Текст книги "Последняя игра"

Автор книги: Дэвид Эддингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Единственный глаз Торака торжествующе сверкнул, когда он замахнулся Крэг Гором. Но Гарион, схватив свой меч обеими руками, поднял его пылающий клинок навстречу удару. Мечи сошлись, на Гариона обрушился целый водопад искр.

Торак опять занес Крэг Гор, но на его стальном лице промелькнуло какое-то странное желание.

– Уступи! – прорычал он.

Гарион смотрел на возвышающуюся перед ним исполинскую фигуру, и мысли его обгоняли друг друга.

– У меня нет желания убивать тебя, мальчик, – сказал ему Торак почти ласково. – Уступи, и я подарю тебе жизнь.

И тут Гарион понял. Его враг пытался не убить его, он всеми силами старался заставить его уступить, подчиниться ему. Тораком руководило стремление к власти! Именно в этом и заключался весь смысл борьбы между ними!

– Отбрось свой меч, Дитя Света, и склонись передо мною, – приказал бог, и все силы его разума обрушились на Гариона

– Я не стану этого делать, – выкрикнул, тяжело дыша, Гарион, изо всех сил сопротивляясь этому страшному принуждению. – Ты можешь убить меня, но я не уступлю!

Лицо Торака снова исказилось, как будто от отказа Гариона его вечная мука еще больше усилилась.

– Но ты должен! – Торак почти рыдал. – Ты же бессилен передо мною! Подчинись мне!

– Нет! – крикнул Гарион и, воспользовавшись замешательством Торака, который получил отказ, выкатился из-под тени Крэг Гора и вскочил на ноги. Теперь все стало ясно, и теперь он наконец знал, как победить.

– Слушай же меня, изувеченный и презираемый бог! – процедил сквозь зубы Гарион. – Ты – ничто. Твой народ боится, но не любит тебя. Ты пытался обманом заставить меня полюбить тебя, ты старался заставить тетю Пол полюбить тебя, но я отказываюсь от тебя так же, как сделала это она. Ты – бог, но ты – ничтожество. Во всей Вселенной нет ни одного человека, ни одного существа, которое любило бы тебя. Ты одинок и опустошен, и даже если убьешь меня, все равно победителем окажусь я. Нелюбимый и презираемый, ты будешь выть над своей ничтожной жизнью до скончания веков.

Слова Гариона подобно ударам разили изувеченного бога, а Око, как бы реагируя на эти слова, сверкало по-новому, и этим новым была ненависть, хлеставшая бога-Дракона энгараков, словно бич. Это и был тот ИСХОД которого с самого начала времен ожидала Вселенная. И именно поэтому Гарион явился сюда, в Ктол Мишрак, – но не для того, чтобы сразиться с Тораком, а чтобы отвергнуть его.

С диким воем ярости и муки Дитя Тьмы поднял Крэг Гор над головой и снова бросился на райвенского короля. Гарион не сделал попытки отвести удар, а, держа рукоять меча обеими руками и выставив вперед клинок, ринулся на нападавшего противника.

Все произошло просто и легко. Когда меч райвенского короля коснулся внезапно напрягшегося тела бога, мощь Ока рванула вперед пылающий клинок, и он вошел в грудь Торака.

Рука Торака разжалась, и Крэг Гор, теперь уже безвредный, выпал из нее. Торак открыл рот, что бы закричать, но вместо крови из него хлынуло голубое пламя. Торак сорвал блестящую стальную маску, открыв тем самым изувеченное лицо, которое скрывалось под ней. Из глаз его текли слезы, но слезы эти тоже были пламенем, поскольку погрузившийся в грудь Торака меч райвенского короля наполнил бога своим огнем.

Торак отпрянул, и меч выскользнул из его тела. Но пламя, которое клинок разжег в нем, не исчезло. Оно вырывалось из зияющей в груди раны, стекало по пальцам, образуя вокруг него пылающие лужи посреди камней.

