Текст книги "Бог войны"

Автор книги: Дэвид Гилман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Дэвид Гилман
Бог войны

Как всегда, посвящается Сьюзи

David Gilman

Master of War

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Copyright © David Gilman, 2013

© Филонов А. В., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2021

Часть первая
Кровопролитие

1

Рок вместе со своими неизменными спутниками Злосчастьем и Горем постучался в дверь Томаса Блэкстоуна зябким туманным утром дня святого Уильяма[1]1
  8 июня.


[Закрыть] 1346 года.

Появление Саймона Чендлера, управляющего поместьем лорда Марлдона и вестника по собственному почину, не сулило свободному человеку на земле его господина плохого. Предупреждение молодому каменщику о выдаче грамоты на арест его брата говорило о благоволении к нему его светлости, отчего управляющий выглядел не столь хищным. Шанс парнишке сбежать от повешения. А за изнасилование и убийство Сары, дочери Малкольма Флоскли из соседней деревни, уж непременно должны повесить.

– Томас! – позвал Чендлер, привязывая лошадь к коновязи. – Где этот тупой ублюдок, твой братец? Томас!

Дом был глубиной в одну комнату, два с чем-то десятка футов в длину, с саманными стенами, изготовленными из глины, смешанной с соломой и навозом, с островерхой кровлей из местного камыша, побуревшей от возраста и поросшей мхом. Сквозь дыру в крыше тянулся дымок. Чендлер, пригнувшись под свесом крыши, заколотил в дверь с железными петлями. Из тумана сбоку от коттеджа появилась фигура.

– Рановато вы, господин Чендлер, – сказал юноша с охапкой дров, настороженно глядя на блюстителя лорда Марлдона. С хорошим делом он бы не пришел – значит, жди беды.

При росте чуток повыше шести футов Томас Блэкстоун, трудившийся подмастерьем в каменоломне с семилетнего возраста, был сложен, как взрослый мужчина, неустанно использующий свое тело для тяжких трудов. Темные волосы обрамляли открытое лицо, а в его карих глазах не было ни намека на подлость. Как и вся его кожа, лицо обветрилось, чуть ли не сравнявшись цветом с его кожаной тужуркой, создавая впечатление, что он куда старше своих шестнадцати лет.

– Я здесь, чтобы предупредить вас. Выдан ордер на арест твоего брата. Люди шерифа уже в пути. Времени у вас в обрез.

Блэкстоун вгляделся в рассеивающийся туман; еще час-другой, и утреннее солнце прогонит его. Прислушался: нет ли топота копыт. Всадники приедут по накатанной колее, и подкованные железом копыта будут звенеть при ударе о ее кремни. Царила полнейшая тишина, не считая утреннего кукареканья. Коттедж расположен далеко за околицей, и будь у Томаса желание, он мог бы отвести брата в лес и дальше в холмы совершенно незаметно.

– С каким обвинением?

– Изнасилование и убийство Сары Флоскли.

У Томаса мучительно заныло под ложечкой, но он даже бровью не повел.

– Он не сделал ничего дурного. Незачем нам убегать. Спасибо вам за предупреждение, – с этими словами Блэкстоун положил нарубленные дрова у передней двери.

– Боже, Томас, я же знаю, его светлость не хочет, чтобы с головы твоего брата хоть волос упал. Ты его опекун, а его светлость всегда был добр к вам обоим со времени смерти вашего отца, но ответственность возложат на вас обоих. Тебя повесят вместе с ним.

– Ваш кузен еще ищет здесь хозяйничать? Ему будет сподручно, коли мы с Ричардом сбежим в холмы, аки тати. Наши десять акров его устроят.

Справедливость обвинения уязвила Чендлера.

– Дурень ты, дурень! От этого лорд Марлдон вас защитить не сможет.

– Его светлость всегда сказывали, что ежели человек невиновен, страшиться ему нечего.

Отвязав поводья от столба, Чендлер забрался в седло.

– Помнишь Генри Дреймана?

