Текст книги "Маленькая птичка"

Автор книги: Дениза Алистер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

3

Оливию не заботило, что надеть на торжественный ужин по случаю приезда сэра Миддлвея, но она с наслаждением вымылась и расчесывала волосы до тех пор, пока они не заблестели как светлая медь. Монахини изо всех сил пытались искоренить у девочек мысли о телесных радостях, но старались напрасно, поскольку эти радости были все равно недоступны для обитателей монастыря.

Оливия отложила гребень из слоновой кости и заплела волосы в две косы. Затем уложила их петлями по бокам головы и подумала о том, как хорошо было бы, если бы Кэтрин прислала ненадолго свою горничную, чтобы та сделала ей более сложную прическу. Но сейчас единственным украшением станет узкий золотой обруч, подаренный ей на десятилетие. Оливия укрепила его в волосах так, что он спускался на лоб, и надеялась, что не будет выглядеть чересчур просто в глазах знатного гостя. Надев поверх рубашки свое выгоревшую голубую тунику, она достала из сундука длинный пояс голубого цвета из плетеной кожи и несколько раз обернула его вокруг талии. Быстрый взгляд на свое отражение в крошечном поцарапанном зеркальце подтвердил, что она вполне готова спуститься вниз к ужину.

Звуки голосов, доносившиеся из открытого окна, замерли, и топот лошадей слышался теперь у конюшен позади дома. Выглянув из окна, Оливия увидела всю процессию и подумала, что Генрих и Кэтрин не зря так хлопотали. Судя по всему, лошади гостей должны были занять всю конюшню.

Конюх, одетый в черную с зеленым ливрею, провел огромного черного жеребца, за которым следовали лошади, навьюченные поклажей свиты сэра Миддлвея. Одежда, провизия, вино, фураж – все, что могло понадобиться во время путешествия по отдаленным владениям, длившегося целый месяц. Несмотря на долгий путь, гости отнюдь не выглядели толпой бродяг. Вся свита была одета в одинаковые ливреи с золотыми гербами, вышитыми на груди и на спине, на всех лошадях были одинаково украшенные богатые сбруи, попоны с зелено-золотой каймой и монограммой Миддлвея в каждом углу. Да, этот человек путешествовал с большим размахом!

Оливия отодвинулась от окошка с насмешливым выражением на прелестном личике. Раз уж его конюхи и слуги одеты лучше, чем она, то хозяин, конечно, выглядит как павлин, и на него не может произвести ровно никакого впечатления серенькая деревенская мышка.

Они стояли в дальнем конце холла и разговаривали – Кэтрин в желтом, Генрих, которому очень шла его туника цвета тусклого золота, и высокий, элегантный мужчина, черноволосый и поразительно красивый.

Оливия ухватилась за перила. Нет, это невозможно, подумала она. Перехватив удивленный взгляд Генриха, гость повернулся и увидел ее. И тут Оливия окончательно убедилась, что это и впрямь тот мужчина, которого она видела у калитки гербариума – гость настоятельницы Антонии. Она медленно подошла к ним, в голове билась одна-единственная мысль: произошла какая-то ошибка, которую она не может понять.

Оливия успела отметить, что он был одет в коричневое с черным, но теперь это было дорожное платье – короткая коричневая туника подчеркивала его могучую грудь и узкие бедра, шерстяной плащ с капюшоном был наброшен на одно плечо, и в складках плаща запутались завитки его густых черных волос. Длинные сильные ноги в узких черных штанах были обуты в высокие сапоги мягкой кожи. Все вместе производило впечатление силы и власти.

Генрих заговорил.

– Сэр Лоуренс, позволь представить тебе мою сестру Оливию.

– Большая честь для меня, мадмуазель. Я не заслуживаю того, чтобы меня за такое короткое время представили сразу двум прекрасным дамам.

Он улыбнулся, сверкнув ровными зубами, которые казались особенно белыми на фоне бронзового загара и черной бороды. Его глаза светились лукавым блеском.

Оливия сделала реверанс, и когда выпрямлялась, он подал ей руку, и ее глаза встретили острый, пытливый взгляд.

– Добро пожаловать, сэр. Но разве твой отец не должен был приехать? Он, что – не здоров? – Ее голос слегка дрожал.

