Текст книги "Тайная жизнь, или Дневник моей матери"

Автор книги: Диана Чемберлен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Ты, должно быть, измучена после езды, дорогая, – сказала Лу.

Иден поставила тарелку на стол и встала с показной усталостью. Хоть она и потратила три часа в полете на восток, на самом деле она не устала, но побыть одной очень хотелось.

– Да, я действительно устала. Я предполагаю лечь в постель рано.

Кайл поднял тетрадь и протянул ей, как вызов.

– Может быть, ты хотела бы немного почитать перед тем, как идти спать?

Она взяла у него книжку.

– Я скажу моему партнеру, Бену Александеру, чтобы он показал тебе завтра археологические раскопки. – Кайл подошел с ней к лестнице. – Ты почувствуешь это и сможешь понять, почему Кэйт была так зачарована ими.

Иден кивнула. Кайл хорошо спланировал ее работу.

Комната матери была просторная и привлекательная, со старинной сосновой отделкой и с двухспальной кроватью. Синяя плетеная качалка загораживала северное окно, маленький сосновый письменный стол стоял перед южным. Она осмотрела все это практическим взглядом, оценивая, как комната будет выглядеть на экране. Она представила Кэйт, качающуюся в качалке и сидящую за письменным столом.

Она начала распаковывать чемодан, поставила портрет Кэсси на шкаф. Кэсси была на качелях в парке. Ее каштановые волосы были откинуты назад. Она улыбалась своей обычной улыбкой чертенка. Иден осмотрелась вокруг, ища телефон, но его не было. Хорошо! Легче будет противостоять постоянному желанию позвонить в Пенсильванию. С ней никогда не бывало такого, когда не у кого было подоткнуть одеяло, никто не приставал, требуя рассказать еще одну сказку, подать стакан воды, еще одного поцелуя перед сном. Она никогда не бывала так далеко от своей дочери. Даже когда уезжала на съемки, Кэсси она всегда брала с собой.

Разлука этим летом была результатом либерального решения, которое судья вынес для Уэйна после отвратительного судебного препирательства. Она никогда не простит Уэйну его попытку дискредитировать ее как мать. Они с Пам могут обеспечить Кэсси нормальную жизнь, сказал он судье.

– Моя дочь была на глазах у публики с самого рождения, – правдиво сказал он. – Я не хочу, чтобы она росла, думая, что Голливуд – это реальный мир.

Иден привезла с собой еще один снимок. Это фотография была не оправлена в рамку, с загнутыми краями и пожелтевшая. Женщина на снимке стояла на коленях на углу прямоугольного археологического котлована, улыбаясь фотографу. У нее были прекрасные ровные белые зубы. Густые, цвета меда, волосы – такого же цвета, как у Иден – длинными прядями спускались на плечи. Она носила шорты цвета хаки, белую рубашку с открытым воротом. Она выглядела на двадцать пять – двадцать шесть лет. Это был один из немногих имеющихся у Иден снимков матери, который она делила со всем остальным миром, поскольку это фото наиболее часто публиковалось на пыльных суперобложках детских книг, написанных Кэйт. Иден приставила снимок к лампе на своем ночном столе. Она вынула следующий предмет из своей сумочки и поставила его рядом. Это был овал из белого фарфора с изящным цветком лаванды, встроенным в середину. Он принадлежал матери. Кайл подарил его Иден на шестнадцатилетие, но ей всегда казалось неудобным носить его. Она переоделась в короткую сатиновую ночную сорочку и улеглась под одеяло, просматривая дневник. Обложка, некогда, вероятно, темнозеленая, была теперь почти черной от возраста. Тетрадь не закрывалась плотно, потому что края страниц были волнистыми, как если бы они провели слишком много времени в сырости. Иден открыла обложку и увидела изящные письмена своей матери, синими чернилами по желтой линованной бумаге. Она снова закрыла тетрадь. Нет, не сегодня вечером. Еще нет.