Изуродованное лицо Торака, по которому все еще текли огненные слезы, было искажено страданием. Он посмотрел на тяжело нависшее небо и простер к нему руки. В смертельной муке поверженный бог закричал небесам: «Мать!» – и его голос эхом отозвался от самых дальних звезд.

Так он постоял, застыв, с руками, поднятыми в последней мольбе, затем покачнулся и упал к ногам Гариона.

На миг наступило полное молчание. Затем ужасный вопль сорвался с безжизненных губ Торака и устремился в невообразимые дали. Это исчезало темное Предначертание, унося с собой и черную тень Крэг Гора.

Опять наступила тишина. Проносившиеся над головой облака прекратили свою безумную пляску, лохмотья страшной тучи исчезли, и появились звезды. Вся Вселенная содрогнулась – и замерла. Наступило мгновение абсолютной темноты: повсюду исчез свет, и прекратилось всякое движение. В это время все, что существовало, существует и будет существовать, внезапно устремилось в русло одного Предначертания.

Там, где всегда было два пути, теперь остался только один.

А потом, сначала слабо, а затем все сильнее, стал дуть ветер, унося гнилостное зловоние Города Ночи, а выглянувшие звезды засверкали, как драгоценные камни на бархате ночи. И когда снова появился свет, Гарион стоял, обессиленный, над телом бога, которого он только что убил. В руке у него все еще полыхал голубым пламенем меч, а Око торжествовало в глубинах его разума. Он смутно понимал, что в тот страшный момент, когда пропал весь свет, они с Тораком обрели свой прежний облик, но Гарион слишком устал, чтобы удивляться этому.

Неподалеку от разбитой гробницы появился Белгарат, дрожащий и потрясенный. В руке он крепко сжимал разорванную цепочку своего медальона. На секунду он остановился, чтобы посмотреть на поверженного бога.

В руинах все еще свистел ветер, а где-то далеко в ночи гончие Торака выли унылую погребальную песнь своему поверженному господину.

Белгарат расправил плечи, а потом жестом, напоминающим тот, который в момент смерти сделал Торак, простер свои руки к небу.

– Повелитель! – крикнул он громогласно. – Свершилось!

Глава 24

Все окончилось, но в своей победе Гарион чувствовал привкус горечи. Человеку нелегко убивать бога, каким бы коварным и злым он ни был. И поэтому Белгарион Райвенский с грустью стоял над телом своего врага, в то время как ветер, дыша слабым запахом приближавшегося рассвета, омывал покрытые плесенью руины Города Ночи.

– Сожалеешь, Гарион? – тихо спросил Белгарат, положив руку на плечо своего внука.

– Нет, дедушка, – вздохнув, ответил Гарион. – Полагаю, что нет. Это нужно было сделать, разве не так?

Белгарат мрачно кивнул.

– Но он был таким одиноким. Я отнял у него все, перед тем как убить. Мне нечем гордиться.

– Как ты говоришь, это и нужно было сделать. Только так ты мог сокрушить его.

– Хотел бы я оставить ему хоть что-нибудь...

Со стороны разрушенной железной башни появилась маленькая скорбная процессия. Тетя Пол, Силк и Се'Недра несли тело кузнеца Дерника, а рядом с ними грустно шел Миссия.

Почти невыносимое горе обрушилось на Гариона. Дерник, его самый старый друг, погиб во время того огромного внутреннего переворота, который свершался в душе Гариона перед его схваткой с Тораком, и Гарион даже не мог оплакать его.

– Как ты понимаешь, это было необходимо, – грустно сказал Белгарат.

– Почему? Почему Дерник должен был умереть, дедушка? – Голос Гариона срывался от отчаяния, а в глазах его стояли слезы.

– Потому что его смерть дала твоей тете Пол силы сопротивляться Тораку. В Предначертании всегда было одно белое пятно – возможность того, что Пол уступит. А Торак нуждался в любви хотя бы одного человека. Это могло сделать его непобедимым.

