Текст книги "Ночь – мой дом"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава шестая
Небесные покровители грешников

Водитель «скорой» первым дал понять Томасу, какая общественная буря вот-вот разразится.

Когда Джо привязывали к деревянной каталке и поднимали в «скорую», ее шофер спросил:

– Вы что, этого парня с крыши сбросили?

Дождь стучал так громко, что всем им приходилось кричать.

Майкл Поули, помощник и водитель Томаса, ответил:

– Ему нанесли травмы до нашего прибытия.

– Да ну? – Шофер «скорой» перевел взгляд с одного на другого, вода стекала с черного козырька его белой фуражки. – Бред сивой кобылы.

Томас почувствовал, что обстановка в переулке накаляется, поэтому, указав на сына, лежащего на каталке, объяснил:

– Этот человек причастен к убийству трех сотрудников полиции в Нью-Гэмпшире.

Сержант Поули добавил, обращаясь к шоферу:

– Успокоился, придурок?

Тот считал пульс Джо, глядя на часы.

– Я газеты-то читал. Как всегда – сижу в своей карете и читаю вшивые газетенки. Этот парень сидел за рулем. Они за ним гнались и подстрелили другую полицейскую тачку, раздолбали ее ко всем чертям. – Он уложил руку Джо ему на грудь. – Только онэтого не делал.

Томас посмотрел в лицо Джо: разорванные почерневшие губы, расплющенный нос, глаза распухли так, что даже не открываются, скула раздроблена, черная корка засохшей крови запеклась на глазах, и в ушах, и в носу, и в углах рта. Родная кровь. Кровь отпрыска Томаса.

– Но если бы он не ограбил банк, – проговорил Томас, – они бы не погибли.

– Если бы другой коп не взялся за автомат, черт дери, они остались бы живы. – Шофер закрыл дверцы, посмотрел на Поули с Томасом, и Томас с удивлением заметил в его глазах отвращение. – Вы, парни, только что отмутузили его до полусмерти. Но неужто онпреступник?

Две машины сопровождения пристроились за «скорой», и все они тронулись в ночь. Томасу приходилось напоминать себе, что избитый человек в «скорой» – это Джо. Но мысленно называть этого человека «сын» – это уже слишком. Его плоть и кровь. Часть этой плоти и довольно много этой крови он потерял там, в переулке.

Он спросил у Поули:

– Ты объявил в розыск Альберта Уайта?

Поули кивнул:

– И Лумиса, и Бонса, и Донни Бесфамильного, хотя мы считаем, что это Донни Гишлер, один из людей Уайта.

– Начните с Гишлера. Сообщите всем группам, что в машине у него может находиться женщина. Где Формен?

Поули двинул подбородком:

– В переулке, подальше.

Томас зашагал в ту сторону, Поули последовал за ним. Когда они остановились в группе полицейских у служебного входа в отель, Томас постарался не смотреть на лужу крови Джо, которая, даже приняв в себя столько дождевой воды, оставалась ярко-алой. Он сосредоточил все внимание на своем начальнике группы уголовного розыска – Стиве Формене.

– Насчет машин что-нибудь выяснили?

Формен раскрыл блокнот:

– Посудомойка говорит, что между двадцатью пятнадцатью и половиной девятого в переулке стоял «коул-родстер». А потом, по ее словам, он уехал и его заменил «додж».

В «додж» как раз пытались запихнуть Джо, когда прибыл Томас со своими молодцами.

– Основной поиск – по «родстеру», – распорядился Коглин-старший. – За рулем Дональд Гишлер. Возможно, на заднем сиденье у него женщина, Эмма Гулд. Заметь, Стив, она из тех самых чарлстаунских Гулдов. Понимаешь, к чему я клоню?

– Еще бы, – отозвался Формен.

– Дочка не Бобо, а Олли Гулда.

– Ясно.

– Отправь кого-нибудь проверить, – может быть, она мирно спит в своей кроватке в доме на Юнион-стрит. Сержант Поули!

– Да, сэр?

– Ты встречал когда-нибудь Донни Гишлера?