Разбудил ее визг тормозов и скрежет металла по металлу. Иден села в темноте с бьющимся сердцем. Потребовалась минута, чтобы понять, где она находится… Линч Холлоу… И это был только ночной кошмар. Ночной кошмар! Прошло много времени с тех пор, но каждая деталь отчетливо сохранилась. Темнота, отвратительный скрежет, хрустящие звуки, которые пришли навсегда. Она медленно повернулась, чтобы увидеть белый «Седан» и черный фургон, сцепившиеся вместе при нереальном сиянии уличных фонарей. По крайней мере, на этот раз она проснулась прежде, чем начались крики.

Она выбралась из кровати и подошла к окну. Ущербная луна была единственным источником света, и Иден едва могла различить двор, в котором трава переходила в лес.

Всего лишь сон, сказала она себе. Ты проснулась. С тобой все в порядке.

Она ведь знала, что это случится, не правда ли? Невозможно быть в одном доме с Лу и Кайлом и не увидеть этот кошмар.

Боже, Лу, я отдала бы все, если бы могла изменить то, что случилось!

Она включила лампу на ночном столике, чтобы разогнать тени в комнате, и села в качалку у окна. Она не возвратится обратно в постель, пока голова не освободится от кошмара. Она качалась, и движение успокаивало ее. Глаза оставались на старой зеленой тетради. Она вздохнула, повернула кресло так, чтобы свет падал поверх плеч и достигал дневника матери.

ГЛАВА 3

Апрель 1941 г.

У меня снова неприятности. Ма нашла словарь, который миссис Ренфрью дала мне, и сожгла его. Я видела, как она вынесла его во двор и поднесла к нему спичку. А когда она нашла меня, я получила ремня для верности.

Моя рука дрожит, когда я пишу это, так что простите шатающиеся буквы. Я всегда пугаюсь, когда чувствую, что надвигаются побои, потому что никогда не знаю, как далеко она зайдет. Правда, у меня есть мозоли на ногах и на заду от наказаний ремнем, так что полагаю, они теперь меня будут выручать. Но я не могу остановить дрожь. Я солгу насчет словаря и скажу, что нашла его, так что не доставлю неприятностей миссис Ренфрью.

Я не думала, что миссис Ренфрью любит меня, но кроме словаря она дала мне и эту тетрадь. Она сказала, что я должна записывать в нее, как в дневник, не только то, что случается каждый день, но и то, что я думаю о том, что случилось. Я засмеялась, когда она это сказала, потому что у меня будет больше неприятностей, чем обычно, если она узнает, что я думаю. Она, должно быть, прочитала мои мысли, потому что сказала:

– Кэйт, этот дневник только для твоих глаз. Ты не должна показывать его ни мне, ни кому-нибудь другому.

Это придало мне хорошее ощущение, как если бы у меня появился тайный друг, которому я могла бы рассказать все. Я должна была хорошо спрятать эту тетрадь, потому что, если Ма найдет ее, она убьет меня и миссис Ренфрью тоже. Я могу позволить Кайлу прочесть ее, специально, чтобы он предложил, где ее спрятать, может, под открепленной половицей у меня под кроватью? Ма не умеет ни читать, ни писать. Когда она видит, что мы пишем, она говорит, что это выглядит, будто дьявол царапает, а когда Кайл читает вслух из Библии ночь напролет, она говорит, что он, должно быть, знает это на память, потому что ни один мальчик четырнадцати лет не может читать так хорошо.

Папа припрятал несколько книг для нас в летнем домике, так что Ма не знала про них. Иногда он их притаскивал и давал нам читать вместо работы, а потом делал работу вместо нас, так что Ма ничего не знала. Он делал это с тех самых пор, как мы были еще маленькими, так что Кайл и я читали лучше всех в округе.

