Текст книги "Ночь – мой дом"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава десятая
Появления

После утренней заупокойной службы в церкви Врат Небесных, что в Южном Бостоне, Томаса Коглина погребли на дорчестерском кладбище «Кедровая роща». Джо не отпустили на похороны, но он прочел о них в «Трэвелере», который принес ему вечером один из тюремщиков, состоявших на жалованье у Мазо.

На церемонии присутствовали два бывших мэра – Душка Фиц [17]17
  Джон Фицджеральд (1863–1950), мэр Бостона в 1910–1914 гг.


[Закрыть]и Эндрю Питерс, а также Джеймс Майкл Керли, мэр нынешний. Кроме того, на похороны пришли два экс-губернатора, пять бывших окружных прокуроров и два главных прокурора штата.

Копы явились отовсюду: городские полисмены, полиция штата, действующие и отставники, от Делавэра на юге до Бангора (штат Мэн) на севере. Все чины, все специальности. На фотографии, сопровождавшей статью, у дальнего края кладбища вилась река Непонсет, но Джо едва различал ее за бесчисленными синими фуражками и синими мундирами.

Вот это власть, подумал он. Вот это наследство.

И почти сразу же подумал: ну и что?

А вот что. На похороны его отца собралась тысяча человек, они толпились по берегам реки Непонсет. А когда-нибудь, может быть, новички станут бродить по корпусу имени Томаса К. Коглина в Бостонской полицейской школе. Или по пути на работу пассажиры будут проезжать в громыхающем вагоне по мосту Коглина.

Замечательно.

И все равно мертвые – это мертвые. Кто ушел, тот ушел. Пускай в твою честь называют здания и мосты, пускай ты оставишь какое угодно наследство – ты все равно не сможешь это переменить.

Тебе гарантирована всего одна жизнь, так что проживай ее.

Он положил газету рядом с собой, на койку. Матрас был новый, он поджидал его после вчерашней смены, как и небольшой столик, стул и керосиновая настольная лампа. В ящике столика он нашел спички и новую расческу.

Он задул лампу, сидел в темноте и курил, слушая звуки фабрик, звуки барж, сигналящих друг другу на узких речных фарватерах. Он открыл крышку отцовских часов, защелкнул, открыл снова. Открыл-закрыл, открыл-закрыл, открыл-закрыл. Химическая вонь фабрик и заводов лезла к нему в оконце.

Отец ушел. И сам он – больше не сын.

Сам он – человек без прошлого, без надежд. Чистый лист, никому ничем не обязанный.

Он чувствовал себя паломником, отплывшим от родных берегов, которых он больше никогда не увидит, пересекшим темное море под темным небом и высадившимся в новом мире, который лежал неясной громадой, словно давным-давно поджидал.

Поджидал его.

Чтобы он дал этой стране название, чтобы он заново создал ее по своему образу и подобию, чтобы он разрабатывал ее богатства и развозил их по всей планете.

Он закрыл крышку часов, потом закрыл их рукой, потом закрыл глаза, пока не увидел берега своей новой страны, черное небо, на котором вот-вот вспыхнут неисчислимые белые звезды, те, что когда-то сияли над ним и над узкой полоской воды, разделявшей его и этот новый мир.

Я буду скучать по тебе. Я буду скорбеть по тебе. Но теперь я родился заново. И я по-настоящему свободен.

Через два дня после похорон отца Дэнни нанес ему последний визит.

Наклонившись поближе к сетке, он спросил:

– Ну как ты, братишка?

– В поисках пути, – ответил Джо. – А ты?

– Сам знаешь, – сказал Дэнни.

– Нет, – возразил Джо, – ничего я не знаю. Восемь лет назад вы с Норой и с Лютером уехали в Талсу, и с тех пор до меня доходили одни слухи.

Дэнни кивнул, признавая это. Выудил папиросы, закурил. Он не спешил заговорить снова.

