Текст книги "Под тропиком Козерога"
Автор книги: Дэвид Эттенборо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)
Глава 7
Мотыльки, осы и муравьиные львы
Сотрудники Научно-исследовательского института в Антананариву познакомили нас с месье Вье, владельцем фирмы, торгующей импортными красками и стройматериалами, а в душе страстным любителем бабочек. Это был молодой круглолицый человек крепкого телосложения, с лица которого не сходила восторженная улыбка. Половину его дома занимали коллекции бабочек. В каждом углу стояли шкафчики с бабочками, полки были забиты книгами о них же, а стены увешаны застекленными стендами, где крылья бабочек переливались всеми цветами, словно драгоценные камни. На деревянных дощечках были распяты на булавках десятки недавно добытых экземпляров.
Больше всего поражали своим великолепием даже не бабочки, а мотыльки. В Европе мы привыкли считать, что мотыльки – это ночные насекомые грязноватосерого цвета, однако многие тропические виды совершенно непохожи на них: они летают днем и имеют дивную расцветку. Отличить их от бабочек можно, только обследовав усики и убедившись, что на них отсутствуют характерные для бабочек концевые выпуклости, или зацепки. Коллекция Вье включала насекомых Бразилии и Индонезии, Новой Гвинеи и Конго, но самым ослепительным был дневной мотылек, пойманный в нескольких милях от Антананариву. Под ним стояла аккуратная надпись: Chrisidia Madagascaricnsis(хризида мадагаскарская). Его бархатные черные крылья с толстыми прожилками усеяны ярко-зелеными крапинками и окаймлены широкой полосой цвета расплавленного золота. Задняя кромка крыльев зубчатая и украшена бахромой из тонюсеньких белоснежных ворсинок. Интересно, что внутренние поверхности крыльев у других видов, как правило, блеклые; у этого они были даже ярче, чем наружные, и окрашены в те же шелковистые цвета, только другого рисунка.
У хризиды нет сородичей по соседству – на Африканском континенте; близкие ему виды обитают в лесах Южной Америки, но их окраска беднее. Это еще один любопытный факт, с которым следует считаться в попытке определить происхождение фауны острова.
Многие специалисты по чешуекрылым сходятся на том, что сказочный мотылек является самым красочным среди всех видов бабочек. Он пользуется поистине мировой славой, о хризиде знают даже те, кто не проявляет особого интереса к мотылькам: он изображен на одной из мадагаскарских марок. Я надеялся увидеть его живьем в лесах вокруг Антананариву, но Вье сказал, что, к сожалению, в это время года они не летают. Только через четыре месяца эти дивные мотыльки вылезут из своих коконов.
– Не огорчайтесь! – весело добавил он. – На Мадагаскаре полно других, тоже очень красивых. Один из них как раз начал летать в этом месяце.
Он показал нам гигантское насекомое, лежавшее в специальной коробке. По яркости оно, конечно, не могло идти в сравнение с хризидой, но по элегантности, пожалуй, даже превосходило его. Вытянутые зеленовато-желтые задние крылышки мотылька достигали пятнадцати сантиметров в длину. Это была аргема (Argema Mittrei),малагасийская комета.
Конечно, было бы неплохо поснимать их, но где их найти?
Улыбка месье Вье стала еще шире.
– Пошли!
На подставке у стены дома стояло пятнадцать ящиков, затянутых спереди сеткой. В каждом висело по пятьдесят серебристо-белых коконов.
– Аргема, – гордо произнес хозяин.
Эти коконы доставляли ему помощники-малагасийцы. Когда из коконов вылупятся насекомые, Вье разместит их по ящикам и разошлет по почте коллекционерам во все концы света в обмен на другие экземпляры, которых нет в его собрании. Я в восторге смотрел на ящики: нам выпал редкий шанс не просто заснять живых насекомых, но и запечатлеть на пленке волшебный миг их жизни, когда они превращаются из червячков в дивных полнокрылых взрослых мотыльков.
