Текст книги "Психоанализ и бессознательное. Порнография и непристойность"

Автор книги: Дэвид Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Порнография и непристойность
Pornography and Obscenity
1929

Что касается порнографии в полном смысле этого слова, то даже я подвергал бы ее строжайшей цензуре. А распознать ее не составляет большого труда. Во-первых, настоящая порнография почти всегда нелегальна, она никогда не проявляет себя открыто. А во-вторых, ее можно узнать по тому, что она во всех без исключения случаях оскорбительна – как для секса, так и для самого человека. Порнография – это попытка осквернить сексуальную природу человека, замарать ее грязью, и это непростительное преступление

То, что для одного порнография, для другого – усмешка гения.

Широкая публика, обладающая скорее коллективным слабоумием, чем коллективным разумом, не способна реагировать на что-либо индивидуальным образом…

Д. Г. Лоуренс

Перевод В. Чухно

На вопрос о том, что означают эти два слова, разные люди, естественно, ответят по-разному. То, что для одного порнография, для другого – усмешка гения.

Само слово «порнография», как объясняют нам словари, означает «имеющий отношение к продажным женщинам» или, в буквальном смысле, «описывающий продажных женщин». Но позвольте спросить, кого в наши дни можно считать продажными женщинами? Если тех, кто берет с мужчин деньги за согласие переспать с ними, то ведь большинство женщин, становясь женами, то есть вступая в законный брак, в сущности, продают себя своим мужьям. В то же время многие проститутки отдаются мужчинам просто так, по собственному желанию, не беря с них за это денег. Да и вообще, если в женщине не чувствуется хоть немного от распутницы, от соблазнительницы и блудницы, то такую женщину иначе, чем «сухой воблой», не назовешь. С другой стороны, во многих проститутках кроются присущие большинству женщин порядочность и благородство. Так стоит ли быть педантом и ограничивать себя рамками предвзятых мнений? Судить обо всем, руководствуясь буквой закона, – неблагодарная и скучная вещь, тем более что законы, как правило, не отражают реальной жизни.

Та же самая история и со словом «непристойный»: никто вам толком не скажет, что под ним понимать. Предположим, оно происходит от слова obscene, означающего «то, что не может быть показано на сцене»[1]1
  Лоуренс не совсем точен: английское слово «obscene» («непристойный») происходит от латинского «obsc(a)enus», что значит «отвратительный, мерзкий». (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть] – разве много это вам объясняет? Думаю, не очень. То, что представляется непристойным Тому, в глазах Люси и Джо выглядит вполне приличным. Да и вообще, вопрос о том, что означает то или иное слово, решается большинством, и то не сразу, а по прошествии определенного времени. Если пьеса шокирует десять зрителей в зале, а остальные пятьсот находят ее безобидной, то это значит, что она непристойна для десяти и пристойна для пятисот, из чего, в свою очередь, следует, что пьесу, ввиду мнения большинства, нельзя считать непристойной. Шекспировский «Гамлет» шокировал аскетических пуритан во времена Кромвеля[2]2
  Оливер Кромвель (1599–1658) – английский государственный деятель, лидер Английской буржуазной революции XVII в.


[Закрыть], тогда как сегодня он никого не шокирует, зато сегодня нас шокируют некоторые из пьес Аристофана[3]3
  Аристофан (ок. 445 – ок. 385 до н. э.) – древнегреческий поэт и комедиограф.


[Закрыть], которые на греков, скорее всего, такого впечатления не производили.

Человек – изменчивое существо, и вместе с ним меняется значение слов. Многое сегодня воспринимается иначе, чем в прошлом, а многое попросту исчезает, преобразуясь в нечто иное. Если нам и кажется, что мы знаем, в каком мире живем, то это лишь потому, что перемены переносят нас в преобразившийся мир столь стремительно и вместе с тем незаметно.

Мы вынуждены мириться с тем, что все в нашей жизни решается большинством, подавляющим большинством. Да, именно так: все в нашей жизни решает толпа, толпа и еще раз толпа. Уж она-то в точности знает, что пристойно, а что непристойно. Можете ли вы представить себе, чтобы десять миллионов человек из низших классов ошибались, а какие-то десять человек из высших классов были правы? Это же абсурд! Зачем, в таком случае, нужны были бы законы математики?! Так что давайте голосовать! Поднимем руки, подсчитаем голоса и тогда узнаем, в чем заключается истина. Vox populi, vox Dei. Odi profanum vulgus! Profanum vulgus[4]4
  «Vox populi, vox Dei. Odi profanum vulgus! Profanum vulgus» (лат.) – Глас народа – глас Божий. Презираю невежественную толпу! Да, невежественную толпу. (Первое изречение принадлежит римскому философу Сенеке, второе и третье – римскому поэту Горацию.)


