Текст книги "В зоне сотрясения"

Автор книги: Дэвид Джерролд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Мэтт нахмурился. Он обдумывал все, что услышал. И потом – черт побери, умный мальчик! – до него дошло.

– Ты сукин сын! – Он вскочил на ноги. – Ты все знал заранее!

Мэтт оглянулся вокруг в поисках чемодана. Я мягко усадил его на место. Сила здесь была ни к чему. Мэтт ждал моего ответа, и я кивнул.

– Да, ты прав. Я знал. Кое-что…

– Ты… путешественник во времени? Я снова кивнул.

– Так это правда? Они на самом деле есть? А я всегда думал, что это просто городская легенда или что-то в этом роде.

– Не легенда, – усмехнулся я, – мы есть на самом деле. Мэтт уставился на меня в упор, словно стараясь просверлить

взглядом.

– Ну… из какого ты будущего? Из далекого?

– Я не из будущего, я из прошлого. За три года до сегодняшнего дня. Но я был в будущем. На двенадцать лет вперед. Тебе бы там понравилось. По крайней мере, отчасти.

– Понравилось – что? Пожимаю плечами:

– Разные вещи… гм… ладно. «Стоун-уолл», например. Нил Армстронг. Компьютер. Люк Скайуокер. «Пак-мэн».[38]38
  «Пак-мэн» – популярная в 80-е годы компьютерная игра.


[Закрыть] Но думаю, больше всего «Стоун-уолл».

– Что такое «Стоун-уолл»?

– Ты скоро узнаешь. Это… это будет… отчасти важно для тебя.

– Намекни мне.

– Роза Паркс.[39]39
  Паркс Роза – инициатор движения за гражданские права чернокожего населения в США. Благодаря судебному делу против Розы Паркс (1955) незыблемая прежде стена расизма дала трещину.


[Закрыть]

– Кто такая Роза Паркс?

– Выясни.

Мэтт раздраженно нахмурился. Потом его лицо прояснилось. Он унес свои вещи в комнату и возвратился в облюбованный угол на кухне.

– Расскажи, что ты знаешь обо мне.

– Ну…

– Если ты хочешь, чтобы я тебе помог, ты должен мне рассказать. – Мэтт сел напротив и выжидательно посмотрел мне в лицо.

– О'кей, – согласился я.

Вышел в спальню, вернулся с досье в руках и бросил их на стол.

– Я должен предотвратить исчезновение этого парня. Ты его знаешь? – Я коснулся фотографии Джереми Вейса.

Мэтт посмотрел на фото, нахмурил брови и стал было качать головой, но потом сказал:

– Нет, погоди. Мне кажется, что он приходит только по уикэндам.

– Это номер третий. Перед ним произошло два других исчезновения. После него – десять. Это номер первый.

– Это Брэд. Брэд-бой. Он гоняет на мотоцикле. Заходит, подцепляет себе очередное развлечение и уматывает. Никто о нем толком ничего не знает.

– Да, я видел, как он это делает.

– Когда он?..

– Через две недели. Впрочем, уже чуть раньше. – Я передаю ему следующее досье. – Это вторая жертва.

Мэтт открыл его, увидел собственную фотографию и вздрогнул. Из него как будто выпустили воздух. Как из воздушного шарика.

– Я… я умру?

– Нет. Ты не умрешь. Я обещаю тебе. Я тебе обещаю.

– Но я умер. Я имею в виду, что должен был умереть, да? – Мэтт выглядел очень испуганным.

– Нет, не умрешь.

– Но откуда ты знаешь? Я думал, что время…

– Время изменчиво. Если бы это было не так, я бы здесь не сидел. Так же как и ты.

Мэтт не стал спорить. Мои слова его не убедили, но ему очень хотелось верить в то, что я пообещал. Через некоторое время он потянулся за остальными папками и открыл их одну за другой. Мэтт узнал двоих парней, остальных он никогда не видел. Неудивительно, ведь он находился в самом начале цепи исчезновений.

– Отлично. Теперь скажи мне: ты ходишь куда-нибудь еще кроме бара «У Джино»?

Мэтт покачал головой:

– Есть еще один клуб в Гарден-гроув, для тех, кому восемнадцать и больше, но я там никогда не был. Ну, еще эти купальни. «МАК». Я был там только два-три раза. Больше никаких мест. Я не знаю о других таких барах.

– Значит, в основном ты ходишь к Джино?