Кайл говорит, что после того, как миссис Ренфрью была так добра ко мне, я должна перестать делать в классе вещи, которые ее огорчают, например, ловить в воздухе воображаемых жуков, когда она преподает, или изображать, что на меня напала икота. Я говорила Кайлу, что здесь ничего не поделаешь. Это нечто, происходящее помимо меня, и тут ничем не поможешь. Может быть, Ма права, и внутри меня сидит дьявол. Я хотела бы, чтобы одна из ее порок выгнала его из меня раз и навсегда.

Кайл сидит рядом со мной, когда я пишу это, и помогает мне в правописании. Мы сидим на развесистой ветви старого вяза в нашем дворе. Отсюда мы можем видеть дом и узкие тропинки в лесу, а нас никто увидеть не может.

Кайл говорит, чтобы я написала, какая Ма сумасшедшая. Мы не знали, что Ма сумасшедшая до того, как несколько лет тому назад услышали, что другие дети в школе говорили о ней, повторяя, я думаю, то, что говорили их матери: что она, похоже, свихнулась. Ее надо запирать, говорили они. До этого я думала, что все матери говорят о людях, которых нет, и каждый день стирают рубашки, которые они выстирали накануне. Однажды она вытащила меня из постели посредине ночи, чтобы переменить мне рубашку, хотя уже сделала это утром.

Ма также боится индейцев, и пока Кайл не убедил меня, что в округе нет никаких индейцев, я тоже боялась их. Иногда ночью я просыпаюсь и слышу, как кресло-качалка медленно двигается по крыльцу. Оно поскрипит в одном направлении, затем в другом, затем остановится. Я знаю, что если подойду к окну, то увижу в качалке Ма со ртом, открытым, как для молитвы, с широко открытыми остановившимися глазами, с заряженным ружьем наперевес. Она иногда оставалась так всю ночь, подстерегая индейцев.

Ма готовила нам обед, когда вспоминала, но чаще готовили Кайл и я. Папа становился злым, если было нечего поесть, когда он приходил домой с мельницы, и хотя папа не дрался, его злость была хуже маминой.

Кайл говорит, что это потому, что это настоящая злость, а не злость безумия. Все, что я знаю, это, что, когда я нахожусь в задней комнате, где спим мы с Кайлом, и слышу треск половиц за дверью, мое сердце тяжело бьется, оно болит, и я задерживаю дыхание, ожидая папу, вламывающегося с криком в дверь, или Ма, вбегающую с ремнем.

Если бы не было Кайла, я бы убежала. В прошлом году миссис Ренфрью задала нам написать о тех, кого мы любим; почти все написали о своих матерях и отцах. Кайл и я написали друг о друге. Я рассказала, как, когда мы были маленькими, он держал меня за руку, когда я училась ходить. (Миссис Ренфрью сказала, что это неправдоподобно – он старше меня меньше, чем на год, и сам едва умел ходить, но я помню это точно). Я написала, что он спокойный и милый, а он написал, что я забавная, но совершаю поступки прежде, чем подумаю, что из этого может получится. Миссис Ренфрью иногда говорит, что трудно поверить, что мы из одной семьи.

Мы живем далеко от большинства других детей из школы, так что Кайл и я просто липнем друг к другу. Это хорошо, потому что я не люблю своих одноклассников. Я говорю Кайлу, что это потому, что они глупые, но на самом деле не знаю, что сказать им. А если же я, наконец, скажу что-нибудь, они смотрят на меня, как будто я такая же сумасшедшая, как Мама. Они, однако, любят Кайла, и иногда после занятий он уходит с одним из них ловить рыбу или еще куда-нибудь. Это затягивается все более и более допоздна, и он всегда просит меня уходить, но я не хочу этого. Я отправляюсь домой и сижу на дереве, ожидая его. Но однажды он вообразил, что я пытаюсь следить за ним.

Я не позволю Кайлу читать этот дневник после этого.

5 апреля 1941 г.

