Текст книги "Краткая история неолиберализма"

Автор книги: Дэвид Харви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Сужающиеся в 1990-е годы возможности государства дисциплинировать капитал только обострились в момент кризиса 1997—1998 годов. Иностранный капитал давно уже выступал за облегчение доступа к традиционно защищенным внутренним рынкам, а также за дальнейшую финансовую либерализацию. Изменение структуры международной торговли и финансов обеспечили в начале 1990-х незначительный успех в этом направлении. Ценой поддержки Клинтоном вступления Кореи в Организацию экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) стала серьезная финансовая либерализация внутри страны. Кризису предшествовали выступления трудящихся, направленные на борьбу с chaebols (намеревавшимися в тот момент сократить тысячи работников), и протест против государственной политики в отношении профсоюзов. В марте 1997 года правительство приняло новый трудовой кодекс, который обеспечивал гораздо большую гибкость рынка труда и таким образом создал возможность для массовых увольнений рабочих[134]134
  Ibid., 5.


[Закрыть]. Многие chaebols имели слишком большие долги перед начинающими беспокоиться иностранными кредиторами и национальными банками, в портфелях которых и так было уже немало ненадежных кредитов. Правительство располагало таким слабым валютным запасом, что ничего не могло сделать. Несколько chaebols – Hansin, Hambo Steel – объявили о банкротстве в первой половине 1997 года, еще до валютного кризиса. После кризиса иностранные банки ушли из Кореи, что привело многие chaebols, как и саму страну, на грань банкротства[135]135
  Stiglitz J., Globalization and its Discontents.


[Закрыть].

США не видели никаких причин для оказания финансовой помощи стране («холодная война» к тому моменту уже закончилась) и следовали диктату Уолл-стрит. Финансисты давно уже требовали финансовой либерализации в стране в соответствии со своими интересами. Стиглиц соглашается с тем, что национальные интересы США были принесены в жертву ради финансовой выгоды Уоллстрит[136]136
  Ibid., 130.


[Закрыть]. Когда разразился Азиатский финансовый кризис, МВФ принудил Южную Корею повысить процентные ставки, чтобы защитить собственную валюту. Тем самым он втянул эту страну в еще более глубокую рецессию. Многие компании, у которых соотношение долга и активов было слишком высоким, обанкротились. Последовали рост безработицы, падение уровня зарплат, продолжение банкротств chaebols (Daewoo обанкротилась, Hyundai была близка к банкротству). Правительство обратилось к МВФ и США за помощью. В обмен на 55 млрд долл. в качестве помощи Южная Корея согласилась позволить иностранному капиталу владеть финансовыми компаниями и открыто оперировать на внутреннем рынке. Эти условия оказались недостаточными, и через 10 дней перед лицом неминуемого дефолта было заключено другое соглашение, в соответствии с которым банки-кредиторы согласились реструктурировать долг Кореи в обмен на гарантии участия в будущих доходах (отголоски стратегии, примененной в свое время в разрешении кризиса Нью-Йорка). В результате «корейцы перенесли массовые банкротства больших и малых компаний и спад, который привел к сокращению национального дохода на 7%, падению уровня зарплат в среднем на 10% и росту безработицы до 9%»[137]137
  Woo-Cummings M., South Korean Anti-Americanism, 4.


[Закрыть]. Из этого можно извлечь два урока. Во-первых, «корейцы убедились, что в момент их финансового краха Соединенные Штаты действовали в интересах собственной выгоды». Во-вторых, США определили собственные интересы полностью в соответствии с условиями Уолл-стрит и финансового капитала[138]138
  Stiglitz J., Globalization and its Discontents, 130, 206-7.


[Закрыть]. Альянс Уолл-стрит, Министерства, финансов и МВФ сделал с Южной Кореей то же, что в середине 1970-х годов сделали с Нью-Йорком инвестиционные банкиры. Последовавшее восстановление корейской экономики (произошедшее частично благодаря тому, что были проигнорированы советы МВФ по реструктурированию, а также вследствие гораздо менее накаленной ситуации на рынке труда) способствовало росту прибыли Уоллстрит и концентрации власти американской элиты. Как только иностранный капитал пришел на корейский рынок и по стране прокатилась волна слияний и поглощений, срежиссированная зарубежным «хищническим капиталом», влияние chaebols было либо подорвано, либо вовсе уничтожено. Внутренняя классовая структура развивалась по мере изменения отношений капитала Южной Кореи с государством и глобальным рынком. Данные показывают, что неравенство доходов и обеднение населения резко возросли в момент кризиса. Нестабильность и мобильность трудовых ресурсов (особенно негативно проявившиеся в отношении трудящихся женщин), а также новый виток подавления государством трудовых и общественных движений свидетельствуют о новом классовом наступлении на наименее состоятельные слои населения, что может быть предзнаменованием обычных процессов концентрации классовой власти внутри страны и за ее пределами.

