Текст книги "Под тропиком Козерога"
Автор книги: Дэвид Эттенборо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
Глава 9
Центр
Мы пробыли в Борролуле вдвое меньше, чем намечали. В магазине, куда я зашел купить продуктов, стоявшая за прилавком женщина обратилась ко мне с вопросом, не знаю ли я человека по фамилии Лагос или что-то в этом роде.
– Он должен быть среди вас, киношников, – продолжала она. – Диктор Дарвинского радио просил что-то ему передать. У меня приемник барахлит, я не уловила, о чем речь, но, кажется, дело серьезное.
Целый день ушел на то, чтобы связаться с Дарвином. Новость оказалась неприятной: серьезно заболел близкий родственник Чарльза Лейгуса, и ему надо было срочно возвращаться в Лондон. С помощью Таса мы зафрахтовали по радио самолет, и на следующий день все вместе вернулись в Дарвин, оставив машину и багаж на месте. В Борролулу мы добирались два дня по дорогам Территории, а вернулись за два с половиной часа. Вечером мы попрощались с Чарльзом, проводив его до трапа самолета; через сутки он должен был приземлиться в Лондоне. Было чрезвычайно отрадно сознавать, что даже из такого захолустья, как Борролула, казавшаяся Роджеру Джози, да и нам тоже концом света, благодаря радио и самолету можно быстро перенестись на другую сторону планеты.
В Дарвине меня ждала телеграмма из Лондона: взамен Чарльза направлялся другой оператор – Юджин Карр. Сами того не ведая, Чарльз и Юджин оказались в одно и то же время где-то над Индией, и вечером следующего дня новый оператор приземлился в Дарвине. Наутро мы вместе гоняли по городу, пытаясь раздобыть для него водительские права и шорты, полдень встретили в самолете, а ужинали уже в Борролуле.
Джин с трудом ориентировался и плохо понимал, что происходит. Немудрено, если вчера вы снимали политических деятелей в Лондоне, а четыре дня спустя – Джека Мулхолланда в Борролуле. Вопрос о том, какая работа представляется ему более важной для человечества, он обошел молчанием.
Джин был типичный флегматик. Резкая перемена жизни и личных планов никоим образом не вывела его из равновесия. Для него все было в новинку, он никогда раньше не был в подобной поездке и тем не менее оставался совершенно невозмутим. Дикая жара, омерзительные мухи, сомнительные удобства походной жизни – все воспринималось им без особых эмоций. Даже не совсем обычная пища, которую мы припасли, ориентируясь на собственный вкус, – майонез, консервированные груши и шоколад – нисколько не удивляла Джина. Лишь однажды он выказал недоумение. Это случилось, когда он увидел нашу машину – кособокую, с залатанными шинами и подозрительно стучащим мотором. Очень мягко и ненавязчиво он заметил, что доехать на «таком» можно было лишь чудом. Между прочим, он еще не знал тогда ни о рытвинах, ни о «бычьей пыли», сквозь которую нам предстояло продираться назад.
Но ему недолго оставалось пребывать в неведении. Спустя несколько дней, закончив дела в Борролуле, мы отправились обратно к шоссе на Алис-Спрингс. Как и следовало ожидать, предчувствия Джина оправдались: стертые шины и неполадки в моторе давали себя знать. «Лендровер» то и дело замирал. Каким-то необъяснимым образом мы умудрялись приводить его в чувство и со скрипом двигались дальше. Когда в очередной раз – уже возле самого шоссе – мы ковырялись в моторе, на наше счастье подъехала машина, и водитель предложил свои услуги.
При взгляде на наш экипаж у него вырвались такие словеса, что мы вспоминали их весь оставшийся путь. Не то чтобы он как-то уж особенно замысловато выражался, нет. Просто он укорачивал обычные слова до неузнаваемости. Мы уже привыкли и даже получали удовольствие от местного наречия: в словах непременно откусывалась какая-то часть, добавлялась новая, и порой мы с трудом угадывали смысл. Но наш добровольный помощник превращал английский язык в нечто совсем несусветное. Осмотрев машину, он высказал мнение, что либо испортилась электрическая часть зажигания, либо в карбюратор попала пыль. Вооружившись гаечным ключом, он принялся за работу. Минут через десять он поднял голову и озадаченно посмотрел на нас:
– Свечи в порядке, карбюратор чист. Если сейчас не поскачет, пните ее как следует ногой.