Кайл сказал маме, что это был его словарь.

Мы сидели на кухне и ели цыпленка, которого я зажарила на обед, когда мама сказала, что когда обед закончится, я получу, что полагается. Тогда Кайл сказал, что словарь его, что он его оставил на моей кровати накануне. Глаза Кайла быстро скользнули по лицу мамы, его челюсти были сжаты, как в тот день, когда он сказал, что Фрэнси, наша собака, умерла. Я не могла говорить. Цыпленок застрял у меня в груди.

Мама оттолкнула свой стул с оглушительным скрежетом. Затем она встала и направилась в чулан, где вешала ремни для наказания. Кайл сидел, как будто он застыл.

Папа кашлянул и оттолкнул свой стул и, хотя его цыпленок был съеден только наполовину, взял заряженное ружье и оставил нас, как всегда делал, когда с мамой случался припадок.

Мама вернулась в комнату с ремнем, зажатым в руках, и стала рядом со стулом Кайла. Она велела ему встать, и он немного приподнял свой стул над полом перед тем, как поставить его обратно, так что не было скрежещущего звука.

– Спусти штаны, – сказала ему мама.

Красные пятна поползли по шее Кайла до мочек ушей.

– Можно мы пойдем в другую комнату? – спросил он.

Она ударила его ремнем по рукам там, где они держались за пряжку пояса.

– Нет! – крикнула она. Я пыталась сказать:

– Мама, это мой словарь, – но слова выходили только как стон.

Руки Кайла дрожали, когда он расстегнул свои штаны и спустил их до колен. Мама толкнула его в спину, так что его локти уперлись в стол, а задница поднялась, и я ненавидела ее за то, что она обращается с ним подобным образом. Я встала и схватила ее за руки.

– Мама, это был мой словарь. Словарь был мой! – сказала я.

Она оттолкнула меня и ударила Кайла ремнем. Его тело передернулось, и я увидела красные полосы от ремня на задней стороне его ног. Я подбежала к ней снова, пытаясь вырвать ремень из ее рук, но она схватила меня за плечо и оттолкнула так, что я упала в угол.

Слезы уже текли по щекам Кайла.

– Ты ее еще больше злишь, Кэйт, – сказал он.

Я смотрела в глаза мамы, они были красные и горели, как глаза безумного дракона. Он был прав. Я сделала хуже для него, поэтому я выбежала на улицу и упала на колени, зажав уши руками. Но мне все еще был слышен звук ремня, и я насчитала одиннадцать ударов, пока меня не вырвало цыпленком. А она все еще избивала его. Я хотела, чтобы она умерла, прямо здесь, на кухне. Я ненавидела ее так сильно!

После того, как Ма и папа легли в кровать, я принесла Кайлу аспирин. Он лежал на животе, и хотя он лег в постель сразу после ужина, я знала, что он не сомкнул глаз. Я опустилась на колени рядом с ним, в то время, как он изогнул спину дугой, чтобы попить воды. В нашей комнате было холодно, но он накрывался только простыней, потому что от одеяла ему было слишком больно.

Я подумала, что мне следует осмотреть его ноги, может быть смазать их йодом, но он сказал, что этого не нужно. Он не хотел, чтобы я видела, что она сделала с ним, тем более, что это полагалось мне.

Я сидела на полу, рассматривая его лицо в лунном свете, проходящем через окно. Он выглядел так же, как я, только люди говорили, что он красивый, а обо мне так не говорили, разве только, что у меня красивые волосы. Наши волосы были одинакового цвета, как пшеница, а его были по-настоящему густыми. Но мои были очень, очень длинными, доставая мне до талии. Мама подстригала их немного каждый раз, когда луна была полной, чтобы они росли быстрее. Люди иногда их трогают, как будто бы не могут удержаться, но никогда много не говорят о моем лице. У Кайла и у меня, у обоих, голубые глаза и слишком много веснушек, которые лучше выглядят на мальчике, чем на девочке, и у нас обоих по-настоящему длинные ресницы. Я сидела на полу нашей комнаты, глядя на ресницы Кайла, когда он заснул. Они были влажные и слиплись в четырех или пяти местах, отчего мне хотелось кричать. Я оставалась рядом с ним с головой у края матраца до первого проблеска в окне, когда поняла, что лучше мне вернуться в мою постель, пока мама не придет за простынями.