Того недолюбливали полдюжины деревень по всему краю. Сущая скотина в свои двадцать с чем-то лет, алчущий побеждать во всем, будь то петушиные бои или игра в кости. Брат Блэкстоуна то и дело побивал его на состязаниях лучников, но на прошлую Пасху Дрейман был унижен дальше некуда, когда Ричард одолел старшего поединщика в борьбе. Потерпев поражение от мальчишки почти на десять лет моложе него, Дрейман поклялся отомстить и теперь как-то исхитрился этого добиться.

– Твой выродок-братец еще до исхода дня будет болтаться на веревке. Он будет реветь от ужаса. Тупой ублюдок.

Шагнув вперед, Блэкстоун без натуги сграбастал поводья коня и скрутил их, стиснув руки Чендлера ремнями до боли. Тот сморщился.

– Я уважаю ваш пост, господин Чендлер. Вы служите его светлости с прилежанием, но я молю вас заверить его, что ни я, ни мой брат не навлекли на его великое имя никакого бесчестья.

Он разжал хватку, и Чендлер повернул коня прочь.

– Дреймана поймали с ее лентами. Ее труп нашли на ниве ее отца. Это ведь туда ты ее водил, а? И твой братец. Господи, да вся окаянная деревня прелюбодействовала с ней, но прежде чем Дреймана вчера повесили, он успел возвести оговор.

Блэкстоун понял, что теперь суда шерифа не избежать. Приговоренный к смерти может обвинить своих врагов для смягчения участи – изобличить в своем преступлении другого, объявив его сообщником. При короле Эдуарде III пытки вне закона, но наделенные властью и полномочиями блюсти закон на местах никогда не чураются прибегать к ним, чтобы выудить признание. Неделя у столба, измаранного его же собственными испражнениями, без крохи еды и капли воды, и побои от рук людей шерифа наконец сломили дух Дреймана и развязали ему язык. С жизнью он уже распростился, но боль и страдания не смогли вытравить из него коварство. Он уйдет с этого света, прихватив с собой еще кое-кого – врага. Того, кто его унизил, чье имя отпечаталось у него на сердце, будто камнерез высек его собственной рукой.

– Цены на шерсть растут, – усмехнулся Чендлер. – Не пройдет и недели, как мой кузен будет пасти овец на твоих пажитях.

И пришпорил коня прочь.

Древесный дым, придавленный туманом, змеился прочь, ища выхода, но втуне. Блэкстоун понял, что покойник таки свершил месть. Цокот копыт неумолимо приближался.

Слишком поздно для бегства.

* * *

Томас еще успел предупредить брата, чтобы тот не сопротивлялся вооруженным людям, пришедшим его арестовать. Отрок издал подобие гортанного стона, подтверждая, что понял. Брат и опекун был единственной опорой и утешением для глухонемого отрока. Для всех остальных он был немногим лучше вьючного животного, извечной мишенью для розыгрышей и издевательств. Кабы не Томас, Ричард Блэкстоун мог употребить свою силу, чтобы ринуться в драку и поубивать мучителей. Громоздкие размеры парнишки и этот громадный квадратный череп, поросший лишь легким пушком, служили подтверждением для всякого в окрестных деревнях, что он и в самом деле ошибка природы. Из-за кривой челюсти на его лице будто вечно красовалась идиотская ухмылка.

Его матери разрезали живот, чтобы извлечь чадо, и через считаные часы она скончалась от потери крови. Громадный новорожденный не издал ни звука и даже не моргнул, когда у него перед носом помахали факелом. Деревенская повитуха, помогавшая Энни Блэкстоун родить это нескладное существо на свет, сказала, что этого безмолвного младенца, шевелящего губами, надобно оставить на ночь на холоде, дабы скончался, и Генри Блэкстоун, терзаемый утратой супруги, согласился. У него на руках и без того уже осталось двухлетнее дитя, а этого чудовищного младенца надо предоставить природе. Той осенью 1332 года с востока дул студеный ветер. Ячмень снова не уродился, засуха задушила землю, а стылый воздух, по ночам оседавший преждевременным инеем, населял изголодавшееся человеческое тело ломотой. К полуночи лунный свет озарил искрящуюся землю. Выйдя на ячменную стерню, отец покинутого ребенка обнаружил, что сын еще жив. Гало вокруг луны мерцало небесным обручальным кольцом небес и земли, и Генри Блэкстоун поднял дитя с холодной земли. Жена научила воина, что нежность не подорвет его силы, а ее любовь отвадила его от военных зверств. Подняв холодное тельце, он прижал его к обнаженной груди, укутав в одеяльце, и подкинул дров в огонь.