– Туда все ходят.

– Отлично. Сделаем так. Некоторое время ты не будешь ходить к Джино без меня. Я сам хочу посмотреть, кто с тобой заговорит. А если кто-то попросит тебя уйти с ним – на этот случай у нас будет условный сигнал. Ты подергаешь себя за ухо. И я… я что-нибудь предприму.

Мэтт кивнул. Казалось, он благодарен мне за этот план. Он глубоко вздохнул и переменил тему:

– Я видел несколько копченых колбасок в холодильнике. Сгодится на ужин?

Я кивнул, хотя был не голоден.

Мэтт покрутился вокруг буфета, соображая, что еще он может положить на тарелки.

– Есть немного консервированной фасоли и еще оладьи. Я могу сделать салат и открыть пару бутылок колы?..

– Звучит заманчиво.

Я собрал фотографий и рассовал их по соответствующим досье.

– Майк?..

– Да.

– Если я ни с кем не уйду от Джино, как ты узнаешь, кто из них убийца?

– Я постараюсь вычислить его.

– Ты будешь продолжать следить за Брэд-боем, да?

– Да.

– Может быть, я неправильно рассуждаю… Но единственный способ, которым ты можешь узнать, кто убийца, – это позволить ему убить кого-то. Брэда. Так?

– Ну нет. У меня есть отличная идея относительно ночи, когда Брэд исчезнет. Тот, кто заговорит с ним в эту ночь, тот, вероятно, и убийца. Но если я не допущу, чтобы Брэд ушел с ним, то смогу спасти его жизнь.

– Но что, если этот парень поведет себя не так, как ты говоришь? Я хочу сказать, что, если он не получит шанса напасть на кого-то, как ты докажешь, что он убийца?

Я встал и поставил бутылку скотча обратно в буфет, прислонился к стене и посмотрел на Мэтта. Он нарезал салат.

– Это другая часть проблемы. Скажем, я проколю Брэду шины, так что он не сможет выехать из дому этой ночью или что-то в этом роде. Уж я найду способ удержать Брэда от поиска приключений. Тогда скорее всего это приведет к тому, что мистер Смерть – я его так называю – выберет кого-то другого, может быть, не этой ночью, а следующей. Или вообще на следующей неделе. Может быть, вся цепочка прервется, развалится – тогда вся программа окажется бесполезной.

– Поэтому тебе нужно следить за Брэдом…

– Да. И мне надо сесть ему на хвост, когда он поедет… и надеяться, что дело выгорит.

– Это нечестно по отношению к Брэду.

– Это нечестно по отношению к любому из твоих геев. Меня наняли спасти только одного парня, но есть еще дюжина других. А может, и больше. Я сказал тебе, время изменчиво. Если я раскачаю его слишком сильно, я проиграю все дело. Я могу спасти тебя, и Брэда, и Джереми, но кто тогда умрет вместо вас?

Мэтт вздрогнул, как будто его ударили. Он выронил нож.

– Хрень какая! – И тут же с мягкой иронией отреагировал на сказанную им грубость: – Не слишком достойное высказывание для приличного общества, да?

Мэтт разложил еду по тарелкам, и некоторое время мы молча жевали. Потом я сказал:

– Очень вкусно. Спасибо.

– Тебе понравилось?

– Отличная еда. Намного лучше, чем я сумел бы приготовить.

– Мне пришлось научиться готовить. Моя мама… – Он пожал плечами.

– Да, я видел.

– Она неплохой человек. И мой отец тоже, пока не выпьет слишком много…

– И как часто это бывает? Мэтт уловил иронию.

– Ладно. О'кей.

Позже, когда мы убрали посуду, я быстро принял душ. Я вышел из ванной, обвязавшись полотенцем. Мэтт взглянул на меня, потом быстро отвел взгляд. Он пробормотал, что хотел бы как следует отмокнуть, и поспешил в ванную. Я услышал звуки льющейся воды. Потом Мэтт просунул голову в дверь:

– А где полотенца?

– В шкафу, в коридоре. На верхней полке. Держи. – Я кинул ему желтые полотенца. – Что-нибудь еще?

– Вроде нет.

Но на меня он по-прежнему не смотрел.

– Отлично. Я иду спать. У меня встреча утром. Когда я вернусь, устроим тебе нормальную кровать.

– Угу. Хорошо. Спасибо. Мэтт исчез в ванной.

