Текст книги "Ветер в объятиях Воды (СИ)"
Автор книги: Ди Темида
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)
Эпилог
Семь месяцев спустя…
Сурайя
– Благодарю вас, – бормочу я торговцу в ответ, забирая из протянутых мозолистых ладоней мешочек с финиками.
Это стало своего рода ритуалом.
Они напоминают мне о нём…
И поэтому каждый раз по пути домой я останавливаюсь купить эти злополучные сладкие плоды и каждый раз давлю в себе восстающие воспоминания и чувства к человеку, о котором не получала новостей вот уже больше полугода. Который ворвался в мою жизнь, как разрушающий ветер, как песчаная буря, снося всё на своём пути. Забрав у меня – меня. Ничего не обещав и более не дав о себе знать.
Если раньше я утешала себя мыслью, что не собираюсь бросаться грудью на амбразуру – не планирую навязывать своё общество Алисейду, – то сейчас я злюсь от того, что всё-таки позволила себе рухнуть в этот омут с головой, каждый день ожидая от него хоть какой-то весточки, словно мы дали друг другу какие-то клятвы.
Невыносимо каждую вторую ночь видеть его во сне.
Невыносимо ощущать на коже его будто не остывшие до сих пор касания и поцелуи.
Невыносимо думать о том, что он вычеркнул меня из своей памяти.
Невыносимо…
Я прекрасно осведомлена о том, что произошло тогда в Фасиаме. Всё братство, чьи ветви раскинуты по миру, как широкие крылья орла, закрывающие диск солнца, гудело после кощунственного предательства Аль-Алима.
Я знаю – я обсуждала это с Гасаном в дартн ещё тогда, когда прошло всего пару дней после ужасного события, – что Алисейд остался жив и победил наставника, теперь уже бывшего, в сложнейшем бою.
Снова воскрешаю в голове наш разговор, пока бреду по озарённому закатными лучами кварталу до дома:
– Мира тебе, дорогая Сурайя! – распорядитель дарты тепло поприветствовал меня, чуть разведя руки.
Я застала его за всё тем же привычным занятием: кисть ловко взбегала по поверхности глины, оставляя витиеватые узоры из разных цветов.
– Мира и покоя, Гасан… – робко ответила я, всё ещё обдумывая, стоит ли вообще начинать с ним беседу об Алисейде и, тем самым, выдавать себя.
Он видел, как я замялась на входе, теребя в пальцах край чёрного никаба.
Теперь к тёмной, полностью закрытой одежде я относилась иначе: надевая её, мне словно хотелось угодить Алтсейду, не видевшему это, тем, что моё тело скрыто от чужих глаз и доступно, знакомо только ему одному.
Какой неуместной сейчас мне кажется моя преданность…
– Ты ведь слышала последние новости из Фасиама, не так ли? – с улыбкой безобидного сплетника спросил Гасан, выйдя из-за стойки и направившись к столику с кувшинами.
– Краем уха… – уклончиво ответила я.
Ещё как слышала.
Я уже знала всё в подробностях от других вестников братства, служащих в Дамаске, и я жаждала получить детали именно о судьбе лишь одного интересующего меня человека – этим меня в повествованиях обделили.
– Алисейд… Как он? – тихо спросила я, принимая из рук Гасана чашу с прохладной питьевой водой.
– О, ты же знаешь, он прыткий, как ящерица. Не пропадёт, – беспечно махнул рукой он в ответ, наливая себе вина. – Как бы я к нему ни относился, я не удивлен, что он смог одолеть Аль-Алима. И сейчас наверняка все дела братства пали на плечи нашего неугомонного героя, так что…
Герой…
Я повторила про себя несколько раз это слово, ощущая прилив гордости за Алисейда, ведь он действительно спас не только гильдию и верных ей от раскола, но и всё человечество.
Одним небесам известно, чем бы обернулась безоговорочная власть, обретенная Аль-Алимом с помощью артефакта, который оказался ничем иным, как легендарным яблоком Эдема.
– Что, кстати, он сделал с полученной реликвией? С частицей Эдема? – пригубив воду, я отвела взгляд от Гасана, чтобы он не разглядел в моих зрачках бесконечную тоску по Алисейду.
– Он позаботился о том, чтобы её нынешнее местоположение осталось в строжайшей тайне. Это единственное, что я знаю, – пожал плечами распорядитель дарты. – Алисейд не стал бы использовать этот артефакт, как планировал то Аль-Алим, поэтому, думаю, он принял верное решение. Подобные вещи должны храниться подальше от алчных людских стремлений и грязных помыслов.
Договорив, Гасан внимательно всмотрелся в меня, пытаясь что-то вычитать в моем, как мне казалось, не дрогнувшем лице.
– Я вижу, что тебя что-то гложет, Сурайя, – привычный плутовской блеск исчез из его глаз, уступив место странному сочувствию и отцовской заботе. – Ты… Скучаешь по нему?
