Текст книги "Пробежка в парке"

Автор книги: Дэвид Парк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Дэвид Парк
Пробежка в парке

2021

A Run in the Park

by David Park

Перевела с английского Анастасия Рудакова

Дизайн обложки Анны Стефкиной

Издание на русском языке осуществлено при содействии Bloomsbury Publishing Plc.

A RUN IN THE PARK © David Park 2019

© Рудакова А. А., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Поляндрия Ноу Эйдж», 2021

* * *

Всем, кто пытается привести в движение свои души

Морис

Я большой поклонник Брюса Спрингстина, дважды видел его вживую, но, несмотря на это, я не рожден для бега[1]1
  «Рожденный бегать» (Born to Run, 1975) – известная песня из одноименного альбома Брюса Спрингстина. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]. Не только потому, что мое тело с течением времени трансформировалось и теперь мне стоит большого труда признавать его своим или хотя бы отдаленно соответствующим тому утешительному образу самого себя, который каждый из нас тайно лелеет в душе. Но еще и потому, что я не пробовал бегать с тех пор, как был ребенком, и, если честно, бег немного ассоциируется у меня с уносящим ноги шалопаем, который украл яблоки из соседского сада или постучал в чужую дверь и смылся. А на школьные уроки физкультуры я обычно приносил справку об освобождении, которую сам же и подделывал.

Так что этот неожиданный порыв заняться бегом и пройти пресловутую программу «От дивана до пяти километров»[2]2
  «От дивана до пяти километров» (Couch to 5K, или C25K) – популярная тренировочная программа для людей, никогда раньше не занимавшихся бегом. Ее цель – за девять недель научить участников программы пробегать пять километров за полчаса.


[Закрыть] идет вразрез с моей сутью. Ведь когда я, сидя за рулем, вижу бегунов, мне всегда чудится, что у них какой-то отчаявшийся вид, словно они убегают от того, что делает их несчастными. Но, может, именно потому я и взялся за это, ведь мне необходимо быть на шаг впереди собственного несчастья, прежде чем оно настигнет меня и я уже не сумею от него отделаться.

Мина тоже была поклонницей Спрингстина, но ее любимая песня – «Танцы в темноте». И, разумеется, она мечтала, что когда-нибудь Брюс выберет в зале именно ее, чтобы потанцевать с ней на сцене. Этого «когда-нибудь» у нее не случилось. У нас не случилось. Возвращаясь домой из колледжа, где она преподавала, Мина оказалась на пути у пьяного водителя, который украл у нас будущее. Я чувствую себя обманутым. Обманутым потому, что нам обоим оставался год до пенсии и у нас была куча планов насчет того, куда мы отправимся путешествовать и каким новым увлечениям предадимся. И это совсем не похоже на игру или матч, когда можно обратиться к рефери или арбитру и все переиграть. Задействовать видеопомощь. Тут нет приемлемого решения, и я ни секунды не верю, что бег притупит боль, запертую внутри меня, но, может быть, он придаст некий импульс к дальнейшему движению. Это все, что мне сейчас нужно, – хоть какое-то ощущение того, что я способен прожить до конца каждый следующий день.

Я где-то читал, что одиночество отождествляется у нас с холодом. Что ж, по моему мнению, горе должно было бы делать людей стройнее, но в моем случае оно, похоже, произвело обратный эффект. Я никогда не был худосочным, но теперь излишки праздности, рефлексии и готовой еды объединились и накинули мне лишних фунтов. И началась история собаки Павлова, потому что теперь я ассоциирую еду с писком микроволновки. Я никогда не был ретроградом и честно выполнял свою долю домашних забот, однако приготовление пищи Мина почти целиком взяла на себя, рассматривая кухню как свои единоличные владения. Несмотря на то, что ее нет уже три года, когда я копошусь у плиты, мне трудно абстрагироваться от ее отсутствия, и это очередная причина моего злоупотребления фастфудом. В основном я покупаю через окно для автомобилистов и ем в самом дальнем углу парковки, а чтобы было не скучно, включаю музыку.