Швеция

Вероятно, нигде в Западном мире демократия так не угрожала власти капитала, как в Швеции в 1970-е годы. С 1930-х годов в стране правили социал-демократы, и баланс шведских классовых сил стабилизировался вокруг сильных централизованных профсоюзов, которые, выступали в качестве коллективных переговорщиков с капиталистическим классом по вопросам заработной платы и прочих выплат, условий труда и тому подобных вопросов. Политическая идеология шведского государства всеобщего благосостояния была организована вокруг идеалов социализма, основанного на перераспределении, с прогрессивной системой налогообложения. снижением неравенства доходов и бедности,, которые достигались частично на основе создания развитой системы социального обеспечения. Класс капиталистов был хотя и невелик, но крайне влиятелен. В отличие от многих социальных демократий и государственно-монополистических систем, Швеция обошлась без национализации значимых отраслей экономики (за исключением транспортной системы и коммунальных услуг). В стране существовало большое число мелких бизнесов. При этом несколько семей владели значительной долей совокупной производственной базы страны.

В 1960-е годы, как почти во всех развитых капиталистических обществах, активизировались выступления трудящихся, за чем последовала волна реформ, в результате которых была ограничена власть капитала, а трудящиеся получили большее влияние. План Ренна—Мейднера в наибольшей степени угрожал капиталистическому классу.

Поступления от уплаты 20-процентного налога на прибыль корпораций должны были составить фонд трудящихся, который контролировался профсоюзами, и использоваться в качестве инвестиций в корпорации. В результате постепенно снизилось бы значение частной собственности и на ее месте возникло бы общественное владение предприятиями под управлением представителей рабочих. Это было равно «прямому выпаду против святости частной собственности». Как бы ни были щедры условия выкупа, капиталистический класс оказался под угрозой постепенного исчезновения. Его реакция была соответствующей[139]139
  Blyth, Great Transformations, 205.


[Закрыть].

С середины 1970-х число членов Федерации шведских работодателей (несомненно, копирующей аналогичную организацию в США) возросло. Были мобилизованы все силы с целью начать пропагандистскую кампанию против «излишнего регулирования», за рост либерализации экономики, снижение налогов, сокращение излишних государственных социальных программ, которые, по мнению членов Федерации, способствовали стагнации экономики. Но когда правоцентристская консервативная партия пришла к власти в 1976 году, заняв место социал-демократов впервые с 1930-х, ей не удалось реализовать предложенные работодателями планы. Профсоюзы были слишком сильны, и общественность не поддержала предложений Федерации. Когда стало ясно, что прямая конфронтация с профсоюзами посредством локаутов и отказов обсуждать изменение зарплат тоже не сработала, работодатели перешли к попыткам подорвать институциональные системы государства. В 1983 году они отказались участвовать в централизованных переговорах с трудящимися. С тех пор вопросы зарплат и прочих компенсаций должны были решаться внутри отдельных компаний. Капиталистам удалось убедить один из профсоюзов поддержать новый подход, что значительно ослабило коллективное влияние трудящихся.

Наиболее действенной мерой была пропагандистская кампания, проводимая работодателями. Используя возможность контролировать Нобелевский комитет по экономике, они стремились популяризировать неолиберализм среди шведских экономистов. Давние жалобы части интеллектуалов и профессионалов в отношении подавляюшего универсализма и высоких налогов в Швеции культивировались в ходе все более активных дискуссий о пользе индивидуальных свобод. Эти дебаты находили отражение в прессе и привлекали растущее внимание общественности. Более того, аналитическая группа, поддержанная работодателями – Центр политических и экономических исследований,– финансировала серьезные исследования экономических структур (по типу Национального бюро экономических исследований в США) и неустанно «научно» доказывала политической элите и общественности, что государство «всеобщего благополучия» было основной причиной экономической стагнации страны[140]140
  Ibid., 238-42.