Рецепт подействовал.
Теперь мы ехали по прямой, словно прочерченной по линейке автостраде. С обеих сторон в бесконечность убегали песок, камни и высохшие кустарники. Лишь иногда дорога чуть отклонялась в сторону, огибая скальные выступы или песчаные дюны. Машин было мало, и все они мчались на огромной скорости. В этой безлюдной пустыне тормозить или сбавлять скорость не было никакой нужды. Все старались как можно быстрее проскочить этот не тронутый цивилизацией тяжкий тысячемильный путь, отделяющий Алис-Спрингс от Дарвина.
Пару раз навстречу нам проносились гигантские грузовики с прицепами размером с мебельный фургон каждый; этих пятнадцатиметровых мастодонтов тянул мощнейший дизель, по виду напоминавший бронетранспортер. Разогнав такой трейлер до предела, водитель, высоко восседающий в гигантской кабине, не в состоянии ни резко свернуть, ни быстро затормозить. Всем остальным машинам рекомендуется обходить его стороной. Эти слоны на колесах связывали станцию в Алис-Спрингсе со странной железнодорожной веткой, тянущейся от Дарвина на юг на сто сорок шесть миль и неожиданно обрывающейся посреди буша, не дойдя восьмисот миль до Алиса.
Вдоль всего шоссе над нами гудела телеграфная линия, проложенная через континент задолго до появления первых дорог. Столбы стояли здесь, еще когда на месте Дарвина располагался мелкий поселок, Алис-Спрингса не было и в помине, а по бескрайним пустыням бродили лишь аборигены. Строительство телеграфа – один из самых поразительных эпизодов истории Северной территории; это сага об отваге и выдержке сотен пионеров, совершивших, казалось бы, невозможное, то, что большинству жителей Австралии представлялось чистым безумием.
Все начиналось в 1870 году. До этого многие годы любые известия шли из Англии в Австралию и обратно со скоростью парусников. Путь занимал не менее трех месяцев, и к тому времени новости успевали порядком устареть. Затем англичане, проложив кабель через Суэцкий канал, дотянули его до Индии. Вскоре он достиг Явы, но все равно расстояние между Лондоном и Австралией оставалось огромным; это означало, что о падении британского правительства или начале войны в Европе жители Сиднея и Аделаиды узнавали лишь несколько недель спустя.
Тогда англичане предложили следующий план: они готовы проложить подводный кабель еще на тысячу шестьсот миль от Баньюванги, на восточной оконечности Явы, до северного побережья Австралии при условии, что австралийцы протянут через весь континент наземный телеграф, причем завершат работу к 1 января 1872 года.
В Лондоне слабо представляли себе, о чем шла речь. Между тем лишь одному человеку, Джону Макдоуэллу Стюарту, удалось преодолеть двухтысячемильную пустыню, по которой предстояло проложить телеграф. Землепроходцу понадобилось для этого гигантское мужество и упорство. Поначалу он намеревался присоединиться к группе под началом капитала Чарльза Стерта в качестве картографа. Но Стерт вскоре отказался от этой идеи, и Стюарт организовал собственную экспедицию. Однако ей не удалось пройти. Раз за разом пускался он через пустыню, но лишь шестая по счету экспедиция увенчалась успехом. Его победу завершил целый ряд исследовательских походов, в которых приняли участие многие смельчаки. Немало из них погибло. Люди умирали от голода и жажды, некоторые бесследно исчезали в пустыне, и судьба их по сей день не установлена. Стюарту удалось проделать беспримерный путь от Аделаиды до Порт-Эссингтона [32]32
Экспедиция Стюарта достигла северного побережья Австралии 24 июля 1862 г. Два дня спустя Стюарт пустился в обратный путь и 18 декабря того же года вернулся в Аделаиду. Таким образом, он первым дважды пересек Австралийский континент от края до края. – Примеч. пер.
[Закрыть]. Но к тому времени, о котором мы рассказываем, его уже не было в живых. Решился ли кто-нибудь пойти по стопам Стюарта?