1 мая, 1941 г.

Сегодня миссис Ренфрью прочитала вслух один из моих рассказов и затем сказала перед всеми, что я одна из наиболее интеллектуальных учащихся и лучшая писательница из числа тех, кого она когда-либо обучала. Все уставились на меня, и мое лицо стало таким горячим, что от него могли загореться волосы. В перерыве Сара Джейн назвала меня учительской любимицей, и все стали говорить это, пока не устали, и вышли во двор без меня: мальчики, чтобы покидать мяч по кругу, девочки, чтоб в своем маленьком кружке поговорить о том, о сем. Я взяла одну из книг, которые миссис Ренфрью держала в классе, и села на ступеньке, читая. Так было весь перерыв.

После школы я побежала домой, не желая слушать, чтобы они снова называли меня учительской любимицей. Я взобралась на дерево и, сознавая свою правоту, ожидала возвращения домой Кайла. Однако, у него был пик рыбной ловли, так что он, видимо, сидел на реке с Гетчем.

7 мая, 1941 г.

Сегодня миссис Ренфрью в разговоре после школы сообщила мне, что она не вернется в будущем году (ходят слухи, что у нее будет ребенок). Она сказала, что у нас будет новая учительница, мисс Крисп, и что мисс Крисп не будет снисходительной ко мне.

– Она не будет терпеливой к твоим шалостям, Кэтрин, как я, – сказала она. Она сказала, что мне не нужно ввязываться в неприятности, чтобы привлечь внимание других учеников, что я могу добиться этого другими способами, если буду писать свои рассказы и буду хорошей ученицей. Я хотела сказать ей, что она слишком стара, чтобы понять. Я хотела объяснить, что когда она читает один из моих рассказов классу или говорит что-либо хорошее обо мне, они только больше ненавидят меня. Я надеюсь, что новая учительница не будет думать, что я так хороша, и будет наказывать меня, когда я виновна. Миссис Ренфрью дала мне еще одну книгу, на этот раз по грамматике и пунктуации. Я поблагодарила ее, а затем сделала глубокий вдох и сказала ей, что потеряла словарь. Она посмотрела на меня удивленно, но ничего не сказала, а только достала со своей книжной полки свой собственный большой словарь и протянула его мне. Ее имя, Маделайн Ренфрью, было написано на внутренней стороне обложки. Я обещала ей, что с этой книгой ничего не случится. Всю дорогу домой я беспокоилась, что мне не удастся уместить обе книги плюс дневник под половицей. К полному удовлетворению они прекрасно уместились, как будто это место ожидало именно того, чтобы их туда положили.

22 июля 1941 г.

Трудно описать, как я чувствовала себя сегодня ночью. Я пишу это при свете фонаря в пещере, которую нашла сегодня после полудня. Никто не знает, где я, даже Кайл, и я боюсь идти домой. Дом более страшен для меня, чем что-либо, что может таиться в этой пещере.

Я проснулась сегодня рано со странным щекочущим чувством теплоты между ног, и когда я там потрогала, мои пальцы оказались покрыты кровью! Я выпрыгнула из постели и увидела круглое красное пятно на простыне, которое просочилось сквозь нее до матраца. Большое красное пятно было и сзади моей ночной сорочки. Я подумала, что умираю, что, возможно, у меня опухоль.