Это его дитя. Оно имеет право на жизнь.

* * *

Схватив братьев, люди шерифа повезли их, связанных и скованных кандалами, в задке телеги через деревни и села в рыночный город. Колеса с железными ободьями прогрохотали через изрытую колеями рыночную площадь к городской тюрьме мимо трупа Дреймана, болтающегося на виселице. Вороны уже выклевали ему глаза и местами истерзали плоть до костей, попутно с корнем выдрав язык ненасытными клювами.

Солдаты швырнули братьев в деревянные клетки в самом холодном углу шерифского двора, куда не забирался даже теплый лучик солнца. Отрок почти по-звериному проскулил брату вопрос.

За многие годы Блэкстоун и его отец выработали способ общения с ущербным отпрыском с помощью простых жестов, чтобы успокаивать его и объяснять, что к чему. Куда ему идти, что делать и почему чужаки таращатся, а дети дергают его за рубаху. Местные селяне перестали издеваться над ним, как только насмешки утратили прелесть новизны, а сила отрока и виртуозное владение луком стали очевидны на ярмарках графства. Пусть его и звали деревенским дурачком, но он был их деревенским дурачком и приносил победу. Они жили в лачугах, умирали молодыми от болезней, тяжких трудов и войн, но выродок Ричард Блэкстоун, убогое дитя, наделял их чувством единственного доступного им успеха.

Притом неуклюжий отрок был отнюдь не полоумным; его взор и рассудок были остры, как наконечник бронебойной стрелы. Тот факт, что он был заточен в безмолвии, вовсе не свидетельствовал, что ум его так же убог, как речь и слух. Он неустанно наблюдал за старшим братом и учился на его наставлениях, потому-то и ходил непременно на шаг позади левого плеча Блэкстоуна.

Теперь же он сносил насмешки стражей, просовывавших свои копья сквозь решетку и загнавших его в угол, но он не мог увернуться от человека, помочившегося на него, когда он скорчился, чтобы укрыться от острых наконечников. Он видел, как Томас с искаженным от гнева лицом ухватился за решетку, ощерив зубы.

– Оставьте его в покое, ублюдки! – крикнул Блэкстоун, заработав тычок тупым концом копья.

Впрочем, издеваться над убогим было не так уж и занимательно, так что скоро стражники снова разошлись по своим постам. Поглядев на брата, смердящий мочой отрок понял и выражение страдания на его лице, и его беспомощность. Уродливая челюсть Ричарда приоткрылась в более широкой ухмылке. Все эти перипетии были ему отнюдь не в новинку. Спустив штаны, он c презрением показал тюремщикам голый зад.

Томас Блэкстоун рассмеялся.

* * *

– Ты угодил в выгребную яму, и ни я, ни его светлость почти ничего не можем поделать, чтобы спасти твою шею от петли. Суд заседает сегодня, – сказал латник лорда Марлдона сэр Гилберт Киллбер. – Ты знаешь ничуть не хуже моего, что твой братец тряс гузкой с Сарой Флоскли больше времени, чем большинство всяких прочих во всем окаянном графстве. – Сэр Гилберт остановился перед клетками. – Я здесь, чтобы оказать какое-никакое влияние, но его светлость не станет платить шерифский залог – а вернее сказать, давать взятку – за ваше освобождение, а у вас, осмелюсь предположить, вошь в кармане да блоха на аркане.

Сэр Гилберт подтянул пояс, отодвинув ножны подальше назад, и запахнул свою куртку с подкладом поплотнее, отчего ширина его плеч бросалась в глаза еще больше. Ростом воин почти не уступал Блэкстоуну, но его черты были далеко не так миловидны, как у юноши, даже не будь лицо сэра Гилберта рябым от оспы, своим видом усугубляя его устрашающую репутацию. В свои тридцать шесть лет он славился искусным владением мечом и копьем, и никто на свете не рискнул бы упрекнуть его в том, что он разговаривает с заключенными без разрешения шерифа – какового он и не спрашивал.