Фастфуд. Быстрая еда. Самое что ни на есть ошибочное название. Фастфуд засоряет артерии всякой гадостью, поскольку доза мгновенного удовольствия вкачивает в тебя чрезмерное количество жира, калорий и холестерина. Фастфуд затормаживает. Затормаживает до тех пор, пока ты не начинаешь ощущать, что постоянно двигаешься в замедленном темпе. То же самое ощущает и мозг; я знаю, что впаду в депрессию, если не предприму что-нибудь, не попытаюсь высвободить эндорфины, о которых я читал (хотя всякий раз, когда я вижу или слышу слово «эндорфин», мне почему-то представляется пластиковый дельфин). Но мне необходимо быть на шаг впереди, иначе я погибну. А я не могу себе этого позволить, ведь у нас есть дочь Рэйчел и внучка Элли, и я хочу быть рядом с ними. Даже если они сейчас не желают быть рядом со мной.

До выхода на пенсию я был аудитором. Само собой, долгое неподвижное сидение перед компьютером не пошло мне на пользу. Зато я хорошо умею подбивать итоги и сразу вижу, совпадают ли результаты в столбцах. Так что жизнь для меня – это осмысление приобретений и потерь, прибылей и убытков. Сведение баланса. А еще у меня чутье на мошенничество, я всегда знаю, когда ничтожество прикидывается порядочным человеком. Вот почему у Рэйчел всегда была проблема с выбором партнера: если в уравнение входит любовь, это отнюдь не означает, что все остальные соображения надо выбросить в окно и выдать человеку, с которым ты решила связать жизнь, чек с непроставленной суммой.

Мы оба невзлюбили Марка, хотя Мина была дипломатичнее и лучше скрывала свои чувства. Но чем чаще я высказывал недовольство по поводу того, как Марк с обращается с нашей дочерью, тем усерднее Рэйчел его оправдывала, всегда заканчивая свои защитительные речи утверждением, что мы его не понимаем. Здесь она, во всяком случае, права: я действительно не могу понять человека, считающего, что любовь выражается в эгоизме, чрезмерном увлечении спиртным и (хотя тут у меня нет полной уверенности) запугивании человека, которого ты выбрал в спутники жизни. Вдобавок ко всему Марк никогда не имел постоянной работы, и мы, бывало, выручали молодых деньгами, которые не надеялись когда-либо вернуть.

Рэйчел никогда не умела разбираться в людях. Даже в школе она порывала отношения с приличными ребятами и стремилась в тот круг общения, из которого ее впоследствии вышвыривали. Я не психолог, но моя дочь, по-видимому, принадлежит к людям, нуждающимся в одобрении тех, от кого, по ее мнению, его меньше всего можно ожидать. Но Рэйчел уже двадцать семь, и, возможно, пришло время избавиться от этой потребности в одобрении и научиться понимать, кто ей подходит, а кто нет. И, может, я себе льщу, но мне нравится думать, что я был хорошим отцом и оставался бы им сейчас, если бы Рэйчел мне позволила. Однако с тех пор, как умерла ее мама, мы почти не видимся: мне не дозволяется являться к ним домой; дочь говорит, лучше, если она сама будет меня навещать. С собой Рэйчел приводит Элли, которой сейчас четыре года, и хотя их нерегулярные визиты доставляют мне огромную радость, я пытаюсь разубедить себя в том, что дочь вспоминает обо мне, только когда оказывается на мели.

Во всяком случае, я больше, чем когда-либо, убежден, что Марк подонок, потому что Рэйчел теперь какая-то другая: неуверенная, живущая в прямом и переносном смысле с оглядкой, никогда не проявляющая снисходительности к Элли. Она велит девочке помалкивать и сидеть возле нее, когда той хочется только одного: исследовать дедушкин дом. Но я не могу рисковать, высказывая свое мнение, потому что знаю: это приведет лишь к дальнейшему отчуждению и сокращению и без того скудного пайка общения, на котором меня держат. Есть еще кое-что, о чем я так и не рассказал дочери. Ни дочери, ни Мине, иначе жена рассердилась бы на меня. Мы с Марком разругались. Я как-то зашел к ним сразу после рождения Элли, Рэйчел тогда едва сводила концы с концами; Марк в этот день отсыпался после запоя. Так вот, я разбудил его и осведомился, хорошо ли он заботится о жене и ребенке, а он мне жутко нахамил. Впервые в жизни я был близок к тому, чтобы ударить человека. Особенно в тот момент, когда он обозвал меня жирдяем.

