Текст книги "Отходная молитва"

Автор книги: Дэвид Боукер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Я отведу тебя в машину, – попыталась она перекричать ветер и потянула его за рукав. Лаверн не обратил на это ни малейшего внимания и, несмотря на порывы ветра, увлек ее за собой.

Раздался глухой грохот. Обернувшись, Линн увидела, как из-за могилы поднялась какая-то черная масса и устремилась в их сторону.

Собрав все свои силы, Линн боднула Лаверна в спину, и тот упал. В этот самый момент у них над головами просвистел темный предмет. На лету он ударился о церковную стену, отколов от нее куски каменной кладки. Предмет оказался железной тачкой. Если бы не Линн, она легко могла раскроить им обоим черепа.

Поняв, какой смертельной встречи они только что избежали, Линн с Лаверном рассмеялись и принялись отряхиваться. И вновь Линн попыталась воззвать к благоразумию начальника. В ответ он лишь крепко сжал ей плечо, словно прося о поддержке.

Северная сторона кладбища представляла собой поросшее травой пространство, отгороженное от уличных фонарей стенами церкви. Казалось, будто шпиль вырастает откуда-то из воздуха, сделанный не из камня, а из ночной тьмы. У их ног поблескивали кресты и надгробия, кое-где покосившиеся и разбитые. А в ушах по-прежнему стоял оглушающий свист ветра.

Кладбище навевало мрачные мысли – о злодеяниях прошлого и о тех, что еще свершатся в будущем. Спустя несколько лет, приехав на конференцию в соседнем городке, Линн вернулась на это место, но только солнечным весенним утром. И все равно, даже залитые солнцем, могильные холмики вызывали неприятное чувство пустынной заброшенности. По тропинкам меж них мог бродить разве только убийца.

В ту ночь, объятая холодом и ужасом, Линн первой заметила какое-то движение. Она схватила Лаверна за рукав, указав на дальнюю стену церкви. Казалось, будто вдоль нее, пригибаясь к земле, крадется одинокий могильный камень. Линн подняла было фонарик, но Лаверн выхватил его у нее из рук и потушил.

Они двинулись дальше, сгибаясь под порывами ветра и спотыкаясь в темноте, пока наконец не приблизились к движущемуся предмету на несколько метров. Лишь тогда Лаверн неожиданно направил в его сторону луч фонаря. «Предмет» оказался дородным мужчиной средних лет в бежевой куртке. Он тащил странный, сделанный из одеяла куль. Неожиданно оказавшись посреди светового пятна, незнакомец застыл на месте, тупо глядя на Лаверна и Линн. Его очки отливали серебристым светом.

– Полиция! – выкрикнул Лаверн.

Незнакомец окаменел и даже не пытался сдвинуться с места, зато от ветра задрался край одеяла, и оттуда показалась человеческая нога. Забыв о всяких служебных инструкциях, Линн тотчас бросилась вперед и выхватила у застывшего на месте мужчины его ношу. Через пару секунд подоспел Лаверн. И хотя странный мужчина в очках даже не пытался сопротивляться или бежать, а просто тупо смотрел, как Линн разворачивает одеяло Лаверн на всякий случай повалил его на землю.

Сбив незнакомца с ног, он посветил фонариком для Линн. В одеяле оказалась девочка, на вид лет девяти, в школьной форме. Это была Лесли Райт, последняя жертва Болтонского Душителя.

Линн попыталась нащупать пульс… и тут ребенок простонал.

– Она жива! – радостно воскликнула Линн. Это мгновение она впоследствии считала самым счастливым за всю свою карьеру, своим небольшим триумфом.

Линн взяла девочку на руки, а Лаверн бесцеремонно дернул преступника, чтобы тот встал. После того как его сбили с ног, мужчина в очках продолжал покорно лежать на спине, словно дожидаясь дальнейших распоряжений. Лаверн защелкнул у него за спиной наручники, и теперь уже вчетвером они двинулись назад, к дороге. Как только они миновали церковные ворота, позади с глухим шумом рухнул поперек дорожки старый тис. Стоит ли говорить, что в данных обстоятельствах они даже не обратили на это внимания.