Вызов принял Чарльз Тодд. Лондонец по рождению, он пятнадцать лет прожил на юге Австралии, возглавляя там астрономическое ведомство. У него уже был опыт постройки телеграфа между городами восточного побережья, но новый проект по размаху не имел прецедента. Тодд заказал две тысячи миль железного провода, тридцать шесть тысяч керамических изоляторов и объявил набор добровольцев. Как ни странно, нашлось немало охотников возить через пустыню фургоны и терпеть мучительную жажду, от которой трескаются губы, а язык прилипает к небу, готовых день за днем брести к горизонту, за которым открывалась все та же бесконечная пустота.
Тодд разделил трассу на три части; все три участка должны были строиться одновременно. Первый предполагалось протянуть на шестьсот миль в пустыню с юга на север от Порт-Огасты, недалеко от Аделаиды; второй отрезок, покороче, должны были вести от Дарвина на юг через тропические джунгли прибрежной зоны. Обе трассы проходили по территории, уже известной горстке бушменов, обживших невозделанные земли, и прокладка линии была отдана частным подрядчикам. Третий, центральный отрезок в тысячу миль предстояло прокладывать в середине материка, и он был самым тяжелым. Описание этих мест в дневнике Стюарта навевало мрачные мысли. Осуществление идеи казалось весьма проблематичным. Ответственность за этот участок взял на себя сам Тодд.
Для разведки он направил по трассе изыскательскую партию во главе с Джоном Россом. На севере Австралии сколотили деревянный блокпост, куда должны были дотянуть кабель с Явы; топографы разметили путь от побережья сквозь заросли панданусов. Для прокладки южного отрезка магистрали из Порт-Огасты вышел огромный караван. Среди всадников на лошадях, мулов и волов, тянувших груженные проводом повозки, выделялась вереница верблюдов с погонщиками-афганцами.
Верблюдов вместе с погонщиками завезли в Австралию лет десять назад, и животные оказались наиболее выносливой тягловой силой в пустыне. Но даже они впервые отправлялись в такой тяжкий путь. Караван вез помимо проволоки огромный запас провизии: в те времена на равнинах, где теперь пасется крупный рогатый скот и овцы, прыгали лишь кенгуру и бандикуты. В повозках среди мешков с мукой и солью были и банки с солониной, специально приготовленной одним предприимчивым скотоводом из Южной Австралии. Консервы варили в местечке Були. Позже прозвание «булибиф» («бычатина») прилепилось к мясным консервам во многих частях света, хотя те были куда более съедобными.
Сражаясь с засухой и голодом, песчаными бурями и паводками, люди шли вперед, оставляя позади столбы с натянутой на них проволокой. Пока они пробивались сквозь пустыню, английские суда пересекали Тиморское море, разматывая подводный кабель от Явы к берегам Австралии. 20 ноября он достиг Дарвина. Наконец-то Англия установила прямую связь с Австралией. Поздравительное послание помчалось из Лондона по дну океана.
Но в Аделаиде его не могли услышать: Тодду и его людям на центральном участке оставалось пройти по пустыне еще несколько сотен миль. На севере уже наступил сезон дождей, и работавшие на этой трассе ютились на крохотных островках, выступавших посреди затопленных равнин. Проложенная ценой нечеловеческих трудов линия рушилась от шквального ветра у них на глазах.
В положенный срок сезон дождей кончился. Земля высохла, и груженые повозки снова двинулись в путь. Северный отрезок стал удлиняться. К июню 1871 года запланированные триста миль были закончены. Весь южный и большая часть центрального участка к этому времени тоже были готовы. Линия уже доходила от Порт-Огасты до Теннант-Крика, покрыв тысячу двести миль. Сделать удалось невероятно много, но в центре все еще оставался пробел в триста миль. График ввода телеграфа в строй срывался.
В Аделаиде настойчиво требовали скорейшего завершения работ: начальству не терпелось заговорить с Лондоном. Тодд решил эту проблему незамедлительно. Телеграммы, полученные на одном конце провода, вручались верховым гонцам, те доскакивали через пустыню до другого конца, откуда телеграфисты передавали их дальше. Таким образом, связь между Лондоном и Аделаидой занимала считанные дни. Близкую победу отмечали бурно.
Но радость оказалась преждевременной: через несколько дней линий замолчала. И не по вине людей, работавших в пустыне: где-то к востоку от Явы оборвался подводный кабель. Пока английские суда бороздили моря, пытаясь найти место разрыва, строители Тодда отчаянно пробивались навстречу друг другу. 23 августа 1872 года концы провода соединили на середине континента. Теперь всю Австралию пересекала тонкая линия длиной две тысячи миль, и сообщения в виде точек и тире неслись с одного конца планеты на другой.