[Закрыть].

Реальный сдвиг к неолиберализму произошел после избрания в 1991 году консервативного правительства. Путь уже был частично подготовлен социал-демократами, которые все настойчивее пытались найти выход из экономической стагнации. Частичное внедрение ими некоторых неолиберальных принципов указывало на то, что результаты анализа Центра политических и деловых исследований были приняты. Теперь идей не хватало левым, а не правым. Профсоюзы согласились на ввод ограничений оплаты труда, чтобы повысить прибыльность предприятий и стимулировать инвестиции. Дерегулирование банковской сферы (что привело к появлению классического спекулятивного «пузыря» в области кредитования и ипотеки), снижение налогов для наиболее состоятельной части общества (опять якобы с целью стимулирования инвестиций) уже произошли в конце 1980-х. Центральный банк (всегда находившийся под контролем консерваторов) наконец-то признал борьбу с инфляцией, а не поддержание полной занятости в качестве своей основной задачи. Крушение спекулятивного «пузыря», связанного с переоценкой активов, которое последовало за ростом цен на нефть в 1991 году, привело к выводу капитала из страны и многочисленным банкротствам. Это дорого обошлось шведскому правительству. Причины краха связывались с неэффективностью государственной системы, и консервативное правительство, которое пришло к власти, внимательно прислушивалось к плану шведской Торговой палаты в отношении полной приватизации.

Блит (Blyth) считает, что предложенные варианты выхода из кризиса совершенно не годились в сложившихся обстоятельствах. Проблема, как он утверждает, была связана с «блокированием процесса познания» – неспособностью найти решение, альтернативное тому, что было предложено неолибералами. «Именно эта однородность людей и идей, а также политизация бизнеса привели к тому, что новые идеи стали рассматриваться как план действий, и привели в итоге к трансформации шведского либерализма». Практическим результатом явился серьезный спад в экономике, в результате чего сократился объем производства, а уровень безработицы за два года вырос вдвое. Правительство теряло поддержку избирателей, требовался другой путь обеспечения неолиберальных реформ. Решением стало присоединение к Европейскому Союзу – шаг, который «следует трактовать как попытку бизнеса и консерваторов обеспечить экономическим идеям и институтам ЕС возможности новым путем достичь того, что не удалось путем внутренних реформ». Присоединение к ЕС в 1993-1994 годах лишило государство многих .инструментов, которыми оно прежде располагало в борьбе с безработицей и развитием социального обеспечения[141]141
  Ibid., 229-30.


[Закрыть]. В результате даже когда социал-демократы вернулись в 1994 году к власти, неолиберальная программа «снижения, дефицита, контроля над инфляцией и сбалансированного бюджета, а не обеспечение полной занятости и равного распределения дохода, стала основой макроэкономической политики»[142]142
  Ibid., 231-3.


[Закрыть]. Была признана необходимость приватизации пенсионных фондов и системы социальных пособий. Блит объясняет это как случай «зависимости от выбранного пути» – определенная логика принятия решений, основанная на гегемонии заранее принятых решений. Встроенный либерализм был разрушен, но не уничтожен полностью. Общественность все еще серьезно зависела от системы социального обеспечения. Неравенство росло, но не достигло ни уровня США, ни уровня Великобритании. Бедных по-прежнему было немного, уровень социальной защищенности оставался высоким. Швеция представляет собой пример того, что можно назвать «ограниченной неолиберализацией», и это подтверждает достаточно развитая система социальной защиты.