Лаверн сел на заднее сиденье рядом со своим пленником. Линн села за руль, девочка, которая уже потихоньку приходила в себя, – рядом с ней. Линн быстро развернула машину, и они поехали в полицейский участок на Бакстонском шоссе.

Альберт Бомфорд, он же Болтонский Душитель, проронил одну-единственную фразу. Когда машина тронулась с места, он произнес лишь:

– Я сделаю все, что вы потребуете. Только ничего не говорите моей сестре.

Как оказалось, той уже все было известно.

* * *

Йен, покачав головой, вздохнул:

– Все так неправдоподобно. Да нет, это просто бабушкины сказки – расскажешь, и тебя засмеют.

– Понимаю. Но так оно и было. Как говорится, сама тому свидетель.

– А что, собственно, Бомфорд делал в такой дали от Болтона?

– В Норбери похоронена его мать. Вот он и искал ее могилу. Как выяснилось, он слегка тронулся на религиозной почве. Ему казалось, что современные дети растут в мире, который не знает Бога. Бомфорд их потому и душил, что считал, будто готовит их к объятиям Иисуса. Большинство его жертв погибло там, где имелась какая-то связь с его усопшими близкими. Бомфорд верил, что души его родных будут оберегать детей до Судного дня. Чем дальше он действовал, тем сильней рисковал. При этом он наивно полагал, будто Иисус хранит его от рук полиции. По всей видимости, он намеревался задушить Лесли Райт, чтобы положить ее на могилу матери – что, разумеется, тотчас навело бы нас на след. Но мы опередили его и тем самым спасли девочке жизнь.

– И ты хоть раз поинтересовалась у него, как он это делал?

– Я уже сказала – он их душил.

– Да не он, а Вернон. Ты спросила у него, откуда ему было известно, что Бомфорда надо ловить на кладбище?

– Пробовала пару раз. Но, честно говоря, от него не добьешься толку.

– В машине он произнес: "Я его там видел". Что он имел и виду?

– Не знаю, – пожала плечами Линн. – Какая разница.

Йен передразнил ее пьяный голос. После выпитого коньяка язык Линн качал слегка заплетаться.

– Прекрати. Я серьезно. Никто не знает, откуда, например, взялся талант у Шекспира. Уверена, даже сам Шекспир этого не знал. Коль у кого-то талант, то мы должны его ценить и не ставить палки в колеса, ведь нам же самим от него польза. Но подозревать человека только потому, что он хорошо делает свое дело… Извини, это не просто непростительная глупость, это низко и подло.

– Я бы на месте главного констебля…

– Вот именно, если бы…

– Не перебивай. Повторяю, на его месте я бы тоже кое-что заподозрил. Ты сама говоришь, Вернон не может толком объяснить, как ему удается раскрывать преступление. В такое верится с трудом. По крайней мере мне. Нет, будь добра, выслушай. Если Лаверн угодил в опалу, то как это аукнется для тебя? Как, по-твоему, начальство отнесется к особе, сохранившей верность опальному шефу? Ты же сама знаешь, что за народ работает в полиции. Да тебя там со свету сживут!

Линн одарила супруга негодующим взглядом:

– Послушай, давай не будем. Может, ты и желаешь мне добра, но вместо этого просто выводишь из себя.

Йен понял намек. Часы в прихожей нежно пробили полночь.

– А сейчас к нам явится дух Рождества, – произнес он и направился к елке.

Вернее, к сосне, хорошенькой живой сосне, которую по окончании Святок они высадят в сад, где она постепенно умрет. Йен принялся вытаскивать подарки из-под украшенных золотой мишурой ветвей. Среди груды прочих он извлек коробку, завернутую в пеструю подарочную бумагу, и с гордостью вручил ее Линн.

– С Рождеством!

– Но еще рано вскрывать подарки, – запротестовала она.

– Почему же? Ведь уже Рождество.

– Нет, просто я хотела вручить тебе мой подарок завтра вечером, после работы, когда мы все будем вместе.

Йен сделал кислую мину.

– Ну как знаешь.

Было видно, что он расстроен. Хотя, собственно, зачем ждать?