Однако это было только началом истории наземного телеграфа. Ее продолжили не менее отважные и выносливые люди – работники пятнадцати усилительных станций, построенных по всей длине линии. При обрыве тонкого провода – а такое случалось нередко – они объезжали линию и восстанавливали связь.
Провод перекусывали клювами какаду, столбы валил сильный ветер. Аборигены быстро смекнули, что острые и прочные, как кремень, керамические изоляторы прекрасно подходят в качестве наконечников для копий. Всякий раз, как голый бородатый охотник в пустыне собирался изготовить оружие для охоты на кенгуру, бизнесмены в Аделаиде и Лондоне теряли связь друг с другом. Охранять каждый столб было немыслимо. Вместо этого все смотрители телеграфной линии стали оставлять у столбов пустые пивные бутылки. Чернокожие сограждане скоро убедились, что стекло годится для их целей даже лучше, чем белая керамика, так неудобно прицепленная к верхушкам столбов. В наши дни уловка уже не срабатывает, потому что пиво продают в жестяных банках. Правда, и большинство аборигенов обходятся без копий.
Мы ехали из Борролулы в Алис-Спрингс, и об истории наземного телеграфа напоминало не только гудение проводов, но и названия встречающихся в пути впадин, гор и озер. Строившие его люди либо не знали местных наименований, либо считали их непроизносимыми; так появились на карте фамилии главных героев эпопеи, их жен и соратников.
Недалеко от Асфальта расположено животноводческое хозяйство Даунс, где, как говорят, и сейчас еще лежат мотки проволоки и кучи изоляторов, оставшиеся от постройки. Их везли на судах из залива Карпентария по реке Ропер, а дальше посуху вместе с провизией для строительных бригад центрального участка. Этот путь был короче и удобнее сухопутного из Дарвина. Шоссе, как и полагается, носит имя первопроходца Стюарта. Мы въехали на него у Дейли-Уотерса, где помещается одна из усилительных станций. В пятидесяти милях к юго-востоку от него лежит озеро Вудс. Отряд строителей под началом Вудса провел в этом месте три дня. Изнуренные невыносимой жарой и жаждой, люди молили бога, чтобы мерцавший на горизонте мираж действительно оказался озером; один из них не выдержал, отправился на разведку и вернулся с невероятной вестью – озеро настоящее!
Дальше к югу мы миновали Реннер-Спринге – крохотное селение в несколько домов; в семидесятых годах прошлого века доктор Реннер объезжал на шарабане лагеря строителей, ухаживая за больными.
В Теннант-Крике Тодд построил очередную усилительную станцию. Теперь вокруг нее вырос один из самых крупных поселков между Алис-Спрингсом и Дарвином; его появление, правда, связано не с созданием телеграфа, а с открытием в окрестных горах месторождения руды. Там мы и заночевали.
На следующий день мы увидели Девилз-Марблз – несколько гигантских глыб на верхушке невысокого холма. Палящие лучи и песчаные бури за долгие века настолько отполировали поверхность этих камней, что они приобрели форму шаров; полюбоваться фантастическим зрелищем сюда приезжает немало туристов. Кроме камней мне было любопытно взглянуть на растительность равнины. Я знал историю о том, как один скотовод натолкнулся в этом месте на пастбище с высокими цветущими растениями под названием «гастролобиум». Овцы с жадностью набросились на зеленые побеги, и в ту же ночь около двух тысяч животных погибло от отравления.
Приближаясь к Алис-Спрингсу, мы проехали Барроу-Крик. Дощатое здание усилительной станции сохранили здесь как памятник первым телеграфистам. А южнее Барроу-Крика стоит невысокий холм Сентрал-Маунт-Стюарт – главная историческая достопримечательность линии. Здесь, в лагере, Тодд установил приемное устройство в тот самый день 23 августа 1872 года, когда первые восторженные поздравления пробежали по всей линии, возвещая о завершении долгого, изнурительного труда. Этот холм имеет отношение и к эпопее «дотелеграфного» периода. Впервые его нанес на карту Джон Макдоуэлл Стюарт во время четвертой безуспешной попытки достичь северного побережья. Он не стал нарекать его своим именем – настоящие путешественники так никогда не поступали, – а назвал его в честь своего старого учителя Чарльза Стерта. Однако типографы, печатавшие карту, перепутали похожие фамилии, и холм стал памятником своему первооткрывателю.