– Мы с Лютером вместе открыли дело, – сообщил он наконец. – Строительное. Возводили дома в районе для черных. И все у нас шло нормально. Без особого процветания, но путем. При этом я был еще и помощником шерифа. Веришь?

Джо улыбнулся:

– Ты ходил в ковбойской шляпе?

– Сынок, – по-южному прогнусавил Дэнни, – я ходил с шестизарядными пушками. По одной на каждом бедре.

– И галстук-ленточка? – рассмеялся Джо.

Дэнни засмеялся в ответ:

– А как же! И сапоги.

– Со шпорами?

Дэнни, прищурившись, покачал головой:

– Надо знать меру.

Продолжая хихикать, Джо спросил:

– А дальше? Мы слышали, там были какие-то волнения?

Лицо у Дэнни погасло.

– Они ее спалили дотла, – произнес он.

– Талсу?

– Ну да, черную часть Талсы. Лютер жил в районе, который назывался Гринвуд. Однажды в тюрьме, ночью, белые собрались линчевать цветного за то, что в лифте он лапал белую девчонку за промежность. По правде говоря, она с ним не один месяц тайком встречалась. А потом он ее бросил, ей это не понравилось, и она возвела на него напраслину, вот нам и пришлось его арестовать. Мы уже собирались его отпустить за недостатком улик, когда все добрые белые жители Талсы явились к нам со своими веревками. А потом явилась и куча цветных, в том числе и Лютер. Причем цветные-то пришли с оружием. Никто этого не ожидал. И толпа этих линчевателей отступила. Всего на одну ночь. – Дэнни притоптал окурок каблуком. – А наутро белые перешли железную дорогу и показали цветным, что бывает, если осмелишься поднять пушку на одного из них.

– Это и были те волнения.

Дэнни покачал головой:

– Не волнения. Бойня. Они норовили пристрелить или поджечь всех встречных негров: детей, женщин, стариков – никакой разницы. Имей в виду, отстрелом занимались столпы местного общества, усердные прихожане, добропорядочные граждане. В конце концов эти ублюдки стали летать на кукурузниках и сбрасывать на дома гранаты и самодельные бомбы. Цветные выбегали из горящих домов, а у белых уже стояли наготове пулеметы. Они их выкашивали целыми улицами. Убили сотни человек. Сотни. Они просто валялись на улицах. Как кучи одежды, которая почему-то покраснела после стирки. – Дэнни сцепил пальцы за головой и с шумом выпустил воздух сквозь сжатые губы. – Потом я там ходил, мы забрасывали трупы на грузовики. И я все думал: что с моей страной? Куда она катится?

Они долго молчали. Потом Джо спросил:

– А Лютер?

Дэнни успокаивающе поднял руку:

– Уцелел. В последний раз, когда я его видел, он с женой и ребенком направлялся в Чикаго. – Он помедлил. – Знаешь, Джо, как бывает с такими… событиями? Если ты после них выживаешь, тебе стыдно. Не могу объяснить почему. Чувствуешь стыд всей душой, всем телом. И остальные, те, кто выжил, они тоже это чувствуют. Невозможно смотреть другим в глаза. Ты словно весь пропитался этим смрадом и пытаешься понять, как тебе с ним жить до конца своих дней. Так что тебе, конечно, не хочется, чтобы к тебе приближался еще кто-то, от кого точно так же несет. Чтобы ты не провонял еще сильнее.

– А Нора? – спросил Джо.

Дэнни кивнул:

– Мы по-прежнему вместе.

– Дети есть?

Дэнни покачал головой:

– По-твоему, я бы тебе не сообщил, что ты теперь дядюшка?

– За эти восемь лет я тебя видел только один раз, Дэн. Уж не знаю, что бы ты сделал, а чего бы не сделал.

Дэнни кивнул, и Джо ясно почувствовал то, что до этого лишь подозревал: в его брате что-то надломилось.

Но как только он это подумал, вернулся прежний Дэнни – с его лукавой усмешкой.

– Мы с Норой жили в Нью-Йорке. Несколько лет. До самого недавнего времени.

