Текст книги "Тайны Истон-Холла"

Автор книги: Дэвид Дж. Тейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 4
ТОВАР ДОСТАВЛЕН

Тайт-стрит («чрезвычайно приличный район», как аттестуют его агенты по продаже недвижимости), вторая половина дня. Сумерки уже наползают на округу, сливаясь с серой мостовой. Сумрачный февральский день с его висящим с самого утра сырым туманом, легкими порывами ветра, треплющего развешанное в прокуренных дворах и тупичках белье – белье на Тайт-стрит висит всегда и будет висеть, когда все остальное исчезнет. Кингс-Кросс-стейшн в полумиле отсюда, и Сомерс-таун примерно на таком же расстоянии. «Тайт-стрит!» – объявляет кебмен таким тоном, словно предупреждает пассажиров: «Если бы вы знали, что это за район, ни за что бы не пошли туда».

Сорок оштукатуренных домов, находящихся в разной степени разрушения, огромное количество отполированных медных дощечек (аптеки, страховые агенты, судебные приставы – чего и кого здесь только нет). Столько объявлений об аренде меблированных комнат, уроках игры на фортепьяно и так далее, что если сложить их в некое подобие карточной колоды да начать сдавать, то затеется игра в вист, которой конца не будет. Тайт-стрит. На ближнем ее конце – похоронное бюро, перед входом в которое лениво постукивают копытами о бордюр две кобылы с алым плюмажем. На дальнем – универмаг «Тайт», где действительно торгуют всем – от оружия до прохладительных напитков: жалчайшее заведение с парой грязных окон, за которыми мелькает согбенная фигура человека в желто-бежевой куртке, с бакенбардами. Возможно, это сам хозяин мистер Джо Фелпс – в данный момент он перетирает оловянные кружки. Завершают картину следующие достопримечательности Тайт-стрит: тир, табачный киоск, где заодно продают газеты, и, наконец, французская шляпная мастерская с выцветшими дверями, которые, впрочем, за все годы ее существования никто не видел открытыми.

Тайт-стрит. Сорок медных дверных ручек, сорок закопченных окон, из-за которых в этот тусклый, серый ноябрьский день дом напоминал пыльный аквариум, только вот рыб в нем не было.

Впрочем, дом был не совсем опустевшим. Ибо миссис Фартинг, восседавшая в настоящий момент у себя на кухне, в полутьме, где тени призраками ползли вверх по серой стене, всегда на месте. Представить себе миссис Фартинг оставляющей свой насест на Тайт-стрит, который она не покидала все последние двадцать лет, практически слившись с местным пейзажем, нельзя: соверши она даже небольшую прогулку в Кэмден-таун или на рынок Мэрилебон, улица разом утратила бы одну из характернейших своих черт. Так вот, вообразить себе подобное можно примерно с таким же успехом, как увидеть сфинкса, ковыляющего через пустыню.

Кто же это такая – миссис Фартинг? Вообще-то говоря, семидесятипятилетняя дама с забавным старушечьим лицом, в лоснящемся вдовьем капоре из бомбазина. [8]8
  Шерстяной или хлопчатобумажный материал черного цвета.


[Закрыть]Мистер Фартинг скончался уже лет тридцать назад, и никто – а вдова менее других – о нем ничего не вспомнит. Может, это был служащий с небольшим жалованьем, может, агент по найму или арендодатель – вот, собственно, и все занятия, хоть сколько-нибудь известные на Тайт-стрит. Быть может, это он – бачки, блестящие голубые глаза – смотрит с портрета, висящего в кухне на дальней стене, но обывателям это уже не интересно.

Но предположим, у этого загадочного мистера Фартинга появилась бы возможность заглянуть на кухню своей вдовы – что бы он увидел? Устрашающих размеров заляпанную латунную плиту, на растопку которой требуется, по крайней мере на вид, не менее полутонны угля, покосившийся древний буфет из красного дерева, с чашками, тарелками и иной посудой, сваленные в кучу медные кастрюли, сковородки и жаровни. И старого кота с белыми усами, который выглядит так, словно появился на этой земле приблизительно в одно время со своей хозяйкой. Все старое, уродливое и нескладное, и среди всего этого – миссис Фартинг, сидящая, нахохлившись, рядом с плитой в большом кресле-качалке, с лицом, раскрасневшимся от жара и легкой закуски, остатки которой лежат рядом с ней на шатком столике.