Вье уточнил, что, как правило; «вылупление» происходит где-то от полуночи до рассвета. Точный момент их появления на свет непредсказуем и зависит от погоды. Бывает, что за ночь «вылупляется» несколько мотыльков, а потом целую неделю ничего не происходит. Если мы готовы дежурить несколько ночей подряд, у нас есть шанс застать этот момент. Мы тут же согласились и договорились прийти к нему попозже со всем оборудованием.
В тот день мы были приглашены в гости. В гостиницу вернулись очень поздно, взяли свои кофры, сумки и треноги и отправились к добрейшему месье Вье. Он, как обычно, улыбался, но лицо его было бледно, и под глазами чернели круги. Оказалось, что через несколько часов после нашего ухода кометы неожиданно начали «вылупляться» из коконов. Он помчался на машине разыскивать нас, побывал в гостинице, объездил городские рестораны, но все напрасно. В полночь он вернулся домой и обнаружил, что три мотылька уже «вылупились», а четверо других были на подходе. Вье еще раз попытался отыскать нас, исколесив полгорода, но во втором часу ночи сдался. Перед лицом такого самопожертвования мне стало ужасно неловко за то, что мы не удосужились оставить в гостинице записку с адресом знакомых.
Но Вье, похоже, не знал, что такое уныние.
– Следующей ночью, – уверенно заявил он, – вам непременно повезет!
Мы заступили на дежурство в девять вечера и каждые десять минут подходили к клеткам. Коконы уже сами по себе являли замечательное зрелище: серебряные нити, из которых они были скручены, отливали тусклым металлическим блеском в свете ручного фонаря. Они висели рядами, не проявляя никаких признаков жизни, словно непроросшие семена.
Около одиннадцати я заметил, что один из них зашевелился. Я быстро снял его с крюка, двумя прыжками пересек двор и повесил кокон на заранее приготовленную проволоку, освещенную всеми приборами и лампами, какие только удалось раздобыть. Джеф нацелил объектив и, едва коричневая головка высунулась из дырочки в верхушке кокона, нажал кнопку мотора. Мотылек с трудом прокладывал себе путь наружу, отчаянно работая лапками; наконец после резкого толчка показался кусочек пухлого желтенького брюшка. Насекомое, подрагивая, застыло в таком положении на несколько секунд, словно выдохшись после тяжких усилий, затем в несколько рывков вылезло полностью. Крылышки мотылька были скомканы и напоминали поверхность ядра грецкого ореха. Он начал заглатывать воздух, спазматически дергаясь телом. При этом брюшко надувалось, перекачивая содержавшуюся в нем жидкость в жилки, расположенные на крылышках, и те начали расправляться прямо на глазах. Бесформенное коричневое пятно в центре каждого крыла постепенно превращалось в похожее на зрачок кольцо.
Насекомое вздрогнуло и засучило лапками. Неотрывно следя за мотыльком, я не заметил, насколько увеличились в размере крылья, но, отойдя и вернувшись через минуту с новой кассетой, я сразу уловил разницу.
За десять минут передние крылья полностью расправились; их красоту, правда, еще трудно было оценить, поскольку они были сложены вместе наподобие двух книжных страниц. Постепенно начали расправляться и задние крылья; свисавшие с их нижнего края влажные коричневые складки стали медленно удлиняться. Они все росли и росли.
Час спустя трансформация закончилась. Мотылек величественно расправил крылья, как бы демонстрируя нам свое фантастическое великолепие. Ширина крыльев составила пятнадцать сантиметров, а длина от верхнего края до нижней бахромы – около двадцати трех.
Происшедшая у нас на глазах метаморфоза оставляет неизгладимое впечатление. Но самые удивительные и загадочные превращения происходят раньше, когда тело гусеницы распадается на клеточные компоненты и дряблый коротконогий червячок превращается в почку, которая за короткое время становится взрослым мотыльком. Но это чудо мы не могли заснять, потому что творится оно в темном тайнике кокона.