Дорога до Алис-Спрингса заняла у нас два дня. На окраине города, возле станции, мы увидели огромный электровоз. На его кабине было выведено название «Хан» – в честь погонщиков, водивших через пустыню караваны верблюдов задолго до появления железных дорог. Сам город, изобилующий богатыми источниками, – диво в сердце пустыни – был назван экспедицией Росса именем жены Чарльза Тодда – Алисы. Через центр города проходит река, окаймленная эвкалиптовыми деревьями; большую часть года она представляет собой высохшее песчаное русло. Росс нарек ее в честь человека, благодаря которому континент обрел уникальную телеграфную линию. Он назвал ее рекой Тодд.
Даже в самой суровой пустыне должно быть место, где ее жители, кочующие большую часть года, могут собраться, обменяться новостями, повидать старых друзей и повеселиться. В Центральной Австралии это Алис. Задолго до того как сюда добрался Росс со своей изыскательской группой, вереницы босоногих аборигенов с длинными копьями и бумерангами стекались из красного безмолвия к глубокому источнику среди скал. Так повелось с незапамятных времен. Сто лет назад сюда пришли белые, и строй телеграфных столбов протянулся с юга до горизонта и дальше, дальше в безводные пустыни Севера. Телеграфисты построили здесь деревянную усилительную станцию. Вскоре поселок стал их главной базой. Вслед за телеграфными столбами появились железная дорога, складские помещения, и Алис превратился из деревни в город.
Жилистые, заросшие щетиной гуртовщики пригоняли с севера стада и грузили их здесь в вагоны, направлявшиеся на юг. Закончив дело, они оставались на два-три дня в Алисе отдохнуть и кутнуть. Чтобы им легче было тратить деньги, город обзавелся барами и ипподромом. Позже, когда самолетики из фанеры начали бесстрашно бороздить небо над пустыней, священник Джон Флинн сделал город центром службы «скорой помощи», укомплектованной штатом «летающих врачей».
В наши дни Алис-Спрингс превратился в место паломничества туристов, Для австралийцев он стал олицетворением Дикого края – волшебной земли, бередящей воображение жителей больших городов. Они подспудно ощущают эту бескрайнюю пустыню своей вотчиной и, приезжая в «родовое имение», ожидают встретить здесь легендарных первопроходцев, суровых парней, сутками не вылезающих из седла и не боящихся ни бога ни черта.
Алис старается не разочаровать их. Турист получает сполна вожделенную порцию экзотики, разумеется снабженную всеми современными удобствами и комфортом. Для этой цели здесь построен шикарный отель – единственное многоэтажное здание, возвышающееся над бунгало. Остальное можно приобрести сообразно со вкусами и склонностями. В витринах магазинов выставлены седла и хлысты, наконечники для копий, ожерелья из ракушек, сделанные девочками-аборигенками из прибрежных миссий, находящихся в тысяче миль севернее, и миниатюрные бумеранги с аляповато изображенными на них бородатыми, морщинистыми лицами аборигенов. В колоритные горные ущелья и миссии, где живут черные сограждане, добираются на автобусе, а самолет может доставить туристов к скале Айерс-Рок, символическому центру континента.
Мы попали в Алис-Спрингс в ноябре, когда туристский сезон уже заканчивался. Наступал жаркий период, город пустел, и нам предстояло любоваться скалой почти в полном одиночестве. Она стоит в трехстах милях к юго-западу от Алиса. Если туристу, прибывшему в Лондон, сказать, что знакомство с британской столицей будет неполным без однодневной поездки на шотландские озера, он немало удивится. Но здесь, по местным понятиям, триста миль – пустяк, совсем рядышком. Да и потом, как не взглянуть на это чудо света?
В буклетах туристических компаний Айерс-Рок рекламируется как крупнейший в мире монолит. На бумаге подобная фраза почти ничего не значит, но, когда к концу однодневного путешествия из Алиса, перевалив через холмы, видишь перед собой эту скалу, слова сразу обретают смысл. Айерс-Рок стоит посреди ровной пустыни. Вокруг нет ничего, так что глаз сразу оказывается прикованным к строго очерченным контурам этого гиганта. Огромный монолит с вертикальными стенами поднимается, словно половина надутого воздушного шара. Высота его более трехсот метров, а длина окружности у подножия – одиннадцать километров.