– Я – Лоуренс Миддлвей. И представляю здесь род Миддлвеев. Разве этого не достаточно?

Она отняла свою руку и отошла в сторону. Хотя сердце уже не колотилось так отчаянно, она почувствовала, что руки и ноги словно отнялись. Сэр Лоуренс не упомянул об их встрече в монастыре, и Оливия гадала, нужно ли сохранить это в секрете от остальных. Ей хотелось, чтобы никто не узнал, при каких обстоятельствах они встретились.

Но ведь это смешно, подумала она. Неопытность в общении с мужчинами, конечно, ставила ее в уязвимое положение, однако нельзя же так бурно реагировать на любого гостя, появившегося в доме. Но этот взгляд был слишком уж проницательным, тело – слишком самонадеянным и грациозным, руки – слишком сильными и властными. И опять ее охватило то чувство родства с дикой птицей, которую сокольничий подманивает на свое запястье. Пока он здесь, не стоит попадаться ему на глаза. Разумеется, вечером она проявит должную учтивость, но после этого придумает себе какое-нибудь важное, неотложное дело. Жаль, что здесь нет ее вышивания. Вот было бы идеальное противоядие от этого человека.

Кэтрин показала себя прекрасной хозяйкой и организовала великолепный ужин, хотя ее и не предупредили заранее, да и слуг было недостаточно. Все прошло на удивление гладко. Оливия надеялась избежать участия в общей беседе, однако ей это не удалось. Сэр Лоуренс то и дело пытался вовлечь ее в разговор. Когда он наклонялся к ней, его близость беспокоила Оливию, и аппетит, обычно вполне здоровый, куда-то пропал.

– Мадмуазель, ты совсем не ешь?

– Нет, сэр. Я больше нуждаюсь в покое, чем в пище. У меня сегодня был такой трудный день.

– Да, мне это известно. – Его серые глаза уловили вопрос в ее взгляде.

– И ты совсем не удивился, увидев меня здесь?

– Я ни в малой степени не удивлен. – Его губы дрогнули, и Оливия вдруг разозлилась на то, что он явно забавлялся возможностью поговорить о смущавших ее обстоятельствах их первой встречи.

– Ты ничего не знаешь, сэр, уверяю тебя, – отпарировала она таким ледяным тоном, на который только была способна.

Его лицо было совсем близко, но она не собиралась отодвигаться и тем самым показать ему свою слабость. Знает ли он о ее тайном посещении стригалей? Может, догадался по клочку шерсти, запутавшемуся в ее волосах? Пытаясь найти слова, которые смогут положить конец опасной теме, она постоянно чувствовала на себе его взгляд. Наконец, повернувшись к нему, Оливия с самым невинным выражением и самой сладкой улыбкой, на которые была способна, произнесла:

– Трудно судить о чем-либо, не зная, как все было на самом деле. А этого никто и не может знать, кроме тех людей, кого это действительно касается.

Он откинулся назад в своем почетном кресле, украшенном резьбой, и весело рассмеялся, блестя белыми зубами. Затем еще раз наклонился к ней и сказал:

– В таком случае, я приложу все усилия, чтобы это узнать!

Оливия была раздосадована, и это не укрылось от сэра Лоуренса.

– Ты всегда оставляешь за собой последнее слово, сэр?

– Да, всегда.

Оливия отвернулась, потянувшись к яблоку, лежавшему на блюде. Рассерженная, она с громким хрустом надкусила плод, чувствуя, что сэр Лоуренс с улыбкой смотрит на нее.

После ужина сэр Лоуренс, Генрих, Кэтрин и Оливия остались, чтобы обсудить дела в поместье.

– Вы, может быть, этого не знаете, – сказал сэр Лоуренс Генриху, – но арендаторы двух моих поместий умерли, не оставив никого, кто мог бы за ними следить. Поскольку ты – ближайший из всех моих арендаторов, оставшихся в живых, то обязанность наблюдать за этими поместьями, как и за своим собственным, ложится на тебя, пока я не найду замену. Их больше нельзя оставлять без присмотра, иначе в один прекрасный день я могу обнаружить, что их заняли шотландцы, а это действительно будет серьезной проблемой.