– И что бы случилось, если бы она пошла к нему?

– Ты проиграл бы битву. Вот почему Дерник должен был умереть. – Старик грустно вздохнул. – Хотел бы я, чтобы все случилось по-другому, но этого нельзя было избежать.

Тело Дерника вынесли из разрушенной гробницы и осторожно положили на землю. Печальная Се'Недра присоединилась к Белгарату и Гариону. Не произнося ни слова, хрупкая девушка вложила свою руку в руку Гариона, и теперь все трое тихо стояли, наблюдая, как тетя Пол, уже без слез, нежно уложила руки Дерника по бокам и потом накрыла его своим плащом. Затем Полгара села на землю, взяла в ладони его голову, почти рассеянно погладила волосы и в немой печали склонилась над ним.

– Не могу, – всхлипнула Се'Недра и, уткнувшись в плечо Гариона, разрыдалась.

И вот там, где раньше была одна тьма, возник свет. Гарион увидел, как рваную тучу пронзил луч сверкающего голубого света. И когда этот луч достиг земли, все руины, казалось, начали купаться в его ярком сиянии. И к этому лучу, который подобно огромной, раскаленной добела колонне простерся к земле с ночного неба, присоединились другие лучи – красного, желтого, зеленого и других оттенков, которые Гарион не смог бы даже назвать. Подобно радуге при грозовой туче, огромные столпы света выстроились в ряд у распростертого тела Торака. И Гарион, еще неясно, ощутил, что в центре каждого стоит сверкающая фигура. Это вернулись боги, чтобы скорбеть по ушедшему брату. Гарион узнал Олдура, а потом и остальных. Мара еще плакал, а Исса с погасшими глазами, казалось, извивался подобно змее в сияющем столпе бледно-зеленого света. Лицо Недры было хитрым, а Чолдана – гордым. Белокурый Белар, бог олорнов, выглядел как дерзкий плут, хотя лицо его, так же как и лица его братьев, было скорбным из-за смерти Торака. Боги вернулись на землю, озаренные светом и сопровождаемые чудесной музыкой. Мертвенный воздух Ктол Мишрака внезапно ожил, потому что каждый столп света издавал свою ноту, и эти ноты слились в такой мелодичной гармонии, что она, казалось, отвечала на все когда-либо заданные вопросы.

И, наконец, как бы присоединяясь к другим, с неба медленно опустился ослепительно белый столп света, в центре которого стоял облаченный в белые одежды Ал, странный бог, которого Гарион видел однажды в Пролге.

Фигура Олдура, все еще охваченная сияющим голубым ореолом, подошла к древнему богу алгосов.

– Отец, – с грустью сказал Олдур, – наш брат, твой сын Торак, убит.

Ослепительно белая фигура Ала, отца других богов, подошла по усыпанной обломками земле к безмолвному телу Торака.

– Я сделал все, чтобы убедить тебя уйти с этого пути, сын мой, – мягко сказал он, и единственная слеза стекла по его щеке. Затем он повернулся к Олдуру. – Подыми тело брата своего, сын мой, и помести его в какое-нибудь более подходящее место. Мне больно смотреть, что он лежит так низко, на земле.

Олдур и присоединившиеся к нему братья подняли тело Торака и положили его на огромную каменную плиту, лежащую среди древних руин, а затем, встав вокруг этого ложа, стали оплакивать кончину бога-Дракона энгараков.

Как всегда, бесстрашно, и, казалось, даже, не понимая, что светящиеся существа, которые сошли с небес, не люди, Миссия совершенно спокойно подошел к сверкающей фигуре Ала. Он протянул свою маленькую руку и настойчиво начал теребить одеяние бога.

– Отец, – сказал он. Ал посмотрел вниз.

– Отец, – повторил Миссия, вероятно, запомнив слово, сказанное Олдуром, который тем самым раскрыл тайну, кем в действительности был бог алгосов. – Отец, – снова сказал малыш. Затем повернулся и показал на неподвижное тело Дерника. – Миссия! – Каким-то странным образом это звучало скорее как приказ, чем просьба.