[Закрыть].

Сказанное сводится к следующему: если вы обращаетесь к толпе, то ваши слова будут пониматься только в том значении, какое вкладывает в них толпа, то есть в значении, установленном большинством. На этот счет одни человек рассказал мне в письме, каким образом вопрос о непристойности решается американским законом, причем Америка собирается применять эту правовую норму на практике. А решается этот вопрос очень просто (и уверяю вас, дорогие читатели, что это не анекдот, а реальные факты – ведь толпе лучше знать, что пристойно, а что непристойно!). Так вот, согласно этому закону к крайне непристойным могут быть отнесены вполне безобидные и широко употребляемые слова – например, те, что рифмуются со словами «чудак» или «ручка». Причина вот в чем.

Предположим, типограф, набирая слово «чудак» или «ручка», допустит ошибку и поставит «м» вместо «ч» в первом случае и «с» вместо «р» во втором. В таком случае человек этот совершит, в глазах широкой американской общественности, непристойный, неприличный, даже разнузданный поступок, и набранный им текст будет квалифицирован как порнографический. А ведь с широкой общественностью не поспоришь, будь она хоть американской, хоть британской. Vox populi, vox Dei, знаете ли. А если не знаете, широкая общественность вам подскажет. В то же время этот самый vox Dei до небес превозносит кинокартины, книги и газетные публикации, которые даже такому закоренелому грешнику, как я, кажутся отвратительными и непристойными. Я вынужден, подобно истому пуританину или благочестивому ханже, воротить от них нос и стараюсь глядеть в другую сторону. Когда непристойность становится слащаво-приторной, чтобы облечься в приемлемые для публики формы, и когда vox populi, vox Dei становится сиплым от пронизывающей его сентиментальной скабрезности, мне ничего иного не остается, как уподобиться фарисею и держаться от всего этого как можно дальше, чтобы не заразиться и не запятнаться. Липкий, зловонный деготь – вот что мне это напоминает, и меня не заставишь к этой мерзости прикоснуться.

Сказанное опять-таки сводится к тому, что перед каждым из вас рано или поздно возникнет дилемма: либо принять сторону большинства, сторону толпы, либо не делать этого; либо подчиниться мнению vox populi, vox Dei, либо заткнуть уши и не слышать его непристойного воя; либо корчить из себя шута на потеху широкой публике, Deus ex machina[5]5
  Deus ex machina (лат.) – «бог из машины»: драматургический прием, применявшийся иногда в античной трагедии и заключавшийся в том, что запутанная интрига получала неожиданное разрешение во вмешательстве бога, который посредством механического приспособления (машины) появлялся среди действующих лиц, раскрывал неизвестные им обстоятельства и предсказывал дальнейший ход событий. Изобретателем приема deus ex machina в драматургии считается греческий поэт-драматург V в. до н. э. Еврипид. Его трагедии обнаруживали в человеческой психике такие противоречия, которые не могли разрешиться «катарсисом» (очищением), требовавшимся по правилам древнегреческого театра. Драматург нашел оригинальный выход: использовал механизмы с подъемным краном, при помощи которых в решающий момент «с небес» опускалось «божество» (актер, игравший роль определенного греческого бога или богини), разрешавшее все спорные вопросы или разъяснявшее все мотивы поведения трагических персонажей. В современной литературе это выражение означает неожиданное разрешение трудной ситуации, которое не вытекает из естественного хода событий, а является чем-то искусственным, вызванным извне. Примером применения этого приема в русской драматургии является сообщение о приезде настоящего ревизора в комедии Н. В. Гоголя «Ревизор».


[Закрыть], либо отказываться кривляться перед нею – разве что изредка, чтобы подурачить или позлить этого неповоротливого, порочного монстра.

Когда вы задаетесь вопросом о значении какого-нибудь слова, пусть даже самого простого, не торопитесь с ответом. Потому что каждое слово имеет по меньшей мере два значения, относящиеся к абсолютно разным категориям. Первое из них – это такое значение, которое вкладывает в слово толпа, тогда как второе – это индивидуальное значение слова. Возьмем, например, обычное слово «хлеб». В понимании толпы это продукт, который выпекают из муки в форме буханки или булки, а потом едят.