Я люблю спать при открытых окнах. Здесь, на Мэлроуз, ночи иногда душные, иногда ветреные, а иногда просто холодные. Когда ветер дует с моря, он приносит влагу, иногда воздух неподвижен и пахнет жасмином. Сегодня господствовал холодный ветер, разгонявший остатки облаков после пасмурного дождливого дня. Пахло свежестью. Завтра будет ясный день.

Я улегся в кровать и некоторое время слушал, как вода капает с крыши здания, как проносящиеся мимо автомобили с всплеском рассекают лужи… городская жизнь шумела где-то вдалеке, и мне почудилось даже неясное звучание музыки. Потом я встал, вышел в коридор, вытащил из шкафа запасное одеяло и кинул его на диван. Мэтту пригодится.

Снова вернулся в постель и прислушался к разноголосице собственных мыслей. Мэтт попал в точку, указав на то, что я, конечно же, понимал и в чем не желал признаваться. Я не смогу идентифицировать преступника до тех пор, пока не позволю ему кого-нибудь убить.

Некоторое время я обдумывал, как поступили бы на моем месте другие детективы из агентства. Долго размышлять не пришлось, в принципе, я знал ответ. Они спасли бы Вейса и проигнорировали дюжину остальных, потому что только семья Вейса платила за работу. Вот почему Джорджия дала это задание мне. Она понимала: я пойду по другому пути. Джорджия знала, что меня не удовлетворит спасение только одного мальчишки. Ей были хорошо знакомы мои рассуждения: никого нельзя бросать в беде.

И не важно, понимает это кто-нибудь или нет, но сейчас здесь – все как на войне.

Эти парни ощущали, что живут на вражеской территории. Как преступник вздрагивает от ночного стука в дверь, так и они боялись всего на свете – преследований на работе, намеков со стороны друзей, соседских сплетен и прочих дерьмовых штук.

Эти тихие нежные мальчики, в начале своего жизненного пути – милые, веселые, шаловливые и даже невинные, но потом бремя отверженных разъедает их души. Чем старше они становятся, тем тяжелее их ноша. День ото дня они учатся быть скрытными, их души переполняются горечью и раздражением, а в голосах звучат яд и неприкрытая злоба. Постой в баре и понаблюдай за тем, что отражается в глазах геев; ночь за ночью их терзают мучительная обида и гнев. Почему мы должны прятаться? Притворяться? Вопрос: что со мной не так? – для них уже позади. Очень скоро он превратится в другой вопрос: что не так с другими, с теми, кто остался по ту сторону жизни! Пропасть растет, отчуждение увеличивается. Запретный мир нежных мальчиков все больше уходит в подполье.

Но долго так продолжаться не может. Лето любви уже стоит в зените, на следующий год настанет лето страсти, а через год – бешеное лето несчастий. Но оно принесет с собой революцию «Стоун-уолла» и положит начало переменам. Переменам во всем.

Я почти завидовал им.

Потому что они знали, чего хотят.

А я нет.

В дверь спальни тихо постучали. Потом она протяжно заскрипела. Просунулась голова Мэтта.

– Ты спишь?

– Нет еще. А что?

– Майк… – Мэтт приблизился к краю кровати. – Можно, я сегодня посплю с тобой? Просто посплю. И все. На диване…

– …не слишком уютно, я знаю. Ладно, давай.

Я подвинулся и откинул край одеяла. Мэтт пристроился рядом со мной. Не слишком близко.

Мы лежали на спине, бок о бок. Смотрели в потолок.

– Здесь не так, как на диване, да?

– Угу.

– Не переживай.

– Ты не должен беспокоиться, что я…

– Я не беспокоюсь.

– Я хотел сказать…

– Мэтт, все в порядке. Тебе не надо ничего объяснять.

Я подумал о тех ночах во Вьетнаме, когда солдаты обнимали друг друга крепче, чем братья. Еще бы, автоматный обстрел, мины, взрывы, напалм, грязь, кровь и угроза мгновенной смерти – могут привести и не к такому. Переделки в джунглях, когда патруль попадает в засаду и парни сбиваются в кучу, иногда лежа друг у друга на коленях, – единственная доступная поддержка, соломинка посреди кромешного ада. И ночи в дешевых отелях

Сайгона, когда на всех не хватает матрасов и ты делишь постель с приятелем и чувствуешь радость оттого, что он рядом. Прикосновение товарища по отряду в темноте. Ты научился ощущать безопасность в терпком запахе пота других мужчин. Они стали частью тебя. Это нельзя объяснить никому, никому, кто там не был.