Поули кивнул:

– Рост – примерно пять с половиной футов, вес – сто девяносто фунтов. Обычно ходит в черной вязаной шапочке. В последний раз, когда я его видел, у него были закрученные вверх усы. У ребят из Шестнадцатого участка должно быть фото.

– Пошлите кого-нибудь за этим фото. И передайте его словесный портрет всем группам.

Он посмотрел на лужу крови своего сына. В луже плавал зуб.

Со своим старшим сыном Эйденом он не разговаривал уже несколько лет, хотя иногда получал от него письма – сухие факты, никаких мыслей или чувств. Он не знал, где сын живет и даже жив ли он вообще. Его средний сын Коннор ослеп в девятнадцатом году, во время волнений, вызванных полицейской забастовкой. В физическом смысле он с похвальной быстротой приспособился к своему увечью, но в душе его еще сильнее разгорелась его всегдашняя склонность жалеть себя, и он стал искать утешения в алкоголе. Не преуспев в том, чтобы спиться и умереть, он ушел в религию. Остыв и от этого увлечения (судя по всему, Господь требовал от своих приверженцев большего, чем влюбленность в мученичество), он поселился при школе для слепых и инвалидов Сайласа Эбботсфорда. Там ему дали работу сторожа – ему, человеку, который был самым молодым помощником окружного прокурора в истории штата, главным обвинителем по важнейшему делу, – и он доживал жизнь, подметая невидимый пол. Время от времени школа предлагала ему преподавательскую работу, но он постоянно отказывался, ссылаясь на застенчивость. Но в сыновьях Томаса не было и тени застенчивости. Коннор просто решил отгородиться от всех, кто его любит. Иными словами, от Томаса.

А его младший сын избрал для себя преступную стезю, связался со шлюхами, бутлегерами и гангстерами. Такая жизнь всегда сулит богатство и шик, но посулы эти редко сбываются. А теперь, из-за своих коллег по ремеслу и из-за коллег самого Томаса, он, может быть, не переживет ночи.

Томас стоял под дождем и из всех запахов ощущал лишь собственную вонь. Вонь своего собственного мерзкого «я».

– Найдите девушку, – велел он Поули и Формену.

Донни Гишлера и Эмму Гулд заметил в Салеме один из местных копов. К погоне подключилось в общей сложности девять патрульных машин из Беверли, Пибоди, Марблхеда. Одни полицейские видели женщину на заднем сиденье, другие – нет; один утверждал, что видел там двух или даже трех девушек, но потом выяснилось, что он был пьян. После того, как Донни Гишлер столкнул с дороги два мчавшихся за ним автомобиля, повредив оба, и после того, как в полицейских полетели его пули (хотя он не очень-то хорошо целился), они открыли ответный огонь.

«Коул-родстер» Донни Гишлера слетел с дороги в 21:50. Был сильный ливень. Они неслись по марблхедской Оушен-авеню вдоль бухты Леди, когда один из полицейских сумел прострелить Гишлеру покрышку – либо (в такой ливень и на сорока милях в час это казалось более вероятным) шина просто не выдержала и лопнула сама. Этот участок Оушен-авеню оправдывал свое название – Океанская улица: безбрежный океан лизал мостовую. «Коул» соскочил с дороги на трех колесах, ушел в воду по самые окна, вылетел обратно, его колеса больше не касались земли. Два его окна были прострелены, и он погрузился в воду на восемь футов еще до того, как большинство полисменов успели выскочить из своих машин.

Лью Барли, коп из Беверли, разделся до белья и нырнул, но внизу было темно, даже после того, как кто-то догадался направить в воду передние фары машин. Лью Барли четыре раза нырял в ледяную воду: вполне достаточно, чтобы целый день проваляться в больнице, борясь с последствиями переохлаждения. Но гангстерскую машину он так и не нашел.

Водолазы обнаружили ее лишь на следующий день, в начале третьего. Гишлер по-прежнему сидел за рулем, кусок которого, отскочив, проткнул его тело в районе подмышки. Рычаг передачи иссек ему промежность. Но убило его не это. Одна из множества пуль, выпущенных полицией в ту ночь, попала ему в затылок. Даже если бы колесо не спустило, машина все равно рухнула бы в воду.

Они нашли серебристую ленту и подходящее к ней по цвету перо, приставшие к потолку машины. И никаких других следов Эммы Гулд.