Я толкнула Кайла, чтобы он проснулся, рассказала ему о крови и показала пятно на ночной сорочке, а затем стала кричать. Я все время думала, что я умираю, умираю! Но внезапно мне пришла мысль о мрачном небытии смерти, и я ужаснулась. Кайл усадил меня и сказал мне, что я не умираю. Он сказал, что знает, что случилось со мной, и что это нормально. Я все еще с трудом могла этому поверить, потому что сидела, а кровь все сочилась в подложенную тряпку. Я надеялась, что он прав. Он сказал, что у меня «министрация» (Я не уверена в этом слове. Оно было не таким, и я не могла найти его в моем словаре). Он сказал, что это случается с каждой девушкой раз в месяц (!), что означает, что она может иметь ребенка. Он знает это из разговоров с Гетчем, у которого есть три старших сестры. Мне придется носить внизу тряпку в течение нескольких дней, пока кровотечение не прекратится. Кайл сказал, что он думал, что я об этом знаю, а я сказала, откуда я могла знать? Мама никогда не говорила мне о подобных вещах, а друзей у меня нет.

– Тебе следовало бы иметь друзей, – сказал Кайл. – Ты достойна иметь друзей. Но тебе надо постараться посильней.

Он только и успел это сказать, а я хотела, чтобы он успокоился, и мы вернулись к тому, что было до того, как он начал свои объяснения. Я не хочу кровоточить! Не хочу никаких детей! И каждый месяц! Это самая большая несправедливость в жизни, которую я когда-либо слышала.

Когда Кайл говорил мне о друзьях, мама вошла в нашу комнату за простынями. Мы закрыли рты, а когда она увидела мою простыню, она подняла визг, как будто ее ужалила змея. Она быстро стащила простыню с матраца и выбежала за дверь, и мы видели из окна, как она сбежала с крыльца с простыней, завязанной у нее на груди. Она вынесла ее во двор, скомкала в груду возле тигровых лилий и поднесла к ней спичку.

– Если кровотечение нормально, почему мама сжигает мою рубашку? – спросила я спокойно, как никогда.

Но Кайл был возле гардероба, вытащил оттуда мои рабочие брюки и рубашку и сунул мне в руки.

– Одевай это и уходи, пока она не возвратилась, – сказал он.

– Мне нужна тряпка, – сказала я. Кровь стекала по внутренним сторонам ног, и два маленьких красных кружка образовались на половице, где я стояла, Кайл остановился и посмотрел на пол.

– Господи, Кэйт, я не думал, что из тебя будет так литься.

Я снова начала кричать, но он разорвал одну из своих старых рубашек, скомкал куски материи и сунул мне в руки. Я заложила материю между ног и, опираясь на плечо Кайла, зашагала, переставляя ноги, как ножки циркуля. Я стащила ночную сорочку через голову, не подумав, что прошло много времени с тех пор, как Кайл видел меня неодетой, что мое тело изменилось, но изменения происходили так медленно, что мне пришлось посмотреть вниз на мою грудь, чтобы увидеть, что она поднялась. Он залился румянцем, а я подошла ближе, смеясь над его замешательством, но я знала, что у меня нет времени на ненужные смешки.

Мама снова ворвалась в комнату раньше, чем я смогла выйти, но, казалось, она не замечала, что я и Кайл еще здесь. Она ухватила за угол матрац и потащила его с кровати и из комнаты. Мы слышали, как она тяжело шагает с крыльца, и когда я выглянула из окна, она тащила во двор матрац с кровавым пятном, уже потемневшим от солнца. Папа выбежал из дома и схватил ее за руки, когда она пыталась поднести спичку к матрацу. Мне было стыдно, что папа узнает, что произошло в моем теле. Он забрал спички у мамы и вернулся в дом, а мама села на землю и стала кричать, уткнувшись в руки.

К этому времени Кайл помог мне выбраться из окна.

– Я встречу тебя на мельнице, – сказал он (Кайл и я этим летом работали на мельнице).