– Майк, прости.

– За что?

– Что я такой… – Мэтт не может закончить фразу. Он вообще не может ничего выговорить.

– Мэтт?..

– Мама называла меня Мэтти. Когда я был маленький.

– Ты хочешь, чтобы я звал тебя Мэтти?

– Если ты хочешь…

– Мэтти, иди сюда. – Я обнимаю его за плечи и притягиваю поближе, так что его голова почти укладывается мне на грудь. Я не вижу, что на нем надето, но чувствую что-то мягкое. Нейлон, наверное. Какая разница. – Дружок, дядюшка Майк расскажет тебе историю на ночь. Слушай.

Мэтт не мог расслабиться, он лежал рядом вытянувшись в струнку. Ждал, что я с омерзением оттолкну его?..

– Когда мне исполнилось двенадцать лет, отец подарил мне на день рождения щенка, трех месяцев от роду. Это был черный лабрадор, охотничья собака, такой нескладный и глупенький, что гонялся за собственным хвостом. Он отовсюду падал, но я влюбился в него с первого взгляда. Отец спросил меня, нравится ли мне подарок, и я сказал, что он просто само совершенство. Я назвал его Шотган. В первую ночь щенок скулил, звал маму, поэтому я взял его с собой в постель и разговаривал с ним и обнимал, и он заснул рядом со мной. Несколько дней Шотган ходил за мной по пятам и спал в моей кровати. Потом наступил понедельник, и мы повезли его к ветеринару, чтобы тот сделал ему прививки. Ветеринар осматривал Шотгана очень долго, щупал лапы, хвост, голову, заглядывал в пасть, и чем больше изучал собаку, тем больше мрачнел. В конце концов он сказал, что у Шотгана серьезные проблемы, это пес с врожденными дефектами. У него искривлены ноги, он не сможет быстро бегать и будет постоянно хромать… В общем, ветеринар наговорил много всякой всячины. Потом он отвел моего отца в сторону и долго с ним беседовал. Я не слышал, о чем они говорили, но мой отец покачал головой, и мы забрали Шотгана домой.

– Ветеринар хотел его усыпить?

– Да. Мой отец не позволил. Но я узнал об этом позже. Мы вернулись домой, но я не хотел больше играть с Шотганом и вообще не хотел его видеть. Потому что он был бракованный. Не самый лучший. А я хотел, чтобы у меня был самый лучший пес. Шотган по-прежнему ходил за мной, но я его все время отпихивал и прогонял. В ту ночь он, как всегда, пытался забраться ко мне в кровать и скулил, но я не взял его на руки и не позволил спать со мной. В конце концов пришел отец и спросил, что случилось. И я сказал, что больше не хочу, чтобы Шотган жил у нас, но не сказал почему. Но мой отец догадался. Он понял, что я злюсь на Шотгана за то, что он не идеальный пес. Отец не стал со мной спорить, он сказал: хорошо, утром мы найдем для Шотгана новый дом. Но сегодня ночью я должен позволить Шотгану спать со мной еще один, последний раз. Я спросил почему, и мой отец взял щенка на руки, посадил к себе на колени и стал гладить. Я опять спросил, почему я должен это сделать, и отец переложил щенка мне на колени и сказал: «Потому что даже безобразные щенки нуждаются в том, чтобы их любили. На самом деле безобразные щенки больше других нуждаются в любви». И когда он сказал так, я стал понимать, как плохо поступаю, прогоняя Шотгана. Потом мой отец добавил: «Шотган ведь не знает, что он безобразный. Он только знает, что очень сильно любит тебя. Но если ты не любишь его и не хочешь, чтобы он жил у нас, завтра мы найдем кого-нибудь, кому не важно, что он безобразный, и кто будет счастлив иметь собаку, которая будет любить его так сильно, как это умеет Шотган». Тогда я обнял щенка, прижал к груди и закричал: «НЕТ! Он мой, и ты не отдашь его никому. Потому что я люблю его больше, чем этот „кто-нибудь"! Мне наплевать, что он безобразный!» И тогда папа взъерошил мне волосы и прошептал на ухо, смеясь: «То же самое сказала твоя мама, когда ты родился».