Перестрелка между полицией и тремя гангстерами на задах отеля «Статлер» стала достоянием запутанной и туманной истории города уже минут через десять после того, как произошла. Хотя в боевых действиях никто не пострадал, да и пуль было выпущено раз, два и обчелся. Преступникам повезло удрать из переулка как раз в тот момент, когда толпа театралов выходила из ресторанов и направлялась в «Колониал» и «Плимут». Билеты на «Пигмалиона», вновь поставленного в театре «Колониал», были распроданы на три недели вперед, а «Плимут» возбуждал гнев Общества блюстителей нравственности, поставив «Гуляку Запада». Общество блюстителей направляло сюда десятки протестующих – неряшливо и немодно одетых женщин с кислым лицом и мощными голосовыми связками, но это лишь привлекало дополнительное внимание к пьесе. Громкие и пронзительные вопли этих женщин стали настоящим благословением не только для театрального бизнеса, но и для убегающих гангстеров. Троица вынырнула из переулка, полиция тоже вырвалась на улицу, отстав от них совсем ненамного, но тут женщины из Общества блюстителей увидели пистолеты и начали кричать, визжать и показывать пальцем. Несколько парочек, направлявшихся в театр, поспешно и неуклюже укрылись в дверях близлежащих зданий, а один шофер, сделав неловкое движение, направил «пирс-эрроу» своего хозяина прямо в фонарный столб. В этот момент легкая морось сменилась ливнем. К тому времени, когда полицейские разобрались в обстановке, гангстеры угнали машину с Пьемонт-стрит и растворились в городе, заливаемом потоками дождя.

Газеты с историей о «Статлерском побоище» расходились как горячие пирожки. История начиналась просто: наши героические защитники порядка вступили в перестрелку с убийцами копов, скрутили одного из этих бандитов и арестовали его. Но вскоре дело усложнилось. Оскар Файетт, водитель «скорой помощи», сообщил, что арестованного бандита жестоко избила полиция и что он может не дожить до следующего утра. Вскоре после полуночи по редакциям на Вашингтон-стрит распространились неподтвержденные слухи о женщине, которую якобы видели запертой в автомобиле, на полном ходу влетевшем в бухту Леди в Марблхеде; не прошло и минуты, как машина отправилась на дно.

Затем стали говорить о том, что один из гангстеров, участвовавших в «Статлерском побоище», – не кто иной, как предприниматель Альберт Уайт. До сих пор Альберт Уайт занимал весьма завидное положение в бостонском обществе: возможныйбутлегер, вероятныйконтрабандист, не исключено, что бандит. Предполагалось, что он каким-то образом участвует в мошенничестве и рэкете, но большинство все-таки могло поверить, что ему как-то удается быть выше того хаоса, что ныне захлестнул улицы всех крупных городов страны. Альберт Уайт считался «хорошим» бутлегером. Благородный поставщик безвредного порока, производивший отличное впечатление в своих светлых костюмах и нередко развлекавший окружающих историями о собственных подвигах на войне и о своем полицейском прошлом. Но после «Статлерского побоища» (Э. М. Статлер [13]13
  Элсворт Милтон Статлер (1863–1928) – американский бизнесмен, создатель одноименной сети отелей.


[Закрыть]безуспешно пытался убедить газетчиков придумать другое название) эти теплые чувства исчезли. Полиция выдала ордер на арест Уайта. Вне зависимости от того, сядет он в конце концов за решетку или нет, для него навсегда ушли в прошлое те дни, когда он вращался в приличном обществе. Восторженный ужас, который вызывают двуличные и непристойные люди, имеет свои пределы: это признавали во всех светских гостиных на Бикон-Хилл.