Генрих искоса взглянул на Кэтрин.

– Сэр Лоуренс, при нормальных обстоятельствах я был бы только счастлив содержать еще два поместья, но я с трудом управляюсь со своим.

– Я знаю. Ты задолжал мне арендную плату за два года.

В его голосе не было сочувствия.

– Ты совершенно прав, сэр. Вместо того чтобы поправляться, наши дела идут все хуже и хуже. Купцы не пожелали дать мне кредит под шерсть будущего года. Они говорят, что сейчас это слишком ненадежно. Я действительно не представляю, где достать денег, и это чистая правда.

Сэр Лоуренс откинулся на спинку кресла и провел своими длинными пальцами вверх и вниз по ножке кубка.

– Могу я спросить, как тебе удавалось оплачивать пребывание Оливии в монастыре?

Воцарилась тишина. Все ждали ответа, прекрасно зная, каков он будет. Генрих только покачал головой, не поднимая глаз от стола. Кэтрин накрыла своей рукой его руку, а сэр Лоуренс вопросительно посмотрел на нее.

– Я принесла приданое, сэр Лоуренс, но оно было в основном привязано к земле. Сейчас же осталось так мало работников, способных обрабатывать землю, что мы два года не могли ни убрать урожай кукурузы, ни посеять новую.

– И еще мы потеряли и управляющего, и эконома, сразу обоих. А теперь у нас еще ртов прибавилось, – вставил Генрих и почти осуждающе посмотрел на Оливию.

Та отодвинула свой стул от стола, чувствуя себя страшно оскорбленной. Она больше не станет слушать и смотреть, как ее брат корчится перед каменным лицом этого человека. Но прежде чем она смогла удалиться, железная рука сдавила ее запястье и придавила к столу. Оливия попыталась вырваться и даже охнула от такого неожиданного посягательства на ее свободу.

– Пожалуйста, останься. Этот разговор касается и тебя как члена этой семьи.

Сэр Лоуренс не смотрел на нее, но его лицо было мрачным и не допускало никаких возражений.

Оливия перестала сопротивляться, и он убрал руку. Ее рука почему-то осталась лежать на столе, и белые следы от его пальцев постепенно краснели.

– А Оливия? – тем же железным тоном спросил сэр Лоуренс. – Что умеет делать Оливия?

И опять ответом ему было молчание. Наглость этого человека зашла слишком далеко, подумала она. Почему все должны отчитываться перед ним? Оливия искоса поглядела на сэра Лоуренса. Его лицо вызвало необъяснимое чувство протеста и страха. Она сделала быстрый, нетерпеливый жест, противясь даже мысли о том, чтобы оправдываться перед ним.

В этот момент сэр Лоуренс повернул голову и встретился с ней глазами, в которых ясно читалось, что ей нельзя уходить. Она ответила гневным сверкающим взглядом, взвешивая, насколько далеко можно пойти в своем протесте.

– Я могу вышивать, – произнесла она с нажимом, заранее злорадствуя, что это ее мастерство он сумеет оценить менее всего.

– И все? – вопрос был задан достаточно мягко.

– Нет. Не все. Но остальное, что я умею делать, столь бесполезно, что даже не имеет смысла упоминать.

– Понятно.

– Да уж, в этом-то я не сомневаюсь! – отрезала она с яростным выражением глаз.

Сэр Лоуренс посмотрел на нее, а потом на Генриха.

– А что насчет ее приданого? Разве отец не распорядился насчет приданого для Оливии?

Генрих схватил кувшин с вином и налил в кубок, расплескав его на белую скатерть. Он сделал большой глоток и поставил кубок на стол, вцепившись в него дрожащими руками. Его глубоко запавшие, печальные глаза посмотрели на Оливию.

– Да, на это были отложены деньги. Но год назад мне пришлось их истратить.

Оливия посмотрела на свои руки, сцепленные на столе, а потом расслабилась и опустила плечи.

– Что же, не хватит даже заплатить за то, чтобы Оливия стала послушницей в монастыре? – Сэр Лоуренс задал свой вопрос мягко, так, как будто эта мысль только что пришла ему в голову.

