Текст книги "Квантовая теория любви"

Автор книги: Дэнни Шейнман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

29

Поселился я у своего двоюродного брата Монека и три месяца провалялся в постели чуть ли не при смерти… Фишель, в горле пересохло… подай, пожалуйста, воды… Ой, милый, извини… стакан разбился? Принеси швабру и тряпку… только осторожно, не наступи на осколки… Я сказал, принеси швабру… прошу тебя… у меня сил нет… Все молчишь… добиваешься чего-то… Ладно, будь по-твоему, только ты меня огорчил.

Письма были со мной, и мне пришло в голову отправить их по адресу. Я слал их по нескольку штук за один раз, по порядку, дата за датой. Бог знает, что она почувствовала, когда к ней десятками и сотнями стали приходить письма от человека, которого она считала умершим.

Лотта ответила.

Милый Мориц!

Меня очень тронули твои письма. Не знаю, смогу ли полюбить тебя, как ты меня. Мне надо увидеть твое лицо. Ведь столько времени прошло. Приезжай ко мне.

Лотта

Письмо привело меня в ярость. Четыре ни к чему не обязывающие строчки. И это все? Я сидел перед зеркалом, смотрел на свое рябое лицо, которое ей «надо увидеть», и призывал проклятия на голову любимой:

– Тебе подавай мое лицо? И что дальше? Ты увидишь меня такого, изможденного, погибающего от чахотки, харкающего кровью, и сразу полюбишь? Я ли не доказал тебе силу своей любви? Я ли не заплатил за нее всей своей жизнью? Нет, не поеду я к тебе. Довольно я прошагал, теперь ты пошевелись, ты проведай меня.

И, словно раскапризничавшийся ребенок, я изорвал письмо и швырнул в огонь.

– Мне уже все равно. Я слаб и болен, мне не встать с кровати. Можешь выходить за своего венского богатея. На что тебе я? Твой будущий муж хотя бы увидит своих внуков, я не доживу. Ты нарушила свое слово, Лотта Штейнберг. Ненавижу тебя. Что мне делать, куда податься?

Я рухнул на кровать и принялся колотить кулаками по матрасу, пока не выдохся. Тогда я стал смотреть на огонь. По щекам у меня текли слезы, и незаметно для себя я уснул.

Целую неделю я был сам не свой, бешенство и отчаяние переполняли меня. Уланов уже был не тот, что раньше, в наш дом вселились польские крестьяне, оставшиеся в незначительном числе родственники собирались уехать (и двоюродный брат тоже), шла советско-польская война…

С тяжелым сердцем я опять пустился в путь, не зная хорошенько дороги и уповая на свой опыт. Можно было сесть на поезд, только не хотелось. В дороге так хорошо думалось… Через Чехословакию на Вену, а из Вены… Вот увижу Лотту в последний раз – и к своим в Берлин…

Прости… тяжело говорить… всего минуточку… ну вот…

Она жила в западной части Вены, на удивление скромный домик располагался на тихой, мощенной булыжником улице. Было 5 февраля 1920 года, до ее свадьбы оставалась ровно неделя.

Вечер, темно, шторы на окнах задернуты, в узкую щель сочится свет…

О-о-о… плевательницу… спасибо.

Я долго стоял на противоположной стороне улицы и не мог решиться. Постучать в дверь… это же так просто, все сразу и выяснится… но я словно закоченел. Стоял и сочинял речь… Начал-то я еще в дороге, осталось только окончательно отшлифовать да продумать возможные варианты, чтобы в любом случае нашлось что сказать. Ну точно студент перед экзаменом. Руки у меня тряслись, ноги подгибались, нужные слова не приходили в голову. Между мной и вожделенной дверью сгущался непроницаемый мрак.

Как они жили тут без меня? Больше пяти лет я мечтал об этой минуте – и вот сейчас (надо же!) отчаянно трушу, прямо душа в пятках, словно у солдата отступающей армии.