И, несмотря на все мои предыдущие высказывания о беге, возможно, истинная подоплека коренится в этом. Какой-то подонок назвал меня жирдяем. Ведь именно тогда я решил, что больше не хочу быть тучным лежебокой, и дело не только в тщеславии или самосохранении; я осознал, что мне нужно быть в хорошей форме, так как рано или поздно моим дочери и внучке потребуется, чтобы я примчался за ними. И я хочу быть к этому готов, я не желаю их подводить, поскольку, увидев ненависть, застывшую на лице Марка, понял, что передо мной человек, не способный контролировать или подавлять гнев, бушующий внутри него. И это меня пугает.

Так что я начинаю бегать. Мне уже доставили ярко-синие быстросохнущие футболки «Фьюжн Про» с длинными рукавами и воротником на молнии (размера XL), две пары спортивных штанов (тоже размера XL) и пару кроссовок (двенадцатого размера). Я примерил их перед зеркалом в спальне и сказал себе, что выгляжу вовсе не смехотворно. Однако я в этом не вполне уверен, и меня захлестывают сомнения, но потом я подхожу к зеркалу, прижимаю ладони к холодному стеклу и говорю себе, что делаю это ради Рэйчел и Элли, ради Мины. Я делаю это ради себя, потому что должен идти вперед и одолеть надвигающуюся летаргию.

И вот некоторое время спустя Полин поздравляет меня с тем, что у меня хватило смелости решиться; Полин мне уже нравится, потому что она говорит правильные вещи: что мы будем помогать друг другу, что мы способны на это, даже те из нас, кто считает наоборот, и что программа работает, если соблюдать расписание: три дня занятий и день отдыха. И так девять недель. Девять недель очень постепенной подготовки к финальному выпускному забегу. Полин рассказывает нам о преимуществах программы, и я хочу ей верить, а когда озираюсь, вижу вокруг людей всех возрастов и комплекций, так что почти не смущаюсь. Полин рассказывает нам смешной анекдот про фастфуд навынос, и у меня мелькает мысль, что она за мной шпионит, но потом я убеждаю себя, что, будь у меня такая учительница физкультуры, я, возможно, не подделал бы столько справок. Некоторые пришли с другом или супругом, но много и одиночек, и когда мы отправляемся на первую пробежку вокруг муниципального стадиона, то сбиваемся в тесную группку, отчего возникает чувство локтя. Пять минут быстрой ходьбы, потом Полин свистит в свисток, и начинается наша первая минутная пробежка. Открываются первые пределы. Но что такое минута бега? Укрыться от дождя, домчаться до автобуса, успеть к медленно закрывающейся двери. Всего одна минута, но уже обнаруживается что-то не то. Я вроде и продвигаюсь вперед, однако скорее волочу ноги, чем бегу. И сознаю, что несу слишком большой вес. Я опускаю глаза и вижу, что в своей ярко-синей быстросохнущей футболке «Фьюжн Про» с длинными рукавами и воротником на молнии выгляжу так, будто тащу огромный ирландский барабан. Я все еще размышляю об этом, когда слышу сигнал; ко мне подходит Полин и спрашивает, все ли у меня в порядке. Я отвечаю «да», стараясь при этом, чтобы мои слова не звучали как воздух, со свистом вырывающийся из воздушного шарика.

Одна минута бега, за которой следуют полторы минуты ходьбы: в общей сложности двадцать минут. Интересно, когда Полин подует в свисток, чтобы дать сигнал к пробежке, сумею ли я убедительно замаскировать ходьбу под бег? При движении меня слегка заносит в сторону, и я невольно представляю себе корабль, попавший в шторм, и отвязавшийся груз, который швыряет по трюму. В этот момент я замечаю рядом с собой какую-то женщину.

– Как дела? – интересуется она.

– Более-менее, – отвечаю я.

Полин поощряла нас разговаривать друг с другом: она сказала, это способствует правильному дыханию. Но сейчас я не в состоянии вести беседу, потому что прозвучал свисток и началась последняя пробежка.

– Я Кэтрин. Можно Кэти.

Я сообщаю, что меня зовут Морис, стараясь, чтобы мой голос не походил на зловещее дыхание на другом конце провода.

– Привет, Морис, – говорит Кэти. – Путь в тысячу ли, первый шаг и все такое.