А теперь возьмем индивидуальное значение этого слова: белый хлеб, серый хлеб, кукурузная лепешка, домашний хлеб, запах свежевыпеченного хлеба, хлебная корка, хлебные крошки, просфора[6]6
  Просфора (или просвира) (библ.) – круглый хлебец из пресного теста, употребляемый в христианских обрядах, например в обряде причащения.


[Закрыть], хлебы предложения[7]7
  Хлебы предложения – двенадцать пресных хлебов, которые клались в святилище (месте отправления культов) перед лицом Божиим.


[Закрыть], зарабатывать на хлеб, хлеб из кислого теста, деревенский каравай, французский длинный батон, венский хлеб, черный хлеб, вчерашний хлеб, ржаной хлеб, хлеб «Грэхем»[8]8
  Хлеб «Грэхем» – хлеб из непросеянной пшеничной муки грубого помола.


[Закрыть], хлеб из ячменной муки, булочки к чаю, brezeln[9]9
  Brezeln (нем.) – кренделя.


[Закрыть], kringeln[10]10
  Kringeln (нем.) – баранки.


[Закрыть], сдобные лепешки, пресные лепешки, маца… – и так далее до бесконечности. Пусть перечень этот далеко не полон, но его достаточно для того, чтобы мы могли убедиться, что даже такое простое слово, как «хлеб», обладает удивительным свойством раздвигать пределы времени и пространства и переносить нас по коридорам памяти в отдаленные времена и края. Ведь каждое из этих значений индивидуально, а потому каждый из нас как отдельная личность, как индивидуум, получает возможность совершать свое собственное путешествие в поисках нужного нам значения того или иного слова и в соответствии со своим собственным представлением об истинном значении этого слова. Ну а когда слово приходит к нам в своем индивидуальном обличье, находя в нашем сердце индивидуальный, свойственный только нам отзвук, мы испытываем настоящую, ни с чем не сравнимую радость.

Сочинители реклам в Америке прекрасно знают об этом, и самые блестящие образцы американской изящной словесности мы находим не где-нибудь, а в рекламах – например, в тех, что прославляют пенящиеся свойства нового мыла. Такие рекламы звучат чуть ли не как стихотворения в прозе. В них слово «пенящиеся» приобретает живые, игристые, индивидуальные оттенки, передаваемые искусно составленными и поэтично звучащими текстами. Во всяком случае, они звучат поэтично в восприятии тех, кто не замечает, что поэзия эта – на самом деле приманка, нацепленная на крючок.

Таким образом, бизнесу удается открывать индивидуальные, динамичные значения слов, тогда как поэзия утрачивает эту способность. Она все больше тяготеет к применению безжизненных, надуманных, притянутых за уши значений слов, и эти значения в конечном итоге оказываются теми, которые используются толпой, а значит, вызывают в индивидууме реакции, типичные для толпы. Ибо в каждом человеке сосуществуют два «я» – массовое «я» человека из толпы и индивидуальное «я» отдельной личности, причем соотношения этих двух «я» у разных людей различны. Некоторые почти целиком состоят из одного лишь массового «я», а потому не способны на индивидуальное, образное восприятие мира. Наиболее типичными носителями массового «я» являются люди, занимающиеся профессиональной деятельностью: юристы, преподаватели, священники и так далее. В то же время дельцы и разного рода предприниматели, которых принято поносить последними словами и которые внешне кажутся столь уверенными в себе, как если бы они были людьми с гипертрофированным массовым «я», на самом деле обладают живым, трепетным, а зачастую и легко ранимым индивидуальным «я».

Широкая публика, обладающая скорее коллективным слабоумием, чем коллективным разумом, не способна реагировать на что-либо индивидуальным образом, то есть реагировать, как индивидуум, ввиду чего манипулировать широкой публикой (или, что то же самое, общественным мнением) не представляет большого труда. Толпой манипулировали, манипулируют и всегда будут манипулировать, вот только методы манипулирования могут быть разными. Сегодня ее используют в качестве курицы, несущей золотые яйца[11]11
  «Курица, несущая золотые яйца» (перен.) – источник легкого дохода. Смысл фразы состоит в том, что толпа дает себя обманывать, позволяя обогащаться за ее счет всяческим ловкачам и мошенникам.


[Закрыть].