Ранним утром, когда воздух еще прозрачен, первые лучи солнца освещают скалу каким-то театральным кроваво-красным светом на фоне черной пустыни; в это время она похожа на рдеющий в топке раскаленный уголь. Но вот занимается день, и скала меняет цвет, становясь рыжеватой. К вечеру, когда за ней прячется солнце, все складки и морщины сглаживаются, скала «гаснет» и вновь погружается во мрак. Порода, из которой состоит монолит, называется аркоз – серая разновидность песчаника. Ее поверхность покрыта окислами железа, образующимися под воздействием дождей и заносимых из пустыни красных песков. Вот почему в сезон дождей скала вновь меняет цвет: вода смывает поверхностный слой, и серо-голубая аркозовая сердцевина проступает сквозь ржавые доспехи.
Земля вокруг скалы казалась абсолютно безжизненной, как и в любой пустыне. Днем, когда нещадно палит солнце, почти все живое прячется в тень. Наслаждаются пеклом лишь один-два вида рептилий; из птиц его почти никто не может вынести.
В клочковатой траве на склоне песчаной дюны мы увидели маленькую колючую ящерицу. Будь она величиной с гоану, ящерица производила бы ужасающее впечатление – все ее тело от глаз до хвоста покрывали бородавчатые шипы. Но это крошечное создание легко умещается на ладони. На шее у нее болтается жировой мешок, в котором откладывается запас на черный день. Подобно хамелеонам, ящерица меняет окраску в зависимости от обстановки и настроения, но в «нормальном состоянии» она черная с желтыми и кирпично-красными пятнышками.
Ее научное название – Moloch horridus. Молох – бог с неуемной страстью к огню, так что эта часть имени вполне подходит к созданию, получающему наслаждение от дикой жары; но вторая часть – horridus («страшный», «жуткий») – не совсем точна. Шкура у нее действительно жесткая и шершавая, но это ведь не повод клеветать на несчастное создание! Наоборот, не будь ящерица совершенно безобидна, ей не понадобились бы для защиты от недругов столь экстравагантные шипы. Рот у нее настолько мал, что она не способна толком укусить никого; ядовитых зубов, вопреки ходячему представлению, нет и в помине, а те, что есть, не заострены. Питается кроха еще более крошечными муравьями, подцепляя их микроскопическим язычком; во время еды она припадает к земле, задрав вверх свернутый кольцом колючий хвост.
В нескольких милях от Айерс-Рока, под фиговым деревом, укрывшимся в тени скального выступа, мы натолкнулись на кучу выгоревших добела раковин улиток. Их было не меньше сотни. В куче выделялись несколько осколков белого кварца, чьи-то выгоревшие кости и кусочек стекла. Позади этого странного сооружения тянулась траншея полуметровой длины с толстыми стенками, сплетенными из прутьев и тоже украшенными раковинами. Это была сокровищница шалашника.
Шалашник – единственная птица-архитектор, которая помимо гнезда возводит еще и «дачу», или шалаш. Ее постройкой и сбором коллекции занимается самец. Он самозабвенно работает месяцами, подновляя и ремонтируя «дачу» каждый сезон, как и положено хозяйственному владельцу. Не менее усердно он пополняет коллекцию. В отношении драгоценностей вкус этих птичек устоялся давным-давно и редко меняется, хотя разные особи могут выказывать склонность к какому-то определенному цвету, например голубому. Некоторые даже собирают ягоды подходящего цвета, приносят их в клювах в сокровищницу.
Обитающие в Центральной Австралии шалашники обожают белые блестящие предметы и охотятся за ними со страстью истинных коллекционеров. Жители отдаленных поселков и ранчо считают, что знать местонахождение этих птичьих «дач» весьма полезно: если вам случится потерять монету или ключ, через день-другой их можно найти в коллекции шалашника. Рассказывают, что однажды старый бушмен вытащил стеклянный глаз и задремал под деревом. Проснувшись, он хватился глаза, но того и след простыл. Вечером владелец, однако, отыскал его в куче раковин на «даче» шалашника.