– Это уж слишком! – выпалила Оливия, вскочив на ноги. – Кто вам позволил так распоряжаться моей судьбой?! Я не собираюсь становиться монахиней и никогда не собиралась!

К ее удивлению, он улыбнулся, посмотрел на нее с одобрением и слегка кивнул, глядя ей в глаза.

– Конечно, я в этом и не сомневался, – сказал он мягко.

Солнце уже встало и светило в открытое окно, когда Оливия наконец проснулась. Она лежала в полудреме, и вчерашние события, кружась в пестром хороводе, проплывали перед ее мысленным взором. Она потрогала свое запястье, которое он вчера так сильно сжал, и вытащила руку из-под одеяла, чтобы взглянуть, нет ли синяков. Ее запястье «украшали» пять фиолетовых пятен, оставленных его железными пальцами.

– Животное! – прошептала Оливия. – Как он посмел командовать мной в моем собственном доме?

Но его насмешливый взгляд продолжал занимать ее мысли и тогда, когда она наконец вылезла из-под одеяла и умылась.

Из соседней комнаты не доносилось ни звука, и она подумала: «Интересно, когда он наконец уедет? Может, он уже уехал?» С этой мыслью вдруг пришло странное чувство пустоты, и Оливия снова посмотрела на следы на своей руке, прижав ее к груди, и перед глазами возникли сильные руки и гордый профиль. Внизу, в холле, все было уже убрано и вымыто, скамьи и козлы из-под столешниц аккуратно расставлены вдоль стен. Слуги под неусыпным взглядом Кэтрин убирали столовое серебро в огромные буфеты.

– Доброе утро! Выспалась?

– Да, спасибо. Я спала гораздо дольше, чем обычно. Наверное, сильно устала.

Оливия присела на скамью, глядя, как Кэтрин заперла дверцы буфетов и мановением руки отослала слуг в кухню. Она спрятала связку ключей под фартук и села рядом, глядя в сторону и теребя руками аккуратно подшитый подол. Наконец она решилась.

– Я думаю, что вчера ты очень храбро выступила.

Оливия повернулась к ней, не веря своим ушам. Лицо Кэтрин вдруг показалось не таким агрессивным, как раньше. И даже голос как будто стал мягче. Разве это вчерашняя суровая хозяйка, которую она считала своим врагом еще до того, как увидела ее?

Кэтрин почувствовала ее взгляд и повернулась к ней.

– Я не хочу, чтобы мы были врагами, Оливия. Я бы хотела, чтобы мы стали подругами, и мне теперь ясно, как ты беспокоишься за Генриха. Понимаешь, я так сильно его люблю… – Она прикусила губу и отвернулась. – Говорили, что ты очень красива, стоило взглянуть на тебя, и сразу стало ясно, что мне с тобой никогда не сравниться, и что ты непременно окажешься заносчивой. И я думала, что надо сразу поставить тебя на место. Но потом поняла, что все это совершенно не нужно, что ты так же расстроена всем этим, как и я. После смерти отца у Генриха сразу все пошло вкривь и вкось… – Она замолчала, глядя на свои руки, закрутившие подол фартука в плотный валик.

Оливия накрыла ее ладони своими и тихонько погладила их.

– Кэт, мы с тобой обе с самого начала ошибались, правда? Я тоже видела в тебе соперницу, потому что Генрих даже не написал мне о том, что женился…

– Он и это забыл, тупица! – взорвалась Кэтрин. – Про все забывает! А я, когда узнала, что тебе ничего не сообщили, решила, что он просто стыдится меня. – Ее голос опустился до шепота и глаза наполнились слезами.

– Стыдится тебя? – Оливия сжала ее руку. – Даже моя мать не смогла бы подать такой прекрасный ужин, если бы у нее было так мало времени. Я думала, что ты была великолепна, и сказала себе, что обязательно должна у тебя этому научиться. А что касается смелости, так я вчера просто взорвалась! Этот самонадеянный грубиян… кстати, он ведь уже уехал?

– Нет. Они с Генрихом поехали осматривать владения. Мы вчера еще долго разговаривали после того, как ты ушла, и знаешь, он был гораздо любезнее, чем до этого. У него, кажется, много идей, как нам можно помочь.