Сбитая с толку мудреными словечками и индивидуальными значениями слов, толпа громко кудахчет, выражая таким образом свое согласие быть несушкой золотых яиц и впредь. Поистине vox populi, vox Dei. Так было во все времена, и так будет всегда, пока существует наш мир. Хотите знать, почему? Да потому, что у толпы не хватает ума, чтобы отличать массовые значения слов от индивидуальных. Толпа навсегда обречена оставаться стадом по той причине, что она не делает разницы между своими естественными чувствами и чувствами, внушаемыми ей теми, кто манипулирует ею и использует ее в своих целях. Толпа никогда не перестанет быть вульгарной и грубой, потому что ею руководят разного рода пройдохи извне, а не естественные, искренние порывы, исходящие изнутри. Толпа не может не быть непристойной, потому что своего мнения у нее никогда не было и не будет.

А это снова возвращает нас к разговору о порнографии и непристойности. Итак, реакция человека на любое слово может быть или массовой, как у толпы, или индивидуальной, как у мыслящей личности, и каждому из нас следует спросить у себя: а индивидуальна ли моя реакция на слова или же она подсказана сидящим во мне массовым «я»? Что касается так называемых непристойных слов, то вряд ли хотя бы одному человеку из миллиона удастся, услышав такое слово, избежать реакции, какую вызывает оно у толпы. Уверяю вас. первая ваша реакция почти наверняка будет массовой: такие слова толпу возмущают, такие слова толпа осуждает. Но дальше этого толпа не идет. А вот человек с индивидуальной реакцией этим не ограничится, а, поразмыслив, спросит у себя: так ли уж я шокирован? В самом ли деле я испытываю негодование? Столь ли велик мой гнев? Ответ наверняка будет таков: нет, я совсем не шокирован, негодования я не испытываю и никакого гнева не чувствую: напротив, я хорошо знаю это слово и воспринимаю его таким, какое оно есть, а потому не собираюсь на потребу толпе делать из мухи слона, и никакие законы на свете не заставят меня думать иначе. И если какой-нибудь мужчина или какая-нибудь женщина, слыша так называемые неприличные слова (а их в языке не так уж и много), не станет спешить с негодованием, а, поразмыслив, сменит массовое мировосприятие на индивидуальное, то он или она от этого только выиграет. Ну а поскольку в основе массового сознания лежит ханжество, то, значит, и всем нам тоже не мешало бы призадуматься и покончить с ханжескими привычками.

До сих пор мы обсуждали в основном проблему непристойности, но вопрос с порнографией еще сложней и запутанней. Даже если человек сумел перейти от массового сознания к индивидуальному, у него все равно могут в глубине души оставаться сомнения, считать ли, например, творения Рабле порнографическими или нет. Он долго и мучительно будет гадать, как относиться к Аретино[12]12
  Пьетро Аретино (1492–1556) – итальянский писатель эпохи Возрождения, автор язвительных патетических памфлетов и сатирических комедий. Известен также своими «Непристойными сонетами» (1524).


[Закрыть] или, скажем, к тому же Боккаччо, и его будут терзать самые противоречивые чувства.

Помнится, я вычитал в какой-то статье о порнографии, что это такой вид искусства, который призван вызывать у человека сексуальное желание или, что то же самое, сексуальное возбуждение. Главным при этом, подчеркивалось в статье, является вопрос о том, имел ли автор произведения – писатель либо художник – такое намерение или не имел. Снова этот старый, навязший в зубах вопрос о намерениях! А ведь сегодня он уже никого не волнует – мы теперь хорошо знаем, насколько сильными и неодолимыми бывают наши бессознательные намерения. Зачем вменять человеку в вину сознательные намерения и оправдывать намерения бессознательные – этого я не могу понять: ведь намерения у каждого из нас в основном бессознательные, а не сознательные. Я есть тем, чем я есть, а не тем, чем я себя считаю.

И все же большинство людей полагают, насколько я знаю, что порнография – это нечто низкое, грязное, отвратительное. Словом, люди относятся к ней отрицательно. А почему, хотелось бы знать? Не потому ли, в самом деле, что она возбуждает сексуальные чувства?

Думаю, дело не в этом. Как бы мы ни старались делать вид, что полностью равнодушны к сексу, большинство из нас вовсе не против умеренного сексуального возбуждения. Это нас согревает, это стимулирует нас, подобно проглянувшему в пасмурный день солнцу. Несмотря на почти два столетия пуританизма, люди не утратили интереса к интимной стороне жизни, хотя массовое сознание и свойственная толпе привычка осуждать любые проявления секса не позволяют нам открыто признавать это. Есть, конечно, на свете немало людей, у которых любые сексуальные побуждения, даже самые естественные, вызывают неподдельное отвращение. Но это, как правило, люди с психическими отклонениями, ненавидящие своих ближних, вечно всем недовольные, разочарованные, страдающие комплексом неполноценности, и таких людей, увы, наша цивилизация породила великое множество. Интересно отметить, что эти люди, как правило, втайне удовлетворяют себя какими-нибудь изощренными и ненормальными формами секса.