Краем глаза я заметил мужчину с большим пакетом, очень важного с виду, с козлиной бородкой. Мужчина подошел к двери Лоттиного дома и дважды громко постучал. Я отступил поглубже в тень. Дверь медленно отворилась… Погоди… минутку… вытри… молодчина. На пороге стояла Лоттина мама в длинном элегантном зеленом платье, ее поседевшие волосы были собраны в тугой узел. Казалось, она очень рада гостю.

– Я внес все необходимые изменения, о которых вы просили, – торжественно объявил господин с бородкой, бережно передавая пакет.

– Покорнейше благодарю, герр Кляйн. Лотта будет на седьмом небе.

Господин поклонился:

– Рад услужить, фрау Штейнберг.

Они сердечно попрощались, и важный мужчина пошел своей дорогой.

Я догадывался, что находилось в пакете, и это было выше моих сил. Развернувшись, я поплелся восвояси… добрел до конца улицы и повернул обратно. А потом опять повернул, и еще, и еще… На одной чаше весов были гордость и сострадание (ну зачем портить Лотте жизнь за неделю до свадьбы), на другой – пройденные десять тысяч километров. Я задыхался, сердце у меня колотилось, я уже видеть не мог мерцающее во тьме бронзовое дверное кольцо…

И я подошел к двери и с силой грохнул кольцом о голубую филенку.

Дверь открыла госпожа Штейнберг, в зеркале за ее спиной я увидел Лотту в свадебном платье.

Сердце мое перестало биться.

Госпожа Штейнберг меня не узнала.

– Что вам угодно? – сухо спросила она.

А я стоял и глядел на Лотту… язык не ворочается… и не узнавал ее. У девушки, что приходила ко мне во сне, волосы были светлее, скулы выше, лицо печальнее. Нет, не ее я целовал в юности над рекой Сан, эта красавица в белом платье была чужая.

Как странно, я, а не жених первым увидел ее в свадебном наряде…

Я хотел окликнуть ее, но язык меня не слушался.

Она отвернулась от зеркала и посмотрела на меня.

Мне бы бодро улыбнуться, щелкнуть каблуками. А я прислонился к косяку и зарыдал.

Госпожа Штейнберг пробормотала что-то и сделала шаг в сторону.

Лотта узнала меня сразу.

Мы долго стояли в молчании, чуть дыша, и глядели друг на друга.

Минута была мучительная. Я видел себя ее глазами, такого гадкого, безобразного, плюгавого. Я словно стоял на эшафоте в ожидании казни: вот сейчас все и решится, раз и навсегда, и от меня уже ничего не зависит. Никакой надежды во мне уже не было.

Только не затягивай, молил я ее про себя, не надо вежливых экивоков. Отказала – выпроводила – и делу конец.

Губы ее зашевелились.

Неужели я забыл ее голос?

Или оглох?

– Мориц, – прошептала Лотта, – вот ты и вернулся домой…

И бросилась ко мне.

И поцеловала, как тогда, над рекой Сан.

Я люблю ее… я всю жизнь любил ее… Ш-ш-ш… Исаак проснулся… радость моя… Слушайте и запомните: жизнь – это вечный поход, и чтобы противостоять невзгодам, нужны не власть и богатство, а только любовь. Я и мама любим вас больше жизни. И пусть моя повесть, моя судьба останется вам в наследство…

– Папа?

– Папа!!

[35]35
  Запись 103
  Без любви жизнь превращается в прозябание.
Тассо

[Закрыть]

30

– Со свадьбой все уже было решено, более того, приготовления были в самом разгаре, когда начали пачками приходить письма. Ты только представь себе, Лео, какое потрясение они вызвали: Мориц вернулся с того света! Лотта поверить не могла, что он жив, в душе она его уже похоронила. А тут груды писем изо дня в день целыми неделями. И каких писем! Каждая строчка наполнена любовью.