Шли разговоры и об участи, постигшей Томаса Коглина, заместителя суперинтенданта полиции: некогда его прочили в полицейские комиссары, а то и в сенаторы. Когда назавтра вечерние газеты сообщили, что бандит, арестованный и избитый на месте преступления, приходится Коглину сыном, большинство читателей воздержались от осуждения его родительского ража, поскольку большинство знало, как непросто пытаться вырастить добродетельное потомство в нашу греховную эпоху. Но потом Билли Келлехер, обозреватель «Экзаминера», описал свою мимолетную встречу с Джозефом Коглином на лестнице «Статлера». Именно Келлехер вызвал полицию и сообщил о том, что видел беглого преступника. Более того, Келлехер оказался в переулке как раз вовремя, чтобы увидеть, как Томас Коглин отдает собственного отпрыска на растерзание львам, состоящим под своим началом. Общественное мнение отшатнулось от Коглина-старшего. Одно дело, если тебе не удалось как следует воспитать сына. Другое дело – лично приказать, чтобы его избили до полусмерти.

Когда Томаса вызвали в кабинет комиссара на Пембертон-Сквер, он уже знал, что никогда этого кабинета не займет.

Комиссар Герберт Уилсон стоял за своим столом. Взмахом руки он предложил Томасу сесть в кресло. Уилсон возглавлял полицейское управление с двадцать второго года, с тех самых пор, когда его предшественник Эдвин Аптон Кертис, нанесший городу больше ущерба, чем кайзер нанес Бельгии, очень удачно скончался от инфаркта.

– Садись, Том.

Томас Коглин терпеть не мог, когда его называли Томом, он терпеть не мог это уменьшительное имя, эту грубую фамильярность.

Он сел.

– Как твой сын? – спросил комиссар Уилсон.

– В коме.

Уилсон кивнул, медленно выпустил воздух из ноздрей:

– И пока он в ней пребывает, Том, с каждым днем он все больше напоминает святого. – Комиссар вперил в него взгляд через разделявший их стол. – Ты скверно выглядишь. Поспал хоть немного?

Томас покачал головой:

– Нет. С тех пор как…

Эти две ночи он провел у больничной койки сына, мысленно пересчитывая свои грехи и молясь Господу, в которого он, пожалуй, давно не верил. Врач сказал ему, что, даже если Джо выйдет из комы, у него, возможно, останутся необратимые повреждения мозга. Томас в ярости (в той слепящей ярости, которой не без оснований боялись все – от его отца-ничтожества до его жены и сыновей) приказал другим избить сына дубинками. И теперь собственный стыд виделся ему клинком, который держали на горячих угольях. Острие этого клинка вошло ему в живот, прямо под грудную клетку, и постепенно пронзало внутренности, резало и резало, не давая ни видеть, ни дышать.

– Есть что-нибудь по остальным двоим, по этим Бартоло? – осведомился комиссар.

– Мне казалось, вы уже знаете.

Уилсон покачал головой:

– У меня все утро собрания по финансовым вопросам.

– Только что пришло по телетайпу. Они взяли Паоло Бартоло.

– Кто «они»?

– Полиция Вермонта.

– Взяли живым?

Томас помотал головой.

По какой-то непонятной причине Паоло Бартоло сидел за рулем машины, которая была набита консервированной ветчиной, заполнявшей все заднее сиденье и сваленной на пол у переднего. Когда он проскочил на красный свет на Саут-Мейн-стрит в Сент-Олбенсе, милях в пятнадцати от канадской границы, патрульный попытался заставить его прижаться к обочине и остановиться. Но Паоло не подчинился. Патрульный кинулся за ним в погоню, к погоне присоединились его коллеги, и в конце концов они вынудили машину съехать с дороги возле молочной фермы в Энсбург-Фоллсе.

Вынул ли Паоло пистолет, выходя из машины в этот погожий весенний денек, так и осталось неясным. Возможно, он потянулся к поясу. Возможно, он просто поднял руки недостаточно быстро. С учетом того, как Паоло или его брат Дион недавно обошлись с патрульным Джейкобом Зоубом на такой же обочине дороги, полицейские не стали рисковать. Каждый из них выстрелил из табельного револьвера по меньшей мере дважды.

– Сколько сотрудников вели ответный огонь? – поинтересовался Уилсон.

– По-видимому, семь, сэр.

– А сколько пуль попало в преступника?

– Я слышал об одиннадцати, но, чтобы узнать точно, потребуется вскрытие.

– А что Дион Бартоло?

– Видимо, скрывается в Монреале. Или где-то поблизости. Дион всегда был хитрее брата. Это Паоло вечно высовывался.