– Да, – выдыхаю я, а сам прислушиваюсь, не раздается ли финальный свисток, и когда он наконец раздается и мы переходим к заключительной части тренировки – быстрой ходьбе, изо всех сил пытаюсь удержаться в вертикальном положении и не поддаться искушению упереться руками в колени, точно я только что пробежал марафон.

Полин говорит, что мы хорошо поработали, совершили большой первый шаг и увидимся с ней на следующем занятии, а еще – что очень важно бегать самостоятельно. Потом я сажусь в машину и, возвращаясь в пустой дом, утешаю себя тем, что Мина порадовалась бы за меня: я снова начал двигаться вперед. И, несмотря на все произошедшее, все-таки слез с дивана и побежал.

Кэти

По-моему, Мориса нужно немного подбодрить – вот почему я заговариваю с ним и с удовольствием бегу в его темпе, хотя, как мне кажется, могла бы двигаться чуть быстрее. Но черепаха, заяц и все такое. А кроме того, есть что-то смутно ностальгическое в тяжелом дыхании мужчины у меня над ухом – я не слышала его более десяти лет, с тех пор мы с мужем приняли решение расстаться; вернее, решение принял он, поскольку безо всякого предупреждения ушел к своей коллеге. Если хотите знать правду, и до того, как он свалил, мне не часто доводилось слышать над ухом тяжелое дыхание.

У Мориса на подошвах кроссовок до сих пор прилеплены ярлычки с ценой, и иногда, на мой взгляд, его дыхание становится не очень эротичным и больше похожим на кипящий чайник, в котором не хватает воды. Но, кажется, он порядочный человек; ему придется меня простить за то, что я вспомнила рассказ одной женщины про свидание с человеком подобной комплекции: такое ощущение, будто на тебя падает шкаф и из него вываливается маленький ключик. С другой стороны, думая о шкафах, я обязательно вспоминаю, что порой они ведут вас в изумительно красивые и таинственные заснеженные миры.

Эту сказку я больше всего люблю читать детям в библиотечном книжном клубе. В современных детских книжках, даже самых достойных, слишком часто затрагиваются новомодные социальные проблемы, а по-моему, детям иногда нужны обычные сказки. Со львами и злыми колдуньями. С тайнами и чудесами. По большому счету, мы все нуждаемся в сказках; и хотя это суждение, вероятно, выдаст во мне стереотипную библиотекаршу – допотопную, косную и занудную, лучший в мире сказочник – Чарльз Диккенс. Знаю, что мои коллеги считают это уморительным чудачеством, но в каждый свой приезд в Лондон я непременно посещаю его дом на Даути-стрит. Там есть письменный стол со стулом, за которым он писал, и даже тюремная решетка из долговой тюрьмы Маршалси, в которой сидел отец Диккенса.

А в этот самый момент у меня в голове крутится еще кое-что связанное с Диккенсом. Это выражение из «Повести о двух городах» – «возвращен к жизни», – которое Диккенс использует применительно к освобождению доктора Манетта из Бастилии и, разумеется, к перерождению Сидни Картона благодаря любви. Возвращена к жизни – вот как я себя чувствую и почему сейчас бегу. Было небольшое уплотнение в груди, испуг, потом – направление на обследование, долгое тревожное ожидание, когда изводишь себя перед сканированиями и анализами. В конце концов мне объявили, что все нормально, но подобное испытание сначала внушает ужас, а когда заканчивается, хочется приложить все усилия, чтобы и дальше оставаться здоровой. Хочется жить более полной жизнью. Хочется, независимо от того, сколько прошло времени и какие обиды и разочарования принес предыдущий опыт, любить и быть любимой. Потому что, сколько бы вы ни пробыли наедине с собой, к одиночеству привыкнуть нелегко, как в песне Джони Митчелл о слишком широкой кровати и слишком большой сковородке. Но главное, потому что некому обнять тебя, когда ты напугана. Некому сказать тебе, что все будет хорошо.