Получается, вся ее жизнь перевернулась. Что ей делать, ведь уже приглашения разосланы?

И Лотта просит отца отменить свадьбу. Тот приходит в ярость, но Лотта напоминает: ты обещал выдать меня за Морица, если он вернется живой. Отец колеблется – и соглашается, но при одном условии: прежде чем принять окончательное решение, Лотта должна увидеться с Морицем.

«У многих солдат после войны с головой бывает не в порядке, часто они не могут приспособиться к мирной жизни. А я не хочу отдавать дочь за сумасшедшего», – говорит он ей.

– Впрочем, за свадебное платье уже было заплачено, и семейство во главе с отцом надеялось, что оно таки будет использовано по назначению.

Когда они наконец встретились, Лотта глазам своим не могла поверить: перед ней стоял старый, жалкий, больной оборванец… который обогнул половину земного шара, чтобы только увидеться с любимой. Он дрожал как осиновый лист, от его грязных рук на свадебном платье остались следы. Но ей было совсем не жалко платья. Разве хоть один человек на свете мог любить ее сильнее, чем Мориц?

Через месяц они поженились.

После смерти отца я перестал спать по ночам и просил маму побольше рассказывать мне о нем. Она охотно делилась воспоминаниями, и он сделался для меня кем-то вроде мифологического героя. Начинала она неизменно так: «Однажды твой отец, блистательный Мориц Данецкий…» По ее словам, отец был самый замечательный человек на свете, его невозможно было не любить.

Фрэнк вздохнул, покачал головой:

– Так-то, Лео. Наследство тебе передано. Используй по своему усмотрению.

Лео подошел к окну.

– Странно… Мориц добился своего, женился на Лотте… она моя бабушка.

– Да. Но ты ведь это и раньше знал. Я же тебе рассказывал, как она провожала меня на пристани.

– Да, твоя мама провожала тебя, ты говорил. Но как ее звали, ты мне не сказал. Так что уверенности у меня не было.

Отец всегда держал себя так, что расспрашивать его о прошлом Лео совершенно не хотелось. Как хорошо, что эта печальная полоса их жизни осталась позади. Теперь отец предстал перед ним совершенно в новом свете.

– Мистер Дикин, я одного не могу понять, – сказала Ханна немного погодя. – Почему вы никогда ничего не рассказывали о себе и о своих родителях?

– Потому что меня терзала совесть.

– Совесть? – не понял Лео.

– Мне казалось, отец умер из-за того, что я заставил его рассказать свою повесть до конца. Мало того. Я смотрел, как он умирает, и молчал. Не сказал ему, как я его люблю, даже не попрощался. Когда мама отправила меня в Англию одного и не приехала вслед за мной, как обещала, я подумал, она сердится на меня за то, что я убил отца. Смешно, конечно, но…

– Вовсе не смешно, – прервал его Лео. – Со мной приключилось почти то же самое. Я не мог себе простить, что заставил Элени пересесть вперед. А ведь она уже заняла место в середине автобуса. Но я ее попросил пересесть. Она всегда меня слушалась.

– Я всю жизнь считал себя виноватым и при этом молчал о своей вине. Когда у нас с Евой родился ты, счастливее меня не было на свете человека, но мое чувство вины отравило нашу жизнь, и я не собирался делиться своей тайной.

– Понимаю тебя, – кивнул Лео. – Может, это и к лучшему, что ты рассказал мне только сейчас. – Он подошел к отцу, обнял. – Я люблю тебя, папа. Здорово, что у меня есть ты.

Ханна, закусив губу, смотрела в сторону. Ее словно душило что-то. Внезапно она вскочила и выбежала в сад. Лео кинулся было за ней, но Фрэнк удержал его.

– Позволь мне поговорить с ней, – сказал он твердо и вышел вслед за девушкой.

Лео удивленно приподнял бровь, оглянулся на мать, и они вдруг рассмеялись.