Даже искусствоведы с самыми, казалось бы, передовыми взглядами пытаются заставить нас поверить, будто любая картина или книга, которая «взывает» к нашим сексуальным чувствам, является ipso facto[13]13
  Ipso facto (лат.) – в силу самого факта.


[Закрыть] плохой картиной или книгой. Но это же чистейшей воды ханжество. Ведь половина величайших мировых творений в области поэзии, живописи, музыки, прозы являются великими и прекрасными именно потому, что взывают к нашим сексуальным чувствам. Картины Тициана и полотна Ренуара, «Песнь Соломона»[14]14
  Самая прекрасная из «Песни Песней Соломона», 22-й книги Ветхого Завета. В «Песни Соломона» воспевается самая чистая, самая совершенная любовь, к какой только может стремиться душа человека.


[Закрыть] и «Джейн Эйр»[15]15
  «Джейн Эйр» – роман английской писательницы Шарлотты Бронте (1816–1855).


[Закрыть], «Энни Лори»[16]16
  «Энни Лори» – известная шотландская песня, посвященная реальной личности, аристократке Энни Лори (1682–1764), и написанная отвергнутым ею возлюбленным, Уильямом Дугласом. Музыку к песне написала леди Скотт в 1835 г.


[Закрыть] и оперы Моцарта – все они исполнены высокого эстетизма и в то же время взывают к нашим сексуальным чувствам, сексуально нас стимулируют (называйте это как хотите). Даже Микеланджело, относившийся к сексу, можно сказать, отрицательно, счел необходимым наполнить свой «Рог изобилия» желудями фаллической формы. Секс является могучим, благотворным, необходимым для человека жизненным стимулом, и все мы испытываем светлую радость, когда его теплый, природный поток проходит сквозь нас, согревая нас подобно солнцу.

Таким образом, у нас есть все основания отвергнуть утверждение о том, будто наличие сексуального мотива в искусстве обязательно является признаком порнографии. Может быть, это и так для какого-нибудь серого пуританина, но пуритане – больные люди, больные физически и душевно, поэтому обращать внимание на их нелепые бредни нам, право, не стоит. Хотя, конечно, сексуальные мотивы бывают самые разные, и разновидностей этих мотивов и их отличий один от другого может быть бесконечное множество. Принято считать, что небольшая доза секса в произведении – это не порнография, тогда как большая – это уже порнография. Но это явное заблуждение. В самых откровенных эпизодах у Боккаччо я усматриваю меньше порнографии, чем, скажем, в «Памеле» или «Клариссе Харлоу»[17]17
  «Памела, или Вознагражденная добродетель» и «Кларисса Харлоу» – любовные романы английского писателя Сэмюэла Ричардсона (1689–1761), написанные в эпистолярной форме.


[Закрыть] или даже в «Джейн Эйр» – я уж не говорю о массе современных книг или кинофильмов, не подвергаемых никакой цензуре. В то же время «Тристан и Изольда» Вагнера[18]18
  Опера «Тристан и Изольда» немецкого композитора Рихарда Вагнера (1813–1883) написана по мотивам французского рыцарского романа о трагической любви рыцаря Тристана и жены корнуэльского короля Изольды.


[Закрыть], как мне кажется, очень близка к порнографии, точно так же как и некоторые из популярных христианских песнопений.

Так в чем же тут дело? Думаю, не в самих сексуальных мотивах и даже не в сознательных намерениях писателя или художника. Возможно, у Рабле такие намерения действительно были, да и у Боккаччо, скорее всего, тоже, хотя проявлялись они по-разному. С другой стороны, я уверен, что у бедной Шарлотты Бронте или у романистки, написавшей «Шейх», и в мыслях не было возбуждать сексуальные чувства читателей. Тем не менее «Джейн Эйр», на мой взгляд, очень близко граничит с порнографией, тогда как вещи Боккаччо кажутся мне нравственно здоровыми и освежающими.

Недавно ушедший в отставку министр внутренних дел Великобритании, человек во всех отношениях серый, но гордящийся тем, что всегда был и остается последовательным пуританином, не так давно разразился возмущенной статьей по поводу «непристойных» книг и среди прочего написал следующее, причем тон его слов был скорбным и в то же время негодующим: «…и эти юноша и девушка, которые были абсолютно чисты до тех пор, после прочтения этой книги взяли и вступили в половое сношение!!!»