Никакого отношения к гнездам шалаш не имеет. Это место тока и спаривания. Самка-шалашник время от времени прилетает к домику взглянуть, как идут строительные работы и какие драгоценности припас для нее жених. Затем, когда подходит срок выбрать суженого, она забирается в приглянувшуюся ей траншею, где и происходит спаривание. Яйца она откладывает и высиживает птенцов в гнезде, расположенном иногда довольно далеко от загородного «коттеджа».
Родственников шалашника – райских птиц, – обитающих дальше к северу, на Новой Гвинее, природа одарила сказочной внешностью: красивейшие длинные перья тянутся у них шлейфом, расходятся вокруг шеи. Рядом с этими красавцами шалашник выглядит непритязательно. Размером и формой тела он напоминает скорее крупного дрозда, перья у него серовато-коричневые, только на загривке выделяется маленький розовый хохолок. Райские птицы привлекают подруг, распуская в танце свои роскошные одеяния. А неказистым шалашникам приходится компенсировать заурядную внешность блестящими драгоценностями, которые они собирают для невест в окружающей пустыне.
Владелец обнаруженного нами загородного домика, видимо, отлучился, но я знал, как заставить его вернуться. Отойдя метров на десять, мы спрятались за большим камнем и установили камеру. Я оборвал на соседнем кусте бобовника горсть ярко-красных семян и разбросал их между раковинами. Путь минут спустя из-за скалы послышалось гневное щебетание. Подлетев к домику, птичка вне себя от ярости запрыгала возле сокровищ, подбирая нарушивший цветовое единство мусор и возмущенно выбрасывая его вон. Семена отлетали на метр от сокровищницы. Шалашник рьяно трудился до тех пор, пока наконец не навел идеальный порядок; коллекция вновь стала безукоризненной, никакой посторонний омерзительный цвет не нарушал ослепительной белизны «приданого». Птичка так была поглощена работой, что не заметила киногруппы. Мы снимали ее не таясь.
Земля вокруг Айерс-Рока на редкость сурова. Путешествующему в машине она может даже показаться красивой, если его не мучит голод и жажда. Здесь есть чем полюбоваться: стройные эвкалипты с элегантной кроной, красноватые песчаные дюны и бело-желтые цветы, вырастающие словно по волшебству после короткого дождя. Но для одинокого путника это ад; ему не найти тут ни воды, ни пищи. Лепестки цветов сухи, как бумага, и ветер почти сразу уносит их прочь, оголяя красную, выжженную землю. Крохотные листочки деревьев не дают никакой тени. По равнине то и дело проносятся густые клубы пыли – торнадо в миниатюре. – сметая на пути пучки высохшей, колючей травы. Солнце палит так свирепо, что крошит гранит, превращая камни в песок, В тени Айерс-Рока температура достигает в полдень 67 °C; на солнце термометр показал однажды 78,5 °C и, не выдержав, лопнул.
Все живое жмется к скале. Ветер и песок выбили в ее основании глубокие складки, где можно найти спасительную тень. Во время редких дождей вода, скапливаясь на гигантской поверхности монолита, стекает вниз по вертикальным «морщинам», наполняя огромную, почти никогда не пересыхающую лужу у подножия горы. На рассвете и под вечер к этому живительному источнику приходят кенгуру, эму и бандикуты. Только Айерс-Рок способен дать человеку приют, воду и пищу.
Неудивительно, что скала, видная отовсюду за много миль, играла важнейшую роль в жизни аборигенов. Для них это было священное место, центр мироздания, райские кущи, откуда вышли духи предков. Каждый рубец, каждая трещина и расселина связаны с каким-либо эпизодом мифа о сотворении мира. Так, на одной стороне скалы имеется ущелье, которое, по преданию, служило ареной битвы между племенем ядовитой змеи и их родичами из племени безвредной змеи. Вождь ядовитых змей был убит, а тело его превратилось в огромную глыбу, откатившуюся к подножию Рока. На отвесных стенах ущелья сохранились черные пятна от крови раненных в сражении, а чуть выше – вмятины от вонзавшихся в камень копий. На другой стороне скалы поверхность кое-где разъедена; это места, где некогда кенгуровые крысы готовились к корробори;они плясали вокруг шестидесятиметрового священного столба, который и поныне возвышается рядом с монолитом.
Для аборигенов Рок был священным храмом. Они украшали его стены рисунками, но за долгие годы краску смыло водой, а сами аборигены исчезли. Людей, способных выжить в этом безжалостном крае, следовало искать в другом месте.