– Вылитый Джон Уэйн.

– Или Фишель Данецкий собственной персоной, – подхватила Ева.

Дышалось теперь в доме намного легче. Напряженное молчание, в котором они прожили столько лет, исчезло. Будто его и не было никогда.

Фрэнк сел на скамейку рядом с Ханной, тронул девушку за плечо.

– Не очень-то весело быть сиротой, да? – произнес он мягко.

– Да.

– Они теперь смотрят на тебя откуда-то оттуда, сверху.

– Боль когда-нибудь пройдет?

– Нет. Просто в один прекрасный день окажется, что жизнь продолжается. А когда живешь настоящим, а не одними воспоминаниями, делается легче. Как ты думаешь, какое занятие они себе нашли теперь, когда соединились вновь?

Ханна подумала.

– Наверное, гуляют. При жизни они любили долгие пешие прогулки.

– Наверное, папа рассказывает маме, какая ты стала умная и красивая и как он гордится тобой.

– А еще они очень любили возиться в саду. Я никогда не видела в этом ничего интересного. А они все выходные отдавали саду.

Фрэнк кивнул:

– Когда у тебя появятся дети, все, что растет, будет привлекать тебя куда больше.

Ханна оглядела ухоженную клумбу, аккуратно постриженный газон.

– Смотри, Ханна, не угоди в ту же ловушку, что и я. Мама отправила меня из Германии, чтобы мне жилось свободно. А я всю свою жизнь провел будто в оковах, давил в себе чувства, стремясь к полному безразличию. И почти добился своего. Только Лео пробудил меня к жизни. Вслед за ним я занялся самоанализом – и ужаснулся. Понимаешь, о чем я?

Ханна согласно кивнула. Ей вспомнился тяжелый разговор с Лео, когда он сказал, что она прячется за свою улыбку, что она зажата, неискренна, от нее не дождешься откровенности. Его слова очень ее тогда задели, она долго думала и пришла к выводу, что Лео прав: после смерти матери она держала всех на известном расстоянии и не спешила раскрываться.

– Да, мистер Дикин, я хорошо вас понимаю.

– Не называй меня больше «мистер Дикин». Для тебя я Фрэнк. И вот что, Ханна: я готов сделать для тебя все, что в моих силах. Дверь нашего дома всегда для тебя открыта.

– Огромное спасибо, мистер Дик… то есть спасибо, Фрэнк.

[36]36
  Запись 5
  Бабочка павлиноглазка сатурния чувствует запах партнера на расстоянии больше километра и завороженно летит на пахучий зов любви.


[Закрыть]

31

– До чего же на этом одре неудобно, – пробурчала Ханна. – Какой-то гамак на ножках. Лежишь будто в мешке. На йоговском ложе из гвоздей и то комфортнее.

– Хорошо, давай махнемся, – предложил Лео и спустил ноги на пол.

– Получится, я выжила тебя из твоей собственной постели. А вместе никак нельзя?

Вопрос совершенно невинный, и Лео понял его правильно.

– Пожалуй, места хватит. Хотя с трудом.

– Ничего, прижмемся друг к другу спинами. Сколько лет этой походной кровати? – Ханна запрыгнула в постель к Лео.

– Значит, так: на ней спал мамин брат, когда мне было года четыре. И уже тогда она была не новенькая.

– Господи. Настоящий антиквариат. Ей место в музее.

– На экспозиции раскладушек?

– Что-то в этом роде.

Продолжительное молчание.

– Лео, о чем ты сейчас думаешь?

– Об Элени. Почему она всегда и всюду со мной? Как будто ей что-то от меня надо.

– Серьезно?

– Ну да. Где бы Элени сейчас ни была, она, похоже, не успокоится, пока не добьется своего. А может, это я ее никак не отпускаю. Мы оба словно на ничейной земле, непригодной для нормальной жизни.

– А что бы ты ей пожелал, если бы это ты умер, а она осталась жива?