Мэтт уже похрапывал. Потом свернулся клубочком, прижавшись ко мне спиной. Я не мог объяснить себе, как я его воспринимаю: как мальчика или как девочку или как то и другое одновременно. Может, для меня он вообще бесполое существо?

Все эти мальчики-геи – некоторые из них были «девочками», но остальные все же «мальчики». Нежные мальчики. Мужчины без… без чего? Некоторых качеств мужского характера? Нет. Они были мужчинами, просто не умели постоять за себя. Именно так. Постоять за себя – это именно то умение, что выделяет мужчину из рядов товарищей. Показатель жизнеспособности личности в окружающей среде. Эти же… они хотят быть…. дружелюбными? Любящими? Но те, кто бьется за место под солнцем, не могут понять странных мальчиков, не могут принять их жизненную позицию, потому что боятся потерять свое превосходство. Неудивительно, что гомосексуалисты становятся мишенью для грубиянов и драчунов. Такие «герои», как правило, трусы и выбирают жертв среди тех, кто не способен дать сдачи.

Я смотрел в потолок, размышляя, приблизит ли меня этот мозговой штурм к мистеру Смерть. И не мог ответить на этот вопрос. Потом я перестал беспокоиться и заснул.

На следующее утро мы притворились, что все нормально. Мэтт ушел на работу. Я поехал на Голливудский бульвар.

Джорджия мрачно приветствовала меня. Коротко взглянув мне в глаза, она мотнула головой в сторону офиса.

– Тебя хочет видеть мистер Харрис.

– Мистер Харрис?

– Тед Харрис. Человек, чье имя написано на двери.

– О! А я и не знал, что Тед Харрис на самом деле существует! Думал, что это фиктивное имя, просто вывеска для бизнеса.

– Тед Харрис есть на самом деле. И он ждет тебя.

Черт! Наверняка они выяснили, что я виделся с отцом. И у меня мгновенно образовался так-называемый-глава-офиса-проедающий-печенки.

Я постучал в дверь и, не получив ответа, повернул ручку и вошел. Прежде я никогда не был в этой комнате. Стол, стулья, лампа и мужчина средних лет, который стоял спиной ко мне у полукруглого окна и смотрел на бульвар. Окно было грязное, но утренние лучи солнца все равно рассеивали полумрак, высвечивая на стекле дорожки голубовато-серой пыли. Харрис повернулся лицом ко мне, и я его узнал.

– Икинс?.. – Каждый раз, когда я его встречал, Икинс пребывал не в том возрасте, в каком я его видел в последний раз. На этот раз в Волосах Икинса серебрилась седина, но выглядел он молодым.

– Садись. – Икинс указал на стул. Я сел.

– Ваше настоящее имя Харрис? Он сел за стол напротив меня.

– Мое настоящее имя Икинс. Но сегодня я – это он. Когда мне нужно, я им бываю. Сегодня такая необходимость назрела.

– Звучит отлично. Гораздо лучше, чем ничего…

– Заткнись. Я закрыл рот.

Икинс постучал пальцем по досье, которое лежало перед ним на столе.

– Дело, над которым ты работаешь… о пропавших юношах?..

– Прогресс намечается. Установлена общая связь между всеми жертвами.

– Расскажи.

– Это клуб для подростков-гомосексуалистов на Мэлроуз. Я думаю, что преступник находит жертвы там. Подробности содержатся в моих отчетах. Есть также второе место их локации…

– Ты должен прекратить это дело.

– Что?

– У тебя что, плохо со слухом? Брось это дело.

– Могу я спросить почему?

– Нет. – Голос бесстрастный и не допускающий возражений.

– Но эти мальчишки умрут…

– Это не твоя забота.

– Уже моя.

Икинс глубоко вздохнул, этакий вдох-выдох с выражением лица «я-скажу-сейчас-нечто-важное». Он перегнулся через стол и уставился мне прямо в глаза.

– Послушай меня. Жизнь пуста и бессмысленна. Она не значит ничего – и в ней нет ничего, что имело бы значение. Брось это дело.

– Это не ответ.

– Это единственный ответ, который ты получишь. Разговор окончен.

Икинс приподнялся из-за стола.

– Нет.

Я остался сидеть.

Он замер, наполовину привстав со стула.

– Я дал тебе прямые указания. Надеюсь, ты им последуешь.

– Нет.

– Я не просил тебя возражать.

– Что ж, вы должны знать одно: я не оставлю этих парней погибать ни за грош. Мне нужно, чтобы вы сказали мне больше.