Лицо Ала стало строгим.

– Это невозможно, дитя, – ответил он.

– Отец, – настаивал малыш. – Миссия.

Ал вопросительно посмотрел на Гариона, и в этом взгляде читалась неуверенность.

– Просьба ребенка важна, – мрачно сказал он, обращаясь не к Гариону, а к тому сознанию, которое находилось в нем, – и она возлагает на меня обязательства... Но ее выполнение требует пересечения той границы, которую мы не можем переходить.

– Границу нельзя переходить, – ответил бесстрастный голос, говоривший устами Гариона. – Твои сыновья вспыльчивы, Святой Ал, и, однажды нарушив ее, могут поддаться искушению сделать это еще раз, а это, возможно, изменит то, что не должно меняться. Давайте не будем создавать условий, при которых Судьба может еще раз пойти двумя расходящимися путями.

Ал вздохнул.

– Но тем не менее, – сказал голос, – не дашь ли ты и твои сыновья свои силы орудию моей воли, чтобы он мог пересечь эту границу?

Ал был изумлен.

– Так и граница останется неприкосновенной, и твое обязательство выполнено. Иначе это никак не может свершиться.

– Пусть будет, как ты желаешь, – согласился Ал, затем повернулся и обменялся многозначительным взглядом со своим старшим сыном Олдуром.

Олдур, все еще в ореоле голубого света, оторвался от скорбных раздумий о погибшем брате и повернулся к тете Пол, все еще склонявшейся над телом Дерника.

– Успокойся, дочь моя, – сказал он ей. – Его жертва была и ради тебя, и ради всего человечества.

– Это слабое утешение, Повелитель, – ответила она с глазами, полными слез. – Это был лучший из людей.

– Все люди умирают, дочь моя, как лучшие, так и худшие. В своей жизни ты видела это много раз.

– Да, Повелитель, но это совсем другое дело.

– Что ты имеешь в виду, любезная моя Полгара? – Олдур, казалось, чего-то от нее добивается. Тетя Пол закусила губу.

– Потому что я любила его, Повелитель, – ответила она наконец.

На губах Олдура мелькнула едва заметная улыбка.

– Разве это так трудно сказать сразу, дочь моя?

Полгара не могла ответить и снова склонилась над безжизненным телом Дерника.

– Хотела бы ты, чтобы мы воскресили этого человека, дочь моя? – спросил тогда Олдур. Она подняла голову.

– Это же невозможно, Повелитель, – сказала она. – Пожалуйста, не шутите так над моим горем.

– Давай, однако, будем считать, что это возможно, – ответил Ал. – Хотела бы ты, чтобы мы воскресили его?

– Всем сердцем, Повелитель.

– А зачем? Ради какой цели стоит просить о его воскрешении?

Она опять прикусила губу.

– Он станет моим мужем, Повелитель, – выпалила она наконец, и в голосе ее слышался вызов.

– И это тоже было так трудно сказать? Однако уверена ли ты, что эта твоя любовь не вызвана горем и что, как только этот добрый человек будет воскрешен, ты не отвернешься от него? Ведь он, ты должна признать это, весьма зауряден.

– Дерник никогда не был заурядным, – сказала она с неожиданной пылкостью. – Он самый лучший и самый храбрый человек в мире.

– Я не хочу проявлять к нему неуважение, Полгара, но ведь у него нет никаких особых способностей. В нем нет силы Воли и силы Слова.

– Разве это так важно, Повелитель?

– Супружество должно быть единением равных, дочь моя. Как же может этот добрый, храбрый человек быть тебе мужем, пока у тебя остается твоя сила?

Она беспомощно посмотрела на него.

– Могла бы ты, Полгара, пожертвовать собой? Стать ему равной? С такими же способностями, как у него?

Она посмотрела на него, поколебалась, а затем сказала одно только слово:

– Да.