– Мой брат невиновен, – тряхнул головой Блэкстоун. – Он не убивал Сару Флоскли, вы и сами знаете, сэр Гилберт.

– Генри Дрейман заявил суду, что твой брат был с ним, когда он убил ее. Господи помилуй, мальчишка! Не будь так чертовски наивен. Он выдал сообщника, вот и все. Правосудие не имеет к справедливости никакого касательства, оно просто ищет кого-нибудь, виновного в преступлении. И неважно, кто это. Его светлость огорчен; нужно заканчивать южную стену, а ты тут гниешь в узилище шерифа, когда мог бы тесать камень. А есть и другие материи, тебя не касающиеся – пока. Ты пробыл здесь уже неделю, и меня оторвали от исполнения долга в другом месте. Ты доставил массу окаянных неудобств.

– Сожалею, сэр Гилберт. Я знаю, что вы собирали ренту для его светлости.

– Отсиживал задницу за столом, но не думай, что я поблагодарю тебя за освобождение меня от сего, равно как и от выслушивания всех и всяческих отговорок под солнцем, отчего это заросшие коростой пейзане вроде тебя не платят то, что должны.

– Я свободный человек, сэр Гилберт. Я сожалею, если доставил неудобства, – Блэкстоун рискнул улыбнуться. Рыцарь был знаком с его отцом, и они с лордом Марлдоном сражались рука об руку на Шотландских войнах.

– Истинно, у тебя будет иная ухмылка на лице, когда веревка затянется у тебя на шее еще до исхода дня. Христос всемилостивый, да твой брат всаживал свою стрелу в мишень столько раз, что и не сочтешь. Насколько часто отец девицы платил лейрвит? – спросил он, имея в виду штраф – некоторые называли его налогом, – взыскиваемый местным владыкой или аббатом с женщин, повинных в прелюбодеянии. – Чтобы натаскать пса, надо задать ему взбучку. Мало он лупил эту сучку. Все окаянное графство знало, что она блудница, а ты и твой брат ей платили.

– Вы можете нам помочь, сэр Гилберт?

– Не знаю, – покачал головой сэр Гилберт. – Изнасилование и убийство. И то, что вы – свободные люди из владений лорда Марлдона, дает его врагам шанс ткнуть пальцем ему в глаз. Иисусе благий, не разорился же он, потеряв доход с потаскушки, а?

– Мой брат побил Дреймана на пасхальной ярмарке. Вот и все тут. Он не заслуживает за такое смерти.

– Ты его опекун, на тебя и возложат ответственность. Тебя я, может, и сумел бы спасти, но не его. Иисусе, они бы кинули его в собачью яму и травили псами, кабы могли. Повешение – еще милосердный исход.

Подошли с полдюжины стражников, не желавших пытать судьбу с дюжим отроком.

– Их требуют, сэр Гилберт, – сказал один из передних.

– Погодите, – полуобернулся сэр Гилберт, – я еще не закончил.

Стражник хотел было что-то сказать, но тут же прикусил язык, когда рыцарь ожег его взглядом. Сэр Гилберт снова сосредоточил внимание на Блэкстоуне.

– Читать умеешь?

– Сэр Гилберт?

– Ты трубил в треклятом ученичестве с семи лет от роду; твой отец платил за него добрые деньжата. Тебя должны были научить читать.

Сколько же письменных слов мог припомнить Блэкстоун? Геометрию он понимал лучше, чем любые письменные разъяснения, но от нее для чтения проку маловато. Чтобы обтесать камень, нужен лишь острый глаз, отвес и пара умелых рук.

– Чуток, – признался он.

– Неужели клирик в школе не научил тебя ничему, когда ты был ребенком?

В сельской школе его научили писать свое имя и несколько букв. Работа была важнее учебы.

Блэкстоун покачал головой.