– Нет, ты прав. Давай сейчас.

– Ты же не хочешь.

Ну почему они вечно препираются друг с другом?

Линн вытащила из-под елки коробку – большую, но аккуратно упакованную. Нетерпеливым движением Йен сорвал обертку. Линн же разворачивала свой подарок медленно и осторожно – оберточную бумагу можно будет пустить в дело еще раз. Мужу она подарила часы – он уже давно мечтал о таких, но никак не мог решиться купить. Он же подарил ей миниатюрный японский телевизор, с экраном чуть больше коробки с чаем. Ей бы и в голову не пришло покупать такое. Что за идиотская вещица, вместо нее можно было приобрести что-нибудь действительно полезное. Ну да ладно, детям безделушка наверняка понравится.

– Интересная штуковина. Просто прелесть. И как ты только догадался, что я хочу себе такую?

– От меня ничего не скроешь, – произнес Йен с какой-то печальной иронией в голосе.

Линн поспешила его обнять – сжала мужа с такой силой, будто ему предстояло уйти в дальнее плавание. Еще какое-то время они ворковали как голубки (что за дурацкое сюсюканье, думала про себя Линн), а затем отправились в постель.

Когда Йен уже спал, Линн продолжала лежать с открытыми глазами. Сон не шел. Стоило только закрыть глаза, как ей начинало казаться, будто она идет по бесконечным коридорам полицейского управления. Такое вряд ли располагает ко сну. В правом виске начала пульсировать боль, и Линн решила спуститься вниз, в кухню, за таблеткой.

Линн встала с кровати и набросила на себя халат. Йен что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок. В доме стояла какая-то странная тишина. Должно быть, половина второго, подумала Линн.

На верхней ступеньке лестницы она замешкалась на мгновение, чтобы смахнуть с лица волосы. И тотчас почувствовала что-то неладное. Сверху ей была видна почти вся прихожая. С двух сторон, напротив друг друга, располагались двери – одна в гостиную, другая в кабинет. Перед тем как пойти спать, Линн, как всегда, плотно закрыла обе двери, но сейчас они были приоткрыты, а из гостиной, где она на ночь закрыла собаку, в прихожую пробивалась полоска света.

Сердце в ее груди учащенно забилось. Линн прислушалась. Ни звука. Стараясь ничем не нарушить тишину, она стала медленно спускаться вниз. Третья ступенька предательски скрипнула. Линн напряглась и замерла на месте, стараясь различить даже малейший шорох.

И в этот момент увидела, как из кабинета выходит Лаверн. Он пересек прихожую и направился в гостиную. Его движения были бесшумными и быстрыми, и хотя он прошел мимо лестницы, он даже не поднял паз в ее сторону и, кажется, вообще не заметил ее присутствия. На нем был все тот же коричневый твидовый пиджак, что и накануне. Двигался он ловко, как заправский взломщик.

А что же Люси? Как-никак сторожевая собака. Почему она не залаяла? Позабыв о предосторожностях, Линн пулей бросилась вниз и вбежала в гостиную. Никого. Лишь Люси высунула из корзины сонную морду. Словно ощутив, что с хозяйкой что-то неладно, она поднялась на все четыре лапы и своими черными умными глазами с любопытством уставилась на Линн.

Рождественские подарки лежали на диване, источая типичный для новых электронных приборов запах металла и пластмассы. Линн решила, что из гостиной Лаверн двинулся в кухню, и, взяв собаку за ошейник, решила исследовать обстановку. Кухня оказалась пуста.

– Ну ладно, хватит прятаться, где ты? Выходи! – громко произнесла она, и ей самой стало смешно. Ее голос почему-то взлетел вверх на целую октаву.

Она постояла, прислушиваясь, но вскоре поняла, что, кроме нее, в кухне никого нет. И все-таки ей ничего не причудилось. Будь это галлюцинацией, что ж, Лаверн мог бы прошествовать через прихожую. Но как тогда объяснить приоткрытые двери и свет в гостиной?