Гарион был потрясен – и не столько согласием тети Пол, сколько требованием Олдура. Сила чародейки была основой и средоточием всего ее существования. Отнять ее значило бы оставить тетю Пол ни с чем. Кем же она будет тогда? Сможет ли она вообще жить? Это слишком жестокая цена, а ведь Гарион верил, что Олдур – добрый бог.

– Я приму эту жертву, Полгара, – говорил Олдур. – Я переговорю с моим отцом и братьями. По веским причинам мы сами отказались от воскрешения умерших, и поэтому мы все должны дать согласие на это, прежде чем кто-то из нас попытается нарушить сложившееся положение вещей. – И Олдур вернулся к скорбной группе, стоящей у смертного ложа Торака.

– Как он только мог сделать это? – спросил Гарион у деда, все еще обнимая Се'Недру.

– Что сделать?

– Попросить ее отказаться от своей силы. Это убьет ее.

– Она много сильнее, чем ты думаешь, Гарион, – заверил его Белгарат, – а доводы Олдура разумны. Ни одно супружество не выдержит такого неравенства.

Среди светящихся богов раздался сердитый голос.

– Нет! – Это был Мара, скорбящий бог марагов, которых больше не существовало. – Почему должен быть воскрешен один человек, когда все мои дети убиты и лежат холодные и мертвые? Разве Олдур услышал мои мольбы? Пришел ли он ко мне на помощь, когда умирали мои дети? Я не соглашусь!

– Я и не рассчитывал на это, – пробормотал Белгарат. – Пора мне принять меры, пока дело не зашло слишком далеко. – Он пересек заваленную обломками площадку и почтительно поклонился. – Извините, что вмешиваюсь, – сказал он, – но не примет ли брат моего Учителя в качестве подарка за помощь в воскрешении Дерника женщину из племени марагов?

Слезы Мары, которые всегда текли из его глаз, внезапно высохли, а на лице появилось выражение недоверия.

– Женщину из племени марагов? – резко спросил он. – Но их больше нет. Я бы почувствовал сердцем, если бы хоть кто-нибудь из моих детей выжил в Марагоре.

– Ну конечно, бог Мара, – быстро согласился Белгарат. – Но что вы скажете о тех немногих, которые были вывезены из Марагора и проданы в вечное рабство?

– Так ты знаешь хотя бы одного из них, Белгарат? – Мара задал этот вопрос со всем пылом отчаяния.

Старик кивнул.

– Мы нашли ее в казематах для рабов под Рэк Ктолом, бог Мара. Имя ее Таиба. Она только одна, но раса может быть восстановлена с помощью одной такой женщины – особенно если за ней будет присматривать любящий бог.

– Где же Таиба, моя дочь?

– На попечении Релга, одного из алгосов, – ответил Белгарат. – Кажется, они весьма привязались друг к другу, – вкрадчиво добавил он.

Мара задумчиво посмотрел на него.

– Раса не может быть восстановлена с помощью одной только женщины, – сказал он, – даже заботами любящего бога. Для этого требуются двое. – Он повернулся к Алу. – Не отдашь ли ты мне этого алгоса, отец? Он станет прародителем моего народа.

Ал окинул Белгарата проницательным взглядом.

– Ты знаешь, что у Релга есть другая обязанность, которую он должен исполнять, – заметил он.

Выражение лица Белгарата стало почти веселым.

– Уверен, что Горим и я сумеем это уладить, Святейший, – заявил он в высшей степени самоуверенно.

– А не забываешь ли ты кое-что, Белгарат? – робко спросил Силк, как бы не желая вмешиваться в это дело. – У Релга есть одна маленькая проблема, помнишь?

Белгарат сурово посмотрел на драснийца.

– Я думал, что мне надлежало упомянуть об этом, – невинно сказал Силк.

Мара пристально посмотрел на обоих.

– В чем дело?