Далее наш маршрут пролегал по северо-западной части острова, где обитают уникальные лемуры, ящерицы [20]20
Настоящие ящерицы на Мадагаскаре отсутствуют, но хорошо представлены гекконы, реликтовые игуаны, сцинки. – Примеч. ред.
[Закрыть]и другие существа, не встречающиеся нигде больше в мире. Идеальным местом представлялись леса вокруг Анкарафанцики, маленького селения в семидесяти милях от порта Махадзанги. К нашей радости, Жорж смог принять участие в поездке: директор института поручил ему отловить для коллекции нескольких мелких лесных пресмыкающихся. Таким образом, проведя всего неделю в столице, мы вновь тронулись в путь, загрузив продуктами и пленкой подновленный «лендровер».
Поездка и на сей раз не обошлась без приключений. В первый же день, доехав в сумерках до перевала, мы увидели внизу, в долине, оранжевые языки пламени. Зрелище вызывало в памяти образ ярко иллюминированного приморского города, но все было куда прозаичнее. Жители деревни в преддверии сезона дождей выжигали траву и кустарники на болотах, чтобы скоту было легче находить молодые, сочные побеги. В результате весь склон опалился и почернел. В ряде мест пламя добралось до дороги, и нам приходилось прорываться сквозь огонь; языки взметались в воздух на пять метров и выше, от чудовищного треска закладывало уши, а удушливый чад проникал в кабину.
В Анкарафанцику мы попали на второй день. Жорж провез нас через селение по лесной дороге к маленькой хижине. Одни мы никогда бы не нашли ее в глубине леса. Внутри жилье оказалось довольно просторным, хотя снаружи выглядело невзрачно: стены покосились, соломенная крыша облезла, а стропила оголились.
Половину дома занимал молодой лесник-малагасиец с женой и ребенком, а мы с его разрешения разместились в большой пустовавшей комнате в другой половине.
Хозяева оказались людьми очень отзывчивыми. Главной обязанностью лесника была охрана леса от пожаров; занятие это, судя по всему, отнимало немного времени, так что большую часть дня он качал на коленях своего шестимесячного сына. По-французски он говорил еще хуже, чем я, но мы быстро нашли общий язык. Произошло это так. Утром я готовил завтрак и начал рассеянно насвистывать мелодию валлийского гимна. Неожиданно из-за стены кто-то очень ловко стал вторить мне. Я смолк. За стеной тоже замолчали. Я снова начал насвистывать и опять услышал, что кто-то мне вторит. Наверное, ночью прибыл еще один европеец, решил я и пошел посмотреть, кто бы это мог быть.
– Я, – сказал лесник, гордо ударив себя в грудь, – миссионерское общество, Лондон.
Каждое утро мы отправлялись к маленькому озеру недалеко от дома. Из небольшого родника в нескольких метрах от берега набирали питьевую воду, а мылись в самом озере. После той ночи, когда мы стали свидетелями появления на свет мотылька-кометы, мой интерес к мадагаскарским насекомым сильно возрос, а здесь, у озера, их было великое множество. Стайки бабочек собирались на водопой возле источника; потом, разбившись на группы штук по сто в каждой и сложив свои яркие крылья, они тыкали в грязь длинными, похожими на ниточки хоботками.
Умывались мы в одном и том же месте – у камышей, на мелководье; самый высокий стебель облюбовала крупная красавица стрекоза с голубыми пятнами на дымчатых крыльях. Она обозревала с высоты свои охотничьи угодья, потом срывалась с места и неслась над желтоватой поверхностью озера, сложив лапки над головой в форме корзиночки, куда и попадали крохотные насекомые, тучами роившиеся над водой. Часть добычи она съедала прямо ка лету, но частенько тихими вечерами я наблюдал, как она возвращалась на свой сторожевой камыш, усаживалась там и с хрустом съедала муху.