Линн взялась за дверь, ведущую в сад, и с ужасом обнаружила, что та не заперта. Йен, пьяный или трезвый, еще ни разу не забыл проверить засов. Линн открыла дверь, и Люси бросилась в темноту сада. Побегав там с полминуты, собака вернулась, словно пытаясь разгадать странное поведение хозяйки. Дрожа от страха, Линн осторожно шагнула в сад. Ни души.

– Хватит в прятки играть, Вернон, – произнесла она, глядя в темноту.

В ответ тишина. Лишь где-то вдали прогрохотал товарняк.

Взяв Люси за ошейник, Линн обошла дом, прошла по порожке к воротам, посмотрела налево, затем направо. Вдоль улицы из-за живой изгороди мерцали огни соседних домов. У тротуаров стояли оставленные владельцами на ночь машины. Вернона Лаверна нигде не было видно.

Глава 3

Дженифер Лаверн, дочь Вернона, пыталась аккуратно поставить в старенькую треснувшую вазу букет ярко-красных роз. Утро Рождества, пять минут одиннадцатого. Дженифер склонилась над могилой своего безвременно ушедшего из жизни брата. Отец стоял рядом, глубоко засунув руки в карманы дубленки и дрожа от холода.

Малыш был похоронен под сенью церкви Всех Святых в Хантингтоне, и каждый год в день Рождества Лаверн с дочерью приезжали на его могилу – главным образом для того, чтобы порадовать Донну.

На белой, простой могильной плите была выбита незамысловатая надпись:

Том Лаверн

8 окт. 1970 г. – 5 янв. 1974 г.

Всегда будем любить тебя

– А это еще что за лиана? – буркнул Лаверн, указывая носком ботинка на побеги какого-то растения, вскарабкавшиеся на надгробие.

– А по мне, вполне симпатичная, – откликнулась Дженифер, – в этом есть что-то от прерафаэлитов.

– Да, конечно. Но ты же помнишь, что я их не терплю. Те еще художники!

Дженифер когда-то училась в художественной школе, и Лаверн проявлял живой интерес к ее занятиям живописью. Он с интересом перелистывал альбомы по искусству, которые дочь приносила домой, и получал огромное удовольствие, решая для себя, что является шедевром, а что – безвкусицей.

– Прерафаэлиты, – часто повторял он, – теперь это считается искусством. На самом деле все это полная чушь.

Дженифер окончила художественную школу с отличием, но, к непреходящей досаде отца, так и не воспользовалась полученным образованием и, по его выражению, "зарыла талант в землю". Два последующих года после окончания школы она еще пыталась урывками рисовать и время от времени заводила разговор о том, что было бы неплохо получить звание магистра гуманитарных наук.

Затем, год назад, когда ей исполнилось двадцать четыре, Дженифер познакомилась с актером по имени Майкл Беренсфорд, и все ее творческие амбиции были задвинуты в самый дальний угол. Они с Майклом поспешно поженились, и в октябре на свет появилась Гарриет, первая внучка Вернона Лаверна. Особенно раздражало Лаверна то, что, несмотря на ее несомненный талант, каждая картина давалась Дженифер мучительно тяжело. Теперь же замужество и материнство стали для дочери удобным предлогом надолго оставить занятия живописью.

Конечно, новая роль жены и матери налагает великую ответственность. И все равно Вернон был расстроен.

Когда Дженифер заявила о желании посвятить себя искусству, отец прочитал ей целую лекцию о том, на какую шаткую стезю она ступает. Однако, разглядев неподдельное счастье Дженифер и постепенно расцветающий талант, он даже начал гордиться тем, что у него дочь-художница, не похожая на чужих детей. И вот теперь, когда она изменила своему призванию ради мокрых пеленок и обязанностей домохозяйки, Вернону стало казаться, что Дженифер едва ли не предала его.

И все же он наверняка смог бы это пережить, если бы не зять. Дело в том, что Майкл, или Майкл Беренсфорд, как любил называть его Лаверн, оказался полной противоположностью его представлениям о спутнике жизни для дочери. Во-первых, раздражало, что зять взял себе чужое имя. На самом деле его звали Майкл Кейн. Но, поскольку в британском актерском профсоюзе «Эквити» уже состоял актер с таким именем, Майклу пришлось перекреститься в Беренсфорда. По мнению Лаверна, подобный шаг характеризовал человека не с самой лучшей стороны.