– Чем занимались?

– Постановками.

– Какими еще постановками?

– Фильмами. Их там называют постановками. Можно запутаться, потому что многие называют постановками еще и театральные пьесы. Но в общем, фильмами. Киношкой. Постановками.

– Ты что, работаешь в кино?

Оживившись, Дэнни кивнул:

– Все началось с Норы. Она устроилась в «Сильвер фрейм» – это такая фирма, еврейская, но ребята там славные. Она вела для них всю бухгалтерию, а потом они предложили ей заняться еще и рекламой, а потом – даже костюмами. В ту пору там подобралась забавная компания – все клепают рекламу, режиссеры варят кофе, операторы выгуливают собачку примы.

– А кино? – спросил Джо.

Дэнни рассмеялся:

– Погоди, дальше интереснее. Ее начальники познакомились со мной, и один из них, Герм Сильвер, отличный парень, котелок варит как надо, – так вот, он меня спросил… приготовься… спросил, работал ли я когда-нибудь каскадером.

– Это еще что за хрень – каскадер? – Джо закурил.

– Видел, как в кино актер падает с лошади? Так вот, на самом деле это не он. Это каскадер, дублер. Специальный человек. Или если актер поскользнулся на банановой кожуре, или споткнулся и грохнулся на тротуар, или, черт подери, просто несется по улице. В следующий раз повнимательнее смотри на экран, потому что это не он. Это я или кто-нибудь вроде меня.

– Погоди, – прервал его Джо, – а ты в скольких фильмах снялся?

Дэнни с минуту подумал.

– Штук семьдесят пять было.

– Семьдесят пять? – Джо вынул папиросу изо рта.

– Ну, многие из них – короткометражки. Это когда…

– Черт, да знаю я, что такое короткометражки.

– А что такое каскадеры, ты не знал, а?

Джо показал ему средний палец.

– В общем, да, много где поучаствовал. Даже сценарии писал для нескольких короткометражек.

Джо удивленно открыл рот:

– Ты писал?..

Дэнни кивнул:

– Всякие пустяковины. Как ребята из Нижнего Ист-Сайда хотят помыть собачку богатой дамы, собачка у них теряется, богатая дама вызывает полицию, ну и весь сыр-бор, который из этого выходит. Что-нибудь такое.

Джо бросил папиросу на пол – она чуть не обожгла ему пальцы.

– И много ты написал?

– Пока только пять, но Герм считает, что у меня неплохо получается. Он хочет, чтобы я в ближайшее время попробовал сочинить сценарий для полнометражной ленты. Стать сценаристом.

– Это кто – сценарист?

– Тот парень, который пишет фильмы, умник. – Дэнни в свою очередь продемонстрировал ему средний палец.

– Погоди, а Нора здесь каким боком?

– Она в Калифорнии.

– Ты вроде говорил – вы жили в Нью-Йорке.

–  Жили. Но недавно «Сильвер фрейм» задешево сделал пару картин, которые очень прогремели. И потом, Эдисон, чтоб ему лопнуть, норовит засудить всех, кто в Нью-Йорке якобы нарушает его патентные права на камеры. А в Калифорнии на эти его патенты всем накласть. К тому же там отличная погода триста шестьдесят дней в году, так что туда все стремятся. Братья Сильверы решили, что сейчас как раз пришло время. Нора поехала туда неделю назад, потому что теперь стала руководить отделом производства, сильно взлетела по карьерной лестнице. А меня записали на трюки для фильма, который называется «Копы с берегов Пекоса», съемки начнутся через три недели. Я заехал сообщить папе, что снова отправляюсь на Запад, хотел предложить ему как-нибудь нас навестить – может быть, когда он выйдет на пенсию. Я не знал, когда я его снова увижу. Да и тебя, если уж на то пошло.

– Я за тебя рад, – произнес Джо, еще не придя в себя от нелепости всего этого.