Иногда я видел, как она пьет: спускается, вертикально кружась, словно водяное колесо, зачерпывает с поверхности капельку воды, взлетает вверх, совершает круг и снова несется вниз, касаясь воды в том же самом месте. Этот искусный трюк высшего пилотажа вызывал восхищение. Удивительно было то, что стрекоза делала не просто «мертвую петлю» – фигура была еще сложнее; тело стрекозы оставалось в горизонтальном положении, а голова все время была обращена в одну сторону, так что полкруга она летела «задним ходом». Причем он включался без перехода, без снижения скорости; подобный маневр требует фантастической слаженности в работе крыльев, и ни один из созданных человеком летательных аппаратов не обладает такими свойствами.
Во время умывания нас регулярно посещала еще одна гостья – огромная разноцветная оса. Она прилетала набрать немного тины, которую пережевывала, активно работая челюстями, смешивала со слюной и превращала в шарик. Прижав его к груди, она неслась, жужжа, к нашей хижине и прилепляла его к стене прямо над моей кроватью. Оса сооружала гнездо. Она усердно месила челюстями пузырящуюся пасту, проверяя усиками толщину стенки. Ей пришлось слетать к озеру минимум раз тридцать, чтобы набрать достаточно материала для постройки, но оса трудилась с таким прилежанием, что гнездо длиной почти пять сантиметров было закончено за три часа.
Сооружение служило одновременно колыбелью для потомства и местом для хранения добычи. Перед концом строительства оса улетела и отсутствовала дольше обычного. Вернулась она, таща здорового желтого паука со сложенными, как у краба, лапками. Паук не шевелился, но был жив: она просто парализовала его жалом. Подлетев к домику, оса протиснулась с ношей внутрь и с минуту не появлялась. Я знал, что она откладывала яйцо – прямо на неподвижное тело паука. Выбравшись из домика, она помчалась стрелой к озеру и очень скоро вернулась, прижимая к себе последний шарик. Им она наглухо законопатила вход.
В ближайшие недели, когда из яйца вылупится личинка, она найдет рядом с собой свежее, живое мясо. Личинка начнет питаться, расти и толстеть до тех пор, пока паук не превратится в тоненькую пленку. Затем личинка окуклится и в положенный срок вылетит из домика уже в виде взрослой, сформировавшейся осы, после чего весь цикл повторится сначала.
Оса была не единственным постояльцем нашей хижины. Сухая, пыльная стена под тростниковой крышей была усеяна сотнями аккуратненьких конических ямочек. То были ловушки, построенные крошечными созданиями, носящими грозное звание муравьиных львов. Они сидели, зарывшись в песок на дне ямки, и ничем не выдавали своего присутствия, ожидая, пока какой-нибудь муравей по ошибке не заползет туда. В ту же секунду затаившийся охотник высовывал голову из песка. Иногда муравьиные львы кусали жертву, но чаще они вызывали миниатюрные оползни, увлекавшие муравья на дно ямки. Там его уже ожидал муравьиный лев, готовый схватить добычу, утащить ее в подземелье и высосать.
Иногда я раскапывал эти искусные засады, чтобы взглянуть на охотника. Муравьиные львы – жирные, уродливые создания длиной не больше сантиметра. Это не взрослые насекомые, а личинки, которые позднее превратятся в подобие стрекозы. Когда я бросал их на землю, они тут же начинали рыть себе ямки, разбрасывая головой песок в разные стороны. За поразительно короткий срок они сооружали новые ловушки. Мы частенько дразнили их, подкидывая в ямку крохотные щепочки. Муравьиные львы незамедлительно реагировали, втягивая добычу вниз.
Мы повсюду наталкивались на множество насекомых; они колонизировали каждый уголок леса, кустарники, землю и нашу хижину. Днем на деревьях стрекотали цикады, по траве прыгали, перебирая лапками, кузнечики, а по вечерам в комнате вокруг свечей стайками порхали мотыльки; в брачном полете залетали термиты, по дороге сбрасывали на пол крылышки и поспешали на поиски супругов. Ночью нас мучили москиты, а днем не давали житья слепни. Но тех, ради кого мы сюда приехали, мы еще не видели, хотя лемуры, по свидетельству знающих людей, должны были водиться в Анкарафанцике в большом количестве.