Я никому не рассказывала об этом страхе, даже нашей дочери Заре, которая живет с мужем и ребенком в Австралии. По скайпу о таких важных вещах не говорят. По скайпу говорят о чем-нибудь веселом и жизнеутверждающем; а чтобы заполнить неловкие паузы, Зара использует моего четырехлетнего внука Патрика, пока ему не надоедает болтать с женщиной, которую он видел только на экране, и он не сбегает. Порой мне кажется, что я смотрю иностранный фильм без субтитров, потому что пытаюсь читать по лицам и напряженно вникаю в сюжет, когда бытовые темы иссякают и повисает молчание. И, несмотря на счастливые картинки и лицо дочери передо мной на экране, невозможно подавить сознание того, что она на другом конце света и что у каждой из нас, в общем-то, своя жизнь. Какой тогда смысл объявлять о вещах вроде угрозы здоровью, когда ты не знаешь, как это будет воспринято или повлияет ли на ее далекую жизнь.

Иногда мне кажется, что, хотя Зара никогда не заявляла об этом напрямую, она почему-то винит в разводе меня, хотя это ее отец ушел к другой. Она всегда была скорее папиной дочкой, и временами я чувствовала, что, по ее мнению, причиной расставания стало какое-то мое действие или бездействие. И хотя Зара пыталась скрыть это от меня, я знаю, что он побывал у нее в Австралии вместе со своей новой спутницей жизни, и мне ужасно обидно. Эта обида вызвала у меня ребяческое желание тоже наколдовать себе нового спутника. Чем я хуже его?

Я уже подумываю об интернет-знакомствах, но до меня дошло несколько пугающих историй, а я и без того изрядно напугана. Так что эта мысль меня нервирует. Иногда, если чего-то слишком сильно хочешь или слишком усердно стараешься, жизнь с ехидным удовольствием отказывает тебе в этом, а посему в течение предстоящих девяти недель я собираюсь сосредоточиться только на беге и здоровье. Мы начали с малого и сейчас, на второй неделе занятий, девяносто секунд бежим и две минуты идем. Этот необременительный темп приводит к тому, что мы чаще всего сбиваемся в кучку; я, ненадолго оставив Мориса, уже пообщалась с другими членами группы: Кирой, которая хочет стать пожарным и готовится к экзамену по физической подготовке; бухгалтером Брайаном и помощницей учительницы Элизой; Бренданом и Анджелой, которые сообщили, что хотят хорошо выглядеть на своих свадебных фотографиях; и с Морин, которой скучно каждый вечер смотреть телевизор. Но я не перекинулась ни словом с молодой женщиной в хиджабе, потому что она, кажется, желает бегать одна, а я не хочу ей мешать.

А в библиотеке дел по горло, несмотря на сокращения и борьбу за финансирование. Правда, Диккенса и классиков больше никто не берет. К сожалению, по большей части стереотипы оправдываются: женщины приходят за любовными романами, мужчины – за детективами, и те, и другие – за биографиями и обучающей литературой. И, конечно, ради компьютеров. За ними постоянно кто-нибудь сидит. Школьники, делающие домашние уроки, люди, у которых дома нет интернета; все чаще обращаются за помощью те, кому нужно заполнить онлайн-заявление на пособие по инвалидности или еще какую-нибудь официальную форму. Так что наши обязанности отнюдь не ограничиваются расстановкой книг на полках или штампованием страниц (вообще-то мы уже давно ничего не штампуем), – временами кажется, что мы социальные работники. И хотя этого нет в нашей должностной инструкции, мы все равно помогаем посетителям, разъясняя им, как получить доступ к вещам, необходимым для жизни в современном мире. Порой возникает ощущение, что мы тоже персонажи повести о двух совершенно различных городах, двух разных мирах, где всегда есть люди, которые просто выживают.

Так что, если бы мне пришлось выбирать книгу, олицетворяющую пору, в которую мы живем, я выбрала бы «Тяжелые времена», возможно, потому что по выходным я подвизаюсь волонтером в продовольственном банке[3]3
  Продовольственный банк – разновидность благотворительной организации, занимающейся сбором и раздачей продовольствия малоимущим.


[Закрыть], размещающемся в нашей церкви. Каждый раз, когда я слышу об отклонении очередного заявления на пособие и о крайних обстоятельствах, вынуждающих людей прибегать к микрозаймам до зарплаты, то думаю про фрагмент тюремной решетки на Даути-стрит и про долговую яму, куда попадают отчаявшиеся бедняки.