Жизнь Дэнни – боксера, копа, профсоюзного деятеля, бизнесмена, помощника шерифа, каскадера, перспективного писателя – казалась ему типичной жизнью американца, если такая вообще бывает.

– Приезжай, – предложил брат.

– Что?

– Когда освободишься. Приезжай и присоединяйся к нам. Я серьезно. Шмякнулся с лошади за деньги, или притворился, будто в тебя попала пуля, или пролетел сквозь окно из сахара: он похож на стекло. А остальное время валяйся себе на солнышке, кадри актрисочек у бассейна.

На какое-то мгновение Джо представил себе это: другая жизнь, не жизнь, а мечта. Голубая вода, пальмы, женщины с бронзовой от загара кожей.

– Это же буквально в двух шагах, братишка. Поезд туда идет всего две недели.

Джо снова засмеялся, воображая себе такое путешествие.

– Работа хорошая, – продолжал Дэнни. – Если захочешь ко мне присоединиться, я тебя могу потренировать.

Джо, все еще улыбаясь, помотал головой.

– Это честная работа, – заметил Дэнни.

– Знаю, – отозвался Джо.

– И ты сможешь бросить свою жизнь, где тебе все время приходится оглядываться через плечо.

– Не в том дело.

– А в чем? – Казалось, Дэнни по-настоящему заинтересовался.

– Ночь, – произнес Джо. – У нее свой кодекс правил.

– У дня тоже есть правила.

– Ну да, знаю, – ответил Джо. – Но мне они не нравятся.

Они долго смотрели друг на друга сквозь сетку.

– Не понимаю, – негромко произнес Дэнни.

– Знаю, что не понимаешь, – отозвался Джо. – Ты веришь в этот бред насчет хороших и плохих ребят. Подпольный ростовщик ломает парню ногу за то, что тот ему не платит долг, а банкир выкидывает парня из его дома за то же самое, и ты думаешь, что между ними есть разница, потому что банкир просто делает свою работу, а ростовщик – преступник. А мне больше нравится ростовщик, потому что он не прикидывается кем-то еще, а банкир, по-моему, должен бы сидеть там, где сейчас сижу я. Я не хочу такой жизни, где я плачу свои вшивые налоги, и подаю боссу лимонад на пикнике фирмы, и оформляю себе страховку этой вот жизни. Чем старше, тем жирнее, и вот я уже вступил в мужской клуб Бэк-Бэя, и курю сигары со сворой таких же ублюдков в задней комнате какого-нибудь роскошного заведения, и беседую с ними о том, как я сыграл в сквош и какие отметки у моего дитяти. И помереть за рабочим столом, и не успеет первый комок земли удариться о мой гроб, как мое имя уже соскребут с двери конторы.

– Но это и есть жизнь, – возразил Дэнни.

– Одна из жизней. Обычнаяжизнь. Хочешь играть по правилам? Валяй. А я говорю, что их правила – чушь собачья. Что нет никаких правил, кроме тех, которые устанавливаешь себе сам.

Они снова стали глядеть друг на друга через сетку. Все детство Дэнни был его героем. Елки-палки, да просто его божеством. А теперь этот бог стал просто человеком, который нарочно падает с лошади, чтобы заработать себе на жизнь. И прикидывается, будто его застрелили. Чтобы прокормиться.

– Ух ты, – восхитился Дэнни, – да ты повзрослел.

– Ну да, – ответил Джо.

Его брат убрал папиросы в карман и надел шляпу.

– Жалко, – произнес он.

Внутри тюрьмы в войне между Уайтом и Пескаторе была одержана победа местного значения в ту ночь, когда трех бойцов Уайта застрелили на крыше «при попытке к бегству».

Мелкие стычки, впрочем, продолжались, зараженная кровь гноилась. В следующие полгода Джо понял: войны никогда по-настоящему не кончаются. Даже если он, Мазо и остальная тюремная братия Пескаторе объединили усилия, невозможно сказать, платят ли тому или другому стражу за то, чтобы он действовал против них, и можно ли доверять тому или иному арестанту.