Из посторонних в комнате, помимо кошки, нет никого, но, странное дело, вид у вдовы такой, будто она видит, что под каминной решеткой притаился мелкий воришка, а за обеденным столом, прямо напротив нее, сидит судебный исполнитель, не сводящий глаз с буфета из красного дерева. Дважды на протяжении десяти минут миссис Фартинг приподнимается со своего кресла и подается вперед – бог знает, чего стоят эти усилия ее старым костям, – чтобы потрогать каминные щипцы и совершенно без всякой необходимости пошевелить кочергой догорающие дрова. Затем она поднимается на ноги, делает пару нерешительных шагов в сторону двери, ведущей в гостиную, потом в задумчивости останавливается и отступает назад. Появляется разносчик проспектов, опускает один листок в почтовый ящик, миссис Фартинг поворачивает свою старую голову в ту сторону, отмечает, что белая бумажка благополучно спланировала куда требуется, и ворчит себе под нос нечто сердитое и невразумительное. Еще один взгляд в сторону двери, еще одно прикосновение к каминным щипцам, и миссис Фартинг садится назад в кресло.

Скоро четыре часа, и сумерки из намека становятся свершившимся фактом. Стайка ребятишек, возвращающихся домой из различных заведений, которых в этом районе не счесть, останавливается поиграть в кегли, которые расставляются где-нибудь на ступеньках, либо сооружает мишень в глубине мрачного двора, но няни и служанки быстро препровождают детей домой. Торговец пирожками шагает по Тайт-стрит, звоня в свой колокольчик, и несколько минут спустя пропадает из виду, унося в кармане мелочь – плату за труды. Какая-то полоумная старушенция со сломанным зонтиком, закатывающая глаза, останавливается на мгновение перед дверью во французскую шляпную мастерскую, пробуждая тщетные надежды в груди ее хозяйки, но тут же, кокетливо покачиваясь, удаляется в сторону Сомерс-таун.

Меж тем у себя на кухне, практически полностью погрузившейся в чернильные сумерки, миссис Фартинг, последние десять минут бдительно наблюдавшая за огнем в камине, так, будто он прорубил еще одну дверь в дом, вновь поднимается на ноги и начинает яростно трясти юбками. Вероятно, она чем-то сильно недовольна, но при этом внимательно прислушивается, как старая злобная лиса, различившая в шуме ветра охотничий рог. Что же насторожило миссис Фартинг? Скрип шагов по голому полу? Голос – судя по звуку, женский, – какое-то бормотание? Миссис Фартинг не намерена была мириться с подобным нарушением порядка. Бросив последний сердитый взгляд на часы, в возможности которых она давно уже утратила веру, миссис Фартинг, как устрашающий старый броненосец, тяжело движется в сторону двери, приоткрывает ее и с воинственным видом останавливается под низкой притолокой.

– Ничего хорошего из этого не выйдет, мэм.

Шум, производимый некой незнакомкой, расхаживавшей взад-вперед, резко обрывается. Обретя некоторую уверенность, миссис Фартинг тоном, который бог знает почему кажется ей более мягким, продолжает:

– Ничего хорошего у вас не получится, нельзя волноваться. Ничего не поделаешь.

Тишина стоит такая глубокая, что тиканье древних, очень больших и жутковатых в темноте часов футах в десяти отсюда производит впечатление, будто какой-то механический демон гонится за изобретателем, чтобы отобрать у него приз.

– Ничего не поделаешь, мэм, – повторяет миссис Фартинг, окидывая острым взглядом стены, пол, потолок гостиной и массивное кресло, меж тем как пальцы ее – очень бледные, тонкие и дрожащие – выбивают нервную дробь. – Что предложить вам? Стакан шерри, пирожное?