Комиссар вынул лист бумаги из одной небольшой пачки, лежащей на столе, и переложил его на другую небольшую стопку. Посмотрел в окно, – казалось, он зачарованно разглядывает шпиль здания таможни в нескольких кварталах отсюда. Затем он произнес:

– Управление не может позволить тебе выйти из этого кабинета в том же звании, в котором ты сюда вошел, Том. Надеюсь, ты это понимаешь?

– Да, понимаю.

Томас оглядел кабинет, о котором мечтал уже десять лет, и не ощутил никакого разочарования.

– Если я понижу тебя до капитана, мне придется передать тебе один из участков.

– А свободного участка у вас нет.

– А свободного участка у меня нет. – Комиссар наклонился вперед, сведя ладони вместе. – Молись только за сына, Томас, потому что твоя карьера уже достигла потолка.

– Она не погибла, – произнес Джо.

Он вышел из комы четыре часа назад. Томас приехал в Массачусетскую больницу через десять минут после звонка врача. С собой он привез Джека Джарвиса, адвоката. Джек Джарвис был пожилой человечек, носивший шерстяные костюмы самой незапоминающейся расцветки – коричневые, словно древесная кора, или серо-желтые, как мокрый песок, или черные, словно выгоревшие на солнце. Галстуки у него обычно бывали под стать костюмам, воротнички рубашек всегда были желтоватыми, а шляпу он надевал лишь по особым случаям: она выглядела слишком большой для его головы и сидела у него на верхушках ушей. Казалось, Джек Джарвис – в двух шагах от пенсии: такой вид у него был уже почти три десятка лет, но лишь человек, совершенно с ним незнакомый, мог обмануться этим видом. Он был лучшим уголовным защитником в городе, и мало кто мог назвать его ближайшего конкурента на этом поприще. За долгие годы Джек Джарвис развалил не меньше двух дюжин железобетонных дел, которые Томас передавал окружному прокурору. Многие полагали, что, попав в рай после смерти, Джек Джарвис займется вызволением своих бывших клиентов из ада.

Врачи два часа осматривали Джо, а Томас с Джарвисом сидели в коридоре и ждали. Вход охранял молодой полисмен.

– Я не смогу его вытащить, – предупредил Джарвис.

– Знаю.

– Но будьте уверены: убийство второй степени, в котором его обвиняют, – это смехотворно. И окружной прокурор об этом знает. Хотя сколько-то вашему сыну отсидеть придется.

– Сколько?

Джарвис пожал плечами:

– Я бы сказал – лет десять.

– В Чарлстаунской? – Томас покачал головой. – Он выйдет оттуда развалиной, если вообще выйдет.

– Погибли три сотрудника полиции, Томас.

– Но он их не убивал.

– Поэтому он и не сядет на электрический стул. Но если бы это был не ваш сын, а кто-нибудь еще, вы бы сами захотели, чтобы он получил двадцать лет.

– Но он мой сын, – проговорил Томас.

Врачи вышли из палаты.

Один остановился, чтобы поговорить с Томасом:

– Не знаю, из чего сделан его череп, но мы решили, что это не кость.

– Простите, доктор?

– Он в полном порядке. Никакого внутричерепного кровотечения, никакой потери памяти, никакого расстройства речи. У него сломан нос и половина ребер, и он какое-то время будет мочиться с кровью, но никаких повреждений мозга я не вижу.

Томас и Джек Джарвис вошли и сели у койки Джо. Тот некоторое время разглядывал их распухшими подбитыми глазами.

– Я был не прав, – произнес Томас. – Чудовищно не прав. И мне, конечно, нет прощения.

Почерневшими, крест-накрест заштопанными губами Джо проговорил:

– Ты имеешь в виду, что не должен был отдавать меня им на растерзание?

Томас кивнул:

– Не должен был.

– Где же твои хваленые ежовые рукавицы, папаша?

Томас покачал головой:

– Я должен был сделать это сам.

Джо негромко фыркнул:

– При всем уважении к вам, сэр, я очень рад, что это сделали ваши люди. Если бы это сделали вы, я бы, скорее всего, умер на месте.

Томас улыбнулся:

– Значит, никакой ненависти ко мне?