Мики Бэра пырнул во дворе заточкой парень, который, как выяснилось, женат на сестре покойного Доума Покаски. Мики выжил, но ему до конца дней будет трудно мочиться. От источников снаружи они услышали, что охранник Колвин частенько бьется об заклад с Сидом Майо, подельником Уайта. И что Колвин проигрывает.

А потом Холли Пелетос, один из рядовых армии Уайта, сел к ним, получив пять лет за непреднамеренное убийство, и начал болтать в столовой о смене режима. Его пришлось сбросить с яруса.

Бывали недели, когда Джо не спал по две-три ночи – от страха, или потому, что старался учесть все тонкости положения дел, или же потому, что его сердце упорно колотилось в грудной клетке, словно пытаясь вырваться на свободу.

Повторяй себе, что ты выдержишь.

Повторяй себе, что это место не выест тебе душу.

Но главное – повторяй себе: я буду жить.

Я выйду отсюда.

Любой ценой.

Мазо выпустили весенним утром 1928 года.

– В следующий раз, когда ты меня увидишь, – сказал он Джо, – будет день свиданий. И я буду по другую сторону этой сетки.

Джо пожал ему руку:

– Будь здоров.

– Я посадил своего крючкотвора поработать над твоим делом. Скоро ты выйдешь. Бодрись, парень, гляди веселей.

Джо попытался найти утешение в его словах, но знал, что если доверится им, остаток срока покажется вдвое длиннее, потому что он позволит себе надеяться. А ведь это всего лишь слова. Как только Мазо оставит тюрьму в прошлом, он с легкостью оставит в прошлом и Джо. Такое вполне возможно.

Или будет все время манить Джо посулами, чтобы тот вел его дела внутри этих стен. Вовсе не собираясь нанимать его, когда тот окажется снаружи.

Так или иначе, Джо не в силах был ничего сделать – только сидеть и ждать, как все обернется.

Освобождение Мазо никак не могло остаться незамеченным. То, что тлело внутри тюремных стен, полыхнуло ярким пламенем за их пределами. Что и говорить, убийственный май, как прозвали его газетчики, впервые сделал Бостон похожим на Детройт или Чикаго. Бойцы Мазо обрушивались на принадлежащие Альберту Уайту букмекерские конторы, винокурни, грузовики, на его бойцов, словно открылся сезон охоты. Да так оно, по сути дела, и было. Не прошло и месяца, как Мазо вытеснил Альберта Уайта из Бостона, и немногочисленные уайтовские приспешники, уцелевшие после этой охоты, улепетнули вслед за ним.

А заключенных, казалось, накачали успокоительным. Никто больше никого не резал. Весь остаток 1928 года никого не сбрасывали с ярусов, не тыкали заточкой в очереди за едой. Джо понял, что в Чарлстаунском исправительном заведении действительно воцарился мир, когда он сумел заключить сделку с двумя уайтовскими винокурами, отягощенными самыми тяжкими приговорами, чтобы те занялись своим ремеслом внутри тюремных стен. Вскоре охрана уже тайком продавала джин за пределыЧарлстаунской тюрьмы, и напиток был отличный, он даже получил в народе свое прозвище – «каталажное зелье».

Впервые после того, как он вошел сюда летом двадцать седьмого, Джо спал крепко и спокойно. У него появилось время, чтобы оплакивать отца и Эмму: раньше его мысли заняты были кознями, которые строили против него другие.

Самым жестоким трюком, который сыграл с ним Господь во второй половине двадцать восьмого, стали появления Эммы в его снах. Джо чувствовал, как ее нога пробирается между его ногами, вдыхал аромат ее духов, открывал глаза и видел ее в дюйме от себя, ощущал ее дыхание на своих губах. Он поднимал руки над матрасом, чтобы провести ладонями по ее голой спине. И тут его глаза открывались на самом деле.

Никого.

Лишь тьма.

И он начинал молиться. Он просил Господа позволить ей жить, даже если сам он никогда ее больше не увидит. Пожалуйста, пусть она будет жива.