Пальцы немного успокоились, но ответа нет. Возмущенная до глубины души миссис Фартинг поспешно возвращается на кухню, сгоняет с кресла кошку – это наглое и безмозглое существо успело занять ее любимое место, – зажигает пару больших восковых свечей, которые вскоре начинают оплывать и шипеть, и погружается в размышления. На кухонном столе лежит письмо с алой печатью на конверте. Миссис Фартинг берет его и в тридцатый раз перечитывает: некий законник заверяет ее, что, начиная с сегодняшнего вечера, в услугах миссис Ф., за которые его друг мистер Д. ей весьма признателен, надобность отпадает. А что, если мистер Д. так и не появится? – размышляет миссис Фартинг. Что, если вообще никто не появится? Мысли эти радости не приносят, и миссис Фартинг поспешно отгоняет их в сторону.

Наступает вечер. Наверху зажигаются окна, из старинных труб поднимается дым, рассеиваясь в темнеющем воздухе. Откуда-то доносятся негромкие мелодичные звуки фортепьяно, словно говоря: «Что ж, при всем при том из жизни все же можно извлекать радость». По всей округе на лестничных ступеньках и у дымоходов начинают появляться кошки, в глазах у них горит предчувствие ночных приключений.

Мужчин, возвращающихся со службы на Флит-стрит и Хай-Холборн, встречают у дверей, помогают снять перчатки и цивильную одежду клерков, потчуют бараньими отбивными с пылу с жару и, прежде чем предложить кружку пива перед ужином, отправляют поиграть с детьми. У дверей универмага «Тайт» собралось столько работниц и пышнотелых матрон, что прославленный комик-тенор Маленький Силз, в шляпе с высокой тульей и сатиновом жилете, ангажированный нынче вечером развлечь публику балладой о Вилкинсе и его Дине, внезапно с энтузиазмом рисует в воображении блистательное будущее. Будто его приглашают на прием в Виндзор, он предстает перед лорд-мэром и вводит миссис Силз (ныне она находится с детьми в Хокстоне) в тот, по его словам, «круг, который, сэр, приличествует даме ее уровня».

Холодает, в воздухе начинают летать редкие снежинки. Снег серый, пропитанный сажей от сотен дымоходов, но все же снег. Мистер Фелпс спускается на кухню, чтобы распорядиться насчет бифштексов и пунша. Древняя хозяйка швейной мастерской, с папильотками в волосах и номером «Сент-Джеймс кроникл» в старческой руке, удаляется в уютную спальню. Миссис Фартинг, для которой снег – это слякоть под ногами, и башмаки на толстой подошве, и ножные ванны, и вообще масса всяческих неудобств, мириться с которыми она не готова, проклинает его от всей души.

Личность, прячущаяся в гостиной миссис Фартинг, тоже видит снежинки и, натягивая шаль на плечи, думает – впрочем, кто в точности знает, о чем она думает? – о былом. Вспоминает те мгновения своей жизни, когда был в ней привлекательный старый джентльмен, прицеливавшийся гусиным пером в лист бумаги так, словно намеревался проткнуть его насквозь. А потом ее мысли уходят куда-то в сторону, взгляд пробегает вверх по стенам гостиной миссис Фартинг, обклеенным обоями с исключительно скромными пастушк а ми и буколическими паст у шками, и в конце концов останавливается на карнизе для штор.

Час поздний, невообразимо поздний для Тайт-стрит – главы семейств, облаченные в ночные рубашки и шлепанцы, раздраженно задувают свечи, меж тем как их жены раздумывают о том, почему зимние вечера всегда так долго тянутся. Маленький Силз, отыграв свой номер и получив от хозяина полсоверена, позванивающего вместе с фартингами в нагрудном кармане, едет домой в Хокстон в омнибусе на самом верху, где билет стоит два пенса (в воображении Маленького Силза это триумфальная колесница, приветствуемая собравшейся на углу улицы призрачной толпой). И в этот самый момент на улицу, с ближнего ее конца, стремительно въезжает кеб. По подсыхающей слякоти – снег на Тайт-стрит идти перестал, переместившись в сторону Кларкенуэлла, Уайтчепела и Уоппинг-Олд-стэйрс, – он двигался настолько бесшумно, что никто и не услышал. Кроме миссис Фартинг, которая, стоя у входной двери, замечает его, подобно старой ищейке, берущей след, и выходит на дорогу почти в тот самый момент, когда экипаж останавливается и из него с трудом выбирается стареющий джентльмен в широкополой шляпе и длинном приталенном пальто.