И если бы кто-нибудь заглянул в мою душу, он бы увидел, что в самых сокровенных ее уголках я иногда представляю себя на месте Сесси Джуп, которая, отвергнув всех Грэдграйндов на свете, счастливо обитает в мире воображения, однако способна протянуть руку помощи всему практичному и целесообразному. Быть может, это одна из причин, почему я не хочу знакомиться по интернету: пусть меня не судят по тому, как я выгляжу, когда сама я знаю, что внешность – далеко не главная составляющая моей личности.

Морис рассказал, что у него есть дочь, и я поинтересовалась, где она живет, сообщив, что моя в Австралии; оказалось, она обитает всего в нескольких улицах отсюда. «Но это все равно что в Австралии», – добавил он так тихо, что я едва расслышала. Морис не стал вдаваться в подробности, а я не стала расспрашивать. По-моему, он уже не так задыхается и его меньше заносит в сторону, но бег всегда будет для него испытанием. Впрочем, Морис добросовестно трудится, мы все добросовестно трудимся, а Полин нас очень воодушевляет, постоянно твердит, что мы отлично справляемся, и по очереди бежит рядом с каждым из нас. Она очень настаивает на том, что мы должны проводить третью пробежку на неделе самостоятельно.

Самостоятельные забеги, вероятно, самая трудная часть программы (если раньше никогда этим не занимался, легко сконфузиться, особенно когда на тебе легинсы, в которых чувствуешь себя так, будто очутился в общественном месте в одних трусах), и, по предложению Полин, несколько участников нашей группы, живущих в одном районе, решили объединиться. Это я, Морис, Брайан, Морин и полька по имени Зофья, у которой своя клининговая фирма. По совету той же Полин мы все приобрели светоотражающие футболки, так что теперь по улицам города бегает маленький светящийся отряд. А ведь мы лишь одни из многих, и порой те, кого я считаю настоящими бегунами, при встрече признают нас, словно мы тоже допущены в их элитарный клуб. На этих пробежках Полин заменяет Лора из приложения, которая для начала поздравляет нас с тем, что нам хватило силы воли добраться до второй недели и преодолеть первые трудности, а затем сообщает, когда бежать, а когда идти шагом.

Возможно, я заблуждаюсь, но я почти уверена, что дорога иногда приводит нас к дому дочери Мориса, потому что, ковыляя мимо одного здания, он непременно поворачивает голову и пытливо изучает его. Дом неказистый на вид, тут во всем царит атмосфера запущенности, начиная с неухоженного палисадника и кончая грязным тюлем на окнах. У меня нет времени поразмыслить об этом, так как Лора уведомляет нас, что осталась всего одна полутораминутная пробежка, призывает держать бодрый размеренный темп и уверяет, что мы на это способны. Когда мы финишируем, она снова поздравляет нас и говорит, что это было нелегко. Лора мне уже по душе: хотя я слышу только ее голос, она доброжелательная, участливая девушка, чувствуется, что она не осуждает тебя, а лишь желает лучшего.

Во время нашего последнего разговора по скайпу Зара сообщает мне, что беременна, и по ее лицу видно, что ей страшно, поскольку у нее были большие трудности с появлением на свет Патрика, а первая беременность прервалась на раннем сроке. Да, по ее лицу все видно, но я не могу сказать об этом, не могу протянуть руки и обнять дочь; вместо этого мы с ней радостно щебечем, пытаемся заполнить паузы, заглушить наши страхи бессодержательной болтовней. Где-то на заднем плане стрекочет то ли телевизор, то ли радио, и, пока мы болтаем, Зара иногда отводит взгляд от камеры, косясь куда-то в сторону. Я делаю комплимент ее волосам, она отвечает, что ничего с ними не делала, а потом начинает рассказывать, как хорошо Патрику в детском саду.

Мне хочется плакать, но я не могу дать себе волю до тех пор, пока лицо дочери не исчезнет в темноте. Потому что знаю: я – лишь бесплотный голос, который будет предлагать поддержку и уверять какую-то далекую женщину, что все хорошо, что она справится и что мне тоже известно, что такое страх, и я могу разделить с ней ее опасения. Затем, когда ее лицо на экране наконец гаснет, меня наполняет невыразимое ощущение расстояния, напоминающее о многочисленных разлуках, которые я пережила. Во внезапно наступающем безмолвии я разговариваю со своей единственной дочерью и выкладываю ей все, о чем так и не смогла рассказать.