Глава 8
Хамелеоны, цапли и лемуры
Мадагаскар – родина хамелеонов. Здесь они появились на свет, отсюда распространились по Африке и другим континентам. Еще и сегодня на острове насчитывается больше видов хамелеонов, чем во всем остальном мире. Здесь водятся самые крупные и самые маленькие, самые яркие и самые причудливые представители этого необыкновенного семейства рептилий. Один вид, Brownia, не превышает в длину четырех сантиметров.
Эти крошечные создания – самые мелкие из всех пресмыкающихся. Хамелеоны другого вида достигают шестидесяти сантиметров; гиганты питаются не только насекомыми, составляющими основу рациона их собратьев более скромного размера, но также мышатами и неоперившимися птенцами. Остальные виды располагаются между этими двумя. Природа наделила хамелеонов экстравагантной внешностью; каждый вид носит на голове какое-нибудь украшение – островерхий шлем, петушиный гребень или наросты, как у легендарного единорога; на шее у них болтаются кожные складки, а на носу красуются двойные чешуйчатые пластинки.
Жорж заверил нас, что в лесу вокруг хижины должны водиться хамелеоны, и не одного вида. Возможно, так оно и было, но высмотреть их оказалось делом нелегким. Все, разумеется, знают о знаменитой, вошедшей в поговорку способности этих существ менять окраску под цвет фона. В данном случае трудность усугублялась еще привычкой хамелеонов сидеть совершенно неподвижно среди спутанных ветвей, где их силуэт сливается с листвой. Что касается их цвета, то он меняется не столько в зависимости от фона, сколько от эмоционального состояния зверька и интенсивности освещения. Возьмите в руки хамелеона, и он от возмущения станет черным; начните дразнить пятнисто-зеленого, и он в гневе может неожиданно покрыться желтыми или оранжевыми полосами. Как правило, чем сильнее светит солнце, тем ярче их окраска; ночью же или в закрытой клетке большинство хамелеонов становятся почти белыми.
Эти поразительные изменения цвета обусловлены наличием в их бородавчатой коже особых пигментных клеток. Когда клетки находятся в сокращенном состоянии, они невидимы – именно это и происходит в темноте; зато под действием света или возбуждения одна или несколько групп клеток расширяются, и их пигмент – красный, черный, оранжевый, зеленый, желтый – неожиданно становится видимым.
Если вам удалось заметить хамелеона, то поймать его не составляет особого труда: зверьки не способны быстро двигаться. Вам надо просто взять палку, поднести ее к ветке, по которой вышагивает хамелеон, и он ничтоже сумняшеся покинет свое безопасное убежище на дереве, любезно перейдя на вашу палку. Таким образом вы легко спустите зверька на землю, даже не прикоснувшись к нему. Этот прием особенно удобен в случае, когда хамелеоны сидят высоко на тоненьких веточках, до которых не дотянешься рукой.
Но затем наступает более сложный этап: зверька надо оторвать от палки и посадить в клетку. Вот это уже сделать не так просто: едва вы возьмете его за загривок, как он начинает злобно шипеть, широко раскрыв рот и показывая желтый зев; при этом он засасывает воздух с такой силой, что его тело раздувается до внушительных размеров. Он выглядит устрашающе, однако следует помнить, что хамелеоны не представляют опасности для человека. Они, правда, норовят цапнуть за руку, но только самые крупные особи могут прокусить кожу.
Наибольшее впечатление производят не челюсти хамелеона, а его глаза. Они сильно выпучены, при этом каждый глаз почти целиком закрыт чешуйчатыми веками, как правило, яркой окраски, лишь в середине остается узенькая щелка. В результате глаз напоминает линзу микроскопа. Глазные яблоки способны вращаться в любом направлении, так что нередко оказывается, что мордочка хамелеона повернута в противоположную сторону, а он внимательно наблюдает за вами… «затылком». Поначалу это приводит в полное замешательство. Но самое поразительное то, что оба глаза рептилии двигаются независимо друг от друга: один может глядеть на вас, а другой – на дверцу клетки, в которую вы пытаетесь поместить его. Совершенно невозможно представить, каким образом он умудряется сопоставлять в мозгу постоянно меняющиеся образы воспринимаемые вращающимися в разные стороны глазами!