– Чертовски, я бы сказал, холодно для этого времени года, – проговорил он, и миссис Фартинг сдержанно кивнула, словно желая сказать: «Я бы выразилась иначе, но чувства ваши мне понятны».

Случайный свидетель этой сцены, наверное, решил бы, что приехавший человек и миссис Фартинг встречаются не впервые. Об этом можно судить хотя бы по тому, как вдова слегка кланяется, словно намекая на то, что впереди ожидается нечто большее, а джентльмен бросает на нее взгляд, который можно истолковать следующим образом: «Я в жизни не проявил бы такую бестактность, как сделать вид, будто не знаком с вами». Это впечатление усиливается в мрачном коридоре, освещаемом единственной лампочкой. Здесь джентльмен, отклонив предложение миссис Фартинг выпить чего-нибудь, пристально смотрит на нее и высказывает надежду на то, что пациентка, юная дама, хорошо провела день.

– Неплохо, сэр, – заверяет его миссис Фартинг. – Мне по крайней мере пожаловаться не на что.

– Вела себя тихо? – продолжает расспрашивать гость.

– Тихо, сэр, тихо. Разве что раз-другой забеспокоилась, но я с такими вещами не мирюсь, сэр, и всегда прямо ей об этом говорю.

– Ах вот как, забеспокоилась? – Голос джентльмена звучит теперь тихо, почти неслышно и очень доверительно.

– Заплакала, сэр! Принялась расхаживать комнате! Не отвечала, когда к ней обращались! – Миссис Фартинг перечисляла эти грехи так, будто каждый из них заслуживал свидания с мистером Кетчем на Снежном холме, [9]9
  Кетч, Джек – в 1663–1686 гг. лондонский палач.


[Закрыть]в присутствии толпы зевак.

– В самом деле? Что ж, весьма признателен вам, миссис…

– Фартинг, сэр, – живо подхватывает миссис Фартинг, словно давая понять, что правила этой игры она знает назубок. – Не соблаговолите ли зайти в дом, сэр?

Джентльмен следует приглашению. Дверь в гостиную закрывается за ним. Миссис Фартинг на секунду задерживается перед ней, как дуэнья, пытающаяся сообразить, что же это такое задумали молодые люди, затем тяжелым шагом направляется на кухню, рассудив, что остальное ее не касается, как оно на самом деле и есть. Через какое-то время дверь в гостиную со скрипом открывается, джентльмен и его спутница – лицо ее почти полностью скрывает шаль – садятся в экипаж и уезжают (сейчас уже очень поздно и почти все близлежащие дома погрузились во тьму). А миссис Фартинг покидает наш рассказ и возвращается в запутанные и печальные анналы Тайт-стрит.

– Мистер Дикси покажется тебе чрезвычайно своеобразным господином, – сказал Данбар, поднимая воротник пальто, чтобы защититься от моросящего дождя.

– Своеобразным? – Дьюэр покатал слово во рту и наугад шагнул вперед. – В каком смысле?

– Ну не знаю толком, как сказать. На вид, может, и ничего особенного, а все равно странный какой-то.

– Десять гиней – это десять гиней, – с надеждой заметил Дьюэр. – Своеобразен ты или нет.

Они стояли на обочине узкой разбитой проселочной дороги, рядом с которой примерно в человеческий рост поднималась старая кирпичная стена. Справа покачивались высокие деревья – ели и пихты, в почти непроходимом кустарнике было невозможно различить ни одной тропинки. Слева плавно уходили вниз поля и пастбища, обрываясь слабо освещаемой лучами заходящего солнца долиной, явно лишенной признаков человеческого присутствия. Если не считать звука тяжелых капель, падающих с листьев деревьев, и удаляющегося колокольчика повозки, доставившей их в Уоттон – она вот-вот исчезнет за изгибом дороги, – все вокруг было тихо.