Вместе с дочерью они вернулись к машине, где их ожидал Майкл Беренсфорд. Вернон пытался не думать о нем – Рождество получилось и без того не слишком приятное.

Однако та неописуемо самодовольная улыбка, которой встретил их Майкл, когда они с Дженифер уселись в машину, сразу же напомнила Лаверну, почему он так зол на зятя.

Майкл совсем недавно сделал на своих белокурых волосах завивку. Устав от набивших оскомину однообразных типажей – представителей высшего общества в духе "Возращения в Брайдсхед", – он попробовался на роль в новой многосерийной теледраме о жизни футболистов. Для этого Майкл попросил парикмахера сделать ему типичную прическу футболиста. Кстати, не зря – тем самым он сумел произвести впечатление на менеджера по кастингу. Тот был родом из южной части Англии и никогда еще в своей изнеженной жизни не встречал северянина. Речь Майкла представляла собой грубую карикатуру на йоркширский говор. В отличие от него Лаверн говорил с типично йоркширским акцентом, однако ни разу не удостоился предложения сыграть северянина – вопиющая несправедливость.

По причине своих успехов Майкл Беренсфорд пребывал в приподнятом состоянии духа. Он вовсю сыпал шутками, как бы напоминая о том, что не за горами время, когда его новая семья будет им гордиться.

В глазах Лаверна Майкл и сегодня совершил очередной грех, когда не пошел вместе с Дженифер на могилу ее брата. Правда, актеришка сделал вид, будто остался в машине из соображений деликатности, сославшись на то, что, мол, посещение могилы – дело сугубо личное, и он не имеет права сюда вторгаться. По мнению же Лаверна, сам факт вхождения в новую семью подразумевает такое, если угодно, вторжение. Правда, вслух он ничего не сказал, надеясь в душе, что самообладание не покинет его до самого конца дня. Не проронив больше ни слова, Лаверн отправился домой, чувствуя себя кем-то вроде таксиста, в то время как Дженифер и этот ее бесценный Майкл сидели на заднем сиденье, взявшись за руки.

Лаверн жил в старом деревенском доме с каменным полом, построенном в прошлом веке. Когда он купил его в конце шестидесятых годов, там еще был земляной пол, а водопровод вообще отсутствовал. По прошествии четверти века и благодаря нескольким банковским ссудам бывшая хибарка превратилась в то, что агенты по продаже недвижимости называют "очаровательным комфортабельным коттеджем в живописной местности". Если смотреть сверху, коттедж имел форму вытянутого креста с широким парадным крыльцом. Крыша была соломенная, а стены увиты брионией и плющом. Окна задней стены были обращены на запад, на холмистое поле и видневшуюся вдали церковь. Летними вечерами долгие закаты заливали окрестности золотисто-пурпурным светом, вызывая у Вернона и Донны ощущение сельской идиллии.

Машина подъехала по гравийной дорожке прямо к дому. Окна гостиной светились рождественской иллюминацией. Услышав шорох колес, на крыльцо вышла Донна. Она так и сияла гордой улыбкой счастливой моложавой бабушки.

Прихожую заполняли ароматы жарящейся индейки. Из гостиной послышался плач Гарриет. Тетушка Анна, традиционно навещавшая Лавернов на каждое Рождество, сочла своим долгом высказаться:

– Ревет, не переставая, с той самой минуты, как вы вышли из дому.

Тетушке Анне было уже за восемьдесят. Выросла она в бедняцком квартале Лидса и в молодые годы вместе с матерью Донны выступала в кабаре в составе музыкального дуэта под названием "Пара теней". В самые лучшие свои времена они в Брэдфорде аккомпанировали Дэнни Кайе. Тетушка Анна считала себя спецом во всех областях шоу-бизнеса и, естественно, проявляла живейший интерес к карьере Майкла Беренсфорда. Кроме того, она мнила себя большим авторитетом в деле воспитания младенцев, хотя собственных детей у нее отродясь не было.