Два дня спустя мы наловчились различать хамелеонов на ветвях деревьев и вскоре собрали целую коллекцию – больше десятка особей. Если верно, что нет худа без добра, то доля истины есть и в противоположном. Обилие хамелеонов породило проблему их кормления и размещения, причем с каждым новым постояльцем она усложнялась все больше. Я долго бился над ее разрешением и в конце концов изобрел способ, призванный, как мне казалось, разом ликвидировать все трудности.
В хижине валялась старая оцинкованная ванна. Я вытащил ее, отмыл и пристроил в середине высокую сухую ветку, обложив ее у основания камнями так, чтобы она прочно стояла в вертикальном положении. От ветки отходило несколько прутиков, на которые я нанизал кусочки сырого мяса, а саму ванну заполнил водой.
Пока я занимался этим творчеством, Джеф умывался на озере. Когда он вернулся, все уже было готово. Мое произведение стояло перед хижиной, напоминая экстравагантную японскую икебану. Джеф, естественно, удивился, и мне пришлось растолковать ему хитроумный замысел этого сооружения.
– В подходе к проблеме хамелеонов следует учитывать два обстоятельства, – снисходительно начал я. – Во-первых, они питаются мухами, а во-вторых, не умеют плавать. Посадив их на ветку, можно быть уверенным, что они никуда не денутся, поскольку улизнуть можно только через воду. Таким образом, мы получаем вместительную и надежную клетку, которую смело можно считать произведением искусства. Мысль о бегстве отсюда даже не придет им в голову – ведь это просто рай для хамелеонов! Рои мух слетятся на мясо, обеспечив бесперебойное поступление пищи и тем самым избавив нас от утомительных ежеутренних поисков кузнечиков.
Джеф оценил изобретение по достоинству. Вдвоем мы извлекли хамелеонов из разнокалиберных клеток и живописно разместили их на ветке. Зверьки вцепились в прутики, сердито пуча друг на друга глаза, а мы гордо наблюдали со стороны, как они обживают свой уютный новый дом.
Один из них, самый отважный, спустился по ветке вниз, обследовал воду и в испуге отпрянул. Пока все шло так, как я и предсказывал. К сожалению, я недолго наслаждался собственной выдумкой. Хамелеоны почему-то собрались наверху и расселись в ряд на толстом горизонтальном сучке, выступавшем примерно на полметра над краем ванны. Один за другим они стали слетать наземь, как прыгуны с трамплина в бассейне. Я был потрясен. Никогда раньше мне не доводилось видеть, чтобы хамелеоны хоть как-то проявляли склонность к прыжкам. Зверьки с глухим стуком шмякались о землю и пытались удрать с видом оскорбленного достоинства, при этом лапы их нелепо болтались в воздухе, а туловище моталось из стороны в сторону – хамелеоны старались двигаться с непривычной для них скоростью.
Мы ловили их и возвращали на ветку в неволю, но уже было ясно, что в качестве клетки моя элегантная конструкция никуда не годится. Да и в качестве кормушки она провалилась столь же блистательным образом. Я никогда раньше не задумывался, почему мухи летят на мясо; мне казалось, что, если кусок мяса оставить на виду, через несколько секунд мухи облепят его. Но тут висящий на ветке аппетитный кусочек не привлек ни одно насекомое!
– Наверное, солнце припекает и высушивает мясо, – сказал Джеф. – Надо бы передвинуть твою штуку в тень.
Пыхтя, мы перетащили ванну на новое место, под дерево. Мухи и не думали появляться.
– Слишком ветрено, – предположил Жорж, – они не летают при ветре.
Мы задвинули сооружение под стену хижины, где была тень и не чувствовалось ни малейшего дуновения. Никакого эффекта. Меня вдруг осенило, и я смазал мясо медом. Когда и это не помогло, пришлось сдаться. Мы вернули хамелеонов в клетки и с утра отправились ловить для них кузнечиков и сверчков, ползая по лугу у озера.