– Иисусе благий! Какая пустая трата времени. – Сэр Гилберт пнул решетку в сердцах. – Кабы твоя мать была жива, она бы научила тебя чему-нибудь. Помочь тебе я не могу. Я буду говорить за тебя и твоего мычащего братца.

Томас возносил молитвы, чтобы присутствие сэра Гилберта стало знаком надежды, но теперь понял, что ему с братом, скорее всего, доведется задохнуться до смерти, лягая пятками воздух, к потехе толпы, прежде чем солнце поднимется над зубчатой стеной тюрьмы. Кивнув солдатам, рыцарь отступил, и братьев грубо выволокли из клеток, а потом тычками и пинками погнали на турн шерифа – выездной суд графства, разбирающий самые серьезные дела, ради которых судьи приезжают в графство, стремясь очистить долгий ящик от лиходеев, дабы освободить узилища. Милосердие в протоколах суда – вещь диковинная.

Когда братья, пригнувшись, ступили через сводчатый проем двери в залу, они увидели, как двое солдат уводят девочку не старше десяти лет. Один солдат со смехом обернулся к другому:

– Такие мелкие пляшут на конце веревки дольше.

Дитя выглядело ошарашенным, но позволило увести себя к городской площади и разлагающимся останкам человека, еще болтающегося на виселице. Блэкстоун ощутил укол сожаления о ней – куда сильнее, чем о себе с братом.

– Что она натворила? – будто со стороны услышал он собственный вопрос. Повешение – дело достаточно заурядное, хоть они с братом почти и не видели его у себя в деревне, и стражник даже удивился, что он потрудился любопытствовать.

– Украла у своей госпожи кусок кружев, – бросил солдат, подталкивая братьев в зал суда.

* * *

Первая пара минут суда ушла на обычные издевки над братом Блэкстоуна. Дескать, обвиняемый в обличье этой бессвязно урчащей твари – надругательство над добрыми людьми графства, а уж то, что такому опасному зверюге дозволяют свободно разгуливать среди ничего не подозревающей публики, – сущая угроза обществу. Ответственность же за управление сим зверем возложена на Томаса Блэкстоуна. Как мужа наказали бы за поведение его жены, поелику та его раба, так и опекун сей твари отвечает за преступление против Сары Флоскли.

Речь практически свелась к монологу, изобилующему осуждением и оскорблениями, и служила лишь для судебного протокола в качестве резона казни братьев.

Судья оглядел забитую народом залу. Денек намечается хлопотный, выслушать предстоит больше дюжины дел, а после избавления сего городишки от его лиходеев еще ехать в следующее графство.

– Кто-нибудь выскажется в пользу обвиняемого?

Вперед выступил сэр Гилберт.

– Я сэр Гилберт Киллбер, а они свободные люди из села Седли, каковое лежит в пределах имения милорда Ральфа Марлдона. Мне велено уведомить настоящий суд, что означенные являются ценными для его светлости людьми и он не желает видеть, как их карают на основании показаний такого дерьма, как Дрейман.

Судью можно было подкупить или запугать, но лорд Марлдон здесь не властен, чтобы прибегнуть к угрозам, а сэр Гилберт, как всем известно, рыцарь бедный и сохраняет свое положение лишь благодаря верности и воинскому искусству.

– Нет свидетельств в пользу того, что сия тварь непричастна, – заявил судья, зная, что шериф притязал на мзду и получил от ворот поворот, так что нечего уповать на более крупную сумму, которую он запросит за закрытие дела. Подкуп и вымогательства для отправляющих общее право – дело заурядное. Кого ни возьми – судью, бейлифа[2]2
  Заместитель шерифа.


[Закрыть] или тюремщика, – деньги могут спасти жизнь на любом этапе правосудия. Так ли уж редко шериф понуждал приговоренного оговорить врагов самого шерифа, чтобы потом вытянуть у них денежки за спасение их жизней? Сэр Гилберт явился исключительно ради того, чтобы отношение лорда Марлдона к его собственным арендаторам выглядело более благожелательным. Средств на избавление шей заключенных от веревки он не выделил.

– Есть ли справедливое основание для того, чтобы их не повесили? – осведомился судья у сэра Гилберта.