Икинс опустился обратно на стул.

– Есть вещи, которые ты не знаешь. Есть вещи, которые ты не понимаешь. Смысл в этом. Этим и руководствуйся.

– Я обещал одному из этих парней, что с ним ничего не случится.

– Ты привлек его к расследованию?

– Я дал обещание.

– Которому из них?

– Номер два.

Икинс открыл досье. Перелистал страницы.

– Этому? – Он указал на фотографию Мэтта. Я кивнул. Икинс швырнул фото на стол и откинулся на спинку стула. – Он не замешан в этом деле.

– Что значит – не замешан?

– Все остальные – замешаны. А этот – нет.

– Я не понимаю.

– А я и не собираюсь объяснять. Дело закрыто. Ты освобожден от обязанностей. Мы подыщем тебе что-нибудь другое. Джорджии нужен курьер в ап-тайм, в район Залива.

– Я не хочу этим заниматься.

– Такой ответ меня не устраивает. Ты начнешь работать курьером, и мы не будем обсуждать, где ты был в воскресенье вечером.

– Нет.

– Мы платим тебе хорошие деньги…

– Вы взяли напрокат мою голову, но не купили мою душу. Вот почему вы мне так много платите.

Икинс помедлил, но не от растерянности, а, скорее, от досады. Он прикрыл глаза и пошевелил губами, как будто сверяясь с текстом роли, и затем вновь посмотрел на меня.

– Я знал, что ты откажешься. Но мы должны были провести эту беседу.

– Это все? – Я положил руки на подлокотники стула, собираясь встать.

– Не совсем. Это конец твоей работы здесь. Твое выходное пособие у Джорджии. Мы ожидаем, что ты вернешь все материалы, относящиеся к делу Вейса, к концу рабочего дня.

– Вы думаете, это что-нибудь изменит? Вы не можете запретить мне спасать их жизнь в качестве частного лица.

Икинс не ответил. Он перекладывал папки на столе, как будто уже переключился на другие дела.

– Дверь за собой закрой.

Джорджия ждала меня. Ее лицо было напряженным. Я знал, что означает это выражение. Она хотела бы многое сказать, но не могла. Ей не позволили. Вместо проявления эмоций Джорджия ограничилась тем, что протянула мне конверт.

– Квартира и машина переписаны на твое имя, мы вычли плату с твоего счета. Твой заработок перечислен в банк. У тебя все будет в порядке. Да, мне понадобится твое удостоверение личности.

Я вытащил бумажник и передал ей удостоверение.

– Ты знала, не так ли?

– Несомненно.

– Ты так хорошо меня знаешь?

– Нет. Но с этой стороны я тебя знаю неплохо. – Джорджия вложила конверт в мои ладони. И наклонилась поближе, чтобы я почувствовал, что она пользуется все теми же сладковатыми духами.

Я медленно спустился по ступеням. Задержался, чтобы в последний раз почистить туфли, пока буду проглядывать содержимое конверта. Пухлая пачка денег, чек на солидную сумму, на удивление весомый банковский счет, несколько других необходимых бумажек – и полоска тонкого картона с торопливой пометкой от руки «Муссо и Франк. 15 минут». Я понюхал бумагу – знакомые духи, – кивнул, кинул Рою пять долларов и зашагал на запад к бульвару. К месту встречи я прибыл вовремя.

Я попросил столик в дальней части кафе, она пришла несколько минут спустя, молча села напротив меня. Я ждал. Джорджия пальцем поманила официанта, заказала две порции «Гленфиддича», потом прямо посмотрела на меня.

– Икинс – первостатейный придурок. Ухмыльнувшись, я покачал головой.

– Не-а, он придурок второго сорта.

– Даже и не так. Просто зловредный хрен, – учла замечание Джорджия.

Я помолчал, соглашаясь.

– Итак?..

Джорджия открыла сумочку, вытащила еще один конверт и положила на стол.

– Ты не должен был работать с этим делом. И никто не должен был. Когда он обнаружил, что я поручила его тебе, чуть не уволил меня. Во всяком случае, был близок к этому.

– Вряд ли. Ты слишком далеко забралась во времени. Джорджия мотнула головой, как бы говоря – это не важно.

– Штука в том… что все это не имеет смысла. Почему он аннулировал твой контракт? В любом случае, – она подтолкнула ко мне конверт, – вот, посмотри, что ты можешь извлечь из этого.