Сердце Оливии колотилось. Значит, сэр Лоуренс все еще тут. И они вновь встретятся. Его глаза, руки… Она отбросила от себя эти мысли и заставила себя успокоиться. Дура, сказала она себе, человек приехал сюда по делам, ты про это не забыла?

– Сэр Лоуренс сказал, что проведет здесь еще одну ночь. У него есть некоторые предложения. Конечно, он потребует чего-нибудь взамен, но будь я проклята, если представляю, что мы еще можем сделать, кроме того, что уже делаем.

Она окинула взглядом холл, словно что-то могло навести ее на мысль.

– Пойдем, сегодня много дел. Должны привезти рыбу, и если не проследить за этим, то могут привезти слишком мало. – Она встала, расправив свой фартук.

4

Обед удался на славу. Кэтрин держалась раскованно и словно светилась изнутри в своем мягком розовом шерстяном платье, и Генрих не раз поглядел на нее с одобрением. Он выглядел более жизнерадостно, чем накануне, и вел себя как радушный и гостеприимный хозяин. Кэтрин следила за ним и не давала забывать о своих обязанностях.

Сэр Лоуренс опять постоянно обращался к Оливии, как будто хотел загладить вчерашнюю обиду. Его длинный камзол был сшит из узорчатой парчи с вышитой золотом каймой, грудь украшала золотая монограмма, а бедра обвивал золотой пояс, усыпанный драгоценными камнями. На щеках играл румянец, черные волосы были зачесаны назад. Оливия подумала, что он выглядит просто великолепно, и ей никак не удавалось принять безразличный вид, в чем она только что упорно практиковалась в своей комнате.

Взгляд девушки остановился на его золотой монограмме.

– Это вышила твоя родственница или, может быть, подруга, сэр Лоуренс?

– Я так и думал, что ты должна была заметить это, – ответил он с улыбкой. – Моя тетушка вышила это для меня много лет назад.

– Это очень хорошая работа. Я бы так не смогла.

– Судя по тому, что я слышал, ты слишком строга к себе, Оливия. Мне говорили, что ты лучшая золотошвейка в этой части страны.

Зорко, словно ястреб, он следил за ее реакцией. Оливия не хотела быть пойманной на эту приманку, но любопытство взяло верх.

– Тебе сказала это преподобная матушка? – спросила она тихо, чтобы не услышали Кэтрин и Генрих.

Он кивнул.

– Преподобная матушка очень проницательная дама. Она всегда распознает редкостный талант, если встретится с ним.

Возражение застыло на кончике ее языка: «Почему же тогда она так поспешно избавилась от меня? Разве Генрих был единственным, кто не вносил плату?» У нее была еще масса вопросов, но она изо всех сил сдерживала себя, глядя в свою серебряную тарелку. И все-таки задала один-единственный, вертевшийся на языке:

– Если ты знал, что я хорошая вышивальщица, зачем вчера спрашивал, что я умею делать?

– Мне было интересно узнать, что ты согласна делать, чтобы помочь своему брату. Ведь если хочешь помочь кому-то, сначала нужно узнать, на что ты способен. Мне было интересно, как ты оцениваешь собственное мастерство вышивальщицы.

Она видела, что он пытается ее смутить из-за того, что она вчера не сказала ему всей правды. Но ведь это естественно для человека, не приемлющего хвастовства. И он, конечно, все понимал, но специально ставил ее в неловкое положение.

Сэр Лоуренс, в свою очередь, прекрасно понимал причину сердитой складки, появившейся между ее тонкими бровями. Он бы многое отдал за то, чтобы иметь возможность сказать ей больше, чем сказал. Но почва была чересчур ненадежной, и ему необходимо продумывать свои шаги с большой осторожностью, если он хочет приманить птичку, да так, чтобы она при этом не растеряла слишком много перышек. Птичка уже и так нахохлилась оттого, что он никак не мог удержаться, чтобы ее не дразнить. Ему доставляло несказанное удовольствие видеть, как она вспыхивала, и ее глаза гневно сверкали. Однако нужны терпение и твердая рука, если он хочет приручить эту пташку. И если ему удастся то, что он задумал, то награда будет стоить того, чтобы приложить все усилия. С этими мыслями он повернулся к Кэтрин, которая протягивала ему блюдо с засахаренными фруктами, и поблагодарил ее за чудесный обед.