– Сплошная приязнь. Впервые за десять лет. – Джо попытался оторваться от подушки, но ему это не удалось. – Где Эмма?

Джек Джарвис открыл было рот, но Томас предостерегающе махнул на него рукой. Спокойно и неотрывно глядя сыну в лицо, он рассказал ему о случившемся в Марблхеде.

Какое-то время Джо переваривал эти сведения. Потом с отчаянием произнес:

– Она не погибла.

– Погибла, сынок. Даже если бы в ту ночь мы начали действовать без промедления, Донни Гишлер все равно не расположен был сдаваться живым. Считай, она умерла, как только попала в ту машину.

– Тела не нашли, – заметил Джо. – Значит, она не мертва.

– Джозеф, после «Титаника» тоже не нашли половину тел, но бедняги все равно уже не с нами.

– Я не могу поверить.

– Не можешь? Или не хочешь?

– Это одно и то же.

– О нет. – Томас покачал головой. – Мы частично восстановили события той ночи. Она была подружкой Альберта Уайта. Она тебя предала.

– Да, предала, – согласился Джо.

– И что же?

Джо улыбнулся, несмотря на заштопанные губы:

– И мне наплевать. Я все равно по ней с ума схожу.

– «С ума схожу» – это не любовь, – возразил отец.

– А что же это?

– Сумасшествие.

– При всем к тебе уважении, папа, я восемнадцать лет наблюдал твой брак, и там тоже не было любви.

– Верно, – признал отец, – ее не было. Так что я знаю, о чем говорю. – Он вздохнул. – Так или иначе, ее больше нет, сынок. Она так же мертва, как твоя мать, упокой, Господи, ее душу.

– Как насчет Альберта? – спросил Джо.

Томас присел к нему на кровать:

– В бегах.

– Но ходят слухи, – добавил Джек Джарвис, – что он пытается устроить свое возвращение, ведет переговоры.

Томас глянул на него, и Джарвис кивнул.

– Кто вы? – спросил его Джо.

Адвокат протянул руку:

– Я Джон Джарвис, мистер Коглин. Но большинство зовет меня Джеком.

Распухшие глаза Джо с самого начала их визита не открывались так широко.

– Черт побери! – произнес он удивленно. – Я о вас слышал.

– Я тоже о вас наслышан, – отозвался Джарвис. – Как и весь штат, к сожалению. С другой стороны, одно из худших решений, какие принимал в жизни ваш отец, в конечном счете может обернуться лучшим событием из всего, что с вами случалось.

– Почему же? – осведомился Томас.

– Избив его до полусмерти, вы превратили его в жертву. Прокурор штата не захочет предъявлять обвинение. Он его все-таки предъявит, но против своей воли.

– А кто у нас сейчас прокурор штата – Бондюран? – спросил Джо.

Джарвис кивнул.

– Вы его знаете?

– Я знаю о нем. – На покрытом синяками лице Джо отразился страх.

Внимательно глядя на него, Джарвис поинтересовался:

– Томас, а вы знаете Бондюрана?

– Да, – ответил Томас. – Да, знаю.

Кельвин Бондюран был женат на представительнице семейства Ленокс из аристократического района Бикон-Хилл. Он произвел на свет трех стройных дочерей, одна из которых недавно вышла замуж за представителя семейства Лодж, вызвав много шума в разделах светской хроники. Бондюран был неутомимым поборником сухого закона, бесстрашным борцом со всякого рода пороками, каковые пороки он объявлял порождением низших классов и неразвитых народов, которые прибило к берегам нашей великой отчизны за последние семьдесят лет. В последние семьдесят лет сюда эмигрировали главным образом два народа – ирландцы и итальянцы, так что намеки Бондюрана были вполне прозрачны. Но когда через несколько лет он выдвинется в губернаторы, его спонсоры с Бикон-Хилла и из Бэк-Бэя будут твердо уверены: это подходящий кандидат.

Секретарь Бондюрана провел Томаса в его кабинет, располагавшийся в здании на Керкби-стрит, и закрыл за ним дверь. Бондюран, стоявший у окна, безразлично глянул на Томаса:

– Я вас ждал.