Я пошла в лес, выискивая тропинку, где могла бы не уколоть босые ноги, потому что уходя в такой спешке я забыла свои туфли! Я знала, что не смогу пойти на мельницу сегодня не только из-за этого кровотечения, но и из-за босых ног. Я была в той части леса, которую хорошо знала (место, где леса спускаются к полям Ручья Ферри), так что я была удивлена, когда набрела на пещеру. Вся моя жизнь прошла здесь, а я только сейчас нашла ее. Я увидела белку, исчезнувшую за кустами, а когда подошла поближе, я увидела вход в пещеру. Я отклонила один из кустов голыми руками, и там было отверстие, уместившееся на склоне холма. Я зашла внутрь так далеко, насколько солнечный свет позволял мне видеть, и воздух там был удивительно холодным. Я произнесла «Хелло!», и от стен отозвалось эхо.

Спустя какое-то время я вернулась домой. Ма ушла, а папа и Кайл были на мельнице, так что я провела время, собирая попадавшие фрукты, пропажу которых Ма обычно не замечала. Я взяла туфли и фонарь, словарь, книжку по грамматике и дневник и вернулась в пещеру. Мою пещеру… Когда я впервые осмотрела пещеру с фонарем, я почувствовала себя богатой. Она была похожа на пещеры, которые посещают туристы в Люрзе, хотя и намного меньше. Входная часть была длинной и узкой с наклонным полом, который приводил вас в главную часть, представлявшую одно огромное помещение. Я заметила небольшой туннель, ведущий из задней части. В этом большом помещении были окрашенные в красный цвет скалы, выходящие из пола и потолка. Я поняла, что это сталактиты и сталагмиты, о чем я узнала, когда была в Люрзе. В некоторых местах потолки были по-настоящему высоки, и сталактиты, которые свисали с них, были большими, а сталагмиты, которые поднимались к ним, были высокими. В некоторых местах сталактиты и сталагмиты (моя рука устала писать эти слова) встречались и образовывали стены, которые выглядели как фантастический бархатный занавес, и были также лужи, в которых отражались миллионы изображений сталактитов, нависавших над ними с потолка, и вода была настолько неподвижной, что я не могла сначала определить, были ли это отражения или миллионы сталагмитов, поднимающихся из земли. Я не думаю, что когда-либо видела место более прекрасное, чем эта пещера. Некоторые думают, что рай – это зеленое место, полное растений, но теперь я думаю, что я нашла свой собственный Сад Эдем.

Я проделала еще два путешествия домой, и теперь уже у меня здесь был мой матрац, повернутый так, чтобы пятна не было видно, и несколько свечей, которые я расставила по пещере на выступах скал. Я также принесла одеяло и сколько-то тряпок из тряпичного мешка для моих женских проблем. Кайл не сказал, сколько времени эта «министрация» должна продолжаться. Я хотела бы разобраться в этом получше. Какую часть себя я потеряю с кровотечением? И какое отношение кровь имеет к ребенку? Я могла поверить, что некий дух нисходит на меня, так же легко, как и тому, что рассказывал Кайл.

Я собираюсь провести ночь здесь, в моем саду, хотя теперь мне хотелось подать знак Кайлу. Он будет беспокоиться, поскольку я не показывалась на мельнице. Я, трусиха, боюсь вернуться в свой собственный дом. Ремень пугал меня больше, чем когда-либо. Теперь я приверну фонарь и лягу в темноте. Мне здесь не страшно. Ничто в моем саду не может повредить мне.

23 июля, 1941 г.

Я вернулась домой утром очень рано и пролезла в мое окно. Я разбудила Кайла, положив палец на его губы, а когда он открыл глаза, я увидела, что они были красные, и ужаснулась беспокойству, которое причинила ему.

– Где ты была? – спросил он. Он говорил зло, но я знала, что он был по-настоящему обеспокоен, я слышала это.

– Я должна была оставаться вне дома, – сказала я.