Когда столы были убраны, обсуждение проблем семьи Джиллерсов возобновилось. На этот раз Оливия и Кэтрин сидели рядом, а мужчины – напротив. Генрих поглядел на свою жену и протянул руку, чтобы ласковым прикосновением успокоить ее, а сэр Лоуренс смотрел на Оливию поверх кубка с вином и думал о том, что тридцать один год, как он живет на этом свете, но не видел ничего прекраснее. Он знал, его следующий шаг будет решающим. Но что потом? Даже он не мог с уверенностью сказать, в какую сторону полетит эта птичка.

– И что же, неужели все так плохо, как ты ожидал, сэр Лоуренс? – спросила Кэтрин.

Он осторожно поставил на стол свой кубок и открыто посмотрел на нее.

– Да, именно так, госпожа Джиллерс, но я думаю, что можно многое предпринять, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Кое-что можно сделать сразу, кое-что потребует времени, но боюсь, всем нам будет нелегко до тех пор, пока не начнут появляться реальные результаты.

– Что ты имеешь в виду, сэр Лоуренс? – спросил Генрих, стараясь, чтобы его голос звучал бодро и деловито, хотя он совершенно не представлял себе, что можно сделать без колоссальных затрат.

– Для начала давайте обсудим, что под силу вам самим, без моего участия. Ваши крепостные не смогут работать как следует ни на вас, ни на себя, если вы не создадите для них лучших условий. Они живут как животные. У них почти нет быков, чтобы пахать, и земля на их наделах недостаточно хороша, а то и просто непригодна для дела. А вся хорошая земля – ваша, но на ней некому сеять. Так что тут есть о чем подумать.

Оливия была зачарована тем, как он говорил, как при этом жестикулировал своими сильными, выразительными руками.

Он продолжал:

– Множество хижин брошено после чумы, приусадебные участки тоже пропадают без ухода. Позвольте людям занять их и выращивать себе пищу. Пусть они вспашут землю по опушкам леса…

– И ничего не платят?

– Бог ты мой, конечно же, ничего! Они сейчас не могут вам заплатить, но отплатят хотя бы тем, что останутся живы. И еще – отдавайте им за работу на ваших землях деньгами, а не натурой. И когда они трудятся на сборе урожая – пусть тоже получают деньги. Тогда они смогут купить то, что им нужно.

Генрих слушал очень внимательно.

– Да, ты это верно говоришь, но где я возьму деньги, чтобы все это оплачивать, когда их так мало?

– Мы к этому еще вернемся, но пока можно сделать еще кое-что. Позволь им пользоваться твоим лесом, чтобы они могли строить и ремонтировать свои дома. Леса предостаточно, и бедняги не смогут нанести ему большой урон, взяв то, что им необходимо. Пусть они и хворост себе собирают, все равно надо расчистить лес. И еще разрешите им охотиться на мелкую дичь. Они так же нуждаются в мясе и шкурах, как и мы.

Все внимание Оливии было приковано к его речам. Да, сэр Лоуренс зря времени не терял, объезжая владения.

– Но мы потеряли управляющего, – сказал Генрих, – а чтобы сделать то, о чем ты говорил, необходим надсмотрщик.

– Если вы примете все мои предложения, то я одолжу вам моего управляющего, пока не найдете ему замену. – Сэр Лоуренс со значением посмотрел на Генриха. – Но это будет зависеть от вашего согласия. Так вот, мое предложение заключается в следующем: как мы видели, оставшиеся в поместье люди не могут справиться со вспашкой, севом, уборкой, починкой для себя и работой, которую они должны выполнять для вас, поэтому все и идет наперекосяк, так что имеет смысл поставить дело как у братьев-францисканцев в Честерфилде.

– Овцы! – Слово вылетело изо рта Оливии, словно испуганная птица из гнезда. Сэр Лоуренс с легкой усмешкой посмотрел на нее, и Оливия густо покраснела.

– Овцы, – повторил он.

Генрих погладил бороду, думая о преимуществах разведения овец, особенно на плохой земле.

– Чтобы ходить за ними, нужны всего один-два человека, это правда. Но как я смогу купить овец, если у меня нет денег?