– Я бы хотел, чтобы она была счастлива.

– О каком счастье ты говоришь?

Лео задумался.

– Чтобы она обрела любовь вроде той, что была у нас с ней. Другого счастья я себе не представляю.

– А ты не будешь ревновать?

– Конечно, буду. Еще как. Но что значит моя ревность против ее счастья?

– Может, она хочет того же для тебя. Может, она не оставит тебя, пока ты не найдешь своего счастья.

– Вряд ли я кого-нибудь полюблю, как любил Элени.

– Откуда ты знаешь? Может, сильнее полюбишь. Если дашь себе волю.

– Ох, не знаю. Тогда это должен быть кто-то особенный.

– Вот твой дед был особенным. Вспомни, что он совершил ради любимой.

– Вот и я о том же, я тоже должен быть способен совершить ради нее подвиг.

– Лео, а что, если ты никого не найдешь?

– Превращусь в мрачного старого брюзгу. Угрюмости мне и сейчас хватает, несмотря на молодость. Осталось состариться.

– Ага, я такая же. Вечно хмурая. Нет, лучше уж найди кого-нибудь, пусть Элени покоится с миром.

– Где искать-то?

– Не знаю, – вздохнула Ханна. – Представления не имею. Мне надо подумать.

Лео повернулся и обнял ее.

– Хороших снов.

Но спать совершенно не хотелось.

– Лео?

– Да?

– Слышишь шум?

– Да.

– Это кошки?

– Нет. Это папа с мамой занимаются сексом.

– О господи. И часто они?

– Между ними не было ничего такого с незапамятных времен.

– О-о… Тогда спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

– Лео?

– А?

– Знаешь, что мне хочется сделать?

– Что?

– Позвонить завтра на работу и уволиться.

– Ну-ну.

– И пуститься в дальнее странствие, как твой дед.

– Отличная мысль. Может, добредешь до самого до Бредфорда.

– Лео?

– Да?

– Ты прав, зачем впустую землю топтать. Где у тебя атлас?

– На полке.

– Можно включить свет?

– Ну, уж если тебе приспичило…

Ханна достала с полки атлас и забралась обратно в постель.

– Что ты задумала?

Она раскрыла атлас на карте мира и взяла с тумбочки заколку.

– Я зажмурюсь, а ты крутани книгу.

– Да зачем?

– Крутанул?

– Да.

Ханна бросила заколку на карту и открыла глаза.

– Куда она упала?

– На Филиппины.

– А точнее?

– Остров называется Миндоро.

Ханна внимательно вгляделась в карту.

– Надо же… Мне и в голову бы не пришло отправиться на Филиппины. Интересно, на что они похожи?

– Понятия не имею.

– Ну, все. Завтра же заказываю авиабилет.

– Спятила?

– Спасибо.

– Теперь мы можем погасить свет?

– Да, прости.

– Спокойной ночи, Ханна.

Что-то изменилось, сердце у Лео учащенно билось. И он не понимал почему. Потому что его колено касается ее бедра? Или потому, что история деда слишком взволновала его? А может, это передается от Ханны? В любом случае что-то изменилось. Словно крошечный электрон на том конце Вселенной никак не желает успокоиться, тревожа своих собратьев. И если электрон внезапно начинает вращаться, то понимает ли он – почему? Знает ли он, что происходит на другом краю Вселенной? Или крутящаяся перечница не в курсе, что на том конце стола то же самое проделывает сейчас и солонка? Может, ее просто торкает, как вот сейчас с ним самим, и ничего, кроме удивления, она не испытывает? Что мироздание желает сообщить ему?

Внезапно Лео озарило. Да ведь при любом всплеске любви или ненависти частицы начинают движение по всей Вселенной, каждая потеря, каждая боль, каждая радость и надежда приводят космос в движение. Сквозь пространство и время, через прошлое к будущему, от амеб до людей, от частиц до галактик, от мира невидимого до видимого – все колеблется в такт, насыщая мир гармонией.