– Небольшое затруднение, бог Мара, – быстро ответил Белгарат. – Уверен, что Таиба сможет разрешить его. Я полностью доверяю ей по этой части.

– Мне нужно знать всю правду, – твердо сказал Мара.

Белгарат вздохнул и бросил на Силка еще один свирепый взгляд.

– Релг – фанатик, бог Мара, – объяснил он. – По религиозным причинам он избегает некоторых... э... форм контактов между людьми.

– Отцовство его судьба, – сказал Ал. – От него родится особый ребенок. Я объясню ему это. Он послушный человек и ради меня преодолеет свои заблуждения.

– Значит, ты отдашь его мне, отец? – нетерпеливо спросил Мара.

– Он твой, но с одним условием, о котором мы поговорим позже.

– Давайте тогда посмотрим на этого отважного сендара, – сказал Мара, и все следы недавних слез теперь исчезли с его лица.

– Белгарион, – произнес голос в голове Гариона.

– Что?

– Воскрешение твоего друга теперь в твоих руках.

– Моих? Почему моих?

– Неужели ты всегда будешь это спрашивать? Ты хочешь, чтобы Дернику вернули жизнь?

– Конечно, но я не могу этого сделать. Я не знал бы даже, с чего начать.

– Ты делал это раньше. Помнишь жеребенка в пещере богов?

Гарион почти позабыл об этом.

– Ты – мое орудие, Белгарион. Я могу удерживать тебя от ошибок, по крайней мере большую часть времени. Просто расслабься, а я покажу тебе, что делать.

Но Гарион уже начал действовать. Он опустил руку с плеча Се'Недры и, все еще держа меч в другой руке, медленно пошел к тете Пол и телу Дерника. Она сидела, обхватив руками голову мертвеца. Взглянув в ее глаза, Гарион встал на колени рядом с телом.

– Ради меня, Гарион, – пробормотала она.

– Если смогу, тетя Пол, – ответил он. Затем, не зная почему, положил на землю меч райвенского короля и взялся за Око, помещенное в рукояти. Око выскользнуло из нее и легло ему в ладонь. Улыбнувшись, Миссия подошел с другой стороны и тоже встал на колени, взяв в свои руки безжизненную руку Дерника. Держа Око обеими руками, Гарион потянулся и положил его на грудь мертвеца. Он едва ли отдавал себе отчет в том, что вокруг собрались боги, соединив руки ладонь к ладони и образовав неразрывный круг. Яркий свет начал пульсировать внутри этого круга, и, будто отвечая на это, Око заблестело в его руках.

Снова перед ним, как он видел это однажды, выросла глухая стена, еще более черная, непроницаемая и безмолвная. Как и тогда, в пещере богов, Гарион прикоснулся к самой сущности смерти, стремясь проникнуть в нее и вернуть своего друга обратно в мир живых.

Но на этот раз все происходило иначе. Жеребенок, которого он вернул к жизни, никогда не жил вне тела своей матери. Смерть его была столь же непродолжительной, как и жизнь, и преграда между ними была незначительной. Дерник, однако, был взрослым человеком, и его смерть, как и его жизнь, была гораздо более долгой. Гарион напрягся, приложив все свои силы. Он мог также чувствовать громадную силу объединенной воли богов, присоединившихся к нему в его безмолвной борьбе, но барьер не поддавался.

– Воспользуйся Оком! – велел голос.

На этот раз Гарион сосредоточил все силы, свои собственные и силы богов, на круглом камне, который он держал в руках. Тот замерцал, засветился, затем замерцал снова.

– Помоги же мне! – Это приказывал уже Гарион.

И как бы внезапно поняв, Око озарилось яркой вспышкой радужного света. Барьер стал слабеть.

Подошел Миссия и с легкой одобрительной улыбкой положил руку на сверкавшее Око.

Барьер сломался. Грудь Дерника дрогнула, и он кашлянул.

С выражением почтительности на своих неземных лицах боги отошли. Тетя Пол закричала от внезапного облегчения, обняла Дерника и прижала к себе.