Десять лет назад Томас накрыл Кельвина Бондюрана во время облавы в очередных меблированных комнатах. Бондюран развлекался в компании нескольких бутылок шампанского и нагого юноши мексиканского происхождения. В дополнение к своей успешной бордельной карьере мексиканец оказался бывшим участником Северного движения Панчо Вильи, [14]14
  Панчо Вилья (Хосе Арамбула, 1878–1923) – один из предводителей повстанцев во время Мексиканской революции.


[Закрыть]и его давно поджидали на родине, намереваясь предъявить ему обвинение в государственной измене. Томас распорядился депортировать революционера обратно в Чиуауа и позволил фамилии Бондюрана исчезнуть из протоколов задержаний.

– Что ж, вот я и пришел, – отозвался Томас.

– Вы превратили своего сына из преступника в жертву. Блестящий трюк. Неужели вы настолько умны, мистер заместитель суперинтенданта?

– Никто не может быть настолько умен, – парировал Томас.

Бондюран покачал головой:

– Неправда. Такие люди есть, хотя их немного. И вы, возможно, принадлежите к их числу. Скажите ему, пусть признает себя виновным. В том городке погибло трое полицейских. Завтра об их похоронах сообщат первые полосы всех газет. Если он примет на себя вину в ограблении банка и, допустим, в том, что он безрассудно подверг опасности жизнь других людей, я буду рекомендовать двенадцать.

– Лет?

– За трех мертвых копов? Это еще легкое наказание, Томас.

– Пять.

– Извините?

– Пять, – повторил Томас.

– Это невозможно. – Бондюран покачал головой.

Томас сел в его кресло и не двигался.

Бондюран опять покачал головой.

Томас скрестил ноги.

Бондюран произнес:

– Послушайте…

Томас слегка наклонил голову.

– Позвольте мне развеять пару ваших заблуждений, мистер заместитель суперинтенданта.

– Главный инспектор.

– Простите?

– Вчера меня понизили в звании. Теперь я главный инспектор.

Улыбка не добралась до губ Бондюрана, но ее выдали глаза. Они блеснули и тут же погасли.

– Тогда мы можем не говорить о том заблуждении, от которого я хотел вас избавить.

– У меня нет ни заблуждений, ни иллюзий, – возразил Томас. – Я человек практичный.

Он вынул из кармана фотографию и положил ее на стол Бондюрана.

Бондюран посмотрел на снимок. Поблекшая красная дверь, посредине номер: 29. Дверь, ведущая в одноквартирный дом. Район Бэк-Бэй. На сей раз в глазах у Бондюрана мелькнуло совсем не веселье.

Томас положил палец на его стол:

– Если вы перенесете свои забавы в другой дом, не пройдет и часа, как мне станет об этом известно. Я знаю, что вы собираетесь в поход за должность губернатора. Вооружитесь получше. Человек, вооруженный как следует, может выстоять при любых неприятностях.

Томас нахлобучил шляпу, потянул за край, пока не убедился, что она сидит прямо.

Бондюран посмотрел на бумажный прямоугольник, лежащий перед ним на столе:

– Посмотрю, что я смогу сделать.

– Меня не устраивает это «посмотрю».

– Я лишь один из многих.

– Пять лет, – произнес Томас. – Он получит пять лет.

Прошло две недели, прежде чем в Наханте выбросило на берег женскую руку, оторванную по локоть. Спустя три дня рыбак у берегов Линна вытянул сетью бедро. Судмедэксперт установил, что бедро и рука принадлежат одному и тому же человеку – женщине лет двадцати, вероятно, североевропейского происхождения, веснушчатой, с бледной кожей.

На процессе «Штат Массачусетс против Джозефа Коглина» Джо признал себя виновным в содействии вооруженному ограблению и соучастии в нем. Его приговорили к тюремному заключению сроком пять лет четыре месяца.

Он знал, что она жива.

Он это знал, потому что иного не пережил бы. Он верил в ее существование. Не будь этой веры, он лишился бы последней защиты, последнего убежища.

– Ее нет, – сказал ему отец перед тем, как его перевели из окружной тюрьмы Саффолка в Чарлстаунскую.

– Она жива.

– Думай, что говоришь.

– Никто не видел ее в машине, когда та съехала с дороги.