– Нет, – слишком быстро и обрубленно ответила я, подтвердив тем самым догадку Гасана. – Не скучаю. Я прекрасно осознаю, какая доля выпала Алисейду… Теперь хлопоты всего братства и обитель в Фасиаме под его ответственностью, так что это вполне предсказуемо, что он не вспоминает о… старых товарищах в других городах.
Гасан медленно растянул губы в кроткой улыбке и проговорил с философским подтекстом:
– Ты можешь лгать мне, Сурайя, или скрытничать, я не буду в обиде. Но прошу тебя, дорогая, не лги самой себе. Так будет только хуже.
Я поджала губы и резко кивнула, не знаю зачем. В уголках глаз стало щипать от слёз, и я тогда поспешно покинула дарту.
В последующие разы, когда я навещала его или приходила по делам других хассашинов, присланных в Дамаск, мы оба избегали говорить об Алисейде – Гасан, думаю, в силу своей тактичности по отношению ко мне; я же… Просто не хотела бередить рану. Снова.
Не проходило и дня, чтобы мои мысли не возвращались к нему. Я оправдывала Алисейда тем, что ему просто некогда дать о себе знать с учётом кардинально изменившейся жизни и замещения Аль-Алима, но…
Мои попытки разбивались о свои же следующие контраргументы: «если бы ты была дорога ему, он нашёл бы время…»; «не так уж и трудно черкнуть на пергаменте пару строк и отправить ястребом…»; «прошло много месяцев, и его занятость навряд ли так затянулась…»
И так я мучала себя размышлениями, гоняя их по замкнутому кругу.
Неужели всё: то, что он говорил мне и шептал на ухо в ту ночь, все его касания и дикие поцелуи, ревностные взгляды собственника – неужели всё это было временно? Было… ложью?
Сухо сглатываю, ощущая, как от городской пыли и песка, приносимого вихрями ветра с пустыни, саднит горло.
Прикрываю разгоряченные веки ладонью, снова отгоняя эти думы, поистине ставшие наваждением.
И впервые за всё это время решаю не доносить финики домой: просто оставляю их рядом со спящим бездомным в лохмотьях, который лежит у нагретой стены одного из зданий в моем районе.
Ему они нужнее, а мне… Пора вырывать с корнями изнутри и воспоминания, и образы, и самого Алисейда.
Жизнь так или иначе продолжается; я же не должна жалеть о нашей с ним короткой и пылкой связи, которая оставила болезненный, но такой прекрасный след. В самой глубине моего сердца.
***
Затворяю дверь и раздаётся щелчок засова – я дома, вновь в привычном одиночестве.
Стыдливо отвожу взгляд от ковра, подушек и тахты, обещая себе навсегда запереть в сознании всплывающие картинки того, что произошло здесь после пира в доме Тамира.
Сегодня был долгий и тяжёлый день, и я спешу сбросить с ног мягкие сандалии и развязать куфию. Хмуро озираю стол с огарком давно погаснувшей свечи, понимая, что ужинать особо нечем, с учётом оставленных на улочке фиников, и в итоге просто наливаю себе воды и добавляю туда мяту и лимон.
Взяв чашу, я иду к двери, ведущей в мои покои, до которых, хвала небесам, мы тогда не добрались, иначе я попросту переехала бы в другой дом.
Настолько сильны мои ассоциации с местами и людьми…
Из спальни есть выход на скромную террасу и крохотный квадратный внутренний дворик, который я делю с соседями из построек рядом. Я оставляю никаб на кровати и, ссутулившись от усталости, накопленной за день, прохожу туда.
Неспешно опустившись на скамью, я поднимаю голову к небольшому кусочку неба над головой. Оно озарено пёстрыми оттенками алого и персикового; редкие тонкие нити облаков выглядят, как искусная вышивка, – закат в Дамаске нынче особенно красив…
В голове зудящая пустота, которую мне не хочется ничем заполнять, а где-то в области груди зияет почти ощутимая пропасть: кажется, протяни пальцы – и нащупаешь её засасывающий холод, так ярко контрастирующий со зноем города.
Соседей не видно – наверное, ещё не вернулись с базара или работы, – оно и к лучшему…
Я позволяю благодатной тишине закутать меня в кокон; она не нарушается даже вечерним азаном, уже отзвучавшим, и лишь постепенно нарастающий стрекот появляющихся ночных насекомых украшает этот миг.
И едва я хочу поднести к губам чашу, как с молниеносной скоростью перед мои глазами сверху вниз с крыши проносится размытое белое пятно – я даже не успеваю сфокусировать взгляд и понять, что это.
Да, возможно, у меня не такая хорошая реакция, как у хассашинов, но и её вполне достаточно, чтобы успеть в страхе вскочить с места и, споткнувшись, попятиться назад.
Чаша выпадает из моей дрогнувшей ладони, разбиваясь на десятки глиняных осколков и выплескивая содержимое, однако я быстро перевожу с неё взгляд на нечто, ставшее виновником испорченной посуды и моего нарушенного уединения.
И попросту теряю способность дышать…
Я судорожно дергаюсь назад к деревянной колонне, подпирающей крышу, в то время как Алисейд – а это именно он, всё в той же белой мантии с капюшоном, при полном обмундировании, а не мираж, о котором я на мгновение подумала – наоборот делает широкий шаг ко мне.