– Миссия, – сказал ребенок Гариону с ноткой какого-то особого удовлетворения. Гарион поднялся, смертельно усталый, и, пошатываясь, отошел в сторону.

– С тобой все в порядке? – спросила Се'Недра, беря его руку и кладя себе на плечо.

Он кивнул, хотя колени его чуть ли не подгибались.

– Обопрись на меня, – сказала она. Он хотел запротестовать, но Се'Недра прижала палец к его губам.

– Не спорь, Гарион, – сказала она. – Ты же знаешь, что я люблю тебя, и что тебе придется опираться на меня всю оставшуюся жизнь, так что можешь начать привыкать к этой мысли.

– Я думаю, что жизнь моя теперь изменится, Повелитель, – говорил в это время Белгарат Олдуру. – В ней всегда была Пол, готовая прийти по первому моему зову, – возможно, без особой охоты, – но она приходила всегда. Теперь у нее будут другие заботы. – Он вздохнул. – Полагаю, что все наши дети растут и когда-нибудь вступают в брак.

– Этого пока не случилось с тобой, сын мой, – сказал Олдур.

Белгарат усмехнулся.

– Мне никогда ничего не удавалось скрыть от вас, Повелитель, – сказал он, но затем лицо его снова стало серьезным. – К Полгаре я порой относился как к сыну, – сказал он Олдуру, – но, вероятно, пришло время позволить ей быть просто женщиной. Я слишком долго отказывал ей в этом.

– Кажется, это самое лучшее и для тебя, сын мой, – сказал Олдур. – А теперь, прошу тебя, отойди немного и оставь нас с нашим горем. – Он посмотрел на тело Торака, лежавшее на каменном ложе, а потом на Гариона. – У меня для тебя есть еще только одно задание, Белгарион, – сказал он. – Возьми Око и положи его на грудь брата моего.

– Да, Повелитель, – немедленно ответил Гарион. Он подошел к ложу, стараясь не смотреть на опаленное и искаженное лицо мертвого бога, протянул руку и возложил круглый голубой камень на неподвижную грудь Кол Торака. Когда он отступил, маленькая принцесса обняла его за талию. Это не было неприятным, но у Гариона мелькнула мысль, что если она будет настаивать на таких тесных объятиях всю остальную их жизнь, то будут возникать неудобные ситуации.

Боги снова образовали свой круг, и Око опять начало сверкать. Постепенно обожженное лицо стало меняться, его уродство исчезало. Ореол света вокруг богов усилился, блеск Ока стал нестерпимым. В последний раз увидел Гарион лицо Торака – оно было мирным, спокойным, чистым. Это было прекрасное лицо, но тем не менее – мертвое.

А затем свет стал таким ярким, что Гарион не смог смотреть. Когда же он ослабел и Гарион опять взглянул на ложе смерти, и боги, и тело Торака исчезли. Осталось только Око, которое, слабо мерцая, лежало на голом камне.

Так же уверенно Миссия снова подошел к ложу. Встав на цыпочки, он потянулся, чтобы взять светящийся камень. Затем он принес его Гариону.

– Миссия, Белгарион, – твердо сказал он, и когда Око переходило из рук в руки, Гарион почувствовал нечто совершенно иное, что он прежде никогда не чувствовал.

Маленькая группа людей, которых объединяло очень многое, в молчании собралась вокруг тети Пол и Дерника. Небо на востоке начало светлеть, и розовый свет восхода коснулся немногих облаков, которые остались от тучи, скрывавшей Ктол Мишрак. События этой ужасной ночи оставили след в душе каждого, но теперь ночь почти кончилась, и они стояли вместе, не разговаривая, созерцая восход солнца.

Буря, которая неистовствовала этой долгой ночью, прошла. В течение бесчисленных веков мир был расколот, но теперь все снова стало единым целым. Если была такая вещь, как начало, то она и была началом. Так оно и было, когда взошло солнце первого дня.