– Вы знаете, почему малышка плачет? Она хочет на ручки к дедушке!

Видя в этом единственное средство успокоить плачущего младенца, тетушка вручила раскрасневшуюся от крика Гарриет Вернону. Каким-то чудом, едва оказавшись на руках у деда, малышка перестала плакать. Это событие было встречено всеобщим смехом, однако самого Лаверна подобная метаморфоза не слишком удивила.

– Маленькая, а уже понимает, что безопаснее всего находиться в длинных руках закона, – шутливо прокомментировал он.

– Пора ее кормить, – сказала Дженифер.

Лаверн неохотно передал малышку матери, которая тут же дала ей грудь. Тетушка Анна принялась с интересом наблюдать за кормлением, по ходу дела обрушив на Дженифер массу полезных советов по усовершенствованию техники кормления младенцев. Лаверн отправился на кухню помочь Донне с мытьем посуды.

– Как поживает мой любимый мужчина? – спросила она Вернона, обняв его за талию.

– Кто знает, – подыгрывая ей, ответил Лаверн. – Давненько его не видел.

В свои сорок с небольшим Донна все еще была хороша собой. Как и у дочери, у нее были большие темные глаза и роскошные густые брови. Всю жизнь Донна была лучшим другом своего мужа, а делить постель с лучшим другом – всегда приятное занятие.

– Наша Гарриет просто душка, правда?

– Обезьянка, – пошутил Вернон, – маленькая страшненькая мартышка.

Донна шутливо дала ему шлепок.

– У нее дедушкины волосы.

– Да у нее вообще никаких волос, – возразил Лаверн и угодил в ловушку.

Донна рассмеялась, прижала его к себе и посмотрела влюбленным взглядом. Для этого ей всегда приходилось задирать голову, потому что муж был ровно на восемь дюймов выше нее.

– Все в порядке? – тихо спросила она.

Вернон знал, что жена имеет в виду поездку на могилу их сына, и торопливо ответил:

– Да. Отлично.

– Надеюсь, ты не позволил себе грубостей в отношении Майкла?

Вернон притворился обиженным:

– Кто? Я?

– Вернон! – Донна с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться, и предостерегающе прижала палец к губам. Лаверн дважды пытался что-то сказать, но Донна дважды не дала ему это сделать.

* * *

Профессор Фред Стоктон, консультант в области одонтологии из городка Уилмслоу, что в графстве Чешир, поднимался по лестнице своего огромного скрипучего дома. В его толстом сытом брюхе переваривались жареная индейка и пудинг, щедро сдобренные бренди. Внешне Стоктон производил малоприятное впечатление – гладко прилизанные редкие волосы, подслеповатые глаза за стеклами очков в металлической оправе, поблескивающей посередине угрюмого квадратного лица… Те, кто знал профессора ближе, относились к нему с любовью и уважением. Правда, познакомиться с ним близко было делом далеко не простым.

По случаю праздника Стоктон нарядился в клетчатый жилет и белую рубашку с желтым галстуком-бабочкой. Этот щеголеватый наряд дополняли просторные домашние брюки из плотного вельвета и начищенные коричневые туфли. Одежду себе профессор обычно заказывал по почте в магазине на Риджент-стрит, торговавшем дорогой спортивно-туристической экипировкой, не отличавшейся, впрочем, особым вкусом.

Стоктон считал себя сельским джентльменом и, по правде говоря, таковым и являлся. Он был заядлым охотником и, если выдавалась возможность, любил попалить из ружья. Ему доставляли великое удовольствие и отдача в плечо от выстрела, и глухой шлепок о землю подстреленной косули. Дело отнюдь не в том, что он будто бы не любил всякую живность; наоборот, Стоктон испытывал к дичи нечто вроде трогательной благодарности за то, что может охотиться на нее. Если бы не супруга, которая обрекла его на празднование Рождества дома, в обществе матери и «антуража» последней, как бы он сейчас мечтал оказаться на природе, в Шотландии!..