Ну и слава богу! – вот и все, что мы можем сказать. Но этот серый Страж Британской Морали, по всей видимости, считал, что было бы гораздо лучше для этих молодых людей, если бы они вместо акта любви убили друг друга или довели себя до полного нервного истощения. Такова она, серая болезнь пуритан!

Так что же такое, в конце концов, порнография? Во всяком случае, не взывание к нашим сексуальным желаниям и не побуждение к сексуальной активности средствами искусства. Это даже не предумышленное намерение художника пробуждать или возбуждать сексуальные чувства. В самих сексуальных чувствах нет ничего дурного, коль скоро они проявляются нормальным, а не извращенным, противоестественным образом. Здоровый сексуальный стимул в каждодневной человеческой жизни и необходим и полезен. Без этого мир стал бы скучным и серым. Я бы каждому давал читать озорные, жизнерадостные истории периода Возрождения: это помогало бы людям сбрасывать с себя личину серого чванства – болезни, столь широко поразившей нашу современную цивилизацию.

Что же касается порнографии в полном смысле этого слова, то даже я подвергал бы ее строжайшей цензуре. А распознать ее не составляет большого труда. Во-первых, настоящая порнография почти всегда нелегальна, она никогда не проявляет себя открыто. А во-вторых, ее можно узнать по тому, что она во всех без исключения случаях оскорбительна – как для секса, так и для самого человека.

Порнография – это попытка осквернить сексуальную природу человека, замарать ее грязью, а это непростительное преступление. Возьмем, к примеру, такое отвратительное явление, как распространенная в большинстве городов торговля порнографическими открытками из-под полы. Те, которые попадались мне на глаза, были столь омерзительны, что, когда я смотрел на них, мне просто хотелось плакать. Какое оскорбление для человеческого тела, какая вульгаризация такой важной сферы, как человеческие отношения! Нагота на этих открытках выглядела отталкивающей и вместе с тем жалкой, а половой акт – унизительным и уродливым. Да, именно так – не актом любви, а грязным, мерзким, постыдным актом спаривания.

То же самое можно сказать и о продаваемых из-под полы книгах. Они или столь отвратительны, что при чтении вызывают тошноту, или настолько глупы, что читать их могут только полные идиоты, а писать – одни лишь кретины.

В равной степени это относится и к непристойным лимерикам[19]19
  Лимерик (по названию города Лимерик в Ирландии) – короткое шуточное стихотворение легкомысленного, абсурдного, а иногда и игриво-эротического содержания, обязательно состоящее из пяти строк, где первая и вторая строки рифмуются с пятой, а третья и четвертая – между собой. Жанр лимерика родился в Англии и популярен в англоязычных странах, а с некоторых пор – и во всем мире. Пример лимерика:
Как-то раз баритон из ГаваныПоскользнулся на корке бананаОн полгода лечился.Снова в строй возвратился.Но не как баритон – как сопрано.  (Перевод В. Чухно.)


[Закрыть], которые принято декламировать после обеда, или к пошлым анекдотам, которые коммивояжеры рассказывают друг другу в курительной комнате. Иногда среди них можно услышать действительно остроумные, и это во многом оправдывает рассказчика, но, как правило, в них, кроме грязи и пошлости, ничего нет, а так называемый «юмор» заключается в одних лишь откровенных сексуальных подробностях.

По правде сказать, нагота многих наших современников и в самом деле выглядит жалкой и отталкивающей, а половой акт между многими современными мужчинами и женщинами действительно унизителен и уродлив. И мы никак не можем этим гордиться. Это не что иное, как одно из свидетельств упадка нашей цивилизации. Я уверен, что никакая другая цивилизация, даже древнеримская, не могла «похвастаться» столь высоким процентом людей, чья нагота выглядела бы такой же ничтожной и жалкой, и чей секс был бы таким же уродливым, убогим и грязным. Ибо ни в какой другой цивилизации секс не оказывался на самом дне общества, а нагота – на стенках общественных туалетов.

Наиболее разумная часть молодежи, слава богу, понимает это и полна решимости изменить положение вещей и в том, и в другом отношении. Она старается уберечь свою юную красоту, вызволяя ее из удушливого, порнографического подземного мира, созданного старшими поколениями, и она не хочет относиться к сексуальным отношениям как к чему-то постыдному и запретному. Эту перемену в молодежи старики, приверженные серому мышлению, естественно, осуждают, хотя на самом деле это великая перемена к лучшему: это настоящая революция.