– На такой бешеной скорости, под дождем, ночью? Они посадили ее в машину, сынок. Машина сорвалась с дороги. Она погибла, и ее унесло в океан.

– Не поверю, пока не увижу труп.

–  Частейтрупа тебе мало? – Отец поднял руку в знак извинения. Когда он снова заговорил, голос его звучал тише и мягче: – Что тебе нужно, чтобы ты признал разумные доводы?

– Нет никаких разумных доводов, что она мертва. И потом, я знаю: она жива.

Чем больше Джо это повторял, тем яснее понимал: да, она мертва. Он чувствовал это – так же, как чувствовал, что она его любит, пускай и предала его. Но если это признать и принять, что ему останется, кроме предстоящих пяти лет в худшей тюрьме Северо-Востока? Ни друзей, ни Бога, ни родных.

– Папа, она жива.

Некоторое время отец внимательно смотрел на него. Потом спросил:

– Что ты в ней любил?

– Прости?

– За что ты любил эту женщину?

Джо поискал слова. Наконец нашел. Хотя бы какие-то: все остальные казались совсем уж неподходящими.

– Со мной она становилась другой. Не такой, какой она себя показывала остальному миру. Со мной… как бы сказать… она была какой-то более мягкой.

– Получается, ты любил не ее, а ту, которой она могла стать.

– Откуда тебе знать?

Отец слегка наклонил голову:

– Ты – ребенок, который должен был закрыть собой пустоту между твоей матерью и мною. Ты это чувствовал?

– Об этой пустоте я знал.

– А раз так, ты видел, сработал ли этот план. Люди не исправляют друг друга, Джозеф. И не становятся чем-то еще, они всегда такие, какие есть.

– Я в это не верю, – ответил Джо.

– Не веришь? Или не хочешь поверить? – Отец прикрыл глаза. – Каждый вдох и выдох – это чистое везение, сынок… – Он открыл глаза, в уголках они порозовели. – Все человеческие достижения зависят от везения: нужно, чтобы тебе повезло родиться в нужном месте в нужное время и иметь нужный цвет кожи. А если хочешь разбогатеть, тебе должно повезти, чтобы ты прожил достаточно долго в нужном месте и в нужное время. Ну да, вся разница в количестве труда и в таланте. Они очень важны, ты сам знаешь, что я не стану с этим спорить. Но основа всех жизней – везение, удача, случай. Хорошие и дурные случайности. Везение – это жизнь. Жизнь – это везение. И как только ты поймаешь удачу, она тут же начинает просачиваться сквозь твои пальцы. Так что не трать душевные силы, не тоскуй по мертвой женщине, которая вообще не была тебя достойна.

Джо стиснул зубы, но произнес только:

– Человек сам создает свою удачу, папа.

– Иногда, – согласился отец. – Но чаще удача создает человека.

Некоторое время они сидели молча. Сердце у Джо никогда так не колотилось. Обезумевший кулак, бьющий в грудную клетку. Сердце походило сейчас на что-то чужое и постороннее. К примеру, на бродячую собаку дождливой ночью.

Отец взглянул на часы и убрал их в жилетный карман.

– В первую же твою неделю за решеткой кто-нибудь наверняка станет тебе угрожать. Сразу же. В его глазах ты увидишь, чего он хочет, пусть он даже этого и не скажет.

У Джо мгновенно пересохло во рту.

– Тогда кто-нибудь еще, славный малый, заступится за тебя во дворе или в столовой. И после того, как свалит первого, он предложит тебе свою защиту до конца твоего срока. Так вот, Джо, послушай меня. Его-то ты и бей. Бей так, чтобы он больше не смог опять набраться сил и побить тебя. Цель в локоть или в коленную чашку. Или и туда и туда.

Сердцебиение Джо стало отдаваться в артерии на шее.

– И тогда они от меня отстанут?

Отец натянуто улыбнулся и собрался было кивнуть, но тут улыбка погасла и кивок замер.

– Нет, не отстанут.

– Как же их остановить?

Двигая челюстью, отец какое-то время смотрел в сторону. Когда он снова перевел взгляд на Джо, глаза его были совершенно сухими.

– Их ничем не остановишь, – ответил он.