Сэр Лоуренс подлил вина в свой кубок и сделал глоток.

– Вот теперь мы вплотную подошли к тому, чем я мог бы вам помочь, – произнес он, глядя на Оливию. – Но то, что я сделаю, будет зависеть от того, что согласитесь сделать вы. Я оставлю вам в помощь своего управляющего на такой срок, какой вам потребуется. И я буду ему платить. Я дам вам достаточно денег, чтобы вы могли заплатить своим людям за то, что они будут пасти ваших овец и за добавочную работу, когда вам это понадобится. И больше никакой платы натурой, Все излишки того, что они сами вырастят, они могут продавать. Я буду вам помогать деньгами до тех пор, пока овцы не начнут приносить доход.

Кэтрин чуть не плакала.

– Я куплю столько овец, сколько потребуется, – вы с управляющим сможете вместе решить, сколько нужно.

– Как быть с моим долгом? Я ведь должен тебе арендную плату за два года, – спросил Генрих тихим голосом, держа Кэтрин за руку. Оливия видела, что его бьет дрожь.

Сэр Лоуренс откинулся назад в своем кресле, и Оливия озадаченно смотрела на него. В чем заключается то соглашение, о котором он говорил?

Кэтрин первая нарушила молчание.

– Ты говорил о соглашении, сэр Лоуренс. Имел ли ты в виду, что сначала мы должны заплатить свои долги?

– Мое согласие полностью списать долги и выполнить все то, о чем я уже говорил, зависит только от одной вещи.

Он произнес это очень медленно и четко, и все трое Джиллерсов напряженно вглядывались в его лицо, гадая, что он потребует за свою щедрость. Он поднял взгляд и посмотрел Оливии прямо в глаза.

– Решать будешь ты, Оливия.

Она занервничала, не понимая, что он имеет в виду.

– Генрих, я прошу у тебя руки твоей сестры.

Воцарилась тишина. Оливии казалось, что в этой тишине все слышат, как бьется ее сердце, она не могла поверить, что все это происходит на самом деле. Может, ей послышалось? Но его глаза сказали ей, что она не ошиблась, он решительно, в упор глядел на нее. Она почти незаметно помотала головой, чтобы стряхнуть наваждение, но он не отводил взгляда от ее лица. Нет, это не сон, это происходит на самом деле! Ее используют как валюту, чтобы выкупить Генриха из плена его финансовых трудностей. Это возмутительно! Она ухватилась за стол, как за якорь, и откинулась назад в кресле.

– Генрих, нет! Нет!

Она отчаянным взглядом посмотрела на брата, который потрясенно уставился на Кэтрин. Он повернулся к Оливии с таким же изумленным видом, но в его глазах уже зажегся огонек понимания. Она снова вскрикнула:

– Генрих, нет! – И в ее голосе была слышна паника. Вся дрожа, она повернулась к Кэтрин с видом загнанного зверя, схватила ее руку и затрясла, словно желая пробудить ото сна. – Кэтрин, пожалуйста, прошу тебя! Не разрешай ему! Кэт! Скажи что-нибудь!

Кэтрин подалась вперед и неуверенно заговорила:

– Сэр Лоуренс, правильно ли мы тебя поняли? Ты просишь у Генриха разрешения увезти Оливию, чтобы взять ее себе в жены? И это то, чего ты желаешь в обмен на твои предложения?

– Как всегда, госпожа, ты абсолютно верно меня поняла.

Его серые глаза сузились, а руки расслабленно покоились на подлокотниках кресла.

Оливия вскочила из-за стола. Глаза ее метали молнии. Так вот чего стоит его «щедрость»! Его хваленое благородство! Добренький спаситель… Обманщик! Да как он мог торговать ею!

– Нет! Да как ты посмел?! Это неслыханная дерзость! Я не позволю, чтобы меня использовали как… – Она побледнела и дрожала от ярости.

– Оливия, – нерешительно начал Генрих. – Мы можем обсудить это…

– Обсуждайте, что хотите, только меня от этого избавьте! – крикнула она.

Кэтрин встала и попыталась обнять ее за плечи, но Оливия уклонилась и выбежала вон.