Кстати, «антураж» этот был в общем-то невидим и полностью ограничивался воображением его тещи. Старость воскресила для нее и давно умершего мужа, и целый сонм покойных друзей и родственников. Последние полчаса старушенция вела жаркую дискуссию с этими незваными гостями, а Стоктон с женой тем временем пытались смотреть по телевизору фильм о Джеймсе Бонде. Для профессора это был очередной напрочь испорченный праздник. Неудивительно, что он с облегчением закрыл за собой дверь в кабинет и погрузился в серьезные раздумья.

Утро предыдущего дня Стоктон провел в Йорке, осматривая и фотографируя следы зубов на теле Анджали Датт. Увиденного оказалось достаточно, чтобы надолго выбить его из колеи. Профессор спешно возвратился в лабораторию стоматологической клиники Манчестерского университета, где незамедлительно проявил фотоснимки в обществе одного лишь тамошнего охранника. К тому времени, когда его подозрения подтвердились, часы показывали уже шесть вечера. Стоктон позвонил Лаверну на Фулфорд-роуд, но в управлении никто не снимал трубку.

Решив, что дело может немного подождать – еще будет время вернуться к нему после рождественских праздников, – Стоктон собрал все свои находки и отправился домой. Однако мысли о сделанном открытии никак не давали профессору покоя, и он не смог удержаться от искушения набрать телефонный номер Лаверна.

Трубку подняли лишь после шестого гудка – бесстрастный голос телефонистки. Стоктон спросил Лаверна, и его тут же без всяких церемоний соединили с его кабинетом. После второго гудка трубку подняла Линн Сэвидж.

– Кабинет суперинтенданта Лаверна. Инспектор Сэвидж слушает.

– Инспектор, счастливого вам Рождества.

Пауза.

– Кто говорит?

– Фред Стоктон.

– А-а-а… Здравствуйте, мистер Стоктон. А я-то думала, вы слушаете обращение Ее Величества.

– Нет, – ответил профессор. – Забавницы эти женщины.

– Кто? Я или королева?

В ответ Стоктон издал короткий смешок.

– Можете пригласить к телефону суперинтенданта?

– Нет. А это срочно?

– Разумеется.

Стоктон относился к Линн с симпатией. И хотя он встречался с ней один только раз, ясные голубые глаза и внушительный бюст крепко врезались ему в память.

– Инспектор, не буду долго распространяться, но, кажется, у нас проблема.

– Да-а-а? И какая?

– Вы, конечно, знаете, что я сделал слепок зубов Мистера Незнакомца. А вчера мне удалось получить несколько превосходных фотоснимков отпечатков зубов на теле той мертвой девушки.

Он немного помолчал, давая собеседнице переварить услышанную информацию.

– Я сразу же проявил фотоснимки и должен сказать, что укус не совпадает со слепками зубов Тайрмена. Абсолютно никакого сходства.

– А-а-а. – В голосе Линн профессор услышал нотки разочарования. – В любом случае спасибо вам за звонок. Очень любезно с вашей стороны поставить нас в известность.

– Подождите, – торопливо добавил профессор, – это не самое главное. Есть кое-что поважнее.

Его взгляд упал на верхнюю полку книжного шкафа, на которой выстроились сразу несколько экземпляров бестселлера одонтологии – справочника "Судебно-медицинская стоматология". Это был классический труд в данной области, который – несмотря на довольно спорное утверждение его автора о том, что потенциальных правонарушителей якобы можно определить по строению челюстей, сходному с неандертальцами – наверняка обеспечил научному светилу безбедное существование до самой старости.

– Нет, – покачал головой профессор, – проблема заключается в следующем. Вы можете исключить нашего мистера Тайрмена из круга подозреваемых лиц. Но следы зубов на теле девушки подозрительно совпадают с прикусом первой жертвы.

– Извините, – откликнулась Линн, – я не совсем поняла.

– Немудрено, я и сам не могу в это поверить. Однако сомневаться не приходится. Я убежден, что следы зубов на теле второй жертвы совпадают с прикусом жертвы номер один.

Последовала долгая пауза.

– Но это просто невероятно.