Его горящий пламенем взор устремлён прямо в мою душу, и в жгучих карих глазах я вижу свою погибель.
Секунда…
И Алисейд хватает меня за плечи, припечатывая к колонне.
Другая…
И его тяжёлый вздох касается моих приоткрытых губ, в то время как тело вжимается в моё.
Я чувствую его запах: нечто настоящее, мужское, невероятное. Он пахнет долгой дорогой, пылью и хвоей…
Еле сдерживаюсь, чтобы не вдохнуть его полной грудью.
– Шейтан, как я тосковал по тебе, милая… – знакомый хриплый шепот, уже почти забытый, доносится до моего слуха, и, прежде чем я успеваю что-либо предпринять, чуть сухие, потрескавшиеся губы накидываются на мои, по-хозяйски раздвигая их.
Я ощущаю необъяснимую ярость Алисейда, которая, возможно, адресована вынужденной разлуке, и она несочетаемо смешана с нежностью, когда он вторгается в мой рот языком. И в этот миг я просто… Сдаюсь.
Вновь отдаю себя этой поглощающей слабости, которая принесла мне немало страданий за эти месяцы. Он исследует меня, пробует на вкус, ласкает нёбо и язык, а я лишь раскрываюсь навстречу, пытаясь показать: вот она, я, ждущая тебя так долго, вся как на ладони, не изменившаяся и сходившая по тебе с ума…
Я вкладываю в поцелуй всё, что во мне разрослось и умножилось за это время: злость на Алисейда и обстоятельства, страх за его жизнь и судьбу, мои переживания и бессонные ночи…
Он словно считывает это, углубляя поцелуй и вынуждая его становиться более яростным, рваным и необузданным. Я теряю счёт времени и не сразу понимаю, что мы с трудом прекратили эту борьбу обкусанных губ и теперь смотрим друг другу в глаза, как загнанный хищник и пытающийся храбриться зверёк.
Украдкой цепляюсь взглядом за разбитую чашу, отмечая с горькой иронией, что на её месте в первую встречу были как раз таки финики…
Вновь перевожу свой взор на Алисейда, который в излюбленном жесте успел прислониться лбом к моему; он не намерен отпускать меня и продолжает держать в плену своих рук, умело и нахально блуждающих по ткани чёрной робы.
А мне… Так нужны ответы. Хоть какие-нибудь.
Мы оба кое-как восстанавливаем сбившееся дыхание. В голове хаос и миллион вопросов, которые я хочу задать этому невероятному мужчине: почему ты молчал так долго? Почему не объявлялся раньше? Почему оставил меня вот так, без надежды и шанса?..
Но они словно падают за некую стену, отгораживающую от прошлого и от тусклых дней в каждом месяце ожидания – всё становится неважным в одночасье, – и я лишь осипшим голосом выдаю:
– Почему ты вернулся?..
Он облизывает губы, прикрывая глаза, – и я чётко осознаю, что и ему было всё это время непросто. Выражение лица Алисейда читаемо как никогда.
Сейчас он раскрыт передо мной, почти обнажен в своих эмоциях, которые наверняка не показывал ни одной другой женщине «до».
Я вижу, как он взволнован, словно от его ответа зависит будущее мира, и я чувствую не сказанное вслух «прости…».
Этого достаточно, чтобы я вновь безоговорочно камнем полетела в бездну чувств, испытываемых к нему.
– Когда-то ты сказала мне, что живёшь не по законам религий, а ориентируешься на собственную мораль, разум и сердце… Помнишь?
– Да… – шепчу я в ответ, ощущая, как дрожу в его объятиях.
Только бы он позволил нам случиться…
Навряд ли я вынесу снова быть без него.
– Я много думал, Сурайя, и знаешь, кажется, это верный путь. После всего того, что произошло, я тоже теперь выбираю собственную мораль и слушаю голос разума, а не слепо доверяю постулатам братства, выдуманные кем-то до меня…
Пытаюсь разглядеть за ответом скрытый смысл, но его нет. Попросту нет.
Алисейд избрал свой вектор, своё направление, и, дабы не терзать себя лишний раз догадками и сомнениями, я рискую спросить, выдержав долгую паузу, в течение которой мы опаляем друг друга проникающими под кожу взглядами:
– А что насчёт сердца?..
Голос звучит тихо и покорно, на что мой хассашин многозначительно усмехается и, слегка надавливая, медленно проводит большим пальцем по моей нижней губе. Совсем как раньше.
– Оно мне больше не принадлежит.
Я перевариваю его слова, боясь поверить в них, и нас настигает молчание – правильное, несокрушимое, такое нужное в эту минуту.
А когда Алисейд нависает надо мной, запуская прохладные ладони под край моей мантии, я напоследок вижу всё тот же клочок неба, ставший из красноватого фиолетово-синим, с первыми точками звёзд, и осознаю: закаты в Дамаске особенно хороши, если их есть с кем провожать…
Конец