– Вам ведомо о прокламации, предписывающей всякому человеку, владеющему акром или более, зарабатывающему более пяти фунтов в год, обеспечить лучника для кампании, замышляемой королем? – Сэр Гилберт поглядел на Блэкстоуна, вскинувшего голову и уставившегося на рыцаря. Он услыхал об этом впервые. Городской глашатай деревни и села не навещает, и любая письменная прокламация останется нечитанной, коли только ее не растолкует сельский клирик, а священник из Седли отправился на паломничество к папе в Авиньон и, должно быть, сбился с пути у ближайшего борделя в Кале. Неужто сэр Гилберт пускает эту прокламацию в ход как средство их спасения?

– Они свободные люди. Они не присягали на верность его светлости, но милорду нужны латники и лучники, дабы откликнуться на королевскую грамоту, скликающую армию. Томас Блэкстоун – прошедший ученичество каменщик, зарабатывающий пять шиллингов в год. Сие, вкупе с шерстью и урожаями, приносит ему требуемую сумму. Его долг ясен. Его жизнь нужна королю, – заключил сэр Гилберт.

– В округе вдосталь лучников и хобиларов[3]3
  Легкие кавалеристы.


[Закрыть], дабы удовлетворить требования короля. Не вижу резона предлагать ему деревенского дурачка, каковой самим уж своим присутствием унизит Его Величество. Если это единственный довод в защиту, в нем отказано.

Но сэр Гилберт не собирался стерпеть, чтобы ему дал окорот бородавчатый толстопузый судья, заплывший жиром от взяток и власти.

– Сей отрок не идиот. Он всю жизнь проработал в каменоломне, силой он превосходит многих взрослых мужчин, а своим искусством лучника он славится на три графства. Король будет польщен, узрев, что его искусство нашло доброе приложение в убиении недругов государства.

Судья нацелил толстый короткий палец на сэра Гилберта. За годы судейства латники немало его допекли. Приохотившись к изнасилованиям и грабежам в кампаниях, зачастую они пускаются на грабежи и убийства и на родине. Будь его воля, перевешал бы всех, какие под руку подвернутся. А сей зело опасен. Зная, что сэр Гилберт славится свирепым норовом и воинским искусством, судья пожалел лишь о том, что под рукой нет какого-нибудь злодеяния, за которое можно было бы обвинить и его.

– Закон гласит о пяти фунтах с одной лишь земли. Дурень ничего не зарабатывает – его содержат аки животину, потребную для работ в каменоломне, как вы признали. Его блуд с девицей хорошо ведом. Он лишается жизни.

Сэр Гилберт поглядел на глухонемого, из-за перекошенной челюсти выглядевшего карикатурным дурачком. Обернув взор на старшего брата, рыцарь покачал головой, видя, что Блэкстоун готов ринуться через весь суд. Сэр Гилберт тихонько сжал его руку и, несмотря на силу юноши, крепко держал его. Меньше всего сэру Гилберту нужно было, чтобы Томаса зарубили насмерть в суде за нападение на сортирного судью.

– Думай! – с напором зашептал он. – Думай, чему учил тебя отец! Он был солдатом, Иисусе милостивый! Лорд Марлдон учил твоего отца, и твой отец должен был учить тебя! Думай о Милости!

Паника из-за нехватки знаний стиснула горло Блэкстоуна. Сэр Гилберт дал ему шанс спасти жизнь.

– Выношу приговор обоим этим людям, – провозгласил судья.

Выдернув руку из хватки сэра Гилберта, Томас крикнул:

– Требую Привилегии духовенства!

Сэр Гилберт улыбнулся. Теперь жизнь Блэкстоуна в его собственных руках.

Монах или священник, обвиненный в преступлении, может спасти свою жизнь, потребовав Привилегии, и образованный человек может ходатайствовать о том же праве. Риск громадный. Если обвиняемый не сможет прочесть строки открытой Библии, положенной перед ним, оспорить казнь невозможно. В случае же оправдания он будет вверен в попечение духовенства и предстанет перед церковным судом. Ходили слухи, что чаще всего суд требовал от обвиняемого прочесть Псалом 51 – Псалом раскаяния[4]4
  В православной Псалтири – псалом 50.