СИЛЫ И ТЕЧЕНИЯ

Факты, приведенные выше, указывают на то, что неравномерное развитие неолиберализма было результатом диверсификации, инноваций, конкуренции (в том числе и монополистической) между отдельными национальными, региональными, а иногда даже городскими моделями управления, а также и влияния внешней силы (например, США). Более детальный анализ подтверждает, что в каждом отдельном случае на процесс и степень неолиберализации повлияло огромное число факторов. Более общий анализ охватывает сочетание влияния неолиберальных идей (особенно сильного в случае Великобритании и Китая) с необходимостью реагировать на финансовые кризисы разного типа (как в Мексике и Южной Корее) и более прагматическим подходом к реформе государственного аппарата (как во Франции и Китае) с целью улучшить конкурентные позиции на глобальном рынке. Все эти элементы важны, но в различной степени. Нельзя не удивляться тому, насколько еще не изучено влияние классовых сил на этот процесс. Возможность, например, того, что основными идеями становятся именно те, которые поддерживает правящий класс, даже не рассматривается, хотя существуют неоспоримые доказательства массированного вмешательства деловой и финансовой элиты в формирование идей и идеологий: путем финансирования аналитических групп, обучения технократов, управления средствами массовой информации. Вероятность того, что финансовые кризисы могли быть вызваны действиями капиталистов, связаны с выводом капитала из страны или финансовыми спекуляциями или что финансовые кризисы намеренно создаются для стимулирования накопления путем перераспределения, исключается из рассмотрения как слишком схожая с теорией заговора идея – даже при наличии неопровержимых признаков координированных спекулятивных атак на ту или иную валюту. Кажется, нам требуется несколько более широкая система для объяснения сложных и неравномерных процессов неолиберализации.

Следует уделить внимание индивидуальным условиям и институциональному устройству, так как эти факторы сильно отличаются в случае Сингапура, Мексики, Мозамбика, Швеции или Британии – а степень сложности перехода к неолиберализму отличалась вследствие этих различий. Особенно тревожно выглядит случай Южной Африки. После падения системы апартеида страна отчаянно нуждалась в интеграции в глобальную экономику. МВФ и Всемирному банку удалось частично убедить, а частично заставить ЮАР принять неолиберальный путь, и в результате экономический апартеид успешно и повсеместно заменил собой расовый апартеид[143]143
  Bond P., Elite Transition: From Apartheid to Neoliberalism in South Africa (London: Pluto Press, 2000). Тот же автор, Against Global Apartheid: South Africa Meets the World Bank, the IMF and International Finance (London: Zed Books, 2003).


[Закрыть]. Важным фактором оказывается изменение баланса между классами в рамках одного государства. В зависимости от того, насколько профессиональные организации могут сохранять или приобретать (в случае Южной Кореи) серьезное влияние, неолиберализация сталкивалась с более или менее серьезными, а иногда и непреодолимыми барьерами. Возможность ослабить (как в Великобритании и США), обойти (как в Швеции) или насильственно уничтожить (как в Чили) влияние профсоюзов является не обходимым условием проведения неолиберализации. В то же время неолиберализация часто зависела от растущего влияния, структуры и сплоченности бизнеса и корпораций и их способности как класса оказывать давление на государство (как в США и Швеции). Это влияние проще всего реализовывалось напрямую – путем финансовых институтов, рыночных механизмов, вывода капитала, а также опосредованно – путем оказания влияния на выборы, лоббирования, подкупа и коррупции или, еще менее явно,– путем навязывания неких экономических идей. Степень, в которой неолиберализм становился органичной частью общепринятой точки зрения для большинства населения, в огромной степени зависела от того, насколько сильна была вера в социальную солидарность и важность традиций коллективной социальной ответственности. Культурные и политические традиции, которые поддерживают распространенную идеологию, таким образом, играют важную роль в определении степени, с которой общество готово принять идеалы индивидуальных свобод и свободного рынка, противоположных другим формам социального единства.

Вероятно, наиболее интересный аспект неолиберализации связан с комплексными соотношениями внутренних и внешних сил, влияющих на этот процесс. В некоторых случаях внешние силы могут считаться доминирующими, но чаще эти взаимоотношения оказываются гораздо более сложными. Именно правящая верхушка Чили обратилась к США за поддержкой в подготовке переворота, и именно она приняла неолиберальные перемены как единственный путь вперед, принимая советников из числа американских технократов. В Швеции работодатели стремились к интеграции с Европой как средству обеспечения реализации неолиберального плана. Даже наиболее драконовские из предложенных МВФ программ реструктуризации вряд ли были бы реализованы без определенной поддержки внутри страны. Иногда кажется, что МВФ просто берет на себя ответственность за те действия, которые наиболее влиятельные силы внутри страны и без того собирались предпринять. Существует достаточно примеров, когда страна отвергала советы МВФ. Это подтверждает, что альянс Министерство финансов США – Уолл-стрит – МВФ не такой влиятельный, как иногда считается. Только когда структура внутренней власти превращается в ничего не значащую формальность, а институты находятся в полном хаосе из-за кризиса (как в бывшем Советском Союзе или в странах Центральной Европы), гражданской войны (как в Мозамбике, Сенегале, Никарагуа) или из-за общего ослабления (Филиппины), мы видим, что внешние силы беспрепятственно проводят неолиберальную реструктуризацию. В этих случаях вероятность успеха оказывается невысокой именно из-за того, что неолиберализм не может функционировать без сильного государства, рынка и законодательных институтов.

