и агрессивно настроенная часть болельщиков. Изначально kop – ливерпульские болельщики местного футбольного клуба.


[Закрыть]– это простые люди, которым продают дешевые билеты на плохие места позади ворот, где они и теснятся. Благодаря мне полицейские из службы «антикоп» засняли нацистов «на месте преступления»; они арестовали их за проявление расизма, и как и было заранее предусмотрено, прокурор запретил им пожизненно появляться на стадионах, вот так-то! Благодаря мне! Только вот мое имя теперь ассоциируется с этим скандалом, и клуб не разрешает мне надеть его майку, ибо демонстрирует свое неприятие расизма, а на меня всем наплевать. Я забью, когда буду играть за свою страну на Кубке Африки, мои котировки сразу повысятся, и меня продадут, клуб наживется на моих голах, потому что отдаст меня тому, кто больше предложит, вот и все!

Судья выдерживает паузу, вертит в руках сережку. Потом просит парня, которого называет «секретарь суда», принести ей то, что он только что напечатал. Тот кивает, переводит дыхание – он уже подустал, распечатывает протокол, и она принимается за чтение, озадаченно потирая висок. Потом поднимает глаза и объявляет:

– Сожалею, но мы отдалились.

– Отдалились? От чего?

– В том, что вы рассказываете, нет основания для расследования. Это вопрос внутренней стратегии, маркетинговых операций, безусловно, нечистоплотных и достойных осуждения, но, увы, нормальных для вашего вида спорта на сегодняшний день, и, с точки зрения правосудия, в этом нет…

Я резко вскакиваю, опрокидывая стул.

– Нормальные? Вы считаете это НОРМАЛЬНЫМ!

– Успокойтесь, месье Диркенс. Я просто говорю, что это выходит за рамки моего расследования.

– Значит, меня можно иметь как угодно, это вас не касается, если только я не донесу на кого-нибудь!

– Спокойно! Напоминаю вам, что, с точки зрения закона, вы находитесь на нелегальном положении! Если вы совершите малейшее правонарушение, вы попадете под действие постановления о незамедлительной высылке за пределы страны!