Меня не перестает удивлять эта непреодолимая готовность рядового человека из толпы делать из секса грязь. В молодости я долгое время жил в плену заблуждения, будто у здоровых на вид, внешне нормальных людей, которых встречаешь повсюду – в поездах, курилках гостиниц или спальных вагонов, – такие же нормальные чувства и здоровое, хотя, возможно, и грубовато-легкомысленное, отношение к сексу. Увы, это не так! Далеко не так! Опыт показывает, что обычные, заурядные люди подобного рода проявляют оскорбительное отношение к сексу, невероятное к нему презрение, отвратительное желание его оскорбить. Если один из таких, с позволения сказать, индивидов имел половое сношение с женщиной, он обязательно преисполняется торжествующим чувством, что тем самым он облил ее грязью и она теперь стала еще ничтожнее, еще продажнее, еще презреннее, чем была до тех пор.

Именно такие субъекты рассказывают сальные анекдоты, носят с собой грязные снимки и читают непристойные книги. Это представители многочисленного порнографического класса, состоящего из обычных простолюдинов, из мужчин и женщин с улицы. Эти люди относятся к сексу с такой же ненавистью, с таким же презрением, как и самые закоренелые из серых пуритан, но, когда так называемое общественное мнение взывает к их нравственности, они всегда на стороне ангелов. Именно они убеждены в том, что киногероини должны быть бесполыми, пресными существами с застиранной до бесцветности чистотой. Именно они убеждены в том, что сексуальные чувства проявляют одни лишь злодеи и негодяи, что это и есть самая низкая похоть. В их глазах Тициан и Ренуар до крайности неприличны и непристойны, а потому они не хотят, чтобы их жены и дочери видели картины этих художников.

Хотите знать, почему? Да потому что они больны серой болезнью лютой ненависти к сексу, усугубленной желтой болезнью вожделенного обожания грязи. Половые и фекальные функции в человеческом организме отправляются в непосредственной близости друг от друга, но в то же время, если можно так выразиться, совершенно различны по своему направлению. Функция сексуального потока – созидание и жизнь, тогда как функция фекального потока диаметрально противоположна – уничтожение, распад, разложение. Человек со здоровой психикой воспринимает это различие как нечто естественное, и понимание противоположной роли этих двух потоков – один из самых главных и глубоких наших инстинктов.

Но у деградирующей личности этот инстинкт, как и другие основные инстинкты, утрачен, а потому оба потока в ее восприятии идентичны. В этом ключ к пониманию поведения вульгарной толпы, в этом разгадка психологии порнографической публики: сексуальный поток и фекальный поток кажутся им одним и тем же потоком. Такое случается с теми, чья душа гибнет, а основополагающие, врожденные инстинкты отмирают. Тогда секс становится для них грязью, а грязь становится сексом. Тогда половое возбуждение превращается для них в желание побарахтаться в грязи, а любые признаки сексуальности в женщине воспринимаются как проявление ее грязной природы. В этом и заключается суть вульгарных людей из толпы, людей с улицы, и имя им легион[20]20
  Несколько измененная фраза из Библии: «И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много» (Марк. 5.9).


[Закрыть]. Их голоса заглушают любые другие, потому что их голоса – это vox populi, vox Dei. В этом и заключается источник всей порнографии.

Именно поэтому мы можем утверждать, что Бронте с ее «Джейн Эйр» или Вагнер с его «Тристаном и Изольдой» гораздо ближе к порнографии, чем Боккаччо. И для Вагнера, и для Шарлотты Бронте было присуще то мировоззрение – а в соответствии с ним и то душевное состояние, – когда самые прочные из инстинктов ослабевают и секс воспринимается как нечто слегка непристойное, то есть как нечто такое, чему предаются, но тем не менее презирают. Чувственное влечение мистера Рочестера к Джейн Эйр до тех пор остается «нереспектабельным», пока он не получает ожогов, не слепнет и не становится калекой, беспомощным и во всем зависимым от других. Только тогда, полностью униженная и оскорбленная, его страсть получает номинальное право быть признанной. Что же касается всех предшествующих любовных сцен, целомудрие которых приятно возбуждало читателя, то они после такого финала кажутся до некоторой степени непристойными.

То же самое относится и к «Памеле», и к «Мельнице на Флоссе»[21]21
  «Мельница на Флоссе» (1860) – роман английской писательницы Мэри Энн Эванс (1819–1880), писавшей под псевдонимом Джордж Элиот.