Несомненно, давление на государства с целью обеспечения «благоприятного делового климата», чтобы привлечь и удержать свободно перемещающийся капитал, сыграло свою роль, особенно в развитых капиталистических странах (Франции). Удивительно, каким образом неолиберализация и благоприятный деловой климат часто признаются эквивалентными друг другу, как это случилось в DevelopmentReport Всемирного банка за 2004 год[144]144
  Всемирный банк, World Development Report 2005.


[Закрыть]. Если неолиберализация вызывает социальное беспокойство и политическую нестабильность в таких масштабах, как это случалось в Индонезии или Аргентине, или если она приводит к депрессии и накладывает ограничения на рост внутренних рынков, тогда с тем же успехом можно сказать, что неолиберализация препятствует росту инвестиций, а не стимулирует его[145]145
  Stiglitz J., Globalization and its Discontents часто возвращается к этому вопросу.


[Закрыть]. Даже если отдельные аспекты неолиберальной политики, относящиеся, например, к гибкости рынка труда или финансовой либерализации, проведены успешно, ничто не указывает на то, что этого достаточно для привлечения капитала. Кроме того, существует еще более серьезная проблема – а какого рода капитал придет в страну? Портфельных капиталистов так же просто привлечь спекулятивным бумом, как и созданием устойчивых институтов и организацией инфраструктуры, что может стать привлекательным и для отраслей с высоким уровнем добавленной стоимости. Вряд ли стоит тратить усилия на привлечение «хищнического капитала», но на деле именно это чаще всего и происходит в процессе неолиберализации (с этим соглашаются и критики вроде Стиглица).

Зависимость от геополитических факторов тоже играет важную роль. Позиция Южной Кореи на переднем рубеже «холодной войны» обеспечила ей на некоторое время поддержку США в процессе развития. Положение Мозамбика привело к гражданской войне, разжигаемой Южной Африкой с целью не допустить успешной реализации попыток Фрелимо построить в стране социализм. Попав в результате войны в долги, Мозамбик стал легкой добычей МВФ в процессе проведения неолиберальной реструктуризации[146]146
  Mittelman J., The Globalization Syndrome: Transformation and Resistance ( Princeton: Princeton University Press, 2000), 90-106.


[Закрыть]. Поддержка США контрреволюционных правительств в Центральной Америке, Чили и других регионах часто приводила к аналогичным результатам. Даже определенная географическая позиция, например близость Мексики к США и ее зависимость от давления со стороны США, играла важную роль. Тот факт, что США больше не нуждается в защите от коммунистической угрозы, означает, что больше не нужно беспокоиться о том, что неолиберальные реформы могут вызвать взрыв безработицы или социальных беспокойств в той или иной стране. США не удалось, к огромному недовольству лояльных тайцев, поддерживавших США во Вьетнамской войне, вывести Таиланд из кризиса. Действительно, США и финансовые организации действовали как хищные капиталисты.

Во всей этой непростой истории неравномерной неолиберализации остается одна общая тенденция – рост социального неравенства и незащищенности наиболее уязвимых слоев населения – будь то Индонезия, Мексика или Британия – перед политикой бюджетной экономии, что приводит к росту маргинальной части населения. Эта тенденция кое-где смягчалась проводимой социальной политикой, но влияние неолиберализации на противоположную часть социального спектра было довольно значительным. Такой невероятной концентрации богатства и власти в верхних эшелонах капиталистического общества не происходило с 1920-х годов. Поражает приток благосостояния в основные мировые финансовые центры. Еще поразительнее то, что к этому всему относятся как к незначительному и даже негативному побочному продукту процесса неолиберализации. Сама идея о том, что это может быть основной целью неолиберализации, даже не рассматривается. Гениальность неолиберальной теории заключается в том, что под прикрытием таких прекрасных слов, как «свобода», «выбор», «права», удается скрыть печальную реальность восстановления или реконструкции классовой власти в отдельных странах и по всему миру, но прежде всего в основных финансовых центрах глобальной капиталистической системы.