Только, Господи, живой или мертвой, прошу Тебя, перестань посылать ее в мои сны. Я не могу терять ее снова и снова. Это чересчур. Это слишком жестоко. Господи, просил Джо, смилуйся надо мной.

Но Господь не сделал этого.

Эти появления будут продолжаться до конца заключения Джо в Чарлстаунском исправительном заведении.

Отец ни разу не являлся ему в снах. Но Джо его чувствовал – как никогда не чувствовал, пока тот был жив. Иногда Джо сидел на своей койке, раскрывая и закрывая часы, раскрывая и закрывая, и воображал себе разговоры, которые они могли бы вести, если бы все застарелые грехи и ожидания не стояли у них на пути.

Расскажи мне про маму.

Что ты хочешь узнать?

Кто она была?

Испуганная девчонка. Очень испуганная, Джозеф.

А чего она боялась?

Того, что вокруг.

Что это значит?

Она боялась всего, чего не понимает.

Она меня любила?

По-своему – да.

Это не любовь.

Для нее это была любовь. Не думай, будто она тебя бросила.

А что мне думать?

Она продолжала влачить существование ради тебя. Иначе она бы много лет назад нас покинула.

Я по ней не скучаю.

Забавно. А я скучаю.

Джо вперился во тьму: Я скучаю по тебе.

Мы довольно скоро увидимся.

Наладив работу тюремной винокурни, контрабанду и сопутствующую защиту, Джо обнаружил, что у него остается масса времени на чтение. Он прочел почти все в тюремной библиотеке, а это немалый подвиг, ибо библиотека в тюрьме славилась своей обширностью – спасибо Ланселоту Гудзону-третьему.

Ланселот Гудзон-третий был, на памяти поколений, единственным богачом, которого осудили на длительное заключение в Чарлстауне. Преступление Ланселота было совершенно возмутительным и вопиюще публичным: он столкнул свою неверную жену Кэтрин с крыши четырехэтажного особняка на Бикон-стрит прямо на головы людей, чинно двигавшихся вниз по холму Бикон-Хилл шествием по поводу Дня независимости. Даже брамины отставили свой костяной фарфор и решили, что если уж надо скормить туземцам кого-нибудь из высокородных собратьев, более удачного времени для этого не сыскать. Ланселот Гудзон-третий отсидел в Чарлстауне семь лет за непредумышленное убийство. Условия для него были не слишком тяжкими, но время все-таки тянулось долго, и скрашивали это время лишь книги, которые ему переправляли в тюрьму, с условием, что после его освобождения они в ней останутся. Джо прочел не меньше сотни томов из собрания Гудзона. Их легко было отличить, ибо в правом верхнем углу титульного листа тот мелко и малоразборчиво выводил: «Первоначально – собственность Ланселота Гудзона-третьего. Чтоб ты сдох». Джо читал Дюма, Диккенса и Твена. Он читал Мальтуса, Адама Смита, Маркса с Энгельсом, Макиавелли, «Записки федералиста» [18]18
  «Записки федералиста» – сборник из 85 статей, написанных в 1787–1788 гг. Александром Гамильтоном, Джеймсом Мэдисоном и Джоном Джеем в поддержку Конституции США.


[Закрыть]и «Экономические софизмы» Бастиа. [19]19
  Клод Фредерик Бастиа (1801–1850) – французский экономист либерального направления.


[Закрыть]Проглотив собрание Гудзона, он стал читать все, что попадало ему в руки, главным образом грошовые романы и вестерны, а также все газеты и журналы, которые дозволялись в тюрьме. Он стал своего рода специалистом, отлично умеющим догадываться, какие слова или фразы вымарала тюремная цензура.