Это было нудное и утомительное занятие, правда вознаграждавшее нас сторицей: смотреть, как питаются хамелеоны, – одно удовольствие. Мы клали сверчка сантиметрах в сорока от хамелеона. Тот поворачивал один глаз и делал вид, что не замечает добычу. Но стоило насекомому шевельнуть лапкой или усиком, как хамелеон настораживался и начинал медленно двигаться в ту сторону, покачиваясь взад и вперед. Эти нетвердые движения помогают ему определить расстояние до жертвы, что очень важно. Когда добыча оказывается в пределах досягаемости – примерно в двадцати-тридцати сантиметрах, он вытягивает голову, медленно открывает рот и выстреливает длинным языком. Липкая подушечка на кончике языка прихлопывает насекомое, и язык мгновенно втягивается назад. После этого, со вкусом почавкав, он проглатывает жертву.
Язык хамелеона – поразительное устройство. По форме он напоминает трубочку; в обычном состоянии она втянута и имеет вид жирового кольца в задней части глотки. Когда владелец решает пустить его в ход, он резко сокращает кольцевые мышцы трубочки, и в долю секунды из короткого обрубка язык превращается в длинную тонкую стрелу. Хамелеон выбрасывает язык с удивительной точностью. Мы видели, правда, что ему случалось и промахиваться, если, например, кузнечик в критический момент менял положение, но ни разу не было, чтобы язык не дотянулся до жертвы или пронесся мимо.
Язык действует с исключительной эффективностью как дальнобойное орудие, когда жертва находится на некотором расстоянии, но на близкой дистанции возможности хамелеона ограниченны. Однажды мы увидели, что к верхней губе одного из наших самых крупных хамелеонов прилип кусочек недоеденного кузнечика. Это невероятно раздражало его; минут пять он ворочал своим огромным языком, стараясь загнуть его и слизнуть кусочек. Все усилия были до смешного безрезультатны. В конце концов он потерял всякую надежду отправить в рот лакомый кусочек и смахнул его, потершись мордой о ветку.
Каждое утро мы исправно кормили хамелеонов. Наш хозяин, его жена и заходившие к нам деревенские жители наблюдали за этим процессом с нескрываемым ужасом. Они поражались нашей глупости: ведь всем известно, что хамелеоны – ядовитые животные, к тому же жутко злые. Прикасаться к ним – чистое безумие! Переубедить их не было никакой возможности. Однако вскоре это распространенное поверье пригодилось и нам.
На обратном пути из Анкарафанцики нам пришлось остановиться на несколько дней в маленьком городке в центре Мадагаскара. Однажды утром, выйдя из гостиницы, мы обнаружили, что нашу машину обокрали. Не сумев открыть дверь, злоумышленники разбили окно. К счастью, они не тронули самые ценные для нас вещи – камеры, пленки и магнитофоны, а взяли только консервы и сильно поношенные замшевые туфли, в которых я проходил всю экспедицию и к которым испытывал глубокую привязанность. Вставить стекло не удалось, и машина оставалась практически открытой. Дело решилось просто. Каждый вечер мы вынимали из клетки самого крупного хамелеона «ядовитого» цвета и водружали его на кучу вещей, громоздившихся на заднем сиденье. Он сидел, вцепившись в кинокамеру, злобно вращая глазами во все стороны. Машину обходили за версту.
Деревья вокруг нашей хижины были не местных пород, их завезли на Мадагаскар из чужих краев благодаря стараниям работников лесного ведомства. Посадки состояли по большей части из эвкалиптов; их полосатые стволы встречались уже нам в других частях острова. Кроме них был капок – индийское хлопковое дерево, вполне оправдывавшее свое название: ветви капока усеивали длинные стручки, из которых торчали белые волоконца. Но особенный интерес вызывали росшие по соседству с ними очень высокие деревья, тоже завезенные из Азии. Они были усыпаны плодами, по форме напоминавшими очищенные апельсины. Эти деревья размножаются весьма оригинальным способом. Их плоды по мере созревания твердеют и сморщиваются на солнце наподобие печеного яблока. Наконец давление внутри плода возрастает настолько, что он разрывается с грохотом пистолетного выстрела, раскидывая семена далеко в стороны.