– Что это?

– Толком не знаю. Икинс исчезает на дни, недели, месяцы. Потом появляется с таким видом, как будто прошло не больше дня. Я начала копировать для себя всякие штучки с его стола несколько лет назад. Я не знаю зачем. Я думала… я думала, что, может быть, это позволит мне хоть сколько-нибудь проникнуть в суть происходящего. Эти записи, вещицы… я не знаю, что они собой представляют. Вот взгляни на фото. Вроде этой. – Она перетасовала фотографии. – Я думаю, это телефон. На нем кнопки как у телефона, но выглядит он как артефакт из «Стар Трек». Он щелкает, включается, но не работает, просто говорит «временно не обслуживается». Вот еще одна штука, выглядит как фишка для покера, одна сторона липкая, но к стене не прилипает, другая совершенно черная – что это, какой-то вид «жучка»? Микрофон? Камера? Или, может быть, это хроносенсор? Смотри, серебристые диски, пять дюймов диаметром, черт побери, что это такое? Выглядят как дифракционные решетки. На некоторых на обороте написано: «Memorex». Возможно, это для магнитофона, что-то вместо ленты? А всевозможные таблетки… Я пыталась найти их названия в медицинской энциклопедии, но их там нет. Что за, дьявол побери, «тагамет»? Или «виагра»? Или «ксуламис»? И все остальное?

– Даты на них соответствуют времени, откуда они?

– Не всегда. Но иногда да. Самая отдаленная – две тысячи тридцать девятый год. Но я подозреваю, он забирается и дальше. Намного дальше. Я думаю, он получил от Калтеха временные карты локальных полей. Или, может быть, расставил собственные датчики и сделал свои карты. Я не знаю. Но я никогда не видела у него ничего похожего на карту. Во всем этом не много смысла. Но опять же, как он сам говорит, если попасть, например, в тысяча девятьсот седьмой год и показать там некоторые предметы из сегодняшнего времени – транзисторный радиоприемник, телефон с кнопочным набором, портативный телевизор, альбомы с пластинками, противозачаточные таблетки и все такое – ни один из них не будет понятен для людей, живущих в то время. Даже экземпляры журналов с новостями будут непонятны, потому что английский язык с того времени сильно изменился. Поэтому, если Икинс перетаскивает вещи из будущего, отстоящего от нас на тридцать, сорок и пятьдесят лет, нам это мало что даст…

– Ты права и не права одновременно. Пятьдесят лет назад у людей не было такого опыта развития, поэтому они не могли прогнозировать изменения, которые принесет будущее. У нас другие перспективы, потому что перемены – часть нашей истории. Мы привыкли жить в меняющемся мире, и мы понимаем, что изменения станут частью нашего бытия. Поэтому мы смотрим на эти вещи иначе и не находим их столь загадочными, пусть даже они и выходят за границы нашего опыта.

– Однако ты говоришь примерно то же, что и я.

– Я цитирую тебя. И перефразирую. – Я смешал бумаги и фотографии. – Ничто из этого не имеет отношения к моему делу, так?

– Не знаю. Но я подумала, что тебе имеет смысл на это взглянуть. Может быть, это даст тебе какой-нибудь ключик к Икинсу.

Я покачал головой:

– Это доказывает лишь то, что он знает больше, чем говорит нам. Но это нам и так было ясно.

Джорджия посмотрела на часы:

– О'кей. Мне пора. – Она встала, наклонилась ко мне и быстро поцеловала. – Береги себя – и своего нового дружка тоже.

– Он не мой… Но она уже ушла.

Я засунул все бумаги и фотографии обратно в конверт и заказал сандвич с бифштексом. День начался странно и становился еще более странным, а ведь сейчас только полдень. Со всеми остальными неприятностями я предпочел встретиться на сытый желудок.

Я вернулся назад в квартиру. Перефотографировал все досье. Потом собрал всё и направился прямиком в местную копировальную контору. Сделал пять копий и разложил их по порядку. Заплатил наличными. Одну копию сунул в багажник автомобиля, вторую – в тайник на квартире, другие три разложил по разным абонентским ящикам на почте. Оригиналы отнес Джорджии, которая приняла их без комментариев. Икинс уже покинул здание. Но мы не стали разговаривать друг с другом, возможно, офис был напичкан «жучками» – может быть, даже этими забавными штуками, похожими на фишки для покера.