Кэтрин вернулась на свое место напротив сэра Лоуренса, хранившего на лице совершенно бесстрастное выражение, и посмотрела на Генриха.

– Она не примет твоего предложения, – сказал Генрих, скорбно покачав головой. – Она ни за что не согласится теперь.

Кэтрин не была так уверена.

– Почему ты так говоришь, Генрих? Разве ты хорошо ее знаешь?

– Конечно, теперь мы не столь близки, как раньше. И я плохо с ней обошелся – истратил ее приданое и все такое. А использовать ее еще и… так – это уж слишком! Она чувствительная девочка.

– Насколько она дорожит усадьбой и поместьем? – спросил сэр Лоуренс.

– Она дорожит семьей и понимает, что ситуация серьезна, но она никогда даже не задумывалась о замужестве. Двенадцать лет, что она провела в монастыре, не самая лучшая подготовка к браку! Если бы она была дочерью йомена – другое дело! – Он посмотрел на Кэтрин и крепко сжал ее руку, в его глазах промелькнула улыбка. – Пожалуй, мне следует пойти поискать ее… чтобы объяснить…

– Нет! Пусть госпожа Джиллерс поговорит с ней попозже, когда Оливия немного остынет. А потом я пойду к ней сам.

– Господи, сэр! Не ходи к ней! Она тебя разорвет в клочья. Я знаю, какой у нее горячий нрав, а ты наш гость.

– Я с ней справлюсь. Будет лучше, если она не сможет раздумывать слишком долго.

– Не считаешь ли ты, сэр, что все же надо дать ей возможность немного подумать? – спросила Кэтрин.

– Нет. У меня нет времени. Я должен завтра уехать. Могут пройти месяцы, прежде чем я смогу приехать снова. И помни, наше соглашение зависит только от того, примет ли Оливия мое предложение. И ни о чем другом речи быть не может.

– Но не думаешь ли ты, что это маловероятно, чтобы она так быстро согласилась на такой шаг? Она ведь не привыкла к мужчинам, сэр. Это же неопытная, невинная девочка только что из монастыря.

– Может быть, это и кажется маловероятным, госпожа Джиллерс, однако и более важные решения принимались в короткие сроки. А что касается того, что она не привыкла к мужчинам, то эта проблема, я полагаю, решится сама собой.

Его лицо так однозначно говорило, что его решение окончательно и бесповоротно, его уверенность была настолько непробиваемой, что ни Кэтрин, ни Генрих не сумели ничего возразить.

В укромном углу под стеной парка Оливия опустилась на траву, сорвала с головы золотой ободок и подтянула колени к подбородку. Из ее груди вырвались рыдания. Она плакала так горько, что казалось, ее сердце разорвется.

Но мало-помалу рыдания перестали сотрясать ее тело, всхлипывания стали тише, и она откинулась назад, опершись о стену, горячей спиной ощущая холод камня. Бледная луна слабо светилась на вечернем небе, и она вдруг осознала, как это красиво. Тишина проникла и в ее измученную грудь и немного успокоила.

– Использовали меня в своей сделке, заплатили мной, как будто я мешок муки или… или… курица! – заговорила она сама с собой. – И он еще надеется, что я буду вышивать ему одежду? Золотошвейка ему нужна, пригодится в хозяйстве, вот оно что! И еще, конечно, будет всем хвастаться, что его жена – лучшая вышивальщица на севере Англии. Чего еще желать? Но он не дождется этого! – прошептала она сквозь стиснутые зубы. – Пусть Генрих заплатит ему племенной свиноматкой!

Слезы уже вновь готовы были пролиться из ее глаз, когда к ней подошла Кэтрин.

– Олли, ох, Олли! – Кэтрин назвала ее ласкательным именем, которое придумал в свое время Генрих. Она опустилась на колени рядом с Оливией и обняла ее за плечи. – Не хочешь со мной поговорить?

Оливия покачала головой.

– Нет, Кэтрин, не хочу! – она помолчала и продолжила: – Это так унизительно, когда тебя используют! Я знаю, бывают всякие соглашения, но ведь не до такой же степени! И Генрих этого не захочет, правда? – Молчание Кэтрин заставило Оливию внимательно посмотреть на свою невестку. – Правда, Кэтрин?