Завезенные на Мадагаскар деревья оказались чужеродными для местной фауны: животные не едят ни их листьев, ни плодов. Лесопосадки поэтому не радуют натуралиста таким разнообразием фауны, как естественные леса острова. Однако они далеко не безжизненны. В частности, почти всех наших хамелеонов мы отловили на ветвях деревьев-«чужестранцев». Их стволы послужили охотничьими угодьями и на ящериц, которыми Жорж должен был пополнить коллекцию института. Это были серые существа, длиной двенадцать-пятнадцать сантиметров, с черным воротничком и толстым колючим хвостом. Ловить их труднее, чем хамелеонов, – ящерицы очень юркие, и схватить их рукой практически невозможно, как бы осторожно вы ни подкрадывались. Реакция у ящериц молниеносная, однако Жорж все же сумел перехитрить их.
Он использовал простой, по действенный метод. Сначала он изготовил мини-аркан – тонкий гибкий прут с маленькой петлей из волокон жесткой травы на конце. Вооружившись этим бесхитростным орудием, он тихонько подкрадывался к дереву. Заметив человека, ящерица, с шуршанием возившаяся в палых листьях у подножия, стремглав уносилась вверх по стволу. Жорж подходил вплотную. Ящерица, оказавшись вне пределов досягаемости, успокаивалась и поудобнее устраивалась на ветке. Жорж поднимал прут и подносил петлю к голове рептилии. Надо сказать, сделать это не совсем просто, как может показаться на первый взгляд: малейшее дуновение ветерка относило петлю в сторону. Тут требовалась немалая ловкость, но Жорж успел набить руку. Как ни странно, ящерица спокойно реагировала на петлю, даже когда та касалась ее носа. Улучив момент, Жорж накидывал на шею петлю, дернув прут, затягивал ее и снимал удивленную ящерицу с дерева. Этот поразительный трюк не уступал по занимательности ярмарочному зрелищу.
В лесопосадках водилось также много птиц: голуби, черные попугаи и белоглазки размером с наших воробьев, дивные щурки с длинными хвостами и роскошным сине-зеленым оперением, по земле гуськом бегали крошечные трехперстки – с такай скоростью, что вся шеренга издали сливалась в одну извилистую линию. Были здесь и мадагаскарские кукали, которых редко доводилось видеть, но чье характерное «ку-ку-ку» мы слышали постоянно, и похожие на черных дроздов дронго с торчащим у основания клюва пучком жестких перьев. Помимо музыкальных талантов эти птицы еще обладают даром имитировать голоса других пернатых. Жорж называл их, пользуясь международной терминологией. Забавно, что мы легко находили общий язык, говоря о таких экзотических созданиях, как питтоподобные сизоворонки, но чтобы спросить, куда он положил отвертку, мне приходилось несколько минут лихорадочно листать словарь.
Нашей особой симпатией пользовалась пара удодов, чье семейство расположилось в дупле дерева прямо напротив хижины. Они принадлежат к подвиду, который водится только на Мадагаскаре, и по красоте ничуть не уступают своим европейским собратьям: у них оранжевые грудки, черно-белые крылья и прелестные, увенчанные черно-желтым хохолком головки. Отец и мать без устали работали, добывая пищу птенцам; по большей части они выстукивали серповидными клювиками кору деревьев, вытаскивая оттуда, насекомых. Каждые десять минут удоды возвращались в гнездо, неся в клюве добычу; садясь на сучок, они распускали хохолки и не сводили с нас настороженных глаз. Только в полдень, когда жара становилась невыносимой, родители прекращали на время свои хлопоты. Мы тоже, кстати, если была возможность, устраивали перерыв на сон, подчиняясь тропическому распорядку.