Когда я возвратился домой, Мэтти распаковывал продукты. Сценка выглядела очень по-домашнему.

– Как прошел день? – спросил он.

Не хватало только пары шлепанцев и вечерней газеты. Поскольку я не ответил, Мэтти посмотрел на меня. Забеспокоился:

– У тебя все в порядке?

– Да. Я просто… размышляю кое о чем.

– Ты всегда о чем-то думаешь.

– Ну, эти вещи стоят, чтобы их обдумать.

Мэтти понял. Он замолчал и занялся возней на кухне. Я вышел на балкон и встал у перил, глядя на Мэлроуз-авеню. Холодно и пасмурно, к вечеру опять собирался дождь, за первым штормом надвигался второй. Что там сказал Икинс – ничто не имеет смысла… Однако один момент особенно задел меня. Почему Мэтти не важен для этого дела?

Отсюда напрашивался следующий вопрос: что именно знает Икинс и что он скрывает от меня? И почему скрывает? Потому что, если я узнаю… это причинит какой-то вред. Кому? Какой другой план сейчас осуществляется?

Очевидно, что мы с ним не на одной стороне. Случалось ли такое раньше? Прежде никогда. Тупиковая ситуация возникла только сейчас. Надо подумать о Мэтти.

Если Мэтти не относится к делу… то грозит ли ему опасность? Конечно грозит! Он исчез. Мы это знаем. Но если он исчез, то почему он не относится к делу?.. Хотя он мог исчезнуть по другим причинам. И если это так, тогда… конечно, он будет полностью бесполезен для дела. Дерьмо!

Но как Икинс это узнал? Черт, способа расколоть его нет. Как бы то ни было, Икинс знает что-то такое о Мэтти. Или обо всех остальных.

Все это имеет какой-то смысл, если, конечно, предполагать, что Икинс говорит правду. А если он поставил своей целью просто сбить меня с толку? Но тогда это возвращает меня к первому вопросу. Что же он замышляет?

Отсутствие ответов на все эти вопросы выводило из себя. У меня не было плана. И ничего, на чем бы мог базироваться план. Единственное, что я мог придумать, – это продолжать действовать в соответствии со старым планом, который Икинс зарубил на корню, – и не потому, что это хороший план, а потому, что ситуацию следовало форсировать. Если за дело возьмется Икинс… то что?

Когда дождь все-таки пошел, я вернулся на кухню и взглянул на содержимое тарелок. Жареные цыплята. Уже холодные.

– Почему ты меня не позвал?

– Ты думал.

– Хм… ну ты мог бы… – Я замолк на полуслове. Мэтти проявил деликатность. – О'кей.

– Ты хочешь, чтобы я их разогрел?

– Нет, все в порядке. – Я ел молча, чувствуя себя неуютно. Дожевав, отложил вилку и посмотрел на Мэтти. – Знаешь, я просто соображал… Я не знаю, как мне поговорить с тобой.

На лице Мэтти появилось озадаченное выражение.

– Хорошая еда. – Я указал на цыпленка. – Ты умеешь готовить. Я хотел бы сказать, что, когда ты женишься, твоей жене очень повезет. Но так говорить не стоит, потому…

– Когда это говоришь ты, есть разница. Слышать это от тебя – не насмешка.

– Все равно неправильно так говорить. Это унизительно, так?

– Нет. От тебя – нет. Мэтти начал убирать со стола. Я перевел дух.

– Ты?.. – Я замолчал. – Я не знаю, как спросить об этом. Тебя… влечет ко мне?

Мэтти едва не выронил тарелки. Он стоял ко мне спиной, поэтому я не видел выражения его лица, но тело паренька внезапно напряглось. Наконец Мэтти повернулся, чтобы посмотреть мне в глаза.

– То есть хочу ли я быть с тобой?

– Ну да, что-то вроде. Понимаешь, у меня нет прочных связей с людьми. Ни с кем. Ни с мужчиной, ни с женщиной. Я могу принять какое-то предложение. На время. Но только на время. Я всегда… держусь на расстоянии.

– Почему?

Я пожал плечами.

– Это твой ответ?

– Когда ты начинаешь шариться во времени, то запутываешься сам. И оказываешься изолированным от всего. Ты не принадлежишь ни к какому времени и никому из людей. Постепенно ты теряешь интерес к общению. Перестаешь в ком-либо нуждаться.