– И все-таки это следы зубов именно того парня, моя милая. – Стоктон уселся на письменный стол, подбрасывая в руке гипсовый слепок в полиэтиленовом пакетике. – Я сейчас как раз рассматриваю слепок. Все отчетливо видно. Не буду утомлять вас научными терминами, но у него весьма своеобразные зубы. Никакой ошибки быть не может. – Затем с легким сомнением в голосе профессор добавил: – Мне ничего не остается думать, кроме как… э-э-э… когда, вы говорите, он умер?

– Сейчас, где здесь они у нас… – В трубке раздался шорох перебираемых бумаг. – Парень убит 28 ноября, а девушка… 20 декабря.

– Хм… Вряд ли девушка была убита раньше парня или в один день с ним. Может, просто ваши патологоанатомы что-то напортачили? А, что скажете?

– Нет, – твердо возразила Линн. – Доктор Суоллоу, как и вы, – профессор. Он грамотный, преданный своему делу профессионал.

"Похоже, я уже влюбился в него", – подумал с иронией Стоктон.

– Патологоанатомы иногда действительно ошибаются в установлении времени убийства, но тела обоих жертв, когда их обнаружили, были еще теплыми. Или по крайней мере еще не успели остыть. Девушка абсолютно точно умерла после этого парня.

– Как-то не вяжется…

– Это точно, – ответила Линн, удивленная новым откровением.

– Какие ужасные убийства, – продолжал словоохотливый профессор, – совершенно бессмысленные, правда? Трудный вам достался случай.

– Да, – отозвалась Линн.

– Может, вы позволите мне как-нибудь угостить вас ленчем, например, когда мы встретимся в следующий раз?

– Что? Меня одну?

– Ну да. То есть вас и суперинтенданта, – поправился Стоктон, мысленно обругав Линн за ее малодушие.

Линн рассмеялась ему прямо в ухо, и это прозвучало слегка неуважительно.

– Спасибо, профессор. Переправьте нам ваше заключение, как только сможете. Счастливого Рождества.

Положив трубку, Линн неслышно выругалась. Фаррелл, единственный из следственной бригады, дежуривший, кроме Линн, сегодня ночью, дружелюбно улыбнулся ей. Сегодня они вдвоем занимали кабинет Лаверна.

– Неужели все действительно так плохо?

Линн честно рассказала коллеге об открытии профессора Стоктона. Фаррелл, который был занят тем, что вводил в компьютер адреса из записной книжки Анджали Датт, тихонько присвистнул.

– Прямо в духе "Экзорциста".

– Я не видела этого фильма, – призналась Линн. – Что ты имеешь в виду?

Фаррелл, не желая вдаваться в подробности, отбросил эту мысль как явно бессмысленную.

– Ты ведь учился в университете, Пит. Можешь объяснить мне, что происходит?

Фарреллу никогда не удавалось устоять перед соблазном поделиться с окружающими своими идеями, даже если таковых у него и не было.

– Вот представь себе, что Анджали и убитый парень были друзьями. Может, даже любовниками. След от укуса мог оказаться очень глубокой раной, нанесенной перед его смертью…

Они оба нахмурились, понимая всю неубедительность подобного объяснения. Однако Фаррелл, ничуть не смутившись, продолжал:

– Ну хорошо, забудем. Понятия не имею, как появился этот след от зубов. Но мне покоя не дает мысль о вывернутых конечностях. Интересно, существуют ли яды, которые способны так перекорежить тело? Некоторые токсины типа стрихнина или бруцина вызывают сильные конвульсии. А в огромных дозах…

– Нет, – не дала ему закончить Линн, – кто-то уже высказал подобное предположение. Однако в крови обоих жертв не обнаружено никаких ядов. Парень регулярно принимал амфетамины, за исключением дня своей смерти. А ты снова повторяешь старое. Небось думаешь, что наши судмедэксперты – сущие идиоты, которые не знают, как выглядит старая рана, или не в состоянии распознать печенку, набитую мышьяком. Да ты видел их за работой чаще, чем я. Если эксперты совершают ошибки, тогда ошибаемся и все мы. А если они некомпетентны потому, что мы сами не можем прийти ни к какому заключению, то это наводит меня на мысль о патологической лени.