– А он нас ждет? – продолжал Дьюэр. Глаза у него покраснели от бессонницы. – Ну этот мистер Дикси.

– Ему послали телеграмму с сообщением о том, что товар будет доставлен, – ответил Данбар. – Вот и все. А что, собственно, еще нужно? Мне кажется, этого вполне достаточно. Ладно, пошли. Где-то здесь, насколько я помню, должны быть ворота. И поаккуратнее с этим чертовым ящиком.

Двигаясь по дороге вдоль деревьев, они дошли до того места, где неровная кромка стены переходила в закрытые на пять засовов ворота да еще и веревка была подвязана к опорам. Дьюэр собрался уже перелезать, но Данбар, остановив его жестом, вытащил из-под мышки какое-то приспособление, дернул за веревку, и ворота открылись.

– Я видел, – пояснил он, – как какой-то тип оставляет яйца морского орла у дома заказавшего их священника.

– А этот мистер Дикси, – спросил заинтригованный Дьюэр, – он вообще чем занимается?

– Чем занимается? – Данбар остановился, положив руку на верхний засов и наматывая на столбик веревку. – Так он же сквайр. Ему принадлежат здешние земли. Наверное, деревня, где мы расставляли свои силки, тоже. А чем, по-твоему, занимаются джентльмены? У всякого свои занятия, и у Дикси тоже. Он знаменитый в этих краях собачник, целую псарню держит, скоро сам услышишь. Знаешь, когда я был здесь в последний раз, огромный мастиф, перемахнув через четырехфутовый барьер, бросился прямо на меня, чуть горло не перегрыз.

– Ну а вы? – поинтересовался Дьюэр, немного нервничая.

– Я? Так дал ему по носу, что, наверное, до сих пор помнит. Никогда не любил слишком смелых собак. Ну вот и пришли – здесь начинаются владения мистера Дикси.

Посмотрев туда, куда указывал спутник, Дьюэр заметил, что роща сменяется беспорядочно разбитыми травяными лужайками и надворными постройками. Далее, примерно в полумиле от них, виднелись контуры какого-то внушительного строения. Для Дьюэра открывшаяся картина была в новинку, но тем не менее он ощущал, что чего-то в разворачивающихся перед ним далях не хватает. По обе стороны тропы сложенные крупные штабели из поросшей мхом древесины; на огороженном пастбищном участке росла высокая, по колено, трава. Вскоре путники миновали приземистый, окруженный с трех сторон пихтами сарай, откуда, как и предупреждал Данбар, доносился собачий лай.

– Мрачное местечко, верно? – заметил он, как бы угадывая мысли спутника. – Но знаешь ли, здесь ведь никто не живет. Разве что слуга и привратник, который открывает ворота экипажам. Не скажу, впрочем, что так уж много их приезжает. Садовников распустили, на сорняки Дикси наплевать. Ну а что касается его собственности в Лондоне, то тут я не больше твоего знаю.

– И он платит по пять гиней за яйцо?

– Иногда больше. И не только за яйца. Знаешь, в прошлом году я приволок ему лесную куницу, в Кармертеншире поймал, так он мне двадцать фунтов отвалил. Всех редкостей, за которыми он гоняется, и не перечислишь.

– И при этом усадьба в таком виде и садовников нет? – В Дьюэре явно говорило оскорбленное чувство собственности.

– Да, таких джентльменов, как мистер Дикси, поискать. Я бы сказал, – Данбар огляделся в поисках походящего сравнения, – я бы сказал, он похож на какого-нибудь из этих грачей, вон на заборе расселись. Впрочем, сам увидишь. Мы почти пришли. Большие окна – помещение для слуг. Дворецкий у Дикси – славный старикан, а вот домоправительница – настоящая мегера, так что поаккуратнее, никаких шуток, знаешь ли.