Как-то раз, проглядывая номер «Бостон трэвелер», он наткнулся на статью о пожаре на автовокзале Восточной линии на Сент-Джеймс-авеню. Старая проводка начала искрить и подожгла рождественскую елку, установленную на станции. Вскоре запылало все здание. У Джо перехватило дыхание, когда он стал рассматривать фотографии с места катастрофы. В уголке одного из снимков виднелся шкафчик, где он прятал сбережения на всю оставшуюся жизнь, в том числе и шестьдесят две тысячи долларов с дельца в питсфилдском банке. Почерневший шкафчик лежал на боку, придавленный упавшей потолочной балкой.

Джо не знал, что хуже: ощущение, что он больше никогда не сможет дышать, или чувство, что его внутренности вот-вот запылают.

В статье утверждалось, что здание разрушено полностью. Ничего не удалось спасти. Джо в этом усомнился. Если у него будет возможность, когда-нибудь он разнюхает, кто из служащих Восточной автобусной линии рано ушел на пенсию и, по слухам, ведет роскошную жизнь за границей.

А до тех пор ему нужна будет какая-то работа.

Мазо ее предложил ему в конце зимы, в тот же день, когда сообщил Джо, что его апелляция продвигается весьма успешно.

– Скоро ты отсюда выйдешь, – поведал ему Мазо сквозь сетку.

– Позвольте спросить, насколько скоро? – поинтересовался Джо.

– К лету.

Джо улыбнулся:

– Правда?

Мазо кивнул:

– Но судьи обходятся недешево. Тебе придется отработать должок.

– Почему бы не считать, что мы в расчете, я ведь вас тогда не убил?

Мазо сощурился; в кашемировом пальто и шерстяном костюме с белой гвоздичкой в петлице и белой шелковой лентой на шляпе он выглядел весьма элегантно.

– По рукам. Кстати, наш общий друг мистер Уайт производит много шума в Тампе.

– В Тампе?

Мазо кивнул:

– У него там еще осталось несколько заведений. Я не могу их прибрать к рукам, потому что там есть доля ньюйоркцев, а они дали мне понять, что сейчас мне лучше с ними не связываться. Он возит ром с юга, по нашим же маршрутам, и с этим я тоже ничего поделать не могу. Но поскольку он залез на мою территорию и здесь, ребята из Нью-Йорка дали нам разрешение его выдавить.

– До какой степени выдавить? – уточнил Джо.

– Они позволили все, кроме убийства.

– Ладно. И что ты собираешься делать?

– Не я. Это будешь делать ты, Джо. Я хочу, чтобы ты перехватил там власть.

– Но Тампой заправляет Лу Ормино.

– Он решит, что ему больше не нужна эта головная боль.

– И когда он так решит?

– Минут за десять до того, как ты туда явишься.

Джо немного подумал.

– Значит, Тампа?

– Жаркое местечко.

– Мне плевать, жаркое или нет.

– В таком жарком ты еще никогда не бывал.

Джо пожал плечами: старик обожал преувеличивать.

– Мне понадобится там кто-то, кому я могу доверять, – проговорил Джо.

– Я знал, что ты так скажешь.

– Ну и?

Мазо кивнул:

– Все готово. Он там уже шесть месяцев.

– Где ты его нашел?

– В Монреале.

– Шесть месяцев? – произнес Джо. – И давно ты все это затеял?

– Еще с тех пор, как Лу Ормино начал утаивать от меня часть моей доли, а Альберт Уайт явился подобрать остальное. – Он наклонился вперед. – Если ты отправишься туда и сделаешь все как надо, до конца своих дней ты будешь жить как король, Джо.

– А если я возьму там управление на себя, мы станем равными партнерами?

– Нет, – ответил Мазо.

– Но с Лу Ормино вы равные.

– Сам увидишь, чем это вот-вот кончится.

Мазо воззрился на Джо сквозь решетку, и тот увидел его истинное лицо.

– Сколько же мне тогда причитается?

– Двадцать процентов.

– Двадцать пять, – сказал Джо.

– Отлично, – отозвался Мазо, чуть сверкнув глазами: Джо понял, что старик согласился бы отдавать ему и тридцать. – Но сначала заработай их.