[Закрыть]. Это единственный шанс Блэкстоуна. Отец порол его ивовой хворостиной, пока не вколотил в него каждый стих слово в слово. Но это было уже больше трех лет назад. Теперь его память уже сбоит.

– Томас Блэкстоун умеет читать. Он имеет право требовать, – заявил сэр Гилберт.

Отклонить требование нельзя.

– Принесите Библию. Где клирик? Где он? – нетерпеливо вопросил судья.

Молодой монах с тонзуркой, в своем черном облачении ставший невидимкой в тени колонн, выступил вперед, держа большую открытую Библию с уголками, защищенными латунными накладками. Предъявил ее судье, поглядевшему на выбранный пассаж и кивнувшему. Подойдя, монах поднял открытую Библию перед Блэкстоуном и замер в ожидании.

Взгляд Блэкстоуна упал на пестрящий буковками пергамент, на затейливую вязь буквицы, заключенную в декоративную раскрашенную гробницу. Ничего узнаваемого. Он умеет читать по-французски, а не латынь. Номер псалма был закрыт грязным пальцем монаха.

Томас воззвал к своей памяти. Мастер-каменщик научил его видеть структуру зданий мысленным взором – преображать числа на чертежах в реальность. Узри это мысленным оком, и оно появится, учил его седовласый мастер с раздробленной ладонью.

Блэкстоун вообразил слова, которые вколотил в него отец. Рассудок стряхнул с себя панику: палец монаха сместился, открыв номер псалма – 51.

– Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя; яко беззаконие мое аз знаю, и грех мой предо мною есть…

Строка за строкой повел он речитатив покаянного сокрушения с такой скоростью, с какой человек читал бы Священное Писание. Потребовалась пара минут, чтобы его притворство сработало. Он был достаточно убедителен, чтобы секретарь суда обернулся к судье, прежде чем внести смертный приговор в протокол суда. Блэкстоун не осмеливался бросить взгляд ни на судью, ни на монаха, глядевшего на него в упор. Понял ли он, что Томас лишь цитирует слова по памяти? После паузы и, как показалось Блэкстоуну, чуть заметной улыбки монах отвел взгляд от него и удалился обратно в тень.

– Старший брат объявляется невиновным и вверяется в попечение монахов обители Святого Эдмунда. Дурака повесить, – сказал судья.

Пока Томас излагал суду псалом 51, сэр Гилберт перебрался поближе к судье; пока слова эхом отдавались в гранитных стенах, его маневр остался почти незамеченным. Сэру Гилберту оставалось лишь податься вперед. И шепот его донес холодную, бесстрастную угрозу:

– Только повесь этого паренька, и я вырежу твою елду из паха и поджарю ее. Ты сожрешь ее перед смертью. Отдай его монахам Святого Эдмунда.

Отступив, он застыл в ожидании.

Кровь отхлынула от лица судьи. Для некоторых убийство – разменная монета, и сэр Гилберт не из тех, кто сыплет пустыми угрозами. Богатства и влияния бедному безземельному рыцарю без насилия не добиться.

Судья не усомнился, что тот не преминет привести угрозу в исполнение. И утер лицо дорогим льняным платком.

– Однако… благо общины выиграет, коли его также вверить в попечение монахов обители Святого Эдмунда, каковые изыщут применение немому и приставят к трудам во имя Господа. Дело закрыто.

Сэр Гилберт вывел братьев Блэкстоун из студеных каменных стен суда. Подняв лицо к солнцу, Ричард издал скрежещущее урчание удовольствия.

– Он чертов осел в человечьем обличье. Твоему отцу следовало дать ему умереть, – проворчал сэр Гилберт, забираясь в седло.

– У вас тоже был этот выбор, сэр Гилберт, – заметил Томас.

– Ага, и проку мне было бы от него? Я привел кляч в уповании, что ты поработаешь мозгами.

Подведя двух вихляющих задами верховых лошадей, монах улыбнулся Блэкстоуну и вручил ему поводья одной из них.

– Славно прочитано, господин Блэкстоун, – улыбнулся он.

Сэр Гилберт развернул своего коня.