Они подошли к прямоугольному участку вытоптанной земли, примыкающему к тыльной части дома и огороженному кустами смородины. Тут просматривались некие слабые признаки человеческой деятельности. Мужчина в потертом зеленом костюме, судя по виду – егерь, поставив ногу на пень, затачивал маленьким оселком зубцы капкана, а служанка с коротко остриженными желтыми волосами носила в дом выстиранное белье, снимая его с кустов. Дьюэр, с любопытством оглядев новое место, нашел его на редкость унылым. Картину дополняли старые вожжи, валявшиеся на крыльце, которыми, вероятно, не пользовались уже много лет, к двери сарая было пришпилено нечто, напоминавшее лисью шкурку. А вот служанка, смело кивнувшая проходившему мимо Данбару, ему понравилась.

– Славная малышка, – заметил тот, отойдя на расстояние, откуда девушка не могла его слышать. – А вот и старый Рэнделл. Как поживаете, мистер Рэнделл, надеюсь, ни на что особо не жалуетесь?

Дьюэр, который на новом месте все еще чувствовал себя неуютно, не сразу выделил на общем фоне лицо дворецкого. Расставленные в буфете оловянные кружки, эстампы на дальней стене, на которую падали отблески огня в камине, кипа газет у кресла – мистер Рэнделл с морщинистым старческим лицом отлично вписывался в это окружение. Пожилая женщина с гладко зачесанными черными волосами, сидевшая у камина и штопавшая подушку, подняла голову. Дьюэр, решив, что от него ожидают какого-то знака внимания, прикоснулся к шляпе. Женщина отвернулась, то ли удовлетворенная, то ли, напротив, недовольная, – он так и не понял.

– Целое приключение у нас вышло, – говорил Данбар мистеру Рэнделлу, следуя за ним по широкому коридору, увешанному картинами в пыльных позолоченных рамах. – Но вообще-то дичи на этих островках почти не осталось. Мистер Каммингс говорит, что собирается на охоту в Африку.

Длинноногий лакей с подносом в руках, слегка поклонившись мистеру Рэнделлу, поспешно прошагал вниз по лестнице, и их снова окружила тишина. Дьюэру вспомнилась продуктовая лавка в Хокстоне с длинными, во все окно, шторами, бочонками с мукой, покрытыми слоем белой пыли, и двумя приказчиками, застывшими за стойкой в ожидании его приказаний, которые он так любил отдавать.

Лестница о двадцати семи ступенях, извивающийся коридор, в котором не горели лампы, суровое, с обвиняющим взглядом мужское лицо, смотревшее на него с портрета, закрытая дверь, из-под которой проникал неясный свет… Все это Дьюэр машинально отмечал в сознании, ибо мозг был полностью занят мимолетными размышлениями о том, что его окружало: ящичек в его руках, лакей с подносом, чей-то негромкий голос, доносящийся то ли сверху, то ли снизу… Мистер Рэнделл открыл перед ним дверь; входя, Дьюэр споткнулся о порог, но удержал равновесие, убедился в том, что с ящичком ничего не случилось, и только после этого огляделся.

Данбар, на которого необычная обстановка дома явно не производила особого впечатления, уже направлялся к массивному письменному столу, стоявшему под углом к камину. Дьюэр послушно последовал за ним. За годы своей коммерческой деятельности он не раз встречался со знатными людьми в их кабинетах – представлял свои скромные счета, защищал их, принимал некоторые исправления, приходил, в конце концов, к согласию. Но сейчас понимал, что с человеком, подобным мистеру Дикси, ему сталкиваться раньше не приходилось, как и бывать в такой обстановке. Господа из Хокстона по преимуществу сидели в небольших, скудно обставленных комнатах, откуда открывался вид на жалкие садики с чахлыми деревцами. На столах у них стояли жестянки с деньгами. Ну а мистер Дикси восседал в огромном кабинете, высокие окна которого выходили на убегающую вдаль, покрытую гравием дорогу и открытый всем ветрам бассейн с расписными стенками. И на столе лежала не жестянка с деньгами, а нечто похожее на человеческий череп. Хозяин кабинета – высокий, пожилой, но определенно сохранивший бодрость и энергию мужчина в черном костюме и широком шарфе, тесно обмотанном вокруг шеи. Его костистые руки, лежавшие на столе, жили, казалось, собственной жизнью, готовые в любой момент к действию, даже вопреки желанию сквайра. Прямо посредине подбородка топорщился кустик седых волос, то ли по небрежности не сбритый, то ли оставленный специально, чтобы обратить на себя внимание и лишний раз подчеркнуть индивидуальность хозяина дома. Дьюэра он сразу заинтриговал. Мистер Дикси меж тем поднялся на ноги (с осторожностью, но и солидно, внушительно, как человек, знающий чего хочет) и прикоснулся к кустику волос, двигающемуся вверх-вниз в такт шевелящимся губам.