На Лео нисходят тепло и спокойствие.

Если бы не одно темное облачко.

Ну хорошо, предположим, Роберто прав со своим холизмом и все во Вселенной взаимосвязано. Откуда тогда берется ужасное чувство одиночества? Вот опять оно с ним, блаженство продлилось недолго. В одном из писем Мориц писал: душа всегда находится во власти заблуждений, вся штука в том, какие это заблуждения, принесут ли они радость тебе и твоим близким. Пусть в мире все разобщено и никаких связей не существует, но разве не романтично верить в обратное?

Лео по-прежнему не спалось. Он пытался вызвать в памяти образ Элени – не живого человека, а именно образ, воплощение любви. Она была носителем любви. Что важнее, сама Элени или любовь, которую она несла в себе? Не разобраться. И вот Элени нет, а любовь осталась. Она задала Лео вращение, и ему теперь не остановиться, отныне его миссия – сообщать вращение другим. Получается, он нуждается не в самой Элени, а в любви. А если так, то нужно набраться смелости и сразиться с демонами, которые пытаются остановить его вращение. Да, и вот еще что.

Лео слез с кровати, прошел к двери.

– Ты куда? – раздался голос Ханны.

– Надо позвонить.

– Три часа ночи.

Но Лео уже исчез.

– Роберто, ты не спишь?

– Уже нет. Господи, Лео!

– Мне надо спросить кое о чем.

– Надеюсь, вопрос будет важный.

– Для меня важный.

– Тогда спрашивай.

– Если вращающийся электрон, у которого уже есть пара, сталкивается еще с одним электроном – что тогда?

Роберто вздыхает.

– Ну, если это столкновение значимо…

– Значимо?

– Далеко не каждое соприкосновение заставляет электрон сменить направление вращения, этих столкновений может быть очень много – и все пройдут бесследно. Но если столкновение «зацепило» частицу, тогда она вовлекает, «запутывает» нового партнера.

– Запутывает?

– Есть такой физический термин: «запутанность квантовых состояний».

– Мне нравится. Но что тогда происходит со старой взаимосвязью? Электрон раскручивает сразу два других электрона?

– Спорный вопрос. Большинство считает, что нет. У электрона может быть только один партнер одновременно.

– Значит, старый партнер свободен?

– Можно и так сказать. Только… Лео?

– Да.

– Ты не электрон.

– Согласен. Но значимое столкновение не за горами. Вовлечение нового партнера.

– Это в три часа ночи?

– Извини. Спасибо, Роберто, спи дальше.

Лео повесил трубку и почти бегом вернулся в спальню.

– Ханна!

– М-м-м?

– Ты правда собираешься на Филиппины?

– Да.

– Возьмешь меня с собой?

– Конечно. А я уж начала думать, ты никогда не попросишь.

[37]37
  Запись 1
  Любовь побеждает смерть.
Теннисон

[Закрыть]

32

Два дня спустя Лео и Ханна приземлились в Маниле. Выйдя в филиппинское пекло, они поймали такси. За окнами раскаленной машины проплывали трущобы, уродливыми грибами выросшие на илистых берегах реки. Дети плескались в мутной воде, их матери полоскали там же белье, бесконечной чередой тянулись лачуги из брезента и жести, некоторые даже о двух этажах. Во многих странах такие «времянки» стоят вечно, но здешние хлипкие хижины, кажется, изначально были возведены с расчетом «до следующего наводнения». И оно не заставит себя долго ждать, а когда буйство стихии сойдет на нет, строения из подручных материалов моментально возникнут вновь, словно перенесенные из неведомых мест тайфуном.

Маленькие попрошайки, некоторым лет по пять-шесть, у каждого светофора облепляли тормозящие машины. Ханна опустила стекло и дала доллар коричневому обритому мальчишке с младенцем на руках.