– Нет, тебе это уже не нужно, – сказал он. Он выглядел взволнованным. – Мама сказала вчера, что ты теперь женщина и слишком взрослая, чтобы она тебя хлестала.

Я знала, что Кайл не лжет, но было трудно поверить, что мама сказала это. Кайл поклялся, что она это сказала. И что она вполне успокоилась после вчерашнего припадка.

– Пожалуйста, оставайся, Кэти, – сказал Кайл. – Я обещаю, что не позволю ей хлестать тебя.

Я очень нервничала и оставалась сидеть на стуле в нашей комнате, ожидая приближения времени завтрака.

Я появилась за завтраком, как будто ничего не случилось. Я была так напугана, что не могла притронуться к яйцам и овсянке, и никто не сказал ни слова, пока папа не ушел на мельницу. Тогда Ма встала, начала убирать со стола и, наконец, сказала:

– Я рада, что у тебя хватило чувства благопристойности, Кэтрин, чтобы унести этот мерзкий матрац, – сказала она.

Я боялась повернуться и посмотреть на нее и только слышала, как она громыхает кастрюлями в тазу.

– Ты теперь взрослая, – сказала она. – Слишком взрослая, чтобы тебя пороли.

Кайл улыбнулся мне, но затем я увидела, что его глаза расширились, а губы сжались. Он откинулся на своем стуле и крикнул:

– Ма, нет!

Прежде, чем я обернулась, Ма ухватила мои волосы и отклонила мою голову назад, а затем я услышала звук ножниц, которые работали прямо рядом с моей кожей. Через мгновение мои волосы лежали густой блестящей желтой грудой на полу.

Ма положила ножницы на стол, спокойная в полной мере, и вышла из комнаты. В течение минуты я смотрела на волосы, лежащие на полу, и чувствовала слезы, подступающие к глазам. Затем внезапно я перестала бояться. Я смотрела на волосы и не ощущала ничего. Я потрогала колючие торчащие концы волос и совсем ничего не почувствовала. Кайл спрыгнул со своего стула и сгреб волосы с пола. Он приложил их к моей голове, как будто мог пристроить их обратно.

– Оставь это, – сказала я. – Я хочу показать тебе кое-что. Место, которое я нашла.

– Но, Кэйт, твои волосы. – Кайл выглядел удивленным, что я не кричу, и не схожу с ума – как, по его мнению, должна была себя вести.

– Пойдем со мной, – сказала я.

Прежде чем мы дошли до пещеры, я заставила его поклясться, что он никогда и никому не расскажет о том, что я ему покажу. Я раздвинула кусты, которые находились против входа, и ввела его внутрь. Когда я зажгла фонарь, он вздохнул и издал долгий свист. Я видела, что он изумлен и почувствовала гордость.

– Я могу уйти от нее сюда, – сказала я.

Он обошел все вокруг, как я накануне, дотрагивался до сталагмитов, вглядывался в отражающие лужи.

– Ты не можешь оставаться здесь, – сказал он.

– По крайней мере, иногда, – сказала я, подумав, однако, как хорошо будет спать здесь в жаркие летние ночи.

– Нам нужно на мельницу, – сказал Кайл.

Я потрогала остатки волос, и концы их оцарапали мои ладони, как взъерошенная щетка.

– Я остаюсь здесь, – сказала я.

Я провела остаток дня, превращая пещеру в свое убежище. Дом Смита пустовал с тех пор, как в прошлом году они уехали в Западную Вирджинию, поэтому я взяла оттуда стол и стул и притащила их сюда. Я там нашла также много свечей и небольшую конторку, наполненную карандашами и бумагой. В пещере была длинная скала над блестящей лужей—что-то вроде уступа, которая явилась прекрасной книжной полкой для моего словаря и грамматики. Теперь они могут стоять открыто, как им и полагается. Высоко над местом, где я положила матрац, в стене была глубокая ниша, и туда-то я положила мой дневник.