– Вы исключительно пунктуальны, Данбар, – промолвил мистер Дикси. – И недели не прошло, как я получил ваше письмо.

– Когда товар получен, доставлять его надо вовремя, – заметил Данбар. – Это принцип розничной торговли, и я ему следую.

Подойдя поближе к столу, Дьюэр обежал взглядом окружавшие его предметы. Чучело медведя, которое он ожидал увидеть, удостоилось лишь беглого взгляда, а вот большие застекленные ящики – в одних были выставлены образцы камней, в других – чучела птиц, помещенные в близкую к реальности обстановку, – сразу привлекли его внимание, и он принялся исподтишка их рассматривать. Это не укрылось от мистера Дикси.

– А кто этот господин, Данбар, ваш брат? По-моему, я впервые его вижу.

– Да нет, сэр. Уильям лежит в больнице с воспалением легких. А это мистер Дьюэр, мне о нем сказал один знакомый адвокат, и он вполне оправдал рекомендации.

На столе, в углу между парой небрежно брошенных книг, лежал какой-то серенький комок, который на глазах у Дьюэра превратился в мышку. Она взбежала вверх по худой руке мистера Дикси и скользнула ему в карман. Что-то не давало Дьюэру покоя, угнетало его в этой огромной комнате, и дабы избавиться от этого чувства, может, даже устраниться от того дела, которое их сюда привело, он механически поставил ящичек на край стола. Взяв очки, лежавшие на обложке книги, мистер Дикси водрузил их на переносицу и склонился над принесенным предметом. Теперь в нем, заметил Дьюэр, появилась живость, резко контрастирующая со сдержанным приемом, оказанным им.

Перекатывая яйца по дну ящичка, покрытому мхом, мистер Дикси в конце концов вынул одно, положил на ладонь и прижал указательным пальцем.

– Всего два?

– И два-то трудно было добыть, сэр, – заметил Данбар. – Право слово, нелегко. Я слышал, недавно двое парней целую неделю на Истер-Росс провели и вернулись с пустыми руками. К тому же народ там стал себе на уме. Знает, что почем, и теперь тебе просто так никто не поможет – если вы понимаете, о чем я говорю.

Глядя на пожилого господина, склонившегося на столом, в очках, грозящих вот-вот соскользнуть с переносицы, с яйцом на ладони и блеском в глазах, Дьюэр понял, что его угнетает: мистер Дикси. Он выглянул в окно: послеполуденное небо уже начинало медленно сереть, и ветер шевелил ветки деревьев, – затем перевел взгляд на кустик седых волос на подбородке мистера Дикси. Наверху прошелестели чьи-то шаги, донесся шум, похожий на смех, но, может быть, это был и не он.

– Ну что ж, прекрасно, – сказал мистер Дикси. – Весьма обязан вам, Данбар.

– Когда товар доставлен, все должно быть сделано как договорились, – откликнулся Данбар, намекая, похоже, на то, что раньше на этот счет возникали какие-то недоразумения.

– Конечно, конечно. Деньги для вас у меня готовы. Но есть еще одно дело, которое я хотел бы вам поручить, если вы, конечно, не против.

– Я никогда не против. А о чем речь?

– Вам когда-нибудь приходилось видеть диких кошек на этих островах?