– Хорошо, что моя заколка упала не на Манилу, – сказала она.

В Бакларане [38]38
  Южная часть Манилы.


[Закрыть]они остановились возле стихийного рынка, и, пока Лео стерег рюкзаки, Ханна купила себе пару саронгов. По бульвару, где раскинулся безумный рынок, они спустились к автовокзалу. Дальше их путь лежал до порта Батангас. Там они сядут на корабль до Пуэрто-Галера, что на острове Миндоро.

Обшарпанный автовокзал, ярко раскрашенные автобусы, уличные торговцы… Лео переносится в прошлое.

Он снова в Эквадоре. Они с Элени бредут по Кито, плечи оттягивают тяжелые рюкзаки, они ищут, где останавливается автобус до Латакунги. Элени напевает по-испански: «Porque no me dijiste, cuando me…» – этой песенке ее научили в Гватемале. Рычит мотор, они входят в автобус, Элени в миллионный раз пробирается в середину, а он в миллионный раз окликает ее, и она возвращается обратно… Он берет у нее фотоаппарат (Элени с ледорубом) и прячет в рюкзак. Громада Котопакси нависает слева, грузовик летит им в лоб… Крик Элени… А вот это что-то новое: ее швыряет на сиденье водителя прямо перед ним, ударяет о металлическую стойку, мотает из стороны в сторону, отбрасывает спиной к двери, и она падает вниз головой на ступеньки, осыпаемая осколками…

Картинка пропадает. Пустота.

– Я хочу выйти.

Ханна сжала его мокрую от пота ладонь:

– Нет, Лео, ты обязан пройти до конца.

Лео сел в середине салона и с напряжением ждал, когда шофер запустит двигатель. Индийская мудрость гласит: хотя мы знаем, что смертны, но ведем себя так, будто никогда не умрем, и в этом заключается чудо. А вот в поведении Лео никаких чудес нет, он парализован страхом, ведь смерть может таиться за каждым поворотом. Его храбрость ушла вместе с молодостью. Когда-то его не страшили все опасности Южной Америки вместе взятые, а теперь он боится обычного автобуса.

Но если на ситуацию взглянуть с другой точки зрения… Предположим, доктор сказал, что жить осталось пару месяцев. Человек, конечно, приведет в порядок все свои дела, скажет слова, которые собирался сказать давно, но что-то помешало. Может, стоит вести себя так, будто этот день – последний в твоей жизни…

Лео повернулся к Ханне и поцеловал ее.

И в тот же самый миг она повернулась к нему и поцеловала его.

Потом они будут спорить, кто кого поцеловал первым. В одном они сойдутся: место было выбрано не самое романтичное.

Ханна смотрела на испуганного мужчину рядом и знала, что он отчаянно нуждается в ее помощи. «Неужели это любовь?» – спрашивала она себя. Ни дикой страсти, ни трепета в сердце, никаких купидоновых стрел. Она ощущала лишь покой и безмятежность. И единственное желание – подарить Лео хотя бы немного счастья. Всего один поцелуй – и будущее почему-то уже не казалось ей таким пугающим, а прошлое таким невозвратным. Словно сама Вечность послала ей нежный привет.

На Миндоро они снова взяли такси и ухабистой дорогой покатили вдоль берега моря, оставляя позади отели и пляжи. На самом краю песчаного мыса – бамбуковая хижина под косыми ленивыми пальмами, дует бриз, плещут волны. Они поднялись по винтовой бамбуковой лестнице. Из окна открывался волшебный вид на тонущее в море оранжевое солнце.

– Поторопимся, – сказал Лео. – Оно приглашает нас искупаться вместе с ним.

Быстро переодевшись, они сбежали по откосу к морю и нырнули прямо в солнечное золото. Золотая рыбка коснулась ноги Лео и юркнула в коралловые заросли. Элени освободила его.

– Лео, это фантастика! – крикнула Ханна.

Вот так все началось и никогда не закончится.