– Один с поразительной памятью, другой с поразительной елдой. И то и другое сулит беду, но милорду Марлдону они нужны живые. Я исполнил свой долг. Спасибо тебе, брат Михаил. Передашь ли ты их под мою опеку?

– Передам, сэр Гилберт.

– Тогда деньги обители Святого Эдмунда поступят как обещано.

И пришпорил коня. Томас и Ричард последовали за ним.

Сэр Гилберт направился в поместье лорда Марлдона.

* * *

Дорога вилась между деревьями – непоколебимыми дубами и могучими каштанами. Всадники следовали за плавными изгибами реки, в двух сотнях футов ниже неспешно текущей через поросшую лесом долину. На дальней стороне луга на южных склонах полдюжины человек косили траву; до ездоков доносились шутливые оскорбления, которыми те время от времени перебрасывались. Блэкстоун непроизвольно прикидывал расстояние до них и угол траектории стрелы. Этим инстинктом он был благословен с младых ногтей, когда отец дал ему первый лук. По мере того, как он подрастал, набираясь сил и уменья, лук становился все больше, и совладать с ним становилось все труднее. Отец научил его искусству натягивать тетиву всем телом; чтобы натягивать с силой сто шестьдесят фунтов снова и снова, одной лишь силы рук маловато. Ко времени издания королевской прокламации, под страхом тюремного заключения запрещавшей все игры, увлекающей людей прочь от мишеней, Томас уже унаследовал заветный боевой лук отца. Смертоносное оружие лучника, самая убийственная машина своего века, должна быть на четыре дюйма выше стрелка, и в луке отца добрых шесть футов и четыре дюйма. Блэкстоун первенец, и унаследовать лук – его право. И, как знал отец, он более меткий лучник, чем брат. Отец кротко и пространно втолковывал, что своим искусством младший сын превосходит всех в графстве, кроме Томаса. И все же просил, чтобы при каждом состязании братьев Томас позволял выпустить последнюю победную стрелу Ричарду. Только таким образом глухонемой ребенок мог добиться признания общества. Своим тайным уговором отец и старший сын не поделились ни с кем.

Со времени смерти отца, натягивая пеньковую тетиву на роговые навершия плечей лука и охватывая ладонью четырехдюймовую рукоять спинки, он чувствовал в луке энергию отца. Лук сделан из тиса, с упругой заболонью[5]5
  «Неспелая», в отличие от сердцевины, часть ствола.


[Закрыть] на спинке и темной, хорошо сжимающейся сердцевиной на животе, обращенном к лучнику. Иногда он мысленно рисовал себе картины сражений, в которых участвовал отец, и пах прошивала дрожь от неуверенности, достало ли бы ему отваги отца в нужный час. И теперь, похоже, он неминуем.

Полоски луговых цветов размежевывали дальние поля, будто строчки стеганого одеяла, уводя взор наблюдателя к последней излучине реки, где над вершинами деревьев виднелись башенки замка лорда Марлдона.

Они больше не торопились, и пейзаж чуть ли не заставил их придержать аллюр коней до неспешного шага. Сэр Гилберт не обмолвился ни словом с той самой поры, как они выехали из города, а Блэкстоун не видел резона затевать праздную беседу. Природная красота окружения затронула что-то в глубине его души – какую-то доброту, что ли, чуть ли не материнскую любовь. Несмотря на тяготы жизни, отец всегда говорил, что они дети Божьи и природа – их утешительница.

Сэр Гилберт поглядел на него, будто уловив его мысли.

– Твоя мать сгубила доброго бойца, – буркнул он. – Высосала из него боевой дух, будто мозг из кости. Он махнул рукой на войну и трудился каждую минуту Божью, только бы быть с ней, а потом – чтобы взрастить тебя и осла после ее кончины.

Он не прозевал вспышку гнева во взгляде Блэкстоуна, но заодно отметил, что юноша владеет собой. Когда братьев пошлют прочь от убежища собственного хутора и окрестных деревень, чужаки будут насмехаться над ними, и Томасу придется оборонять брата, но для этого ему нужна будет холодная голова, потому что насмешники будут доками по части массовых убийств.