– Было однажды дело, в Линкольншире, двадцать лет назад. Здоровенная такая зверюга спрыгнула с дерева и загнала собаку лесничего в кусты. Та так и заскулила от страха, да и сам лесничий – а в нем футов шесть росту было – сказал, что от такого зверя лучше держаться подальше. Ну а когда мы все же справились с ней и измерили, оказалось – тридцать дюймов от носа и до кончика хвоста. Это вам не домашние кошки. Но только в Линкольншире, да и вообще повсюду, насколько мне известно, их больше не осталось.

– Но поискать-то можно. Например, в лесах Шотландии?

– Поискать можно. Как волков. Поискать и не найти. Говорят, какой-то охотник застрелил на днях такую кошку в Суффолке; многие считают, что это была последняя.

Мистер Дикси кивнул. Если услышанное его и не порадовало, то он никак этого не выдал, удовлетворившись тем, что снял очки и принялся протирать их носовым платком. В дверях появился и кивнул хозяину высокий лакей, с которым Дьюэр столкнулся на лестнице.

– Прошу извинить, – сказал мистер Дикси, – у меня срочное дело.

Дьюэру показалось, что чувство угнетенности ослабевает, что находится он в просторной комнате, где живет старый седовласый человек в черном, который сейчас направляется к двери, дыша тяжело, с надрывом. Мистер Дикси и лакей растворились где-то наверху. Дьюэр бросил прощальный взгляд на пару, исчезающую в тени. Данбар сердито свистнул сквозь зубы и в сопровождении спутника спустился по лестнице в просторный холл.

– Не найти ему диких кошек в Линкольншире, пусть хоть все леса от Уоша до Хамбера прочешет. Нет их больше. – И находя, видимо, что подобного рода вспышка нуждается в некотором объяснении, Данбар добавил: – Устаешь от такой работы. А я уж, позволительно сказать, сколько ею занимаюсь.

В помещении для слуг никого не было видно. Служанка, занимавшаяся просохшим бельем, находилась со своей корзиной снаружи. Издали доносился лай собак. Высокие деревья, отметил Дьюэр, все больше погружались в сумеречную темноту.

– Веселенькое местечко, а? – вновь заговорил Данбар, плотнее запахивая пальто. – Черт, в Норфолке холод до костей пробирает. Я бы здесь и недели не выдержал. Пошли.

Дьюэр обернулся. Что такое в этом мрачном доме, в его стенах, уже неясных в тусклом свете, в его окнах – некоторые из них светились, рассеивая надвинувшиеся сумерки, другие оставались темными, – что такое во всем этом насторожило его? Он заметил, что в доме возникло какое-то движение, в одном из окон наверху появилось женское лицо – отсюда ему показалось, что это домоправительница. Через секунду-другую лицо исчезло. Ветер вновь донес лай собак. Данбар дернул его за рукав, и они быстро зашагали прочь мимо деревьев.

В сгущавшихся сумерках она стояла во влажной траве. Позади, в лесу, где было уже совсем темно и тихо – только лай собак издали доносился, – замирали удаляющиеся мужские голоса. В освещенном окне, прямо перед собой, она разглядела Уильяма. В сбившейся на одно плечо куртке он направлялся к двери, откликаясь на чей-то донесшийся из глубины дома голос. Она повеселела и нагнулась, чтобы поднять плетеную корзину с бельем – тяжелую и неудобную, но ничего страшного, это была крепкая, хорошо сложенная девушка, и работа доставляла ей удовольствие.

Голоса умолкли, и девушка постояла еще минуту, поставив корзину на бедро и глядя, как рассеиваются в отдалении последние полосы дневного света. Плавное скольжение облаков, какой-то лучик заходящего солнца, осветивший на мгновение сумерки, пробудил в ней воспоминания о времени, когда Истон-Холл не был еще ее домом и его тайны не взывали к разгадке. И все, что она сейчас, по прошествии полугода жизни здесь, видела, представлялось исполненным новизны и чуда. Она простояла еще некоторое время, погруженная в мысли об этих фантомах; меж тем полосы света продолжали рассеиваться, оставляя на земле лишь длинные густые тени.

Затем звуки, доносящиеся изнутри – звон чайной посуды, приглушенные голоса, хлопанье дверей, – вывели девушку из задумчивости, и, подхватив корзину на руки, она вернулась в дом.