[Закрыть], и к «Анне Карениной». Если произведение возбуждает сексуальные чувства, но лишь для того, чтобы насмеяться над ними, унизить их, поддать их презрению, то это уже признак того, что в произведении присутствуют элементы порнографии.

По той же самой причине можно без преувеличения утверждать, что элементы порнографии присутствуют почти во всей литературе XIX столетия и очень многие из так называемых «нравственно безупречных» людей того времени обладали чертами, которые иначе, чем порнографическими, не назовешь. Но никогда ранее порнографические аппетиты не разгорались до такой степени, как сегодня. Это несомненный признак болезненного состояния нашего общества, и единственное лекарство от этой болезни – говорить о сексе и о том, что его стимулирует, открыто, без обиняков и недомолвок.

Человек с порнографическим взглядом на мир терпеть не может Боккаччо, потому что свежая, здоровая непосредственность великого итальянского гения заставляет современного порнографического пигмея почувствовать себя грязным, извивающимся червем, каковым он, собственно, и есть. Именно поэтому я давал бы сегодня читать Боккаччо всем, от мала до велика, было бы только у них желание.

В наше время, когда общество погрязло в трясине тайной и полулегальной порнографии, панацеей от этого зла может служить лишь безыскусственная, здоровая откровенность в вопросах секса. И, возможно, истории, поведанные рассказчиками периода Возрождения, такими, как Боккаччо.

Ласка[22]22
  Ласка – прозвище итальянского писателя Антона Франческо Граццини (1503–1584), полученное им за его задиристый характер. («Ласка» в переводе с итальянского означает «плотва», а эта рыбка известна среди рыбаков своим боевым характером.) Перу Граццини принадлежит, среди прочих произведений, сборник 22 комических новелл «Вечерние трапезы». Новеллы рассказываются от лица молодых людей, которые собираются вместе во время карнавала в течение трех вечеров. Написаны новеллы живым разговорным языком и рисуют реальный быт Флоренции XVI в. Граццини подражал Джованни Боккаччо, хотя его стиль грубоват и несколько тяжеловесен, Лоуренс перевел на английский язык одну из новелл: «Историю доктора Маненте».


[Закрыть] и другие, были бы наилучшим противоядием как от порнографии, так и от тех опасных для психического здоровья псевдолекарств, «исцеляющих душевные раны», которые навязывают нам пуритане.

Вопрос о порнографии, на мой взгляд, сводится к вопросу о секретности. Без секретности и скрытности не было бы и порнографии. Но скрытность и скромность – далеко не то же самое. В скрытности и секретности обязательно кроется элемент страха, зачастую граничащего с ненавистью. Скромность же всегда кротка и сдержанна. В наши дни скромность сбрасывают с себя, как ненужную одежду, – сбрасывают даже в присутствии серых стражей нравственности. Зато секретность, хотя она сама по себе и порок, нынче в большом фаворе. Позиция серых блюстителей морали в этом отношении такова: «Милые барышни, можете полностью забыть о скромности, но ни в коем случае не забывайте, что свой маленький грязный секрет вы должны держать под замком!»

Такого рода «маленькие грязные секреты» стали сегодня просто-таки бесценными для людей из толпы. Это нечто вроде скрытых ссадин или нарывов, которые, когда их раздражаешь или почесываешь, вызывают острое и восхитительно приятное ощущение. И вот эти маленькие грязные секреты, эти ссадины и нарывы, люди раздражают и почесывают все чаще и чаще, и они все более воспаляются, так что нервная система и психическое здоровье людей все более портятся. Можно без преувеличения сказать, что сегодня по меньшей мере половина любовных романов и фильмов о любви становятся популярными именно благодаря этому тайному «почесыванию» зудящих маленьких грязных секретов. Можете назвать это сексуальным возбуждением, если хотите, но это сексуальное возбуждение особого рода – его испытывают лишь втайне от всех и им наслаждаются только украдкой. А вот при чтении рассказов Боккаччо возникает иного рода чувственное волнение – простое и естественное, открытое и здоровое, – и оно не имеет ничего общего с возбуждением, испытываемым тайком и вызываемым почесыванием маленьких грязных секретов. Именно такое возбуждение ищут в современных бестселлерах. Это вороватое, производимое исподтишка, скрытое от людских глаз почесывание воспаленных участков воображения есть квинтэссенция современной порнографии, и явление это отвратительно и очень опасно.